Они привозили тебя еще пару раз, когда он просил, а потом они испугались того, что может произойти, твой папаша уперся и на этом все закончилось. Он был, наверное, единственным, кто мог спорить с хозяином, твой папаша. Я думаю, тебе тогда было около четырех.Сьюзан задумчиво коснулась бледных линий на своей щеке.— Хозяин говорил они растили тебя, — Альберт усмехнулся, — в соответствии с новыми методами. Логика. Думать о прошлом — глупо. Я не знаю… полагаю, они хотели держать тебя подальше от идей вроде этой.— Меня брали покататься на лошади, — сказала Сьюзан, не слушая его. — И я купалась в большой ванной.— Ага, повсюду мыльная пена… — сказал Альберт и его лицо сморщилось в некоем подобии улыбки. — Хозяин очень смеялся над этим. А еще он сделал тебе качели. Ну, попытался, во всяком случае. Никакой магии или чего-то там. Своими собственными руками.Сьюзан сидела, а воспоминания в ее голове просыпались, зевали и начинали разматываться.— Я вспомнила эту ванную, — сказала Сьюзан. — Все вернулось.— Ха! Ничто и не уходило. Лежало, прикрытое газетой.— Да, он не очень-то разбирался в сантехнике. Что значит — АРМПБШГБ, А-М?— Ассоциация Реформированных Молодых Почитателей Бел-Шамарота, Гнойного Бога, Анк-Морпорк, — объяснил Альберт. — Там я останавливаюсь, когда спускаюсь вниз. Мыло и тому подобное.— Но вы не слишком-то молоды, — заметила Сьюзан, не сумев сдержаться.— Никто не возражает, — усмехнулся он, и она поняла, что это скорее всего правда. Была в Альберте какая-то жилистая мощь, как будто он весь состоял из костяшек пальцев.— Он мог все, — заметила Сьюзан, обращаясь, отчасти, сама к себе. — Но некоторые вещи он просто не мог понять. Например, сантехнику.— Точно. Он привез сантехника из Анк-Морпорка, а тот заявил, что не сделает раньше следующего четверга. Нельзя говорить такого хозяину, — сказал Альберт. — Никогда не видел, чтоб кто-то из этих засранцев работал с такой скоростью. А потом Хозяин заставил его все забыть. Он может кого угодно заставить все забыть, кроме… — Альберт замолчал и нахмурился.— Кажется, надо закругляться, — сказал он. — Кажется, ты была права. Я полагаю, ты устала. Ты можешь остаться здесь. В доме полно комнат.— Нет, я должна вернуться! Будут огромные сложности, если я не вернусь в школу к утру.— Никакого времени не существует, кроме того, что придумали люди. События просто идут себе одно за другим. Бинки может отвести тебя назад в тот самый момент, когда ты покинула школу. Но тебе следовало бы задержаться тут ненадолго.— Ты сказал, что здесь дыра и меня в нее засасывает. Я не понимаю, что ты хотел сказать.— Поймешь, когда выспишься, — сказал Альберт.Здесь не было ни дня, ни ночи. Больше всего неприятностей это доставляло Альберту.Здесь был ярко освещенный ландшафт и ночное небо со звездами над ним. Смерть так и не смог постичь разницу между днем и ночью. Когда в доме появлялись обитатели-люди, он придерживался двадцатишестичасового цикла жизни. Люди, в свою очередь, приспосабливались к более длинным суткам, так что их можно было переставлять на закате дня как целую кучу маленьких часов.Альберт ложился спать когда ему случалось вспомнить, что пора ложиться спать. Сейчас он сидел освещенный единственной свечей и таращился в пространство.— Она помнит купания в нашей ванной, — бормотал он. — И ей известны вещи, которых она никогда не видела. И о которых ей не рассказывали. Это наследственность.— ПИСК, — сказал Смерть Крыс. Он предпочитал сидеть ночами при свете.— В прошлый раз, когда он смылся, люди перестали умирать. Но они не перестали умирать в этот раз. И лошадь пришла к ней. Она заполнила дыру.Он уставился в темноту. О том, что он взволнован, обычно свидетельствовала энергичная причмокивающе-цыкательная активность, как будто он исследовал дупла в зубах на предмет остатков полдника. Сейчас от него исходил шум как от пылесоса.Он бы не смог припомнить, каково быть молодым. С ним это случилось, должно быть, тысячи лет назад. Ему было семьдесят девять, но Время в доме Смерти было ресурсом многократного использования. Он смутно сознавал, что детство — мудреное дело, особенно ближе к концу. Все эти сложности с прыщами и с конечностями, которые будто бы обладают собственным разумом. В этом возрасте отправлять исполнительную власть над жизнью и смертью, безусловно, сверхсложная задача. Но штука была в том, ужасная, неотвратимая штука была в том, что кто-то должен ее отправлять.Ибо, как уже говорилось выше, Смерть действует (в целом, а не в частностях) примерно как монархия.Если вы подданый монархического государства, то вами управляет монарх. Все время.Вашей ходьбой и вашим сном. Всем, чем вам или им приходится заниматься. Это часть основных условий ситуации.Королева не является собственной персоной к вам домой, не захватывает кресло и телевизионную лентяйку и не велит вам выпить чашку чая, потому что у вас пересохло в горле. Руководство осуществляется автоматически, как гравитация. Однако, в отличие от гравитации, чтобы эта система действовала, на самом верху должен быть кто-то. Ему не обязательно творить великие свершения. Он должен просто быть там. Он должен просто быть.— Она? — спросил Альберт.— ПИСК.— Она довольно быстро сломается. О, да! Можно быть бессмертным и смертным одновременно, но это разорвет тебя напополам. Мне почти жаль ее.— ПИСК, — согласился Смерть Крыс.— И это еще не самое худшее, — заметил Альберт. — Вот подожди, ее память действительно примется за работу…— ПИСК.— Послушай-ка, что я тебе скажу, — сказал Альберт. — Тебе лучше начать искать его прямо сейчас.Сьюзан проснулась безо всякого представления, сколько сейчас времени. У кровати стояли часы, поскольку Смерть считал, что так должно быть. Часы были все в черепах, костях и с омегой на циферблате, но они не шли. Единственные в доме работающие часы висели в холле. Остальные пребывали в унынии и стояли.Ее комната выглядела так, как будто предыдущий жилец освободил ее только вчера. На столике лежали волосяные щетки и стояла какая-то косметика. Даже какой-то халат висел на крючке за дверью. На кармане его красовался кролик. Эффект домашности был бы достигнут, если бы у данного кролика было хоть что-то поверх скелета. Она произвела обыск выдвижных ящиков. Это, должно быть, была комната ее матери. Здесь была масса розового. Сьюзан не возражала против некоторого умеренного количества розового, но это был не тот случай. Она наткнулась на свою старую школьную форму. Сьюзан поняла, что важнее всего в ее положении сохранять спокойствие. Для всего найдется логическое объяснение, даже если вам придется его выдумать.— ПИШКУФФФ.Смерть Крыс карабкался на туалетный столик. Добравшись до верха, он вынул изо рта свою косу.— Я думаю, — осторожно подбирая слова, сказала Сьюзан, — что я бы хотела отправиться домой, благодарю вас.Маленькая крыса кивнула и прыгнула.Она приземлилась на краю розового ковра и засеменила прочь по темному полу. Когда Сьюзан вслед за ней сошла с ковра, Смерть Крыс обернулся и с одобрением посмотрел на нее. И снова ей показалось, что она прошла какой-то тест.Она последовала за ним в холл, а из него в закопченную пещеру кухни.Альберт стоял, склонившись над плитой.— Добр'утро, — сказал он, более по привычке, нежели отмечая время дня. — Будешь поджаренный хлеб с сосисками? Овсянка на подходе.Сьюзан посмотрела на месиво, шкворчащее на сковородке. Это было не то зрелище, которое стоит увидеть на пустой желудок; более того, оно вполне способно его опустошить. То, что Альберт проделывал с яйцами, вызывало желание чтобы они никогда не были снесены.— У вас не найдется немного мюслей? — спросила Сьюзан.— Это какой-то сорт сосисок? — подозрительно осведомился Альберт.— Это орехи и зерно.— Жир?— Нет, я думаю, жира в нем нет.— Как ты тогда собираешься это жарить?— Его не надо жарить.— И ты называешь это завтраком?— Необязательно зажаривать что-то, чтобы можно было съесть это на завтрак, — сказала Сьюзан. — Я хочу сказать — вот вы предложили овсянку, ее ведь вы не собираетесь жарить…— Кто сказал?— Ну тогда вареное яйцо?— А, в варении нет ничего хорошего. Оно не убивает всех микробов.— СВАРИ МНЕ ЯЙЦО, АЛЬБЕРТ.Пока отголоски метались по кухне, она пыталась понять, откуда прозвучал этот голос.Альбертов половник звякнул о плитки пола.— Пожалуйста, — добавила Сьюзан.— У тебя прорезался голос, — сообщил Альберт.— Не беспокойся о яйце, Альберт, — сказала Сьюзан. От этого голоса у нее заныли челюсти. Он напугал ее саму еще больше Альберта. В конце концов, это ее рот! — Я хочу домой!— Ты дома? — сказал Альберт.— В этом месте? Это не мой дом!— Да? А что написано на больших часах?— "Слишком Поздно".— Где ульи?— В саду.— Сколько в доме гравюр?— Семь… — Сьюзан плотно сжала зубы.— Видишь? Для какой-то части тебя — это дом, — сказал Альберт.— Послушай… Альберт, — сказала Сьюзан, решив испробовать мягкое убеждение, поскольку оно срабатывало всегда. — Может быть есть кто-то… кому можно было бы поручить… но я ведь.. не представляю собой ничего особенного… я хочу сказать…— Да? А откуда тогда лошадь тебя знает?— Да, но я нормальная девочка…— Нормальная девочка не получает набор «Моя Маленькая Бинки» на свой третий день рождения, — перебил Альберт. — Твой папаша вышвырнул его. Хозяин был очень расстроен. Он так старался.— Я хочу сказать, я самый заурядный ребенок!— Когда заурядный ребенок хочет поиграть на ксилофоне, он не просит дедушку задрать майку.— Я имею в виду, что не могу помочь! Это не моя вина! У нас не благотворительный базар!— Правда? — спросил Альберт. — А почему ты не объявишь об этом во всеуслышание? Будь я тобой, я бы вышел наружу и сказал вселенной, тут тебе не благотворительный базар! Клянусь, я бы сказал — мое сочувствие, что у тебя такие проблемы, но меня они не колышут!— Это сарказм! Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне! Ты всего лишь слуга!— Это так. Вот так ты должна вести себя. И на твоем месте я бы уже приступил к делу. Крыса поможет. Она заведует крысами, но принцип тот же.Сьюзан уселась с открытым ртом.— Я ухожу, — заявила она.— Я тебя не останавливаю.Сьюзан промчалась через заднюю дверь, огромное пространство внешней комнаты, мимо точильного камня во двор и оттуда в сад.— Ух, — сказала она.Если бы кто-нибудь сказал Сьюзан, что у Смерти есть дом, она бы назвала его безумцем или хуже того — дураком. Однако если бы все же она попыталась представить и нарисовать этот дом, то она воспользовалась бы черным карандашом и изобразила бы высокий, зубчатый готический замок. Это было бы что-то такое… Неясных очертаний, мрачное, роковое… Летучие мыши, вылетая из тысяч бойниц, застили бы небо. Это было бы весьма впечатляющим зрелищем.Он никоим образом не был бы коттеджем, окруженным безвкусным садом. С ковриком «Добро пожаловать!» перед входом.Несокрушимые стены, которыми прежде был окружен рассудок Сьюзан, таяли как соль под влажным ветром и это приводило ее в ярость.Конечно, был дедушка Лезек на своей маленькой ферме, такой бедной, что тамошние воробьи на коленях выпрашивали пищу. Милый старый весельчак, насколько она могла припомнить; немного робеющий, как она теперь понимала, особенно в присутствии ее отца. А мама рассказывала ей, что ее отец был…Сейчас, когда Сьюзан задумалась над этим, оказалось, что она не уверена, что именно рассказывала ей мама. Родители были весьма искусными в том, чтобы не сказать ничего, даже наговорив массу слов. Она тогда ушла с ощущением, что его просто нет поблизости. Теперь ей предлагали считать, что он никогда и не окажется поблизости.А бог… бог, наверное, где-то и был. Леди Одилия Жолоб в пятом классе все время хвасталась, что ее прапрапрабабушку соблазнил Слепой Ио, представ перед ней в виде вазы с маргаритками; видимо, она хотела сказать, что она прапрапрабогиня. Она говорила, что ее маме это очень помогало, когда надо было занять столик в ресторане. Вероятно, ближайшее родство со Смертью не дает таких преимуществ. Скорее всего, вам не позволят сесть и у туалета. Если все это просто сон, то можно было проснуться, ничего не теряя. Впрочем, она не верила, что это так. Таких снов не бывает.Дорожка уводила с конного двора, проходила мимо огорода и спускалась в сад, где росли деревья с черными листьями. Глянцево-черные яблоки висели на них. Одной стороны тропинки стояли белые ульи. И она знала, что ей уже приходилось их видеть. И там была яблоня, разительно отличающаяся от других.Она остановилась и уставилась на нее, и воспоминания вливались в нее. Она помнила свою в жизнь в подробностях достаточных, чтобы осознать глупость этой идеи с точки зрения логики; и она стояла здесь, тревожно ожидая собственного решения. Привычные знания о мире утекали прочь. На смену им приходили новые.Теперь она поняла, чья она внучка.В «Залатанном Барабане» всегда отдавалось предпочтение, так скажем, традиционным развлечениям, таким как домино, дартс и Оглуши-Ограбь. Новый владелец решил перевести его разрядом повыше. Это было, кстати, единственным доступным направлением.Так здесь появилось Гадальное Устройство, чудовище, основанное на недавнем открытии Леонардо из Квирма и приводимое в действие тремя тоннами воды. Это была та еще идея.Капитан Морковка (Городская Стража), чья открытая улыбка маскировала острый ум, незаметно подменил свиток с вопросами на свой, в котором спрашивалось: «Были ле вы окала Склада Алмазав Вортина в ноч на 15» или «Кто был Третий Чилавек кто бамбанул Биерхаггерову Винакурню на постледней неделе» и повязал троих посетителей, прежде чем они смогли сообразить, что к чему.Хозяин пообещал, что новый автомат появится со дня на день. Библиотекарь, один из завсегдатаев, в предвкушении копил пенни.В конце бара была небольшая сцена, и хозяин попробовал устраивать там стриптиз, но первое же представление оказалось последним. При виде сидящего в первом ряду орангутанга с широкой невинной улыбкой на лице, с большим пакетом пенсовых монеток на коленях и большим бананом в руке бедные девушки разбежались. И еще одна развлекательная Гильдия внесла «Барабан» в черный список. Нового владельца звали Гибискус Данельм. Это была не его вина. Он действительно хотел превратить «Барабан», как он сам говорил, в прелестное местечко. Для начала он установил снаружи полосатые зонтики.Хозяин смотрел вниз на Глода.— Вас только трое, что ли? — спросил он.— Да.— Когда я согласился на пять долларов, ты сказал, что у тебя бигбэнд.— Поздоровайся с хозяином, Лайас.— Что ж, на мой взгляд, у тебя действительно бигбэнд, — Я полагаю, — продолжал он, — что надо сыграть несколько номеров, которые у всех на слуху, просто для создания приятной обстановки.— Обстановки… — повторил Имп, осматривая «Барабан». Он знал, что значит это слово. В этом месте обстановка отсутствовала. В это ранний вечер в таверне сидели только трое или четверо посетителей. Они не обращали ни малейшего внимания на сцену.Стена за сценой несла ясно видимые следы энергичных действий. Имп рассматривал их, пока Лайас терпеливо нагромождал свои камни.— О, немного фруктов и тухлых яиц, — сказал Глод. — Люди порой бывают чуть-чуть буйными. Я бы не беспокоился на этот счет.— На этот счет я и не беспокоюсь.— А мне кажется — беспокоишься.— Вот тут зарубки от топоров, а здесь — отверстия от стрелл. Вот об этом я беспокоюсь. Гллод, мы ведь даже не репетировалли!— Ты ведь можешь играть на своей гитаре, так?— Предполлагаю, что да.Он попробовал на ней поиграть и обнаружил, что это несложно. Выяснилось, что сыграть на ней плохо — почти невозможно. Неважно, как ты касаешься струн — звук получается именно тот, который ты слышишь в душе. В сущности, это было именно тот инструмент, о котором мечтает каждый, начиная играть — инструмент, которому не надо учиться. Он помнил, как он первый раз взял в руки арфу и ударил по струнам, самонадеянно ожидая услышать сверкающие звуки, которые извлекали из нее старики, а вместо этого получил шум. Но это… это был инструмент его мечты.— Мы забацаем несколько известных всем вещей, — сказал гном. — «Волшебный посох», «Сорванный ревень» и прочие в том же духе. Людям нравятся песни, под которые можно хихикать.Имп оглядел бар, который начал потихоньку наполняться. Его внимание привлек крупный орангутанг, который расположился прямо перед сценой с пакетом фруктов.— Гллод, какая-то обезьяна нас рассматривает.— Ну? — отозвался гном, разматывая сетку.— Но это же обезьяна!— Это Анк-Морпорк. Здесь еще и не такое бывает.Гном снял шлем и извлек что-то из него.— Зачем тебе эта авоська? — спросил Имп.— Фрукты. Хуже не будет. А если они станут швырять яйца, пытайся поймать их.Имп перекинул через плечо гитарный ремень. Он пытался растолковать гному, что к чему, но что он мог сказать — что ему слишком легко на ней играть?Он надеялся, что бог музыкантов существует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33