Всей левой стороной тела он все время касался какой-то поверхности, видимо, это тоже была стена.
Следовательно, его несли по коридору. Сделав еще шагов двадцать, носильщики остановились. Вторая дверь завизжала петлями. Наконец его положили, он уловил какое-то колебание под собой, понял, что лежит на какой-то площадке и что она движется с помощью блоков, но не смог определить — вверх или вниз.
Носильщики опять подняли его и понесли. Тогда он почувствовал, что его несут но ступеням. Он насчитал их семнадцать. Потом его понесли наверх. Он опять насчитал семнадцать ступенек.
«Однако с ними по соскучишься, — подумал Пьер, — ведь, по всей вероятности, меня принесли па ту же высоту, откуда взяли». Остановились.
— Поставьте пленника на ноги, — скомандовал начальник.
«Наконец-то меня выпустят из этого футляра», — с удовольствием подумал Кожоль. Но в это время раздался голос:
— Поворачивай!
Здоровенные руки несколько раз повернули его по своей оси, как волчок, потом его снова подняли и понесли.
Наконец, остановка и звук поворачиваемого ключа. Кожоля поставили на ноги.
— Убирайтесь и ждите там, — приказал начальник носильщикам.
Закрыв дверь за ними, он развязал мешок.
— Мы прибыли, — сообщил он.
Ослепленный ярким светом, Пьер несколько минут не мог понять, где он находится.
— Однако, здесь очень мило, — высказал он свое мнение.
Он стоял в изящном будуаре, степы которого были убраны шелком, комната была обставлена по последней моде, а в середине стоял стол, накрытый холодными закусками.
Начальник толкнул маленькую, замаскированную обоями дверь, за которой показалась вторая комната, тоже освещенная и не менее роскошно убранная.
— Сюда вы можете пройти после ужина, — сказал он почтительно.
— Действительно, кажется, пора ужинать. А который сейчас час?
— Около полуночи. Впрочем, вы найдете свои часы возле тарелки.
— Ба! — вскричал Пьер, удивленный этой находкой.
— Ваши чемоданы также здесь, вы извините нас за то, что они несколько обтрепались, сами понимаете — телега...
- Ей-Богу! Это похоже на чудо! — вскричал Кожоль, явно обрадованный возвращением вещей. Вещи Ивона тоже были здесь.
— В чем вы видите чудо? — спросил его сопровождающий, притворяясь удивленным.
— Да хотя бы в том, что нашлись мои вещи!
— Неужели вы приняли нас за воров? Это было сказано таким простодушным тоном, что пленник промолчал.
Тот продолжал сетовать:
— Воры! Хозяин был бы очень огорчен, если бы заподозрил, что мы могли внушить о себе подобное мнение одному из его гостей!
Граф подпрыгнул от удивления.
— Ты называешь меня гостем?! — закричал он. Сопровождающий все еще сохранял обиженный вид.
— Вы так удивлены, что я этого не могу понять. Что страшного в слове «гость»?
— Так я, оказывается, гость? У твоего господина премилая манера перевозить своих гостей!
— Разве вас не кормили, везли... - В мешке!
— Ночной воздух бывает так свеж, я вынужден был принять поэтому некоторые меры предосторожности...
Кожоль расхохотался.
— Ладно! Допустим, что я гость твоего хозяина. В таком случае, может бытъ, ты мне расскажешь, кто этот господин, который поручает тебе таким образом разносить приглашения, или вернее, приносить приглашенных!
— Я не могу ответить на этот вопрос.
— Почему?
— Потому что хозяин знакомится сам.
— И когда же он собирается познакомиться?
— Может быть, завтра, а может, через неделю... или года через три... У него плохая память и иногда он вспоминает о своих гостях через довольно продолжительное время.
— Не воображаешь ли ты, что у меня хватит терпения ожидать его желания...
— О, я надеюсь, что у вас хватит терпения для того, чтобы не заставлять нас придумывать различные способы развлечения.
— В самом деле?
— Да, у нас был гость, который здорово разозлился, когда у него не хватило терпения. Пришлось выдергивать у него зуб каждый раз, когда он принимался кричать от недостатка терпения. Когда у него не осталось зубов...
— А он все-таки кричал?
— Да, у него был один из тех скверных характеров, когда непременно хотят, чтобы последнее слово оставалось за ними.
— И что же было дальше, когда у него не осталось зубов?
— Стали дергать ногти. На девятнадцатом он успокоился.
— Ну, любезный, разговор с тобой — одно удовольствие!
— Вы мне льстите, сударь!
— Значит, договорились. Я надеюсь, что ты развеселишь меня, если твой господин будет задерживаться, — сказал Кожоль.
- В общем-то., ваше положение совсем неплохое. Нам приказано исполнять все ваши требования, кроме одного.
— Какого же?
— Вы не должны выходить из комнаты.
— А если я все-таки сделаю это?
— Мне будет очень жаль, потому что мне нравится ваш характер, но я буду вынужден разбить вам голову.
— Итак, я предупрежден.
— Вполне. Но во всем остальном — мы к вашим услугам.
— О, во всем ли?
— Во всем, что не противоречит моей скромности, — подтвердил бандит с видом невинной добродетели.
— Ну разумеется. Итак, я могу требовать всего, чего хочу?
— Попробуйте все-таки определиться в своих желаниях.
— Честное слово, не хочется. Есть ужин, есть постель... остальное на завтра.
Вдруг он спохватился.
— А, кажется, у меня появилось желание! Он подумал, что уже час ночи и что его тюремщику
будет очень затруднительно выполнить данное слово.
— Пожалуйста.
— И вы его исполните?
— Безусловно!
— В таком случае, мне нужен камердинер, чтобы меня раздеть!
— Хорошо, — ответил тот спокойно и направился к двери.
— Но я не хочу одного их тех хвастунов, которыми ты командуешь, мне нужен настоящий лакей.
— Да-да, понимаю... Один из тех старых служителей, которыми знатные дворяне окружали себя в своих замках.
— Верно.
— Ну так мы сделаем еще лучше, я пришлю вам старинного слугу вашей семьи, —сказал бандит, поклонился и вышел.
Посмеиваясь над ним, Пьер сел за стол спиной к двери. Поднося ко рту очередной кусок, он вдруг услышал:
— Я к вашим услугам, господин Кожоль. Пьер обернулся и услышал:
— Граф, вы не узнаете вашего старого Лабранша? При виде жалкого существа, пытавшегося выдать себя за его камердинера, Пьер закричал:
— Ты Лабранш? Ах ты бездельник! Негодяй, приславший тебя, думал, что я не узнаю камердинера своей семьи?!
Вошедший покачал головой и грустно произнес:
— Вы помните меня толстого, напудренного, гладко выбритого. Безусловно, в этом худом старикашке, едва прикрытом лохмотьями, с этой седой бородой вам трудно признать меня. Но таким меня сделали несчастья, свалившиеся на меня после того, как я оставил службу в вашем доме.
— Честно говоря, я не узнаю тебя, однако голос мне кажется знакомым..,
— Вы легко сможете убедиться в том, что я тот, за кого себя выдаю.
— Каким образом?
— Расспросите меня о прошлом!
— Действительно!
Подумав с минуту, Кожоль спросил:
— Где ты меня видел последний раз?
— Пять лет тому назад под Пуатье, когда вандейская армия, потерпев поражение, отступала.
— Приведи подробности.
— За неделю до того ваш отец погиб на эшафоте со своим другом Бералеком, взятым так же, как и он, с оружием в руках. Графиня с дочерью, изгнанные из своего дома, верхом следовали за вандейской армией. По вашему совету они остались в Краоне в надежде найти там убежище, а я последовал за ними, чтобы прислуживать им.
— Что сталось с ними после моего ухода?
— Три дня мы скрывались в Краоне. Но потом люди, прятавшие нас, испугались, и нам пришлось бежать в Париж. Там я нашел себе работу в гавани, а ваши мать и сестра были выданы и погибли на эшафоте.
После нескольких минут молчания лакей робко спросил:
— Признаете ли вы, граф, во мне своего прежнего Лабранша?
Пьер мотнул головой и отвечал старику:
— Мы решим этот вопрос завтра при дневном свете.
— При дневном свете? Так вы не знаете, где вы находитесь?
— Нет. Л ты знаешь?
— Но здесь не бывает дня. Это погреб.
Дойдя до стены, он приподнял одну из занавесей и открыл голую каменную стену из твердого известняка.
— Ага, — сказал Пьер, обретя прежнюю беспечность, — а я и не заметил, что здесь нет ни одного окна!
Он принялся за ужин. Лабранш стал возле него с салфеткой, готовый служить своему господину.
— Следовательно, я осужден не видеть никакого света, кроме этого?
— Вам еще повезло, я живу в конуре, тут, рядом, куда фонарь приносится только на время еды.
— Да, кстати, я забыл спросить... Чего ради тут держат тебя в этом плену?
— Точно так же, как и вас. Я пленник Точильщика.
— Ты уверен, что их главаря зовут Точильщиком?
— Так его все называют. У меня было довольно времени, чтобы узнать его.
— Сколько же ты здесь находишься?
— Я не могу точно сказать, так как в этой ночи нет времени.
— Сейчас июнь тысяча семьсот девяносто восьмого года. Припомни число, когда ты попал к ним в руки, и мы узнаем, как давно ты здесь.
Лабранш помедлил с ответом.
— В таком случае получается, что я уже полгода здесь, — проговорил он с явным замешательством.
В ту минуту, когда он протянул руку, чтобы поменять тарелки, Пьер быстро схватил его за рукав.
— Что это?
— Как что?
— У тебя искалечена рука!
На левой руке лакея не хватало двух пальцев, остались лишь последние суставы.
— Я не помню, чтобы раньше у тебя было такое украшение.
— Этим я обязан Точильщику.
— Ну так расскажи мне об этом.
— О, тут нет ничего сложного. Он решил заставить меня сознаться в одной вещи, к которой я не имею ни малейшего отношения.
— А можно узнать, что от тебя хотели узнать?
— Когда меня вели к вам, то пригрозили убить, если я открою рот.
— В таком случае не говори ничего. Оставим это. Объясни только, каким образом эта таинственная вещи», в которой ты не мог сознаться, оставила тебя без пальцев?
— Я не смог ответить на вопросы Точильщика, а он решил, что я упрям. Мне вложили между пальцев просмоленный фитиль, связали и подожгли...
— И ты вытерпел пытку, не признавшись?
— Но, сударь, если я ничего не знаю?! — возразил
Лабранш с бессмысленной улыбкой, за которой Пьер угадал решительность.
— Ну и ну! Но если Точильщик вздумает возобновить свой способ вытягивания тайн, ты скоро будешь неспособен прислуживать мне.
— С тех пор, как меня перевели сюда, меня почти не беспокоят.
— А где мы, по-твоему, находимся?
— По крайней мере, в пятнадцати лье от Парижа, судя по тому, что меня везли сюда целый день на телеге.
— И тебя? — спросил Пьер.
— Сначала меня долго держали в какой-то трущобе в Париже. Потом, дня два-три назад перевезли сюда.
— Но когда тебя перевозили, ты мог видеть, где ты был?
— К сожалению, нет, потому что я находился в мешке с кляпом во рту, исключая несколько минут, когда остановились на каком-то пустыре, чтобы дать мне вздохнуть...
При этих словах молодой человек вздрогнул от изумления.
— Ей-Богу, — закричал он, — теперь Я знаю, где слышал твой голос!
Лабранш бросил на него беспокойный взгляд.
— Где же? — спросил он недоверчиво.
— Прежде всего, отвечай откровенно, — проговорил граф насмешливым голосом.
— Я к вашим услугам, сударь!
— Скажи, любезный, ты ведь очень богат?
— Вы изволите шутить, — отвечал старик, делая вид, что не понимает вопроса.
— И даже очень богат...
— Как Лазарь...
— В таком случае, как же ты предлагал своим сторожам сто и даже двести тысяч экю за свою свободу?
Лабранш побледнел. Он попытался усмехнуться.
— Да, но обещать и сдержать обещание — это вещи разные. Любая ложь простительна, когда речь идет о разбойниках.
Кожоль понял, что лакей не скажет правды, но сделал вид, что не придает этому значения, и продолжал:
— Разбойник, говоришь ты? Так, по-твоему, Точильщик не что иное, как простой атаман банды воров? Ха! Я ожидал большего от Этого негодяя!
Он посмотрел на Лабранша и заметил, что лицо его исказилось от ужаса. Глаза, выкатившись, смотрели на кого-то, кто стоял за графом.
Он обернулся. На пороге стоял высокий бледный человек, в котором Пьер узнал Шарля, возлюбленного Пуссеты.
— Точильщик, — воскликнул лакей, зубы которого выбивали мелкую дробь.
Легко поклонившись графу, Точильщик обернулся к старику Лабраншу.
— Убирайся, — произнес он жестким голосом. Весь дергаясь, бедняга выскочил за дверь. Пьер небрежно облокотился о спинку стула и наблюдал за всем с иронической улыбкой.
Шарль сел с другой стороны стола и, посмотрев на графа, спросил:
— Итак, вы узнали меня?
— Еще бы, увидев один раз вашу физиономию, забыть ее невозможно, — смеясь ответил Кожоль. — Вы — Шарль, возлюбленный этой прелестной актрисы, которая незадолго до того оказала мне гостеприимство. Кстати, как она
поживает?
— Не будем говорить об этой женщине, — резко возразил Точильщик.
— А напрасно вы лишаете себя истинного удовольствия! Что может быть приятней, чем разговор о тех, кто нас любит?! А она обожает вас, уверяю, что это так!
При этих словах радость осветила лицо Точильщика.
«Э, да ты влюблен», — подумал Кожоль.
И он продолжал.
— О, бедняжка без ума от своего Шарля! От этого бледнолицего, который рискует с английской контрабандой. Странная контрабанда, однако... Хорошо бы убедиться, действительно ли эта грациозная актриса не подозревает
истины...
Точильщик стиснул кулаки и повторил:
— Я сказал вам — не говорите об этой женщине! Кожоль, казалось, не заметил угрожающего смысла этих слов и, продолжая улыбаться, возразил:
— О чем же нам говорить в таком случае? Не о сумасбродной ли ревности любовника, которой я обязан возобновлением знакомства?
Точильщик наклонился к графу и проговорил:
— Послушайте меня внимательно. Я немедленно, прямо сейчас, возвращу вам свободу, какими бы тяжелыми ни были для меня последствия, если вы согласитесь лишь на одно мое условие.
— А именно?
— Если вы еще встретитесь с Пуссетой, никогда не говорите с пей обо мне. Я хочу остаться для нее тем, кого она во мне видит.
— Бедная девушка! — невольно вырвалось у Пьера.
— Да, она виновна лишь в том, что полюбила меня. Поэтому я и боюсь увлечь ее за собой. В тот день, когда я исчезну из ее жизни, я хочу, чтобы у нее остались обо мне лишь светлые воспоминания. Я не хочу причинять ей боль...
В голосе его было столько страдания, что Кожоль был искренне тронут.
— Обещаю вам, что никогда не буду смущать покой этой дамы.
И он прибавил:
— Обещаю, что бы ни произошло между нами. Вы меня понимаете?
Не произнеся ни слова, Точильщик наклонил голову. Кожоль между тем продолжал:
— Это обещание не связывает вас ничем. Я понимаю, что задержали вы меня не из-за этого. Так какие условия нашего договора, говорите!
— Пуссета сказала мне, что вы пробрались к ней со стороны Люксембургского сада.
— Это действительно так.
— Что вы тогда бежали от преследования.
— И это правда.
— Вы бежали от гнева дамы, назначившей вам свидание.
— Я действительно это говорил?
— Пуссета сказала мне именно так.
— Допустим. Дальше?
— Она принимала вас в Люксембургском дворце? Граф удивился.
— Вы хотели сказать «в саду». Пуссета не могла сказать «во дворце». Припомните хорошенько.
— Она точно сказала — «во дворце».
— Ваша возлюбленная перепутала. У меня было свидание в саду, калитку заперли, чтобы не компрометировать даму, мне пришлось бежать, Часовые увидели меня и приняли за вора. Таким образом я попал к вашей приятельнице.
Точильщик выслушал эти объяснения, а потом медленно произнес:
— Назовите мне эту даму, и вы свободны,
— Об этих вещах не спрашивают!
— Назовите даму.
— Это невозможно.
— Это ваше последнее слово?
— Могу вас заверить, что, кроме этой дамы, я никого не знаю во дворце.
Точильщик усмехнулся.
«Дьявол, — подумал Пьер, — он мне не верит».
— Вам не угодно говорить?
— Ваша идея-фикс может расстроить мне нервы.
— О, ваши нервы будут иметь возможность успокоиться, — заявил Точильщик и направился к двери.
— Итак, моя свобода зависит от моей нескромности?
— Вот именно. В тот день, когда вы решитесь заговорить, велите меня позвать.
— Если вам предстоит кругосветное путешествие, то не откладывайте его из-за моего признания, — насмешливо проговорил Кожоль.
Точильщик пожал плечами.
— Если мы хотим, то умеем вытягивать признания из людей.
« Едва он успел закончить свою фразу, как Пьер подскочил к нему и прокричал прямо в лицо:
— Рассмотри меня получше, дурень, прежде, чем угрожать! Неужели я похож на человека, которого можно запугать? Можешь идти за своими фитилями, бездельник!
— На все есть свое время... Если тюрьма не поможет...
— Из любой тюрьмы выходят.. Побег выдуман не для олухов, — отвечал Пьер, поворачиваясь спиной к нему и усаживаясь за ужин.
Точильщик постучал в дверь, чтобы ему отворили.
— Ангелочек! — крикнул он. Вошел начальник носильщиков.
— Когда меня захочет увидеть этот господин, ты мне тотчас же сообщишь, — сказал Точильщик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28