И они пошли вместе к дому. Грубые мозолистые пальцы деликатно держали детскую ручку. Пройдя через черный ход, они поднялись по узким мраморным ступенькам, с которых он только что бежал стремглав вниз, в сад, словно преследуемый чудовищным призраком. Вошли в большой зал, где толпилась женская часть прислуги — все в длинных, до пола, черных платьях. Шум голосов стих до едва слышного шепота. Все обернулись в его сторону, как одно тело с десятком глаз. Из этой темной массы отделилась фигура бабушки, поспешившей к нему. Взяла его осторожно за руку и повела в просторную комнату, где он неожиданно оказался лицом к лицу с дедушкой. Тот сидел, скрестив ноги по-турецки, на высокой софе, обтянутой зеленым шелком с золотыми узорами и занимавшей в длину всю стену напротив двери. Высокие зарешеченные окна были распахнуты настежь. Эти железные решетки всегда вызывали в Азизе непонятный страх. Он чувствовал себя маленьким зверьком, попавшим в ловушку. Азиз стоял, заложив руки за спину, и словно завороженный смотрел в черно-мраморные глаза деда. Неопределенно долгая пауза — и вдруг этот человек и бабушка, стоявшая рядом с ним, одновременно отпрянули от Азиза, услышав его ясный детский голос:
— Ты плохой.
Слова зазвенели в тишине, эхом откатились от стен и высокого потолка, отзвуком долетели в зал, где столпились, затаив дыхание, женщины в черном — многоглазый монстр.
Человек на софе некоторое время с удивлением разглядывал Азиза, потом губы его растянулись в широкую улыбку и он раскатисто захохотал. Из-под широкого кафтана опустились на пол ноги. Он подошел к ребенку и легонько потрепал его по голове. Громадная ладонь почти целиком накрыла детскую головку. Потом легонько подтолкнул Азиза к двери.
— Ладно, можешь идти.
В то время он еще был слишком мал, чтобы знать, что розги хозяев предназначены только для спин бедняков.
Многого он тогда еще не знал, живя в огромном доме с большими комнатами, толстыми стенами, высокими потолками, зарешеченными окнами, — ребенок, затерянный в чужом мире. Он познавал этот мир самостоятельно, без чьей-либо помощи — брошенный в огромное бурное море, едва умеющий плавать, лишенный зашиты. Как, впрочем, и миллионы других детей, он был отдан на волю обстоятельств и случая, вооруженный лишь характером, переданным ему по наследству. Он не знал, что такое жажда, не ведал мук голода, не дрожал от холов,
да. Знойные лучи солнца не опаляли его кожу, трость надсмотрщика не коснулась его спины на хлопковых плантациях.
Зато он хорошо познал, что такое одиночество. Именно от него получил первые уроки жизни. Он искал человеческой теплоты, но не нашел ее. Дом был полон людей, всяких и разных: дедушка, бабушка, пять дядюшек, три тетушки, толпа слуг, бегающих взад и вперед по бесконечным поручениям господ. Среди всей этой суеты об Азизе вспоминали, лишь когда наступало время еды или сна. И даже лицо матери затерялось для него среди множества лиц. Она сама потеряла себя как личность, подчинившись обычаям феодального клана, после того как эмигрировала в Египет и обосновалась в фешенебельном районе Гезиры по соседству с дворцами знатных вельмож.
Как-то жарким солнечным днем Азиз стоял на мраморной площадке перед главным входом дома, приятно ощущая прохладу мрамора под босыми ступнями, и обдумывал, чем себя занять. Пойти в сад, прошмыгнуть через большие ворота, усеянные частоколом стальных пик, или пересечь дорогу и подойти к клубу на той стороне улицы? А может, лучше остаться под навесом, украшенным тонкой деревянной резьбой? В это время у ворот, ведущих в сад, остановился экипаж, запряженный парой лошадей. Из кареты вышли двое — мужчина и женщина. Гости стали подниматься по лестнице в дом, но, увидев Азиза, женщина задержалась и сказала своему спутнику:
— Саад-паша, вот это — сын англичанки.
Ребенок посмотрел ей в лицо и удивился: ее крючковатый нос напоминал клюв коршуна, глаза смотрели с холодным презрением.
Значения этой фразы он не понял, но тон, которым она была произнесена, оставил неприятный осадок в душе. Когда пришло время обеда, Азиз сидел за столом рядом с бабушкой, не притрагиваясь к тарелке с едой, стоявшей перед ним. Бабушка посмотрела на него спокойным взглядом и положила руку ему на плечо. Тонкие губы растянулись в улыбке, глаза смотрели ласково и немного насмешливо.
— Ты почему не ешь? — спросила она.
А он ответил вопросом, который поверг ее в изумление:
— А что значит "вот это — сын англичанки"? Бабушка помедлила и сказала:
— Это значит — тот, чья мать прибыла из страны англичан.
— И за это он не нравится людям? — В его голосе прозвучала обида.
Сын англичанки. Эти слова запечатлелись в его памяти на долгие годы. Иногда дремали в подсознании, иногда вспыхивали, как пламя угасающего костра. Слова, которые оказали глубокое и противоречивое влияние на формирование его характера. С одной стороны, они вызывали чувство, что он не такой, как все, и в той или иной мере чужак среди них. Понять это было трудно, но он не мог не ощущать чуждость окружавших его вещей, людей, уклада жизни. А раз так, он должен во всем и всех превзойти. Но с другой стороны, эта фраза, услышанная им в детстве, заронила в нем семена ненависти к любой форме дискриминации.
Так получилось, что его детство протекало в огромном доме, населенном взрослыми: членами большой семьи, потоком гостей, которому не было конца, толпой слуг, снующих вокруг, словно беспорядочное стадо. Когда появлялся дедушка, дом погружался в почтительную тишину, которая взрывалась гомоном голосов, едва он покидал имение верхом на белой лошади или откинувшись на сиденье сверкающей кареты, запряженной парой лошадей цвета старой меди. Гордо вскинув головы, они мчались по дорожкам цветущего предместья.
Странным был этот мир, все время наполненный движением. Люди появлялись и уходили — высокие фигуры в развевающихся одеждах, которые и не подозревали о его присутствии. Они говорили о вещах, которых он не понимал и которые не вызывали в нем интереса. В этой толпе терялось лицо его матери, а о существовании отца он помнил лишь по тому дню, когда с ним произошел несчастный случай. Автомобиль разбился, превратившись в кучу искореженного металла, и сам отец спасся буквально чудом, однако после катастрофы некоторое время не мог выходить из дома. Азиз помнил его фигуру в темно-красном халате, медленно двигавшуюся из комнаты в комнату или вверх-вниз по лестницам. Лицо, искаженное гримасой боли, обросшее черной щетиной. Порой Азизу казалось, что никогда раньше он и не видел отца, словно тот появился в его жизни после долгого отсутствия.
Странный мир, в котором Азиз жил, словно на какой-то его далекой окраине, в полной изоляции, даже когда виделся с матерью за обеденным столом или отходя ко сну. У него не было друзей, если не считать кучера Хусейна. Но это был человек из другого мира — конюшен и лошадей, — который был его родной стихией, в нем он чувствовал себя легко и уверенно. И на ребенка переходило это чувство: пропадало беспокойство и неловкость, окружающее становилось вдруг близким и понятным. Сидя возле Хусейна в тени гигантского эвкалипта, росшего на границе, отделявшей их сад от сада принца Амра Ибрагима, Азиз слушал бесконечный рассказ о лошадях, об их породах и нравах, о том, как они появлялись на свет и что случалось, если они заболевали. А иной раз стоял в конюшне, держа охапку корма и наблюдая, как он исчезает в пасти лошади: два ряда желтых зубов, между которыми шевелились зеленые листья и стебли, губы, похожие на черные резиновые ленты, настороженно косящий красный глаз. В этом мирке все ^^^^^^^^m^^^
было просто и понятно, и здесь он чувствовал себя счастливым, сам не зная почему.
В большом доме, кроме него, детей не было. Только изредка приезжали родственники с детьми, чтобы провести у них неделю-другую. Тогда рассеивался тусклый туман одиночества, появлялась радость общения и игр с себе подобными. Азиз носился с ними по коридорам, катался на маленьком голубом велосипеде, который привез с собой на корабле, по песчаным дорожкам их большого сада. Смеющаяся, кричащая и бегающая детвора. Во время этих нечастых визитов он обнаружил, что те дети, которых называют девочками, — существа иного склада. Они мягче в обращении и имеют свои особые привлекательные черты.
Они строили сообща дома из соломенных кресел, стоявших на садовой террасе. Как-то поутру он решил посмотреть, в чем же секрет девочек, отличающихся от других детей. Он выбрал бледную длинноногую девочку, стащил с нее трусы и принялся с большим интересом рассматривать ее тело. Разница во внешнем строении крайне удивила его.
В тот же вечер, когда мать вела его в ванную умываться перед сном, он спросил:
— Мама, а почему у девочек между ног нет того, что есть у мальчиков?
Она резко прикрикнула на него, сопроводив это угрожающим жестом. И он тут же ощутил чувство такой вины, будто совершил преступление, которому нет прощения. В то же время причины ее гнева он не понял. Во всяком случае, в первый и последний раз он обратился к взрослым с вопросом о сексе.
Для него эта тема стала табу. И потому он никогда никому не поведал о том, как однажды рослый чернокожий слуга загнал его в угол гостиной и начал показывать ему нижнюю часть своего тела. Он спасся от него, ухитрившись вылезти через окно в сад, едва сдерживая вопль страха. Многие годы после этого он не мог избавиться от кошмара, который время от времени снился ему ночами: огромный черный человек, стоявший в окружении восточной роскоши, поднимающий полы своей одежды выше живота и показывающий ему неприличные места. Он просыпался всякий раз с бьющимся сердцем.
Сквозь веки просачивался тусклый свет электрической лампочки. Он приоткрыл глаза. Возле кровати стоял человек — темный призрак, проникший в комнату неведомым путем: Азиз не слышал звука открывающейся двери. Сон или явь? Почему этот черный человек всю жизнь преследует его? Знакомая дрожь страха. Одежда, влажная от пота, прилипла к телу. Сон и реальность, образы детства и тюремной камеры — все перепуталось в эти мгновения. Сверлящий взгляд маленьких черных бусинок-глаз...
Голос Овейса вернул его к реальности:
— Вставайте и одевайтесь. Вас вызывают. Откинув колючее одеяло, он сел. Пальцы ног коснулись
холодного гудрона, и по телу пробежала дрожь. Исчезли остатки сна. В голове была полная ясность.
— Кто вызывает?
-Не знаю. Вопросов задавать не положено. Одевайтесь, и пошли.
Он снял пижаму и бросил на постель. Надел черную шерстяную рубашку и серые брюки, быстро натянул длинные носки и сунул ноги в туфли без шнурков. Машинально направился к двери, потом обернулся к медлившему Овейсу:
— Я готов. Идемте.
Снаружи чернела ночь. Луна и звезды скрылись за облаками. Их шаги - ритмичное поскрипывание песка под подошвами -единственный звук в ночи. Иногда слышно, как мечется ветер среди приземистых построек на обширном дворе. Они проходили через узкие двери в высоких стенах, отделявших один комплекс от другого, мимо часовых, стоявших навытяжку с ружьями на изготовку. Камни, камни, кругом безжизненные камни и эти часовые - каменные изваяния без души. Овейс что-то им нашептывал, прежде чем отомкнуть очередную дверь в каменной стене. В руке его - связка ключей, и каждую пройденную дверь он тщательно запирал за собой. Только в такие моменты его цепкие пальцы отпускали руку Азиза.
Маленькая постройка, обнесенная колючей'проволокой Узкая железная дверь. Они вошли и очутились в пустой комнате, если не считать узкой скамейки, прилипшей к стене и тростникового кресла посередине. Лязгнуло железо, и дверь за ним захлопнулась.
Комната была совсем крошечной: цементные стены замыкали пространство всего в пару квадратных метров. Этот серый голый склеп освещался тусклой электрической лампочкой висевшей на шнуре под потолком.
Он присел на лавку и стал ждать. Кресло, видимо, предназначалось для кого-то другого. Который час, он знать не мог но чутье подсказывало, что приближается рассвет ожидание. Медленные минуты. Неизвестно, сколько их прошло, пока наконец в двери не повернулся ключ. В проеме показалось темное небо.
Согнувшись, чтобы не задеть дверной рамы головой вошел человек. Азиз поднял на него взгляд. Гладко выбритоеблешое лицо, капли пота на лбу. Длинный френч с белым платам заткнутым за рукав, узконосые туфли Знакомьте стандартного одеколона. Азиз узнал его: тот самый человек пришел к нему ночью в дом, чтобы забрать сюда.
Мужчина уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Извлек из внутреннего кармана прозрачный портсигар, прикурил сигарету от дорогой зажигалки. Выпустил изо рта тонкую струйку дыма и критически осмотрел кончик своего остроносого черного ботинка, всем видом показьюая, что занят своими мыслями и даже забыл вроде бы, что в комнате еще кто-то есть. Азиз прислонился к стене и прислушался к собственному сердцебиению. Прищурив глаза, рассматривал лицо сидевшего напротив него человека. На некоторое время все замерло, кроме руки незнакомца, рванувшейся от тощего колена к сжатым губам и обратно. Потом медленное движение двух струек голубоватого дыма из ноздрей. Азизу тоже захотелось курить, но он подавил в себе это желание.
Человек в кресле наконец задвигался, расправил плечи. Голос его прозвучал глухо в маленьком помещении:
— М-да... Так как дела, Азиз?
— Не так плохо.
— Мне надо с вами побеседовать. Не возражаете?
— Пожалуйста... хотя странное место вы выбрали для беседы, — он обвел жестом комнату.
Мужчина неожиданно рассмеялся резким смехом и так же внезапно его оборвал.
— Почему вам не нравится это место? Есть какая-то причина? Впрочем, скажу: не я выбирал это помещение. Но, с другой стороны, мне бы не хотелось, чтобы это стало барьером для общения между нами. Я пришел поговорить с вами чисто по-дружески. Да. Именно так. Хочу дать вам дельный совет. Мне ведь известно, что вы из хорошей семьи. Кстати, мы с вашим двоюродным братом играем в одной баскетбольной команде. Поверьте, мне жаль, что вы оказались в столь неприятной ситуации.
— Вы же меня сюда и привезли. Разве не так?
— Это другой вопрос. Я выполнял всего лишь свой долг, приказ, который был мне отдан.
— Я понимаю, что вы подчиняетесь приказам, но долг, по-моему, нечто иное.
Некоторое время человек молчал, обдумывая реплику Азиза. Потом продолжил:
— Я для вашей же пользы хочу дать совет. Вы ведь интеллигентный человек, и в жизни перед вами открыты большие возможности. Так вот я не понимаю, чего вы добиваетесь? Ну проведете здесь долгие и бесполезные годы, ничего уже не достигнете из того, что планировали. И вообще — все это мечтания. Пустые мечтания. Как вы можете бороться против целого государства?
— Лучше скажите, чего вы от меня хотите?
— Хорошо. Я хочу, чтобы вы проявили благоразумие. Вы еще можете сделать выбор: либо остаться здесь навсегда, либо быть освобожденным, вернуться к свободной жизни. Что вы выбираете?
— Свободу, конечно.
Легкая мимолетная улыбка. Он придвинул кресло ближе к Азизу.
— Прекрасно. Мы, кажется, начинаем понимать друг друга. Так вот, если вы выбираете свободу, ваша судьба, можете считать, в ваших руках.
— Каким образом?
— Очень просто. Вы должны быть со мной откровенны. Ничего не скрывать.
— А относительно чего мне быть откровенным?
— О том, чем занимались вы и ваши друзья.
— Чем мы занимались?
— Да. Всего лишь это. Разве вам не известно, что вы делали?
— Не понимаю, что вы имеете в виду...
Человек в кресле выпрямился. В голосе зазвучал металл:
— Ну что ж, все еще упорствуете. Не желаете говорить? Значит, сгниете здесь заживо.
— Я все-таки не понимаю: чего именно вам от меня нужно?
— Я полагал, что вы наберетесь смелости вести себя поумнее. Однако вижу, поблажки на вас не действуют.
— Я все еще не понимаю.
— Не понимаете... А понимаете вы одну элементарную вещь? Мы можем похоронить вас здесь, и никто, ни одна душа ничего не раскопает. — Это уже был не намек, а открытая угроза.
— Так не бывает. Это невозможно. Я ведь известен в определенных кругах, и такой номер со мной у вас просто не пройдет.
— Вы так уверены? А я вам скажу, что государство рисковать не может. Запомните это хорошенько. Оно способно сокрушить любого, кто стоит на его пути!
Пауза. Короткая передышка. Голос снова зазвучал спокойно.
— Вы еще молоды — целая жизнь впереди. Неужели нет желания выбраться отсюда? Не достаточно ли вам того, что уже пришлось перенести? И ведь все, что от вас требуется, — это просто честно нам рассказать... и ни одна душа не узнает об этом нашем разговоре. Как это может вам повредить? Понимаю, вы выгораживаете ваших товарищей. А заслуживают ли они такой жертвы? Уверяю вас — нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43