Долгий опыт, который они приобрели, совершая ошибки и сурово расплачиваясь за них, научил их всем правилам -игры за тюремными решетками.
Нужно было выждать хотя бы пару дней, чтобы выяснить, что на уме у нового надзирателя. Обычно по утрам первым делом отпирались все двери. Арестанты выходили из камер и гуськом шли в туалеты, за питьевой водой, умываться. Когда все это заканчивалось, им разрешалось ходить из камеры в камеру, готовить что-то к завтраку, садиться в кружок и разговаривать, ожидая бюллетеня новостей, который переходил из рук в руки, начиная от последней камеры. Для непосвященных эта последняя камера ничем не отличалась от остальных. Но для тех, кто знал, она была особенной. Прежде всего, не случайно была выбрана самая последняя: даже быстрым шагом надзирателю нужно было секунд двадцать, чтобы дойти до нее от места дежурного на площадке. Дверь камеры обычно была приоткрыта, и напротив нее всегда кто-то стоял, облокотившись на перила, вроде бы праздно созерцая суету на первом этаже. В коридоре постоянно находилась группа из четырех-пяти товарищей, о чем-то разговаривавших между собой. Они стояли, загораживая собой последнюю камеру. Чтобы подойти к ней, им нужно было расступиться. Возле последней камеры площадка, обнесенная перилами, сворачивала к ряду камер на противоположной стороне в виде бесконечного балкона. Дальше можно было увидеть канцелярии и госпиталь. Еще одна группа заключенных постоянно находилась на другой стороне внутренней галереи, так что и с другой стороны нельзя было подойти к этой камере, не минуя группы людей на пути.
А в самой камере сидели двое на одеяле, постеленном на полу. Один из них читал вслух газету, другой быстро записывал огрызком карандаша на папиросной бумаге. Так каждое утро появлялся бюллетень новостей, который держал их в курсе дел во внешнем мире, позволял им чувствовать себя не изолированной группой, а частью целого.
Сегодня они, как и всегда, ждали, когда отомкнут дверь, однако все двери продолжали оставаться запертыми. Нарастал гул голосов, по мере того как просыпались заключенные. Слышно было, как щелкают засовы на втором и четвертом ярусах. А в их крыле не раскрылось ни одной двери. Сотни босых ног шлепали на разных этажах, выкрикивались утренние приветствия, гудели голоса, торгующиеся из-за чая и табака, назывались фамилии заключенных, которых отправляли в госпиталь, освобождали или увозили на следствие. И только их крыло оставалось заброшенным и неподвижным.
Прошло больше часа. Время определяли приблизительно,
по по перемещению светового пятна от окошка по полу. И вот чуткие уши уловили звук поворачиваемого ключа в самой первой камере. Через какое-то время хлопнула дверь. Ключ заскрежетал в замке следующей камеры. И так через равные промежутки времени эти звуки приближались к их —53-й камере.
Они поняли, что новый надзиратель выпускает заключенных каждой камеры отдельно, а не одновременно всех, как раньше. Сидели молча, перебирая пальцами края одеяла. Хильми тихо сказал:
— Похоже, что сегодня мы утренних новостей не получим. Высокий молодой парень, сидевший в углу, добавил с усмешкой:
— Похоже, что мы и солнца больше не увидим. Все коротко засмеялись и пропели фразу из популярной
песни "Солнце, солнце, ты подсолнух".
— Хороший цветок — подсолнух.
— Да! Такой же высокий и красивый, как ты. Парень слегка смутился и сказал:
— Ты же врач, Азиз. Солнце — это жизнь, верно?
— Мы шутим, а ты всерьез... Ключ повернулся в соседней камере. Хильми сказал:
— Вот и наша очередь. Ничего не забыли спрятать? Каждый осмотрелся, приподнял матрас, проверил сложенное
одеяло, похлопал себя по одежде.
Проходили минуты. Снова послышались шаги босых ног, застучали башмаки надзирателя. С глухим стуком захлопнулась дверь. И вот уже повернулся ключ в их замочной скважине, заскрежетал по нервам. Дверь открылась, и перед ними появилась квадратная фигура. Маленькие глазки бегло скользнули по их лицам. "Лицо старого льва", — подумал Азиз.
Надзиратель тихо произнес:
— Идите, пожалуйста, в умывальню. Люди, сидевшие на полу, спокойно рассматривали его.
Азиз, игнорируя его предложение, сказал:
— Доброе утро. Человек слегка удивился и ответил коротко:
— Доброе утро. Пожалуйста, идите в умывальню. Азиз поднялся и, шагнув к нему, спросил:
— Сколько сейчас времени?
— Почему вас интересует время?
— Нам же надо знать время для молитвы. Надзирателю на мгновение стало неловко. Такого ответа
он не ожидал.
— А вы молитесь?
— Некоторые из нас. — Азиз кивнул в сторону высокого парня.
кому больше?
Человек промолчал, разглядывая их с растущим раздражением. Снова буркнул:
— Таковы распоряжения.
— Нет, это ваше личное нововведение. Все камеры на других этажах с утра открываются. До вашего появления у нас тоже так было.
— А теперь будет иначе. Каждая камера по очереди.
— То есть ждать по нескольку часов своей очереди в туалет?
— У вас есть параша в комнате.
— К утру она переполнена.
— Ну ладно. У меня нет времени. Пожалуйте в туалет. Хильми встал рядом с Азизом, не сводя взгляда с надзирателя.
— Вас, я вижу, ничем не проймешь, — сказал он. — Даже желанием верующего молиться в положенное время. Даже справить нужду нам не дозволено, как остальным. У вас нет детей, о которых вы заботитесь? Смотрите, почтенный, как бы аллах на вас не прогневался. Пойдемте. — Он махнул рукой остальным.
Они вышли один за другим. В туалете встали в ряд, разделись по пояс и наклонились под струи холодной воды...
Ночью они разработали план действий. В тишине и мраке тихими голосами обсуждали, как им себя вести. Обменивались соображениями с соседними камерами через зарешеченные отверстия над каждой дверью. Нового надзирателя следовало осадить в самом начале, не допустить, чтобы он привел в исполнение какие-либо свои замыслы. Иначе это поощрит его и дальше наступать на их права, и конца этому не будет. Если уступать ему без сопротивления, он их задавит.
Может быть, поможет такая форма забастовки — нарочитая медлительность. Открытым бунтом это не назовешь и не навлечешь на себя строгих мер. Если хорошо все продумать, доказать что-либо против них будет крайне трудно, а распорядок дня в тюрьме поломается и рухнет. Если заключенные каждой камеры будут расходовать массу времени в туалете и умывальной, надзиратель окажется просто не в состоянии справиться со всеми своими обязанностями: открыть все камеры, убрать их, распределить питание три раза в день, отправить больных в госпиталь или отвести арестованного на свидание. А самое главное, он не сможет даже провести перекличку всех арестантов трижды в день.
На следующее утро, когда Абдель Гаффар открыл первую камеру, он обнаружил, что ее обитатели крепко спят под одеялами. Дня начала он окликнул их, пытаясь разбудить:
— Эй, вы! Вставайте! Пора умываться.
Не получив ответа, он начал расталкивать их, трясти за плечи, тянуть за ноги — сначала слегка, а потом с растущим раздражением. В конце концов начал награждать их пинками в бок, в спину. Они проснулись, лениво потягиваясь, стали подниматься. Садились, прислонясь к стене, и смотрели на него бессмысленным сонным взглядом. Ведра из камеры выносили, еле волоча ноги, будто еще окончательно не проснулись, и потом так же медленно один за другим скрылись в туалете. Абдель Гаффар уселся их ждать за стол дежурного среди полной тишины запертых камер. Прошло пять минут, но никто не появился. Сдерживая ярость, он поднялся из-за стола и почти бегом направился в туалет. Все пятеро сидели на корточках, опустив головы. Глянув на них с удивлением, он крикнул:
— А ну, давайте быстрее! Вы что, весь день тут будете торчать?
Вместо ответа — молчание. Он потоптался в нерешительности и вышел. Вернулся с палкой в руках, помахал ею угрожающе.
— Вы кончите это когда-нибудь? Или придется ждать до конца дня? — Он стоял между ними и рядом умывальных кранов, торчавших из стены. С подобной ситуацией надзиратель столкнулся впервые и не знал толком, что предпринять дальше. Они это чувствовали. И еще знали, что он не может обращаться с ними как с обычными арестантами — выгонять их палкой из уборной или употреблять грубые выражения. С политическими заключенными это не полагалось. Он в нерешительности топтался на месте, избегая взглядов пятерых сидевших на корточках. А они неподвижно глядели прямо перед собой, игнорируя его присутствие. Наконец он вышел, пробормотав что-то себе под нос. Когда он удалился на достаточное расстояние, все пятеро тихо, почти беззвучно засмеялись.
Некоторое время спустя они встали, подтянули штаны, перевязали их бечевками на пояснице и начали умываться замедленными движениями, растягивая удовольствие от струй холодной воды, забьюая время, словно весь день был в их распоряжении. Наконец они надели синие униформы на влажные тела и вышли наружу компактной группой. Решили при таких переходах держаться плотнее друг к другу, а то в одиночку легко оказаться жертвой неожиданного наказания: отстал человек — и попал в ловушку.
Едва они сделали несколько шагов в направлении своей камеры, как на них обрушились частые удары палки — по плечам, по спинам, по головам. Палка свистела в воздухе, оставляя синяки на теле. Одним движением они повернулись лицом к взбешенному тюремщику. Удары стали еще яростнее, но они стояли полукругом, не шелохнувшись, с немигающим взглядом, с плотно сжатыми губами. С одержимостью безумца надзиратель взмахивал рукой и бил, бил, пока вдруг вскинутая палка не замерла в воздухе, словно перехваченная невидимой рукой.
Маленькие покрасневшие глазки встретились с твердым взглядом пятерых людей, стоявших неподвижным полукругом. Воцарилась полная тишина. На галереях других этажей замерли арестанты, следя за тем, что происходит, как зрители на корриде.
Рука опустилась и отшвырнула палку прочь. Маленькие глазки злобным взглядом окинули ряды заключенных. Поражение! Бесшумно, безжалостно прокралось оно в его душу, в разум. Сотни глаз наблюдали впервые, как Абдель Гаффар был публично опозорен.
Маленькая группа неожиданно задвигалась, будто очнувшись от спячки. Один за другим они отвернулись от Абдель Гаффара и медленно пошли по коридору прямо в свою камеру.
А синие фигуры продолжали стоять на месте и молча наблюдали, словно спектакль еще не закончился.
Абдель Гаффар склонил голову и долго стоял неподвижно. Потом обвел взглядом толпы заключенных, стоявших у перил. Что-то изменилось в его взгляде. В нем больше не было непоколебимой самоуверенности. И, желая скрыть внезапно охватившую его панику, он хрипло закричал.
— А ну, по камерам! Все! Живо!
Загудели голоса, нарушив затянувшееся молчание. Задвигались люди, потекли синие волны униформ по камерам. И словно что-то изменилось в походке людей: они не волочили больше ноги по гудрону полов, а шли легко, без бремени застарелого страха.
Абдель Гаффара передернуло с головы до пят. Он взял себя в руки и пошел, тяжело ступая, к длинному ряду ожидающих его камер. Запер первую камеру, раскрыл следующую, просунул голову внутрь.
— Умывальня! — Потом добавил: — И побыстрей!
Было уже двенадцать часов, когда он добрался только до седьмой по порядку двери. Вставил ключ в замок и тут же услышал сигнал на обед. Впереди еще тридцать камер, а уже пора разносить еду. Он вынул ключ и торопливо зашагал по лестнице наверх, крича на ходу:
— Разносить обед! Еще шестерых на раздачу!
Неизвестно откуда вынырнули арестанты и бросились следом за ним вниз по лестнице. Вернулись, неся по большой кастрюле чечевицы, от которой шел пар. Абдель Гаффар прошел ндоль ряда камер, открывая двери и объявляя:
— Обед!
Выходили заключенные с мисками, получали порцию горячей чечевицы. Дверь за ними надзиратель тотчас запирал.
Когда у седьмой двери он открыл запор и крикнул: "Получите свои порции", никто не вышел из камеры.
— Получите свои порции! — повторил он. Азиз подошел к двери и сказал:
— Эта камера не будет обедать.
— Почему не будет?
— Потому что они не были в туалете. Как они будут есть? Кроме того, это нарушение распорядка.
— Это ваши же товарищи виноваты. Всех задержали своей медлительностью.
— Не они, а вы виноваты, потому что настаиваете на том, чтобы камеры открывались каждая по очереди.
— Короче, вы примите или нет ваши порции?
— Мы не станем обедать, пока не побываем в умывальне. Мы не мылись и не оправились. Параши переполнены, питьевую воду не меняли, помещения не убраны. Все это — нарушение распорядка. Если сейчас пройдет какой-нибудь офицер, ему достаточно только посмотреть, и он поймет, что вы не справляетесь с работой.
Абдель Гаффар некоторое время молча смотрел на Азиза. Потом запер дверь и подошел к следующей камере. Открыл ее и объявил об обеде. Никто не вышел. Он повторил, и тогда к двери подошел один из заключенных.
— Мы не хотим брать еду.
— Почему?
— Потому что еще не были в туалете.
Он запер дверь. Ему стало ясно, что все повторится и в остальных двадцати девяти камерах. Однако он по обязанности открыл каждую из них, чтобы услышать одну и ту же фразу: "Мы не возьмем еду. Мы еще не были в туалете". Правила есть правила, и надо было их соблюдать.
Принятие пищи в тюрьме было священным ритуалом. Никто не объявлял голодовку. Все настаивали лишь на необходимости сходить в туалет и помыться перед едой. Абдель Гаффар был озадачен. Он обслужил только шесть камер, а тридцать так и остались ни с чем. А ведь надо было еще убирать помещения. И как некстати это утреннее происшествие, когда он бил их палкой. Как дружно они стояли перед ним. Ни один не пошевельнулся, не убежал, как это делали те, с кем он раньше имел дело. И все видели это, весь блок: пятеро стоят с гордо поднятыми головами. Они словно наэлектризовали всю обстановку в тюрьме. В этом таилась опасность для самого надзирателя. И все из-за того, что он не открыл сразу все двери утром. К чему это приведет? И что дальше делать? Сообщить начальству? Неудобно. Первый день на новой должности — и не смог справиться с такой ерундой. О своей репутации тоже стоит подумать. Как-никак, а его всегда боялись. А тут станет посмешищем для всей тюрьмы.
Абдель Гаффар сел за свой серый стол и задумался. Что же теперь делать? Спустя немного времени позвал одного из помощников.
— Послушай, — сказал он торопливо. — Ты этих людей хорошо знаешь?
-Да.
— Кто у них главный?
— Да мы точно не знаем.
— Ну хотя бы... кого они там особо уважают, что ли?
— Не знаем мы. Они все сообща делают.
— Как это так?
— Договариваются, прежде чем что-то делать, а дальше — все как один. У них и деньги поровну, и еда, и табак, и чай, все, что есть.
— Ну а с кем из них можно поговорить?
— Есть у них один, которого они назьюают "представителем для администрации".
— Представителем для администрации? -Да.
— А что он делает?
— Обсуждает с администрацией их дела.
— Как его зовут?
— Доктор Азиз.
— Доктор?
— Ну да. Врач настоящий.
— В какой он камере?
— В пятьдесят третьей.
Абдель Гаффар поднялся и снял ключ с кольца, висевшего на широком кожаном поясе. Медленно и тяжело зашагал вдоль коридора, сопровождаемый сзади небольшой группой помощников. Им было любопьдно, что сейчас произойдет. Он отомкнул дверь и остановился на пороге, удивленный представшей перед ним картиной. Заключенные сидели вокруг начерченного мелом па асфальте квадрата. Сосредоточенно смотрели на расставленные по квадрату мелкие фигуры. Хильми переставил одну фигуру. Услышав звук открывающейся двери, они обернулись к вошедшему надзирателю, из-за спины которого выглядывали любопытные лица арестантов-помощников.
Хильми подвинул пальцем фигуру и поднялся.
— Добро пожаловать, дядюшка Абдель Гаффар, — сказал он мягким баритоном. — Заходите.
Надзиратель не ответил на приветствие. Он всматривался в фигурки на полу.
— Что это такое?
— Шахматы, дядюшка Абдель Гаффар. — Хильми поднял белого и черного коней, белого короля и несколько пешек. Протянул ему короля. — Вот этому королю скоро мат. Как и всем королям. — Он улыбнулся, белые зубы сверкнули на темном лице, в глазах озорной огонек. — Посмотрите-ка, как сделан конь. Тонкая работа. А знаете, из чего мы сделали эти фигуры?
Абдель Гаффар заколебался, он не был уверен, стоит ли продолжать этот разговор. Все же полюбопытствовал:
— Из чего?
— Из хлеба господ офицеров.
— Начальства?
— Да. Потому что он белый.
— А как же вы его добыли?
— От одного из надзирателей.
— Вот как? Понятно. Подмазывали, значит, взяткой. — Глазки хитро сузились.
— Нет. Просто у нас хорошие отношения с ним.
— Значит, украли?
На лицах появились иронические улыбки. Все поднялись со своих мест и окружили надзирателя. Высокий молодой парень, глядя ему прямо в глаза, спросил:
— Я относительно пшеничной муки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43