Бывших героев не бывает, как не бывает бывших мучеников, и отступничество, будь оно даже внешним, ведет к необратимой коррозии души и в итоге — к гибели личности. Этот горький урок жизнь преподносит Халилю Мансуру на своем последнем витке, и он погибает, но не героем, бросающим вызов судьбе, а жертвой, раздавленной обстоятельствами, от которых он пытался отмахнуться и которые оказались сильнее его.
Отказ от борьбы и, в сущности, измена идеалам юности незаметно порождает в нем двойственность, сообщающую любому его намерению или порыву оттенки и смыслы, противоположные тем, что он предполагал. Профсоюзный активист Сайд пытается привлечь его к руководству забастовкой, и Халиль уже, казалось бы, готов сделать решающий шаг и вновь вернуться в ряды борцов, но, хотя ему представляется, что он такой же, каким был прежде, годы бездействия неузнаваемо изменили его, и этот шаг, который мог бы стать для него преодолением самого себя, лишь усугубляет его внутренний надлом. Выведенный внешними событиями из состояния покоя, он приходит в движение, но движется на этот раз по нисходящей, и даже глубокая и искренняя любовь к американке Рут Харрисон, которая, как ему кажется, открывает в нем второе дыхание, куда больше напоминает падение, а не взлет.
Шаг за шагом вчерашний революционер становится невольным пособником ЦРУ, раскинувшего свои сети в садатовском Египте, превращается в собственную противоположность. Даже внезапное прозрение, явившееся ему у самого края пропасти, уже не может спасти его от гибели физической, ибо гибель нравственная уже состоялась, и произошло это тогда, когда много лет назад он не нашел в себе силы для продолжения борьбы,
В отличие от "Железного ока" герой романа "В сетях" Халиль Мансур безусловно вымышлен автором и не имеет какого-то конкретного прототипа, хотя в живой реальности ему соприсутствуют двойники, которых было немало в Египте в период "открытых дверей". Обращаясь к индивидуальной судьбе, Шериф Хетата не делает широких обобщений, да и не ставит это своей целью, Куда важнее для него нравственный урок, выведенный из одной-единственной жизни, которая в своих истоках сулила многое и могла сложиться по-иному, но не сложилась и рассыпалась бесполезно, ибо не бывает ничего губительней для человека, чем измена самому себе.
Разумеется, личной драмой Халиля Мансура не исчерпывается содержание романа. Построенный в форме монологов действующих лиц, как бы рассматривающих с разных точек один и тот же предмет, роман воспроизводит широкую панораму общественно-политической жизни Египта в конце 70-х годов, показывая, какой дорогой ценой пришлось платить египетскому народу за предательство Садата, его отказ от принципов июльской революции.
Многое осталось за пределами повествования. Так, образ рабочего Сайда, посвятившего себя борьбе против антинародной политики режима, прочерчен пунктирно и не дает достаточного представления о деятельности прогрессивных и левых сил в конце 70-х годов. Достаточно вспомнить известного всему Египту Абуля Изза аль-Харири, ставшего в мрачные годы садатовского лихолетья символом человеческого достоинства и несгибаемой воли к борьбе.
"Я встречал египтян, будто отлитых из стали, — писал известный советский востоковед A.M. Васильев. — Вожак александрийских рабочих и парламентарий Абуль Изз аль-Харири. Его били и сажали в тюрьму, оскорбляли и поносили, пытались оклеветать и даже убить. Он оставался верен своему делу, Его авторитет среди александрийских рабочих был таков, что он побеждал на выборах любого, в том числе премьер-министра, и лишь наглым жульничеством могли не пропустить его в парламент. Рабочий-бедняк, он заочно окончил университет. С лицом, которое не обезобразил даже шрам, оставленный кинжалом подосланного полицией убийцы, он был олицетворением мужской красоты и силы. Свои выступления на митингах он начинал словами: "Мир вам, мужики!" Свой говорил со своими, честно и страстно, и рубил им правду, правду, правду..."
В романах "Железное око" и "В сетях" Шериф Хетата поведал миру правду о своей стране. Беспощадное и временами горькое, его слово оплодотворено неизбывной любовью к своему народу, к его истории, которая началась на берегах Нила несколько тысячелетий назад и пишется по сегодняшний день.
Игорь Тимофеев
Он проснулся от громкого звука шагов, которые приближались к окнам, выходящим на веранду. В одно мгновение все всколыхнулось в нем из сонных глубин. Азиз взглянул на часы, пытаясь разглядеть в темноте циферблат, чтобы сориентироваться в океане времени и мрака. Фосфоресцирующие стрелки показывали четыре часа.
Он быстро оделся бесшумными точными движениями, приобретенными долгим опытом. Сел на кровать, ожидая того, что должно сейчас произойти.
Дверь бесшумно отворилась, вспыхнул яркий свет. Он разглядел высокую неподвижную фигуру.
Человек протянул в его сторону темный блестящий предмет и сказал:
— Как дела, Азиз?
— Неплохо...
— Почему одет?
— Вас ждал.
Движение руки, взмах черным блестящим предметом, направленным на Азиза. Голос прозвучал резко и раздраженно:
— Не пытайся опять отколоть какой-нибудь номер. Я давно за тобой наблюдаю. Игра проиграна.
-Как сказать... Я думаю, новые раунды еще впереди.
Ее привели из соседней комнаты. Молчание. Встреча взглядов. Слова были не нужны. Все было ясно - о чем еще говорить? -
Они были так близки, что и без слов понимали друг друга. Для них эта ситуация ничего не менялу Но внутри всегда жила грусть отражаясь в глазах. Они знали< куда ведет их этот путь, потому что не в первый раз появлялся все тот же человек во мраке ночи, чтобы вырвать их из сердца города, которому они принадлежали.
Когда они вышли за дверь, еще несколько человек окружили их по дороге к машинам, ожидавшим возле перекрестка. Ясная лунная ночь. Деревья — трепещущие серебристые фантомы в лунном свете. Он вдохнул полной грудью свежий воздух, словно пытаясь запастись им для предстоящего долгого путешествия. Грубый окрик жестко рассек безмолвную красоту ночи. В ответ послышался шум других голосов. "Они не меняются,—подумал он.— Их голоса всегда вот так же уродуют прекрасную тишину ночи".
Сел между двумя людьми... Ощущение того, что это уже было с ним однажды. Словно воспоминание о чем-то знакомом до мельчайших деталей. Лица гладко выбриты. Тонкие темные линии аккуратно подстриженных усиков над верхней губой, длинные пальто с каре на спине, как у жокеев, запах стандартного лосьона. А рядом с водителем, как обычно, высокий человек, который регулярно оборачивается, чтобы убедиться, что он на месте. Взгляд как будто безразличный, но в нем таится настороженность, подозрительность. "Никогда не упускай возможности хорошенько изучить своего пленника". Этому правилу высокий человек неукоснительно следовал на протяжении всей своей карьеры.
Автомобиль мчался по пустынным улицам, освещенным фонарями на тонких мачтах. Чувство прощания с родиной перед рассветом: кто знает, вернешься ли когда-нибудь. И еще одно чувство — облегчение после долгого напряженного ожидания. Отдых после переутомления. Теперь уже не надо рассчитывать каждый свой шаг, переезжать с места на место, работать до изнеможения, вечно быть начеку. Отныне он как пассажир на корабле. Руль в других руках. Боже мой, какую усталость он чувствовал временами.
— Вы знаете, куда вас везут?
— Знаю.
— Знаете, да не точно.
— Какая разница? Одно место от другого мало чем отличается.
— Ошибаетесь. Отличия весьма существенные. Закурить не желаете?
— Нет, благодарю вас.
— Вообще, что ли, некурящий?
— Курю. Просто сейчас не хочется.
Машина внезапно замедлила ход и остановилась возле больших деревянных ворот, едва различимых в темноте. Четверо поднялись и встали по бокам по двое с обеих сторон от него. С легким скрипом распахнулись ворота, и машина проехала внутрь. Краем глаза он увидел, как закрылись огромные створки, отрезав их от внешнего мира. Ему казалось, что вся его жизнь осталась там, снаружи...
Он вышел из автомобиля на пустынное пространство, покрытое песком. Он хорошо видел ее лицо, бледное в лунном свете. В последний раз взглянул в эти черные, широко раскрытые глаза. Она осталась стоять во дворе — одинокий силуэт в сереющих предрассветных сумерках. В высокой стене открылась маленькая дверь, к которой его подвели. Прежде чем войти, он оглянулся и помахал ей рукой. Немного задержался, пока не увидел, как она помахала ему в ответ, и шагнул внутрь...
Небольшая комната. Тусклый неуютный свет голой лампочки под потолком. Темно-коричневый потрескавшийся и облупленный стол. За столом человек — расслабленная туша с опухшими сонными глазами. Вдоль стены длинная деревянная скамейка. И все. Больше ничего в этом каменном мешке. Азиз стоял на цементном полу посредине комнаты. В узком окне под потолком серел холодный рассвет, соревнуясь с тусклым светом лампочки, подвешенной на длинном проводе, густо облепленном неподвижными мухами. Ему было безразлично все, что окружало его. Телодвижения стали автоматическими, а голоса доносились словно откуда-то издалека. Черная пустота росла внутри него, проникая, подобно газу, во все поры.
Рослые молодцы двигались легко и непринужденно: для них эта обстановка была привычной. Слабый запах выбритых лиц. Только вместо дешевого одеколона после бритья преобладал знакомый запах потного перегара, немытых ног. Азиз испытывал странное безразличие к тому, что теперь может произойти. Все чувства испарились, как туман при удушающем зное. Разум еще боролся с ощущением нереальности происходящего, бился как муха в паутине.
Могучая туша выдвинула ящик стола, неторопливо извлекла внушительную папку, обломанную ручку. Толстый язык послюнявил пальцы. Перелистывание бумаг.
— Фамилия?
— Азиз.
— Возраст?
— Тридцать пять.
— Домашний адрес?
— У меня нет дома.
Долгий взгляд отечных бесстрастных глаз. Он, не видя этого, ощутил, как глаза других присутствовавших в комнате неподвижно застыли на нем.
— Женат? -Да.
— Ее фамилия?
— Ее фамилия? Просто моя жена.
Человек на мгновение перестал писать и, не поднимая головы, спросил:
— Где она?
— Не знаю.
— Деньги при себе есть?
— Да. Три фунта.
Азиз вытащил бумажник и передал ему. Человек вытряхнул содержимое на стол и записал в тетрадь все предметы.
— Снимите пояс, шнурки с ботинок и часы. Очки тоже. Он вытащил ремень из брюк и наклонился к ботинкам.
"Почему шнурки?"— подумал он. Положил их на стол, потом добавил часы и очки.
Двое вьюели его из комнаты через дверь, вернее — дверцу, узкую, как щель, которой он раньше не заметил. Скрежет песка и щебня под ногами, ощущение свежего ветерка на лице. Увидел далеко в небе узкую розовую полоску — занимался рассвет. Его провели на просторный квадратный двор. С четырех сторон двор окружала стена с множеством дверей, а посредине — низкое строение. Они открыли одну из многочисленных дверей и втолкнули его внутрь. Щелкнул ключ, едва он успел обернуться.
Азиз снял ботинки и носки, лег на койку возле стены и замер... Началось...
Ему казалось, что его засасывает черная пропасть. Он пытался выкарабкаться из нее, но босые ноги соскальзывали с острых каменных уступов, покрытых темно-зеленой слизью. С каждым мучительным передвижением ступни он, кажется, еще глубже сползал вниз, ближе к дну этой черной дыры. Пальцы шарили, за что бы ухватиться. И вдруг чья-то могучая рука схватила его за запястье и медленно начала вытаскивать наружу. По мере того как тело поднималось, мрак рассеивался, уступая место свету. С усилием приоткрыл глаза. Сквозь узкую зарешеченную щель в потолке комнату рассекал луч солнца, упираясь в его босые ступни, лежавшие на грубошерстном коричневом одеяле. Черная муха вилась вокруг пальцев ноги с монотонным жужжанием.
Машинально глянул на запястье — привычный жест после пробуждения. Часов больше не было. Огляделся вокруг. В комнате находился еще квадратный стол из грубо отесанных досок да трехногая неуклюжая табуретка. Он ощутил пальцами правой руки круглый предмет. Сжал его в кулаке и потом медленно разжал пальцы один за другим. Боялся — а вдруг ускользнет. На ладони лежало маленькое золотое обручальное кольцо, поблескивая в солнечном луче. И тут его охватило чувство мальчишеской озорной радости: вспомнил, как ночью человек с опухшими глазами обыскивал его одежду: шарил ладонями по телу, а перстня не заметил.
Он спрыгнул с койки босыми ногами на пол, покрытый гудроном. Показалось, что всю ночь работал и чуть не проспал какое-то важное утреннее свидание. Голова вдруг закружилась — знакомое чувство. Сайед, бывало, называл его "голодным вальсом". Пришлось опереться руками о койку и переждать, пока стены не приняли устойчивое вертикальное положение. Сел на колючее одеяло и долго оставался неподвижным. Солнечный луч сместился, стал тоньше: круглое пятнышко на черном полу. Минуты, а может быть, часы сменяли друг друга --теперь уже бесконтрольной и бесконечно медленной чередой. Ни движения, ни звука. Ощущение полной пустоты, за исключением постукивания сердца да зудения мухи. Тихое ожидание встречи, которая была теперь неизбежной...
Приближающиеся шаги, невнятный разговор. Возглас: "Открой эту!.." Звяканье цепей —звено об звено. Скрежет и удар стального засова. Дверь распахнулась. Несколько секунд полного пробуждения. Он сел на койке. Свет заполнил комнату, прогнав полуночный мрак. Медленно перед его глазами обрисовались очертания фигур, выделившись из однообразия света. Возле двери стояли трое. Они взглядом изучали сидящую фигуру. Азиз неторопливо поднялся и сделал пару шагов в сторону двери. Теперь и без очков они были видны ему отчетливо. Тот, что постарше и, видимо, выше по званию, — небольшого роста, почти лысый, если не считать нескольких прядей волос на висках, зачесанных за ушные раковины. В полушаге позади него стоял молодой парень лет тридцати — широкоплечий, крепкого телосложения. За происходящим он наблюдал равнодушным обшаривающим взглядом холодных голубых глаз. Руки нервозно двигаются: то одернут гимнастерку, то поправят пояс, то влезут в карманы: одни и те же бессмысленные движения. Неуловимые приметы — то ли манера держаться, то ли в одежде или в чертах его довольно привлекательного лица — указьшали на то, что этот тюремный страж привык к более легкой жизни. И еще что-то — тоже неуловимое — в холодном взгляде его голубых глаз. Время от времени они останавливались на Азизе. Этот взгляд и движения длинных бледных пальцев говорили о подспудной неудовлетворенности.
Третий стоял в стороне от тех двух — на пороге двери. Стоял почти по стойке "смирно". С пальцев левой руки свисало металлическое кольцо с нанизанными на него длинными ключами.
К нему обратился старший по званию:
— Спички, Овейс.
Он извлек пачку сигарет "Филип Моррис" и осторожно вытянул одну сигаретку. Прикурил от спички, которую ему протянула рука, похожая на медвежью лапу, и обратился к Азизу тихо и медлительно:
— Доктор Азиз, не так ли? -Да.
— Случайно не из провинции Гарбийя?
— Да. Из Кутура.
— Родились там?
— Нет. Я родился в Лондоне.
— Ого! В Лондоне?
— Да, там.
— Женаты?
— Женат.
— Так. Ну и где же ваша жена?
— Не знаю.
Голубые глаза сосредоточенно впились в него. Он повернул голову и не мигая уставился в них. А низкорослый продолжал спрашивать.
— Так вы врач? -Да.
— Отлично. Будем у вас лечиться в случае чего. — Он коротко ухмыльнулся, но выражение лица ничуть не изменилось. — Как вам тут, удобно?
— Нормально.
— Просьбы есть?
— Да... Пожалуйста, кое-какое белье, полотенце, мыло. Еще прошу вас, верните мне мои очки. И какое-то время мне нужно находиться на открытом воздухе...
— Так. Насчет одежды, полотенца и мыла — это разрешат. А вот с прогулками во дворе придется пока подождать. Очки? Гм... У вас их забрали, чтобы вы ими себя не поранили.
— Каким же образом? — Он не сразу понял, что этот человек имеет в виду. Потом невольно улыбнулся от показавшейся ему смешной мысли. — Да дайте вы мне мои очки! Что вы в самом деле!
— Ладно. Там видно будет. Обернувшись к голубоглазому, он произнес:
— Хигази, запишите-ка его адрес. — Потом щелкнул пальцами: — Овейс, закрой дверь.
Овейс положил тяжелую ладонь на длинный стальной болт. Азиз слегка отступил от двери. Громко лязгнул металл, загремели цепи о дверь...
Свет исчез, словно солнце внезапно провалилось. Он вытянулся на койке и мысленно принялся перебирать детали только что сказанного, пытаясь обнаружить явный и скрытый смысл каждого слова. Здесь все надо тщательно изучать. Любой жест, любой взгляд анализировать. Особенно выражение этих холодных голубых глаз. Его, кажется, зовут Хигази — капитан Хигази? А коротышка у них —главный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Отказ от борьбы и, в сущности, измена идеалам юности незаметно порождает в нем двойственность, сообщающую любому его намерению или порыву оттенки и смыслы, противоположные тем, что он предполагал. Профсоюзный активист Сайд пытается привлечь его к руководству забастовкой, и Халиль уже, казалось бы, готов сделать решающий шаг и вновь вернуться в ряды борцов, но, хотя ему представляется, что он такой же, каким был прежде, годы бездействия неузнаваемо изменили его, и этот шаг, который мог бы стать для него преодолением самого себя, лишь усугубляет его внутренний надлом. Выведенный внешними событиями из состояния покоя, он приходит в движение, но движется на этот раз по нисходящей, и даже глубокая и искренняя любовь к американке Рут Харрисон, которая, как ему кажется, открывает в нем второе дыхание, куда больше напоминает падение, а не взлет.
Шаг за шагом вчерашний революционер становится невольным пособником ЦРУ, раскинувшего свои сети в садатовском Египте, превращается в собственную противоположность. Даже внезапное прозрение, явившееся ему у самого края пропасти, уже не может спасти его от гибели физической, ибо гибель нравственная уже состоялась, и произошло это тогда, когда много лет назад он не нашел в себе силы для продолжения борьбы,
В отличие от "Железного ока" герой романа "В сетях" Халиль Мансур безусловно вымышлен автором и не имеет какого-то конкретного прототипа, хотя в живой реальности ему соприсутствуют двойники, которых было немало в Египте в период "открытых дверей". Обращаясь к индивидуальной судьбе, Шериф Хетата не делает широких обобщений, да и не ставит это своей целью, Куда важнее для него нравственный урок, выведенный из одной-единственной жизни, которая в своих истоках сулила многое и могла сложиться по-иному, но не сложилась и рассыпалась бесполезно, ибо не бывает ничего губительней для человека, чем измена самому себе.
Разумеется, личной драмой Халиля Мансура не исчерпывается содержание романа. Построенный в форме монологов действующих лиц, как бы рассматривающих с разных точек один и тот же предмет, роман воспроизводит широкую панораму общественно-политической жизни Египта в конце 70-х годов, показывая, какой дорогой ценой пришлось платить египетскому народу за предательство Садата, его отказ от принципов июльской революции.
Многое осталось за пределами повествования. Так, образ рабочего Сайда, посвятившего себя борьбе против антинародной политики режима, прочерчен пунктирно и не дает достаточного представления о деятельности прогрессивных и левых сил в конце 70-х годов. Достаточно вспомнить известного всему Египту Абуля Изза аль-Харири, ставшего в мрачные годы садатовского лихолетья символом человеческого достоинства и несгибаемой воли к борьбе.
"Я встречал египтян, будто отлитых из стали, — писал известный советский востоковед A.M. Васильев. — Вожак александрийских рабочих и парламентарий Абуль Изз аль-Харири. Его били и сажали в тюрьму, оскорбляли и поносили, пытались оклеветать и даже убить. Он оставался верен своему делу, Его авторитет среди александрийских рабочих был таков, что он побеждал на выборах любого, в том числе премьер-министра, и лишь наглым жульничеством могли не пропустить его в парламент. Рабочий-бедняк, он заочно окончил университет. С лицом, которое не обезобразил даже шрам, оставленный кинжалом подосланного полицией убийцы, он был олицетворением мужской красоты и силы. Свои выступления на митингах он начинал словами: "Мир вам, мужики!" Свой говорил со своими, честно и страстно, и рубил им правду, правду, правду..."
В романах "Железное око" и "В сетях" Шериф Хетата поведал миру правду о своей стране. Беспощадное и временами горькое, его слово оплодотворено неизбывной любовью к своему народу, к его истории, которая началась на берегах Нила несколько тысячелетий назад и пишется по сегодняшний день.
Игорь Тимофеев
Он проснулся от громкого звука шагов, которые приближались к окнам, выходящим на веранду. В одно мгновение все всколыхнулось в нем из сонных глубин. Азиз взглянул на часы, пытаясь разглядеть в темноте циферблат, чтобы сориентироваться в океане времени и мрака. Фосфоресцирующие стрелки показывали четыре часа.
Он быстро оделся бесшумными точными движениями, приобретенными долгим опытом. Сел на кровать, ожидая того, что должно сейчас произойти.
Дверь бесшумно отворилась, вспыхнул яркий свет. Он разглядел высокую неподвижную фигуру.
Человек протянул в его сторону темный блестящий предмет и сказал:
— Как дела, Азиз?
— Неплохо...
— Почему одет?
— Вас ждал.
Движение руки, взмах черным блестящим предметом, направленным на Азиза. Голос прозвучал резко и раздраженно:
— Не пытайся опять отколоть какой-нибудь номер. Я давно за тобой наблюдаю. Игра проиграна.
-Как сказать... Я думаю, новые раунды еще впереди.
Ее привели из соседней комнаты. Молчание. Встреча взглядов. Слова были не нужны. Все было ясно - о чем еще говорить? -
Они были так близки, что и без слов понимали друг друга. Для них эта ситуация ничего не менялу Но внутри всегда жила грусть отражаясь в глазах. Они знали< куда ведет их этот путь, потому что не в первый раз появлялся все тот же человек во мраке ночи, чтобы вырвать их из сердца города, которому они принадлежали.
Когда они вышли за дверь, еще несколько человек окружили их по дороге к машинам, ожидавшим возле перекрестка. Ясная лунная ночь. Деревья — трепещущие серебристые фантомы в лунном свете. Он вдохнул полной грудью свежий воздух, словно пытаясь запастись им для предстоящего долгого путешествия. Грубый окрик жестко рассек безмолвную красоту ночи. В ответ послышался шум других голосов. "Они не меняются,—подумал он.— Их голоса всегда вот так же уродуют прекрасную тишину ночи".
Сел между двумя людьми... Ощущение того, что это уже было с ним однажды. Словно воспоминание о чем-то знакомом до мельчайших деталей. Лица гладко выбриты. Тонкие темные линии аккуратно подстриженных усиков над верхней губой, длинные пальто с каре на спине, как у жокеев, запах стандартного лосьона. А рядом с водителем, как обычно, высокий человек, который регулярно оборачивается, чтобы убедиться, что он на месте. Взгляд как будто безразличный, но в нем таится настороженность, подозрительность. "Никогда не упускай возможности хорошенько изучить своего пленника". Этому правилу высокий человек неукоснительно следовал на протяжении всей своей карьеры.
Автомобиль мчался по пустынным улицам, освещенным фонарями на тонких мачтах. Чувство прощания с родиной перед рассветом: кто знает, вернешься ли когда-нибудь. И еще одно чувство — облегчение после долгого напряженного ожидания. Отдых после переутомления. Теперь уже не надо рассчитывать каждый свой шаг, переезжать с места на место, работать до изнеможения, вечно быть начеку. Отныне он как пассажир на корабле. Руль в других руках. Боже мой, какую усталость он чувствовал временами.
— Вы знаете, куда вас везут?
— Знаю.
— Знаете, да не точно.
— Какая разница? Одно место от другого мало чем отличается.
— Ошибаетесь. Отличия весьма существенные. Закурить не желаете?
— Нет, благодарю вас.
— Вообще, что ли, некурящий?
— Курю. Просто сейчас не хочется.
Машина внезапно замедлила ход и остановилась возле больших деревянных ворот, едва различимых в темноте. Четверо поднялись и встали по бокам по двое с обеих сторон от него. С легким скрипом распахнулись ворота, и машина проехала внутрь. Краем глаза он увидел, как закрылись огромные створки, отрезав их от внешнего мира. Ему казалось, что вся его жизнь осталась там, снаружи...
Он вышел из автомобиля на пустынное пространство, покрытое песком. Он хорошо видел ее лицо, бледное в лунном свете. В последний раз взглянул в эти черные, широко раскрытые глаза. Она осталась стоять во дворе — одинокий силуэт в сереющих предрассветных сумерках. В высокой стене открылась маленькая дверь, к которой его подвели. Прежде чем войти, он оглянулся и помахал ей рукой. Немного задержался, пока не увидел, как она помахала ему в ответ, и шагнул внутрь...
Небольшая комната. Тусклый неуютный свет голой лампочки под потолком. Темно-коричневый потрескавшийся и облупленный стол. За столом человек — расслабленная туша с опухшими сонными глазами. Вдоль стены длинная деревянная скамейка. И все. Больше ничего в этом каменном мешке. Азиз стоял на цементном полу посредине комнаты. В узком окне под потолком серел холодный рассвет, соревнуясь с тусклым светом лампочки, подвешенной на длинном проводе, густо облепленном неподвижными мухами. Ему было безразлично все, что окружало его. Телодвижения стали автоматическими, а голоса доносились словно откуда-то издалека. Черная пустота росла внутри него, проникая, подобно газу, во все поры.
Рослые молодцы двигались легко и непринужденно: для них эта обстановка была привычной. Слабый запах выбритых лиц. Только вместо дешевого одеколона после бритья преобладал знакомый запах потного перегара, немытых ног. Азиз испытывал странное безразличие к тому, что теперь может произойти. Все чувства испарились, как туман при удушающем зное. Разум еще боролся с ощущением нереальности происходящего, бился как муха в паутине.
Могучая туша выдвинула ящик стола, неторопливо извлекла внушительную папку, обломанную ручку. Толстый язык послюнявил пальцы. Перелистывание бумаг.
— Фамилия?
— Азиз.
— Возраст?
— Тридцать пять.
— Домашний адрес?
— У меня нет дома.
Долгий взгляд отечных бесстрастных глаз. Он, не видя этого, ощутил, как глаза других присутствовавших в комнате неподвижно застыли на нем.
— Женат? -Да.
— Ее фамилия?
— Ее фамилия? Просто моя жена.
Человек на мгновение перестал писать и, не поднимая головы, спросил:
— Где она?
— Не знаю.
— Деньги при себе есть?
— Да. Три фунта.
Азиз вытащил бумажник и передал ему. Человек вытряхнул содержимое на стол и записал в тетрадь все предметы.
— Снимите пояс, шнурки с ботинок и часы. Очки тоже. Он вытащил ремень из брюк и наклонился к ботинкам.
"Почему шнурки?"— подумал он. Положил их на стол, потом добавил часы и очки.
Двое вьюели его из комнаты через дверь, вернее — дверцу, узкую, как щель, которой он раньше не заметил. Скрежет песка и щебня под ногами, ощущение свежего ветерка на лице. Увидел далеко в небе узкую розовую полоску — занимался рассвет. Его провели на просторный квадратный двор. С четырех сторон двор окружала стена с множеством дверей, а посредине — низкое строение. Они открыли одну из многочисленных дверей и втолкнули его внутрь. Щелкнул ключ, едва он успел обернуться.
Азиз снял ботинки и носки, лег на койку возле стены и замер... Началось...
Ему казалось, что его засасывает черная пропасть. Он пытался выкарабкаться из нее, но босые ноги соскальзывали с острых каменных уступов, покрытых темно-зеленой слизью. С каждым мучительным передвижением ступни он, кажется, еще глубже сползал вниз, ближе к дну этой черной дыры. Пальцы шарили, за что бы ухватиться. И вдруг чья-то могучая рука схватила его за запястье и медленно начала вытаскивать наружу. По мере того как тело поднималось, мрак рассеивался, уступая место свету. С усилием приоткрыл глаза. Сквозь узкую зарешеченную щель в потолке комнату рассекал луч солнца, упираясь в его босые ступни, лежавшие на грубошерстном коричневом одеяле. Черная муха вилась вокруг пальцев ноги с монотонным жужжанием.
Машинально глянул на запястье — привычный жест после пробуждения. Часов больше не было. Огляделся вокруг. В комнате находился еще квадратный стол из грубо отесанных досок да трехногая неуклюжая табуретка. Он ощутил пальцами правой руки круглый предмет. Сжал его в кулаке и потом медленно разжал пальцы один за другим. Боялся — а вдруг ускользнет. На ладони лежало маленькое золотое обручальное кольцо, поблескивая в солнечном луче. И тут его охватило чувство мальчишеской озорной радости: вспомнил, как ночью человек с опухшими глазами обыскивал его одежду: шарил ладонями по телу, а перстня не заметил.
Он спрыгнул с койки босыми ногами на пол, покрытый гудроном. Показалось, что всю ночь работал и чуть не проспал какое-то важное утреннее свидание. Голова вдруг закружилась — знакомое чувство. Сайед, бывало, называл его "голодным вальсом". Пришлось опереться руками о койку и переждать, пока стены не приняли устойчивое вертикальное положение. Сел на колючее одеяло и долго оставался неподвижным. Солнечный луч сместился, стал тоньше: круглое пятнышко на черном полу. Минуты, а может быть, часы сменяли друг друга --теперь уже бесконтрольной и бесконечно медленной чередой. Ни движения, ни звука. Ощущение полной пустоты, за исключением постукивания сердца да зудения мухи. Тихое ожидание встречи, которая была теперь неизбежной...
Приближающиеся шаги, невнятный разговор. Возглас: "Открой эту!.." Звяканье цепей —звено об звено. Скрежет и удар стального засова. Дверь распахнулась. Несколько секунд полного пробуждения. Он сел на койке. Свет заполнил комнату, прогнав полуночный мрак. Медленно перед его глазами обрисовались очертания фигур, выделившись из однообразия света. Возле двери стояли трое. Они взглядом изучали сидящую фигуру. Азиз неторопливо поднялся и сделал пару шагов в сторону двери. Теперь и без очков они были видны ему отчетливо. Тот, что постарше и, видимо, выше по званию, — небольшого роста, почти лысый, если не считать нескольких прядей волос на висках, зачесанных за ушные раковины. В полушаге позади него стоял молодой парень лет тридцати — широкоплечий, крепкого телосложения. За происходящим он наблюдал равнодушным обшаривающим взглядом холодных голубых глаз. Руки нервозно двигаются: то одернут гимнастерку, то поправят пояс, то влезут в карманы: одни и те же бессмысленные движения. Неуловимые приметы — то ли манера держаться, то ли в одежде или в чертах его довольно привлекательного лица — указьшали на то, что этот тюремный страж привык к более легкой жизни. И еще что-то — тоже неуловимое — в холодном взгляде его голубых глаз. Время от времени они останавливались на Азизе. Этот взгляд и движения длинных бледных пальцев говорили о подспудной неудовлетворенности.
Третий стоял в стороне от тех двух — на пороге двери. Стоял почти по стойке "смирно". С пальцев левой руки свисало металлическое кольцо с нанизанными на него длинными ключами.
К нему обратился старший по званию:
— Спички, Овейс.
Он извлек пачку сигарет "Филип Моррис" и осторожно вытянул одну сигаретку. Прикурил от спички, которую ему протянула рука, похожая на медвежью лапу, и обратился к Азизу тихо и медлительно:
— Доктор Азиз, не так ли? -Да.
— Случайно не из провинции Гарбийя?
— Да. Из Кутура.
— Родились там?
— Нет. Я родился в Лондоне.
— Ого! В Лондоне?
— Да, там.
— Женаты?
— Женат.
— Так. Ну и где же ваша жена?
— Не знаю.
Голубые глаза сосредоточенно впились в него. Он повернул голову и не мигая уставился в них. А низкорослый продолжал спрашивать.
— Так вы врач? -Да.
— Отлично. Будем у вас лечиться в случае чего. — Он коротко ухмыльнулся, но выражение лица ничуть не изменилось. — Как вам тут, удобно?
— Нормально.
— Просьбы есть?
— Да... Пожалуйста, кое-какое белье, полотенце, мыло. Еще прошу вас, верните мне мои очки. И какое-то время мне нужно находиться на открытом воздухе...
— Так. Насчет одежды, полотенца и мыла — это разрешат. А вот с прогулками во дворе придется пока подождать. Очки? Гм... У вас их забрали, чтобы вы ими себя не поранили.
— Каким же образом? — Он не сразу понял, что этот человек имеет в виду. Потом невольно улыбнулся от показавшейся ему смешной мысли. — Да дайте вы мне мои очки! Что вы в самом деле!
— Ладно. Там видно будет. Обернувшись к голубоглазому, он произнес:
— Хигази, запишите-ка его адрес. — Потом щелкнул пальцами: — Овейс, закрой дверь.
Овейс положил тяжелую ладонь на длинный стальной болт. Азиз слегка отступил от двери. Громко лязгнул металл, загремели цепи о дверь...
Свет исчез, словно солнце внезапно провалилось. Он вытянулся на койке и мысленно принялся перебирать детали только что сказанного, пытаясь обнаружить явный и скрытый смысл каждого слова. Здесь все надо тщательно изучать. Любой жест, любой взгляд анализировать. Особенно выражение этих холодных голубых глаз. Его, кажется, зовут Хигази — капитан Хигази? А коротышка у них —главный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43