Почти час энергичных, сменяющих друг друга движений. В работу включены все мышцы. Пот стекает струйками со спины, с рук, капает на одеяло.
Мысль о предстоящей прогулке не выходила из головы. Возможно, сегодня удастся увидеть товарищей. Может быть, даже удастся поговорить. При одной мысли об этом его сердце сжималось от волнения.
Дверь распахнулась неожиданно — он даже не услышал визга засова. Так и застыл в нелепом наклоне, не успев разогнуться. В проеме двери возникла физиономия Хигази — в его голубых глазах Азиз увидел с трудом сдерживаемую ярость.
— Любите физкультуру, доктор Азиз? Азиз молчал.
— Что ж, дело полезное. Я бы сказал, вселяющее в страждущую душу уверенность, что до. самого конца проживете в добром здравии. Вот и я тоже уважаю спорт,играю в теннис практически каждый день.
Азиз не сказал ни слова.
— Что это вы сегодня так неразговорчивы?
— Мне нечего сказать.
— Ну что ж, тогда одевайтесь.
— И куда, если не секрет?
— На прогулку, доктор Азиз. Мы решили дать вам возможность поразмяться.
Он резко повернулся на каблуках и вышел.
Поразмяться. Что бы это значило? Несомненно одно: любое ослабление режима, как правило, предшествует каким-то важным событиям. Неужели пересмотр решения по их делу? Острое внутреннее чутье, которое вырабатывается у всех заключенных, подсказало ему, что приближается судебный процесс.
По такому случаю надел чистую рубаху, серые штаны, войлочные шлепанцы. Поверх рубахи — синий шерстяной пуловер, который жена купила ему в Италии всего год назад. Он подумал об Италии: чистое прозрачное озеро, снежные шапки гор в сиреневом небе. Жена в ослепительно белом платье. Контраст смуглой кожи и белого платья под ярким солнцем... Боже мой, как она далека! Он вздрогнул. Воспоминания померкли и исчезли, омытые волной реальности. Нет смысла мучить себя понапрасну.
В двери появилось приветливое лицо Мухаммеда.
— Доброе утро.
— Доброе утро, Мухаммед.
— Как дела сегодня?
— Кажется, меняются к лучшему.
Азиз уловил замешательство на лице Мухаммеда.
— Вас сегодня застали за опасным занятием, — сказал Мухаммед. — Физические упражнения в камере.
— Хигази? — Азиз усмехнулся. Мухаммед кивнул.
— Мне приказано контролировать вас.
— Каким образом?
— Не знаю, но попытаюсь. — Мухаммед улыбался. — Я, наверное, буду держать вашу дверь открытой настежь, пока не поймаю вас на нарушении.
— О да! Будьте бдительны, мой дорогой, и не колеблясь открывайте дверь каждые пять минут.
Они рассмеялись. Потом Мухаммед вдруг сделался серьезным, стал торопить Азиза:
— Пойдемте. Нам не полагается задерживаться, а то я и сам могу оказаться в соседней камере.
Они пошли по дорожке, которая вела в административный корпус. Воспользовавшись тем, что вокруг никого не было, Азиз торопливо спросил:
— Мухаммед, а с чего это вдруг ввели прогулки?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, то, что, возможно, они приняли на наш счет какое-то решение.
— Не исключено.
— Не исключено или точно? Не скрывайте от меня, Мухаммед.
— Точно.
— Когда начнется процесс?
— Через две недели.
— Нас доставят в трибунал?
— Трибунал?
— Ну да. Ведь трибунал будет выносить нам приговор?
— Да, его вынесет особый военный трибунал.
— Откуда вы знаете?
— В газетах писали. Да и случайно подслушал один разговор.
— Так-так,.. В чем же нас обвиняют?
— Антигосударственный заговор и попытка свержения существующего режима.
— Ну, и каких приговоров следует ждать? Секундное колебание.
— Вообще-то отбывание срока... .
— Не так уж плохо. Но мне кажется, вы что-то не договариваете.
— Я сказал все, что знаю.
— Нет. Вы знаете что-то еще. Верно? Мухаммед отвел глаза в сторону.
— Скажите, не бойтесь. Лучше знать все заранее, чтобы подготовиться.
Мухаммед тоскливо вздохнул.
— Высшая мера. В воцарившейся тишине стало слышно отчетливо шуршанье
песка под ногами: ширк, ширк, ширк, ширк... Приближается судьба.
— По ком звонит колокол...
— Что вы сказали, доктор?
— Так, ничего особенного. Известная фраза. Ее написал один шотландский священник. Потом ею озаглавили роман, вьшустили фильм с таким же названием о борьбе испанского народа против фашизма.
— А что такое фашизм?
— Фашизм? Это все то, что стремится уничтожить человеческое в людях.
Огромным усилием воли Азиз перевел разговор на другую тему.
— Еще какие новости?
— Присмотритесь повнимательнее к Эмаду.
— К Эмаду? Почему?
— Он разговаривает с птичками.
— Вы шутите?
В глазах Мухаммеда мелькнул укор.
— Я не шучу. Точно говорю вам — он разговаривает с птичками.
Азиз попытался собраться с мыслями.
— Вы это сами видели? -Да.
— А еще кто-нибудь видел его за этим занятием?
— Не думаю.
— Вам не могло все это показаться?
— Я не страдаю галлюцинациями. — В голосе Мухаммеда прозвучало раздражение. — Я знаю, о чем говорю.
— А еще что-нибудь за ним заметили?
— Он практически перестал есть.
— Как? Совсем?
— Почти.
Они вошли в сад —на зеленом газоне пестрел тщательно ухоженный цветник. Сад был обнесен высокой кирпичной стеной с колючей проволокой. По углам возвышались сторожевые вышки с мощными прожекторами. А вдоль стен на стальных кронштейнах висели многоваттные электрические лампы, чтобы в ночное время все пространство хорошо освещалось. На зеленом газоне Азиз увидел несколько деревянных стульев. Сидеть на них можно было только лицом к стене и спиной к саду.
В дальнем углу сада Азиз заметил Хигази. Опершись на бамбуковую палку, Хигази о чем-то беседовал с темнокожим человеком, которого Азиз сразу узнал — его отталкивающую физиономию он запомнил еще в тот раз, когда увидел его впервые, А вот и приятный сюрприз. Глянув вправо, Азиз вдруг увидел Сайеда. Они встретились взглядами, улыбнулись друг другу. Азиз опустился на стул, к которому его подвел Мухаммед, расслабился, окунувшись в поток солнечных лучей. Их целебное тепло проникало сквозь одежду — он чувствовал, как отогреваются озябшие ноги, плечи, грудь. Расстегнув брюки, чтобы ослабить давление на поясницу, Азиз откинулся на спинку стула, положил ладони на затылок. Прохладный ветерок вползал через рукава, сквозь прорехи между пуговицами рубашки. Сбросив шлепанцы, Азиз пошевелил пальцами ног: пусть каждая частичка тела получит свою долю солнца и свежего воздуха.
Перед его глазами была стена. Это раздражало его, неумолимо возвращало к суровой реальности. Оглянувшись по сторонам, он украдкой чуточку сдвинул стул — теперь стена была уже не прямо перед ним, а слегка наискосок. Азиз понимал, что ни в коем случае нельзя заострять внимание на унизительности своего положения, переживать, оттого что тебе приказали сидеть, уткнувшись носом в стену, в то время как за твоей спиной шелестит зеленой листвой весенний сад. Здесь, в тюрьме, все подчинено одной цели: уничтожить человека морально, сломить его дух, его волю к борьбе.
Чьи-то шаги сзади. Кто-то проходит мимо него к свободному стулу слева. Эмад! Он движется медленно, с трудом, за ним шагает охранник. Сев на стул, Эмад даже не посмотрел по сторонам: его безжизненный взгляд был прикован к стене. Охранник удалился, а Хигази и темнолицый по-прежнему стояли на том же месте, делая вид, что увлечены беседой. Но Азиз был уверен, что оба не спускают глаз с людей, сидящих лицом к стене.
Он стал украдкой наблюдать за Эмадом. Даже на расстоянии он заметил перемены, происшедшие с ним. Эмад сильно похудел, одежда на нем висела, черты лица заострились, щеки были покрыты нездоровой бледностью, чисто выбритый подбородок отливал мертвенной синевой. Пораженный Азиз не мог оторвать глаз от этого похожего на маску лица, высохшего тела, напоминавшего экспонат из музея восковых фигур.
Стараясь привлечь внимание Эмада, Азиз незаметно помахал ему рукой, но Эмад не откликнулся на попытку вступить в контакт. Его взгляд был прикован к стене. Лицо выражало угрюмую сосредоточенность человека, полностью погруженного в себя. Азиз еще раз попытался привлечь его внимание, но безуспешно. Эмад по-прежнему смотрел в стену перед собой, словно видел сквозь нее нечто, доступное только ему одному. Он был как сказочный герой, потерявший душу в подземных пещерах и тщетно ищущий ее за каменной толщей. Или как мореход из древней легенды, который отправился за золотом, а вернулся, оставив разум и память в далеких краях.
Азиз перевернулся, сбросил с себя грубошерстное одеяло. Лицо Эмада все еще стояло перед его глазами: безжизненная маска со взором, устремленным в пустоту.
Как тонка нить, разделяющая разум и безумие. Где кончается одно и начинается другое? Наверное, Эмад смог бы ответить на этот вопрос. Азизу и самому было знакомо странное ощущение — кажется, что идешь по этой роковой черте: одна нога еще по эту сторону, а другая уже занесена над бездной. Осторожно движешься вперед, стараясь удержать равновесие, как канатоходец. Впервые это случилось с ним несколько лет назад, когда из соседней камеры исчез Махмуд. Именно в те дни мысли стали путаться в голове Азиза — какой-то незримый вихрь неумолимо увлекал его в пропасть. Тогда Азизу очень не хватало опыта, который пришел с годами. Теперь-то он знал, как важно чем-то занять себя, находясь в одиночном заключении. А в тот раз его спасла случайность: однажды утром, когда ему казалось, что он уже почти сходит с ума, дверь камеры резко распахнулась и на пороге появился тюремщик. Он приказал Азизу собираться и сунул ему в руку желтую карточку. Азиз закинул за плечо узелок с пожитками и последовал за ним. Они спустились по железной лестнице, пересекли тюремный двор и направились к зданию администрации. По пути Азиз ломал голову: что его ожидает? Чего они от него хотят?
Шесть месяцев минуло с тех пор, как его перевели в александрийский район тюрем Хадра. Это произошло после неожиданного исчезновения Махмуда из соседней камеры. Расследование закончилось безрезультатно, и в Азизе с каждым днем крепла надежда на то, что его освободят. Но в минуты черной меланхолии ему казалось невозможным, чтобы его вот так просто взяли да отпустили. А потом наступило то холодное туманное утро. Скрежет ключа в замке...
Спускались по лестнице среди шума пробуждающейся тюрьмы. Гул тысяч голосов, лязг стальных ключей, вставляемых в замочные скважины, скрежет металла. Вереницы призраков в синих одеждах. Открытые двери камер выплевывали их в коридор. В их руках металлические параши. Железная огромная клетка наполняется смрадом.
Азиз шел вдоль вереницы узников, тащивших перед собой параши, расплескивая их содержимое на пол. Шел бездумно, автоматически, привычно обходя людей, извергнутых из недр многочисленных камер, либо вклиниваясь между ними. Все они торопились в сортиры. Их голоса сливались в единый монотонный гул.
Противоречивые чувства овладели им в этой сутолоке, бросая его из одной крайности в другую. От ужаса перед неведомым, сжимавшим сердце свинцовыми пальцами, он вдруг переходил к надежде, порхавшей легкомысленной, пестрой бабочкой над садами и лужайками, речными протоками и цветами. Свобода! В мечтах он уносился туда, к знакомому белому дому среди зеленых крон, взлетал по лестнице мимо первого и второго этажей, добирался до третьего. Звонок. Открывается форточка... Нет! Сразу открывается дверь, потому что нет ни времени, ни сил ждать того момента, когда его взору явится печальное морщинистое лицо. Мать поначалу не верит своим глазам. Ее губы дрожат, в глазах слезы. Он прижимает к груди ее хрупкое тело, блаженно замирает...
Они проходят через железную дверь, тюремщик следует по пятам. Комната дежурного офицера. Узкое помещение загромождено мебелью: три канцелярских стола, коричневый кожаный диван, пара-тройка стульев. Два тюремных чиновника о чем-то беседуют. На одном из них черная полицейская форма. Другой, в штатском, обращается к Азизу:
— Доброе утро, доктор Азиз. Никак вы нас покидаете сегодня?
— Куда?
— Не знаю, не знаю.
Мелькает мысль — значит, не на свободу. Вот и упорхнула пестрая бабочка за черную тучу. Куда же тогда? Впрочем, что толку гадать? Скоро все выяснится. Что бы ни случилось, ему это теперь уже безразлично.
— Какие-нибудь ценные вещи сдавали? -Да.
— Получите их и возвращайтесь сюда-Тюремный надзиратель провел его в другую комнату.
Молодой служащий вручил ему бумажник, часы, пожал руку и ободряюще улыбнулся. Раскрыв бумажник, Азиз увидел фунтовую ассигнацию. Она лежала там же, где он оставил ее в ту ночь, когда его арестовали.
Они вернулись в офис. Тюремные чиновники, судя по отдельным репликам, сосредоточенно обсуждали последние перемещения и назначения. Ожидание затягивалось, и надзиратель позволил себе деликатно кашлянуть. Полицейский офицер обернулся к нему.
— Что, готовы?
— Так точно, готовы.
— Обыскали его?
— Так точно.
Офицер подошел к Азизу, быстрыми скользящими движениями ладоней ощупал сначала плечи, потом грудь, живот, поясницу. Сунул руку между ног, опустил ее к коленям и сказал:
— Снимите ботинки. — Потом бросил тюремщику: — Осмотрите туфли и ступни, чтобы я*видел.
Азиз ободряюще посмотрел на надзирателя, давая ему понять, что нисколько не возражает. Тот смущенно отвернулся, нагнулся и приподнял одну, потом другую ступню Азиза, через носки прощупал пальцы ног. Взяв в руки ботинки, перевернул и потряс каждый, потом резко выпрямился и, отдавая честь, сказал:
— Все в порядке.
— Вызовите наружную охрану.
Вошел полицейский в черном мундире с латунными пуговицами, в огромной красной феске, нахлобученной до бровей.
— Надеть наручники!
Азиз положил белый холщовый мешок с вещами на пол, протянул руки. Черные стальные браслеты защелкнулись на его запястьях.
— Вперед!
Офицер наспех пожал руки коллегам, и маленькая процессия двинулась через тюремный двор к массивной деревянной двери, напоминавшей ворота средневековой крепости. На улице их ждал полицейский фургон. Азиз влез в него, полицейский проследовал за ним. Оглянувшись, Азиз увидел длинное желтое здание тюрьмы с рядами маленьких зарешеченных окошек.
Он так и не смог выяснить, отчего его перевели в другую тюрьму. Потянулась вереница однообразных дней. Ничего не происходило. Три раза в день он ел, в положенное время укладывался спать. Как всегда, много думал о прошлом, реже — о будущем.
Но однажды теплым вечером, когда жизнь в тюрьме уже затихла, дверь с грохотом отворилась и в камеру вошел широкоплечий человек в офицерской форме. Его неподвижные глаза отливали стальным блеском. Обернувшись, он коротко скомандовал стражникам, стоявшим снаружи:
— Взять!
Их пальцы вцепились в его руку железной хваткой. Они потащили его по песчаному пустырю, мимо низких построек, напоминавших покинутые бараки, и через узкий проход в высокой стене вытолкнули в темный коридор. Сделав еще несколько шагов, он оказался в комнате с серыми цементными стенами. Под потолком горела мощная лампа с рефлектором. Остановившись посредине комнаты, он невольно зажмурился.
Постепенно приоткрыл веки, привыкая к слепящему свету. В комнате никого не было. Он оглянулся по сторонам с растущим беспокойством, им вдруг овладел безотчетный страх. Он увидел перед собой огромного паука, тянущего к нему мохнатые лапы. Страшное насекомое буравило его недвижными выпуклыми глазами, а Азиз хмурился, мотая головой, пытаясь избавиться от галлюцинации. Но кошмарное видение упрямо маячило перед глазами. Азиз топтал паука ногами, но тот успевал отползти в угол и оттуда вновь начинал подкрадьюаться, постепенно увеличиваясь в размерах. Азиз сжал кулаки, до боли стиснул зубы, собирая остатки воли, чтобы стряхнуть с себя эту пакость. Он бросился вперед, давя паука каблуком, отмахивался от него руками, но все было бесполезно — мохнатое чудовище всякий раз увертывалось и из дальнего угла беззвучно начинало подкрадываться к нему вновь и вновь.
Внезапно дверь распахнулась. Один за другим в комнату молча вошли трое. Вошли решительно, по-деловому, как это делают люди, которым предстоит нелегкая, но необходимая работа. Азизу инстинктивно захотелось прижаться спиной к стене, но он усилием воли подавил этот импульс самозащиты и остался неподвижно стоять на месте.
Все произошло так быстро, что он не успел заметить даже внешности этих людей, выстроившихся перед ним полукругом. Они стали приближаться к нему с трех сторон. Он ощутил их дыхание на своем лице. У них были такие же круглые, пустые и жестокие глаза, как у того ужасного паука. Они набросились на него одновременно. Впоследствии этот эпизод представлялся ему как полузабытьи кошмарный сон. Спустя годы, вспоминая события той ночи, он видел густой туман, из которого на него набрасывалось страшное трехглавое существо. Одну голову он запомнил — лысая, мясистая, цвета сырой телятины, гладкая и мягкая. Другие — забыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Мысль о предстоящей прогулке не выходила из головы. Возможно, сегодня удастся увидеть товарищей. Может быть, даже удастся поговорить. При одной мысли об этом его сердце сжималось от волнения.
Дверь распахнулась неожиданно — он даже не услышал визга засова. Так и застыл в нелепом наклоне, не успев разогнуться. В проеме двери возникла физиономия Хигази — в его голубых глазах Азиз увидел с трудом сдерживаемую ярость.
— Любите физкультуру, доктор Азиз? Азиз молчал.
— Что ж, дело полезное. Я бы сказал, вселяющее в страждущую душу уверенность, что до. самого конца проживете в добром здравии. Вот и я тоже уважаю спорт,играю в теннис практически каждый день.
Азиз не сказал ни слова.
— Что это вы сегодня так неразговорчивы?
— Мне нечего сказать.
— Ну что ж, тогда одевайтесь.
— И куда, если не секрет?
— На прогулку, доктор Азиз. Мы решили дать вам возможность поразмяться.
Он резко повернулся на каблуках и вышел.
Поразмяться. Что бы это значило? Несомненно одно: любое ослабление режима, как правило, предшествует каким-то важным событиям. Неужели пересмотр решения по их делу? Острое внутреннее чутье, которое вырабатывается у всех заключенных, подсказало ему, что приближается судебный процесс.
По такому случаю надел чистую рубаху, серые штаны, войлочные шлепанцы. Поверх рубахи — синий шерстяной пуловер, который жена купила ему в Италии всего год назад. Он подумал об Италии: чистое прозрачное озеро, снежные шапки гор в сиреневом небе. Жена в ослепительно белом платье. Контраст смуглой кожи и белого платья под ярким солнцем... Боже мой, как она далека! Он вздрогнул. Воспоминания померкли и исчезли, омытые волной реальности. Нет смысла мучить себя понапрасну.
В двери появилось приветливое лицо Мухаммеда.
— Доброе утро.
— Доброе утро, Мухаммед.
— Как дела сегодня?
— Кажется, меняются к лучшему.
Азиз уловил замешательство на лице Мухаммеда.
— Вас сегодня застали за опасным занятием, — сказал Мухаммед. — Физические упражнения в камере.
— Хигази? — Азиз усмехнулся. Мухаммед кивнул.
— Мне приказано контролировать вас.
— Каким образом?
— Не знаю, но попытаюсь. — Мухаммед улыбался. — Я, наверное, буду держать вашу дверь открытой настежь, пока не поймаю вас на нарушении.
— О да! Будьте бдительны, мой дорогой, и не колеблясь открывайте дверь каждые пять минут.
Они рассмеялись. Потом Мухаммед вдруг сделался серьезным, стал торопить Азиза:
— Пойдемте. Нам не полагается задерживаться, а то я и сам могу оказаться в соседней камере.
Они пошли по дорожке, которая вела в административный корпус. Воспользовавшись тем, что вокруг никого не было, Азиз торопливо спросил:
— Мухаммед, а с чего это вдруг ввели прогулки?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, то, что, возможно, они приняли на наш счет какое-то решение.
— Не исключено.
— Не исключено или точно? Не скрывайте от меня, Мухаммед.
— Точно.
— Когда начнется процесс?
— Через две недели.
— Нас доставят в трибунал?
— Трибунал?
— Ну да. Ведь трибунал будет выносить нам приговор?
— Да, его вынесет особый военный трибунал.
— Откуда вы знаете?
— В газетах писали. Да и случайно подслушал один разговор.
— Так-так,.. В чем же нас обвиняют?
— Антигосударственный заговор и попытка свержения существующего режима.
— Ну, и каких приговоров следует ждать? Секундное колебание.
— Вообще-то отбывание срока... .
— Не так уж плохо. Но мне кажется, вы что-то не договариваете.
— Я сказал все, что знаю.
— Нет. Вы знаете что-то еще. Верно? Мухаммед отвел глаза в сторону.
— Скажите, не бойтесь. Лучше знать все заранее, чтобы подготовиться.
Мухаммед тоскливо вздохнул.
— Высшая мера. В воцарившейся тишине стало слышно отчетливо шуршанье
песка под ногами: ширк, ширк, ширк, ширк... Приближается судьба.
— По ком звонит колокол...
— Что вы сказали, доктор?
— Так, ничего особенного. Известная фраза. Ее написал один шотландский священник. Потом ею озаглавили роман, вьшустили фильм с таким же названием о борьбе испанского народа против фашизма.
— А что такое фашизм?
— Фашизм? Это все то, что стремится уничтожить человеческое в людях.
Огромным усилием воли Азиз перевел разговор на другую тему.
— Еще какие новости?
— Присмотритесь повнимательнее к Эмаду.
— К Эмаду? Почему?
— Он разговаривает с птичками.
— Вы шутите?
В глазах Мухаммеда мелькнул укор.
— Я не шучу. Точно говорю вам — он разговаривает с птичками.
Азиз попытался собраться с мыслями.
— Вы это сами видели? -Да.
— А еще кто-нибудь видел его за этим занятием?
— Не думаю.
— Вам не могло все это показаться?
— Я не страдаю галлюцинациями. — В голосе Мухаммеда прозвучало раздражение. — Я знаю, о чем говорю.
— А еще что-нибудь за ним заметили?
— Он практически перестал есть.
— Как? Совсем?
— Почти.
Они вошли в сад —на зеленом газоне пестрел тщательно ухоженный цветник. Сад был обнесен высокой кирпичной стеной с колючей проволокой. По углам возвышались сторожевые вышки с мощными прожекторами. А вдоль стен на стальных кронштейнах висели многоваттные электрические лампы, чтобы в ночное время все пространство хорошо освещалось. На зеленом газоне Азиз увидел несколько деревянных стульев. Сидеть на них можно было только лицом к стене и спиной к саду.
В дальнем углу сада Азиз заметил Хигази. Опершись на бамбуковую палку, Хигази о чем-то беседовал с темнокожим человеком, которого Азиз сразу узнал — его отталкивающую физиономию он запомнил еще в тот раз, когда увидел его впервые, А вот и приятный сюрприз. Глянув вправо, Азиз вдруг увидел Сайеда. Они встретились взглядами, улыбнулись друг другу. Азиз опустился на стул, к которому его подвел Мухаммед, расслабился, окунувшись в поток солнечных лучей. Их целебное тепло проникало сквозь одежду — он чувствовал, как отогреваются озябшие ноги, плечи, грудь. Расстегнув брюки, чтобы ослабить давление на поясницу, Азиз откинулся на спинку стула, положил ладони на затылок. Прохладный ветерок вползал через рукава, сквозь прорехи между пуговицами рубашки. Сбросив шлепанцы, Азиз пошевелил пальцами ног: пусть каждая частичка тела получит свою долю солнца и свежего воздуха.
Перед его глазами была стена. Это раздражало его, неумолимо возвращало к суровой реальности. Оглянувшись по сторонам, он украдкой чуточку сдвинул стул — теперь стена была уже не прямо перед ним, а слегка наискосок. Азиз понимал, что ни в коем случае нельзя заострять внимание на унизительности своего положения, переживать, оттого что тебе приказали сидеть, уткнувшись носом в стену, в то время как за твоей спиной шелестит зеленой листвой весенний сад. Здесь, в тюрьме, все подчинено одной цели: уничтожить человека морально, сломить его дух, его волю к борьбе.
Чьи-то шаги сзади. Кто-то проходит мимо него к свободному стулу слева. Эмад! Он движется медленно, с трудом, за ним шагает охранник. Сев на стул, Эмад даже не посмотрел по сторонам: его безжизненный взгляд был прикован к стене. Охранник удалился, а Хигази и темнолицый по-прежнему стояли на том же месте, делая вид, что увлечены беседой. Но Азиз был уверен, что оба не спускают глаз с людей, сидящих лицом к стене.
Он стал украдкой наблюдать за Эмадом. Даже на расстоянии он заметил перемены, происшедшие с ним. Эмад сильно похудел, одежда на нем висела, черты лица заострились, щеки были покрыты нездоровой бледностью, чисто выбритый подбородок отливал мертвенной синевой. Пораженный Азиз не мог оторвать глаз от этого похожего на маску лица, высохшего тела, напоминавшего экспонат из музея восковых фигур.
Стараясь привлечь внимание Эмада, Азиз незаметно помахал ему рукой, но Эмад не откликнулся на попытку вступить в контакт. Его взгляд был прикован к стене. Лицо выражало угрюмую сосредоточенность человека, полностью погруженного в себя. Азиз еще раз попытался привлечь его внимание, но безуспешно. Эмад по-прежнему смотрел в стену перед собой, словно видел сквозь нее нечто, доступное только ему одному. Он был как сказочный герой, потерявший душу в подземных пещерах и тщетно ищущий ее за каменной толщей. Или как мореход из древней легенды, который отправился за золотом, а вернулся, оставив разум и память в далеких краях.
Азиз перевернулся, сбросил с себя грубошерстное одеяло. Лицо Эмада все еще стояло перед его глазами: безжизненная маска со взором, устремленным в пустоту.
Как тонка нить, разделяющая разум и безумие. Где кончается одно и начинается другое? Наверное, Эмад смог бы ответить на этот вопрос. Азизу и самому было знакомо странное ощущение — кажется, что идешь по этой роковой черте: одна нога еще по эту сторону, а другая уже занесена над бездной. Осторожно движешься вперед, стараясь удержать равновесие, как канатоходец. Впервые это случилось с ним несколько лет назад, когда из соседней камеры исчез Махмуд. Именно в те дни мысли стали путаться в голове Азиза — какой-то незримый вихрь неумолимо увлекал его в пропасть. Тогда Азизу очень не хватало опыта, который пришел с годами. Теперь-то он знал, как важно чем-то занять себя, находясь в одиночном заключении. А в тот раз его спасла случайность: однажды утром, когда ему казалось, что он уже почти сходит с ума, дверь камеры резко распахнулась и на пороге появился тюремщик. Он приказал Азизу собираться и сунул ему в руку желтую карточку. Азиз закинул за плечо узелок с пожитками и последовал за ним. Они спустились по железной лестнице, пересекли тюремный двор и направились к зданию администрации. По пути Азиз ломал голову: что его ожидает? Чего они от него хотят?
Шесть месяцев минуло с тех пор, как его перевели в александрийский район тюрем Хадра. Это произошло после неожиданного исчезновения Махмуда из соседней камеры. Расследование закончилось безрезультатно, и в Азизе с каждым днем крепла надежда на то, что его освободят. Но в минуты черной меланхолии ему казалось невозможным, чтобы его вот так просто взяли да отпустили. А потом наступило то холодное туманное утро. Скрежет ключа в замке...
Спускались по лестнице среди шума пробуждающейся тюрьмы. Гул тысяч голосов, лязг стальных ключей, вставляемых в замочные скважины, скрежет металла. Вереницы призраков в синих одеждах. Открытые двери камер выплевывали их в коридор. В их руках металлические параши. Железная огромная клетка наполняется смрадом.
Азиз шел вдоль вереницы узников, тащивших перед собой параши, расплескивая их содержимое на пол. Шел бездумно, автоматически, привычно обходя людей, извергнутых из недр многочисленных камер, либо вклиниваясь между ними. Все они торопились в сортиры. Их голоса сливались в единый монотонный гул.
Противоречивые чувства овладели им в этой сутолоке, бросая его из одной крайности в другую. От ужаса перед неведомым, сжимавшим сердце свинцовыми пальцами, он вдруг переходил к надежде, порхавшей легкомысленной, пестрой бабочкой над садами и лужайками, речными протоками и цветами. Свобода! В мечтах он уносился туда, к знакомому белому дому среди зеленых крон, взлетал по лестнице мимо первого и второго этажей, добирался до третьего. Звонок. Открывается форточка... Нет! Сразу открывается дверь, потому что нет ни времени, ни сил ждать того момента, когда его взору явится печальное морщинистое лицо. Мать поначалу не верит своим глазам. Ее губы дрожат, в глазах слезы. Он прижимает к груди ее хрупкое тело, блаженно замирает...
Они проходят через железную дверь, тюремщик следует по пятам. Комната дежурного офицера. Узкое помещение загромождено мебелью: три канцелярских стола, коричневый кожаный диван, пара-тройка стульев. Два тюремных чиновника о чем-то беседуют. На одном из них черная полицейская форма. Другой, в штатском, обращается к Азизу:
— Доброе утро, доктор Азиз. Никак вы нас покидаете сегодня?
— Куда?
— Не знаю, не знаю.
Мелькает мысль — значит, не на свободу. Вот и упорхнула пестрая бабочка за черную тучу. Куда же тогда? Впрочем, что толку гадать? Скоро все выяснится. Что бы ни случилось, ему это теперь уже безразлично.
— Какие-нибудь ценные вещи сдавали? -Да.
— Получите их и возвращайтесь сюда-Тюремный надзиратель провел его в другую комнату.
Молодой служащий вручил ему бумажник, часы, пожал руку и ободряюще улыбнулся. Раскрыв бумажник, Азиз увидел фунтовую ассигнацию. Она лежала там же, где он оставил ее в ту ночь, когда его арестовали.
Они вернулись в офис. Тюремные чиновники, судя по отдельным репликам, сосредоточенно обсуждали последние перемещения и назначения. Ожидание затягивалось, и надзиратель позволил себе деликатно кашлянуть. Полицейский офицер обернулся к нему.
— Что, готовы?
— Так точно, готовы.
— Обыскали его?
— Так точно.
Офицер подошел к Азизу, быстрыми скользящими движениями ладоней ощупал сначала плечи, потом грудь, живот, поясницу. Сунул руку между ног, опустил ее к коленям и сказал:
— Снимите ботинки. — Потом бросил тюремщику: — Осмотрите туфли и ступни, чтобы я*видел.
Азиз ободряюще посмотрел на надзирателя, давая ему понять, что нисколько не возражает. Тот смущенно отвернулся, нагнулся и приподнял одну, потом другую ступню Азиза, через носки прощупал пальцы ног. Взяв в руки ботинки, перевернул и потряс каждый, потом резко выпрямился и, отдавая честь, сказал:
— Все в порядке.
— Вызовите наружную охрану.
Вошел полицейский в черном мундире с латунными пуговицами, в огромной красной феске, нахлобученной до бровей.
— Надеть наручники!
Азиз положил белый холщовый мешок с вещами на пол, протянул руки. Черные стальные браслеты защелкнулись на его запястьях.
— Вперед!
Офицер наспех пожал руки коллегам, и маленькая процессия двинулась через тюремный двор к массивной деревянной двери, напоминавшей ворота средневековой крепости. На улице их ждал полицейский фургон. Азиз влез в него, полицейский проследовал за ним. Оглянувшись, Азиз увидел длинное желтое здание тюрьмы с рядами маленьких зарешеченных окошек.
Он так и не смог выяснить, отчего его перевели в другую тюрьму. Потянулась вереница однообразных дней. Ничего не происходило. Три раза в день он ел, в положенное время укладывался спать. Как всегда, много думал о прошлом, реже — о будущем.
Но однажды теплым вечером, когда жизнь в тюрьме уже затихла, дверь с грохотом отворилась и в камеру вошел широкоплечий человек в офицерской форме. Его неподвижные глаза отливали стальным блеском. Обернувшись, он коротко скомандовал стражникам, стоявшим снаружи:
— Взять!
Их пальцы вцепились в его руку железной хваткой. Они потащили его по песчаному пустырю, мимо низких построек, напоминавших покинутые бараки, и через узкий проход в высокой стене вытолкнули в темный коридор. Сделав еще несколько шагов, он оказался в комнате с серыми цементными стенами. Под потолком горела мощная лампа с рефлектором. Остановившись посредине комнаты, он невольно зажмурился.
Постепенно приоткрыл веки, привыкая к слепящему свету. В комнате никого не было. Он оглянулся по сторонам с растущим беспокойством, им вдруг овладел безотчетный страх. Он увидел перед собой огромного паука, тянущего к нему мохнатые лапы. Страшное насекомое буравило его недвижными выпуклыми глазами, а Азиз хмурился, мотая головой, пытаясь избавиться от галлюцинации. Но кошмарное видение упрямо маячило перед глазами. Азиз топтал паука ногами, но тот успевал отползти в угол и оттуда вновь начинал подкрадьюаться, постепенно увеличиваясь в размерах. Азиз сжал кулаки, до боли стиснул зубы, собирая остатки воли, чтобы стряхнуть с себя эту пакость. Он бросился вперед, давя паука каблуком, отмахивался от него руками, но все было бесполезно — мохнатое чудовище всякий раз увертывалось и из дальнего угла беззвучно начинало подкрадываться к нему вновь и вновь.
Внезапно дверь распахнулась. Один за другим в комнату молча вошли трое. Вошли решительно, по-деловому, как это делают люди, которым предстоит нелегкая, но необходимая работа. Азизу инстинктивно захотелось прижаться спиной к стене, но он усилием воли подавил этот импульс самозащиты и остался неподвижно стоять на месте.
Все произошло так быстро, что он не успел заметить даже внешности этих людей, выстроившихся перед ним полукругом. Они стали приближаться к нему с трех сторон. Он ощутил их дыхание на своем лице. У них были такие же круглые, пустые и жестокие глаза, как у того ужасного паука. Они набросились на него одновременно. Впоследствии этот эпизод представлялся ему как полузабытьи кошмарный сон. Спустя годы, вспоминая события той ночи, он видел густой туман, из которого на него набрасывалось страшное трехглавое существо. Одну голову он запомнил — лысая, мясистая, цвета сырой телятины, гладкая и мягкая. Другие — забыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43