Азиз поставил стакан на стол, взял сигарету. Вспыхнувшая спичка выхватила из темноты лицо Мухаммеда.
Он сделал затяжку, почувствовал приятное головокружение.
— И давно вы бросили курить?
— С тех пор, как меня арестовали.
— А почему?
— Чтобы не иметь сильной привязанности, которой меня могут лишить.
— Но ведь вас и так лишили многих необходимых вещей.
— Когда лишают табака, это особенно невыносимо.
— Знаете, я пришел к вам, чтобы поговорить. Вы не возражаете?
— Что вы! Напротив. Я рад, что вы здесь. А вы не боитесь, что кто-нибудь заметит?
— Аллах не допустит.
Они замолчали. Некоторое время Мухаммед напряженно вслушивался в тишину. Успокоившись, он заговорил:
— Доктор Азиз, то есть товарищ Азиз. По каким болезням вы специализировались?
— У меня нет специализации. Я по всем болезням.
— А почему вы не выбрали себе узкую специализацию?
— Когда меня арестовали, я как раз собирался продолжить учебу.
— Так рано?
— Первый раз меня арестовали, когда мне было двадцать пять лет.
— А ваши родители, они что предприняли?
— Что они могли сделать? Я всегда сам делал выбор.
— Но они из-за этого страдают.
— Разумеется.
— А что они вам говорили?
— В основном молчали. Но иногда, когда становилось совсем невмоготу, говорили, что я эгоист и не думаю о других. Что ради достижения своей цели я готов пожертвовать близкими людьми. Когда я бросил медицину и перебрался в Александрию, отец провожал меня на станцию. Помню, шел рядом со мной по платформе и говорил о всяких пустяках. Мы пожали руки через окно вагона. За всю жизнь мы ни разу не обнялись. Он сказал: "Сынок, я желаю тебе удачи". Потом повернулся и ушел не оглядываясь.
— Вы знаете, я видел его на прошлой неделе.
— Где?
— Здесь. Он принес для вас чистую одежду.
— А почему вы решили, что это был мой отец?
— Он очень похож на вас, только старше. — Мухаммед тихо засмеялся. — Элегантный, красивый, с седымиволосами.
Азиз спросил с беспокойством:
— А как, на ваш взгляд, он выглядит? Заметно что-нибудь внешне?
— Мне он показался спокойным человеком с хорошим здоровьем.
Они помолчали. Мухаммед задвигался на табуретке.
— Почему вы на кровать не сядете? — предложил Азиз. — Здесь удобнее.
Мухаммед сделал вид, что не расслышал.
— Скажите мне, товарищ Азиз, что привело вас в тюрьму? — спросил он.
— Вы лучше меня знаете ответ.
— Не смейтесь, пожалуйста. Вы знаете, что я имею в виду. Мне хочется знать, что заставило вас отказаться от всего ради той жизни, которую вы ведете. Я уже давно раздумьюаю над этим вопросом.
— Точно и сам не знаю, Мухаммед.
— Точно не знаете? Прошли через такое и точно не знаете, ради чего?
В тишине отчетливо слышалось их дыхание.
— Здесь нет чего-то одного, понимаете? Одно ведет к другому, и в итоге оказываешься на дороге, по которой должен идти. Это почти как судьба.
— Значит, все дело в судьбе.
— Нет, не в судьбе.
— Я не понимаю вас. Это судьба и в то же время не судьба?
— Я мог в любой момент остановиться и бросить все это.
— Почему же не остановились?
— Потому что хотел продолжать.
— А почему хотели продолжать?
— Видимо, что-то во мне сидит такое...
— Я совсем запутался...
— Иногда я даже самого себя понять не могу.
— Ну хорошо. Тогда попробуйте хотя бы объяснить: что в вас сидит такое?
— Что-то врожденное, какая-то особая клетка. Оно постоянно жжет изнутри, то вспыхивает, то затухает. Бьется, как сердце. Это некое живое семя, которое не может пребывать в неподвижности. Оно непременно должно расти, заполнять собой окружающую реальность, впитывать ее в себя. Оно не может молчать и должно постепенно самовыражаться. Это семя от бога.
— Значит, вы и есть бог? Я теперь понимаю.
— Не обижайтесь, пожалуйста. Я говорю без иронии. Сам пытаюсь нащупать, в чем тут суть.
— Нащупать? Вы и сейчас пытаетесь нащупать это в себе?
— Да. И буду искать этого бога, который внутри меня, и пытаться понять его.
— А вы считаете, что внутри нас есть бог?
— Нет, не во всех.
— Значит, люди не одинаковы. Есть два вида, так?
— Что-то вроде того.
— В одних есть частица бога, а в других — нет.
— Пожалуй, не совсем так. В одних есть бог, а в других он умер.
— А что вы имеете в виду под семенем бога?
— Это семя страданий, которое восстает против незыблемости и молчания, против того, что стало обычным, неизменным, закостеневшим. Оно восстает против так называемых вечных истин, которые в действительности вовсе не истинны и не вечны. Восстает против систем, которые угнетают человека и убивают бога внутри его.
— А еще что?
— Это нечто такое, что заставляет человека прорубаться сквозь стены, которые окружают его. Оно побуждает разрушать один барьер за другим, срывать одну маску за другой, чтобы добиться правды.
— Но ведь в нашем мире большинство людей страдают и испытывают боль.
— Верно. Но они стараются не думать об этом, забыть, зарыться в иллюзиях, неправдах, найти спасение в наркотиках или в надеждах на благоденствие в мире ином.
— А вы не верите в жизнь после смерти?
— Я верю в то, что жизнь на этой земле принадлежит нам, а жизнь после смерти принадлежит небу.
— Азиз, расскажите мне о боге, который внутри человека.
— Это бог, который побуждает людей бороться, открывать и познавать.
— Что познавать?
— Познавать, куда мы идем.
— И что пользы от этого?
— А то, что мы больше не будем соломинками на ветру.
— Разве такое возможно?
— Пока нет. - Азиз грустно вздохнул.
— А когда же такое станет возможным?
— Когда мечта человека станет реальностью.
— Какая мечта?
— Странная, удивительная мечта, рожденная безумной фантазией.
— Я что-то опять запутался.
— Наступит время, когда человек перенесется из мира, где господствует закон необходимости, в царство свободы.
— Красивые слова, но я их не понимаю.
— Это не мои слова. Это слова одного великого мечтателя.
— Какая польза от мечтаний?
— Мечты, ради которых люди готовы отдать свои жизни, непременно осуществятся.
— И вы готовы отдать свою жизнь во имя мечты?
— Возможно. Я больше не боюсь смерти.
— Вы один здесь. А чего можно достигнуть в одиночку?
— Нет, я не один. Нас много. -Где?
— По всему миру.
Наступила тишина. Оба долго молчали, наконец в темноте послышался голос Мухаммеда:
— Я, знаете ли, стал другим человеком с тех пор, как познакомился с вами.
-» Почему?
— Сам не знаю.
— Однажды поймете почему.
— Каким образом?
— Поймете, потому что хотите понять. Потому что ищете правду.
— Где же я могу найти эту правду?
— Везде.
— Везде?
— Да, везде — в жизни, в людях, в книгах, внутри самого себя.
Они снова замолчали. Азиз вытянул ноги на постели, при-
71?
крыл глаза. Он очень устал. Разговор утомил его. Голос Мухаммеда донесся до него словно издалека:
— Это семя, о котором вы толковали, доктор Азиз, находится внутри тела?
— Да, внутри тела...
— А где именно? В животе?
— Нет. Оно связано с мозгом и сердцем.
— А как оно называется?
— Оно называется... центром истины. Вот как.
Он вытянулся на кровати и закрыл глаза. В темноте послышались шаги Мухаммеда, стук закрываемой двери. Тихо опустился засов.
Он чиркнул в темноте спичкой и зажег свечу. Электричество отключили, и, судя по всему, надолго.
Надия сидела напротив него за столом. Язычок пламени отражался в ее больших глазах. Из радиоприемника лилась музыка: тихие, печальные звуки растворялись в полумраке комнаты. Лежавший перед Азизом лист бумаги был чист — ни строчки на его поверхности. Он отбросил ручку.
— Никакого желания работать...
Надия оторвалась от книги, которую читала, посмотрела на него с удивлением.
— Почему, Азиз?
— Сам не знаю. Охота прогуляться. Давай куда-нибудь сходим?
Она закрыла книгу.
— Давай. Мне тоже что-то надоело сидеть в четырех стенах. Хочется увидеть небо над головой.
Они спустились по лестнице и вышли на улицу. Он взял ее под руку. Легкий ночной ветерок доносил запах цветущего жасмина.
— Слышишь соловья?
— Красиво; но почему-то навевает грусть.
— Почему, интересно?
— Наверное, потому, что он одинок.
— А что такое одиночество?
— Это уж ты мне скажи, Надия. Что такое одиночество?
— Я думаю, это не однозначное понятие. Можно, например, находиться среди людей и чувствовать, что никто тебя не понимает.
— А ты одинока?
— Да, пожалуй. Понимаешь, люди смотрят на вещи не так, как я. Со мной они чувствуют себя неуютно, осуждают меня.
— За что?
— Не знаю... Может быть, за то, что я хочу от жизни чего-то другого, нового.
: — А чего именно?
— Свободы. Я хочу быть свободной в своих мыслях и чувствах.
— Кто же тебе мешает?
— Мешает то, что я женщина.
— От этого ты и чувствуешь одиночество? -Да.
— Но ты не права.
— Не права? Ты не знаешь, что такое женская доля.
— Я одинаково отношусь к мужчинам и женщинам.
— Неправда. Ты сам себя обманываешь.
— Ну в какой-то мере. Но ведь все мы в одной лодке.
— Ты все-таки не понимаешь. — В ее голосе он почувствовал раздражение.
— Понимаю. Прекрасно понимаю.
— Нет. Только женщина может это понять, потому что это неравенство составляет часть ее жизни.
— Может быть. Но я все же думаю, что ты не права.
— Не права, не права! Ты так легко швыряешься этими словами.
— Это не просто слова. Это мое убеждение.
— В чем же ты убежден?
— В том, что мужчина и женщина находятся в одинаковом положении и страдают от одних и тех же вещей.
— Ну так в чем же проблема, по-твоему?
— Проблема в отношении к истине.
— Что, людям не нравится истина?
— Большинство людей стремятся к ней. Они могут ее бояться, могут ее не найти, но все равно ищут ее тем или иным путем.
Они сели на каменный парапет. Река бесшумно несла внизу свои воды. Надия была совсем рядом, но Азиз чувствовал, что между ними возникло какое-то отчуждение.
— Все эти несчастные с пустыми желудками, в лохмотьях хотят знать, отчего им выпала такая доля, — сказал он.
— Я это понимаю не хуже, чем ты.
— К чему же тогда разговоры об одиночестве?
— Потому что я его постоянно чувствую. Чувствую, что никто не разделяет моих мыслей.
— Я их разделяю.
— Нет. Даже ты не понимаешь меня.
— Тогда я тебе вот что скажу: я ведь тоже был одинок, жил в себе, как в четырех стенах.
— Кто же воздвиг эти стены?
— Не я. Традиции, обычаи, мое происхождение, многое другое. Те, например, у кого фруктовые сады, цветники из роз, счета в банках.
— А вот мне всегда было трудно. Мы никогда не знали без-
Л1 Л
заботной жизни. Отец с юных лет работал.
— И все-таки мы одного поля ягодки.
— Что ты имеешь в виду? Он засмеялся:
— Я — крупный буржуа, а ты — мелкая буржуазия.
— Ненавижу эти фразы., Ведь этот жаргон придумали, чтобы скрывать за ним нечто более важное.
— Разве это не верные определения?
— Нет. Я всегда выступала против нашего образа жизни, нашего мышления.
— Это был бунт или революция? Она задумалась.
— А какая разница?
— Бунт — это восстание против собственной, личной ситуации. Как только решишь свою проблему, твой бунт прекращается. А революция гораздо шире, она охватывает и других.
Надия замолчала. Небольшая рыбацкая лодка проплыла мимо. Ветер донес до них слова песни: "...возьми меня в края моих любимых..." Он положил руку ей на плечо, их взгляды встретились. Он сразу забыл об их споре. Все это не имело особого значения. Главное — она была рядом. Ее волосы коснулись его лица, и он почувствовал легкий запах орхидеи.
— Нам пора идти, — сказала она, спрыгивая с парапета. — Я должна возвращаться домой.
На обратном пути каждый думал о своем. Неприятный осадок все же остался, и они старались не встречаться взглядами. Между ними возник какой-то незримый барьер. Они перешли через мост, миновали больницу Фуада, свернули налево к набережной Нила. Улицы были пустынны. Впереди показался трехэтажный дом, в котором она жила. Их каблуки громко стучали по тротуару. Они вошли в подъезд и остановились. Он протянул ей руку. Ее пальцы вяло скользнули по его ладони, избегая рукопожатия. Она повернулась и пошла вверх по лестнице.
— Спокойной ночи, Надия. Она обернулась.
— Спокойной ночи, Азиз.
Следуя мгновенному порыву, он бросился за ней, и она вдруг очутилась в его объятиях. Он почувствовал дрожь ее тела, слабое сопротивление.
— Азиз, не надо, пожалуйста.
Он отпустил ее, положил ей руки на плечи. В ее широко раскрытых глазах он увидел испуг. Ему вдруг открылась простая и бесспорная истина, и, удивляясь собственному спокойствию, он сказал:
— Надия, я люблю тебя.
Она вдруг порывисто приблизилась к нему, и он ощутил прикосновение ее горячих губ на своей щеке. Потом она так же быстро отвернулась и стремительно побежала по лестнице. Остановившись на площадке второго этажа, перегнулась через перила. Лицо ее сияло, он заметил это даже в полумраке. До его слуха донесся отчетливый шепот:
— Я тоже тебя люблю, Азиз.
Ее каблучки застучали по ступенькам, и он услышал, как за ней захлопнулась дверь.
Он некоторое время стоял на лестнице, потом медленно прошел по короткому коридору к подъезду. Шагая по пустынной улице мимо фонарных столбов, он чувствовал во всем теле необыкновенную легкость. Казалось, еще немного — и он взлетит...
Он лежал на кровати, положив руки под голову, и смотрел, как поднимается и опускается его грудь. Из дырки в матрасе торчал клок грязной ваты. При желании он мог коснуться ладонью своего живота, бедер, напрячь мускулы рук. Но ему казалось, что тело уже не принадлежит ему. Его душа покинула плоть. Бабочка вылетела из кокона. Тело стало посторонним предметом и не имело для него никакого значения. Им овладело полное безразличие к собственной судьбе, к тому, что ожидало его в будущем. Не хотелось думать о тех, кто остался на воле.
Испугавшись этой апатии, он сделал попытку сосредоточиться, собраться с силами, приготовиться к тому, что ожидало его впереди. Одна-единственная вещь теперь имела для него значение: он обязан победить в грядущей схватке. Для этого нужно держать себя в руках, научиться властвовать над своей плотью, чтобы она не стала помехой в предстоящей борьбе.
Ощущение бестелесности, полного исчезновения сил земного притяжения не было для него неожиданным. Такое случалось и прежде ка длинном пути, пройденном им от роскошного родительского дома до тесной тюремной конуры, ограниченной четырьмя стенами. Временами полностью или частично исчезало ощущение собственного веса. Впрочем, вспомнить все случаи, когда душа вдруг как бы отделялась от тела и начинала свободно парить в пространстве, было непросто. Многое затерялось в дымке прошлого, забылось...
Теперь, лежа на узкой тюремной кровати, он предавался воспоминаниям. Они шли бесконечной вереницей, одно за другим наслаивались друг на друга, выстраивались в последовательную цепь событий, которая заканчивалась здесь, в этой камере, в окружении четырех стен. Именно здесь ему пришлось раз и навсегда сделать выбор между телом и духом, желанием и верой, человеческими слабостями и самопожертвованием. Именно здесь столкнулись забота о собственном благополучии с заботой о счастье людей. Привычное и обыденное столкнулись с другими вещами, гораздо более значительными, — их нельзя было видеть
или осязать, но тем не менее они стали частью его сердца и разума.
Многое пришлось ему пережить, осмыслить, преодолеть, прежде чем он стал наконец хозяином своей воли и своей плоти. Теперь они уже были полностью подвластны его контролю. Прикажет себе молчать — и не проронит ни звука. Прикажет голодать — и умрет голодной смертью. Прикажет стиснуть зубы — и перенесет любые страдания...
Знакомая комната совсем не изменилась. Эмад сидел перед ним на кровати, скрестив ноги по-турецки. Он тоже ничуть не изменился. Яркое солнце светило в окно, отражалось в треснутом зеркале. Листья на деревьях трепетали в воздушных струях, как стайки пестрых рыбок.
Разговор у них получился спокойный, серьезный.
— Ты чем-то обеспокоен, Эмад, или я ошибаюсь? Эмад перевел отсутствующий взгляд на Азиза.
— Вспоминаю детство, Азиз...
— Детство?
— Да. Вспомнил, как мы жили в городке Мит Гамр на севере. Отец торговал зерном. Потом обанкротился, скоропостижно скончался. У нас не осталось ничего, кроме дома, в котором мы жили. Мать продала дом, и мы переехали в Каир. Взвалила она на себя буквально все после смерти отца. Ну а потом старший брат мой стал врачом. Закончил институт и совсем забыл о нас. Никогда ничем не помог матери...
— С чего ты вдруг вспомнил об этом?
— Пришел мой черед, вот и вспомнил.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что я тоже ухожу из семьи.
— Куда?
— Не знаю сам.
— Шутишь, что ли?
— Нет, не шучу. Многое в моем будущем мне пока неясно.
— Кто же может знать свое будущее?
— Со мной все иначе. Скоро моя жизнь коренным образом изменится.
— Как это?
— Я решил полностью отдаться партийной работе.
Некоторое время Азиз молчал, стоя у окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43