Взвод состоял из четырех отделений. И вот командиром первого отделения назначили Петра. В числе прочих под его начальством оказались Кобчиков и Иванушкин. Кобчикову
Петр был рад: Семен хоть и язва, но малый проворный и мастер на все руки. А вот Иванушкину Петр не обрадовался: командир отделения первый ответчик за каждого бойца, а с этаким бойцом хлопот не оберешься.
Предчувствие не обмануло Петра: не в добрый час пересеклись их жизненные дорожки. Но об этом будет рассказано в свое время. Пока же именно Иванушкину был обязан Петр первой своей осечкой на хлопотном командирском поприще.
Занимались на манеже. Отрабатывали седловку и посадку в седло. Первое отделение выстроилось в одну шеренгу, каждый держал свою лошадь под уздцы. После того как удалось более или менее сносно выровнять строй, на что ушло немало времени, Петр вызвал из строя Иванушкина. Именно его потому, что у Иванушкина была самая низкорослая лошадь.
Петр показал, как правильно опускать седло на спину лошади, до какого предела затягивать подпруги, как подгонять стремена по росту,— словом, все премудрости седловки. Потом проверил, как поняли, как выполнили. Оседлав лошадей, стали отрабатывать посадку. Сопровождая каждое свое движение пояснением, Петр несколько раз садился на Выдру и соскакивал с нее. После того подал общую команду: «Садись!» Все, кроме двоих — низенького Иванушкина и толстощекого увальня Петухова,— довольно ловко выполнили команду. А вот у этих двоих ничего не получалось.
Иванушкину старания было не занимать. Не хватало силенок, а главное — сообразительности и сноровки. Петухов же относился к тому сорту людей, которые всерьез убеждены, что «работа дураков любит и от работы лошади дохнут». Себя он дураком не считал, тем более подыхать не собирался и потому всякое порученное ему дело исполнял так, чтобы, не дай бог, не перестараться.
С Петуховым было проще. Петр подозвал Семена Коб-чикова и поручил ему нерадивого ученика, а Петухову сказал, что если тот до конца урока не сумеет сесть на лошадь, то будет отрабатывать посадку в час послеобеденного отдыха.
Сам же занялся с Иванушкиным. И объяснял ему, и показывал, растолковывая, как надо, ухватившись за гриву лошади, вдеть левую ногу в стремя, взяться правой рукой за луку седла и затем, совмещая рывок руками и толчок правой ногой, вскочить в седло. Иванушкин все понимал, все выполнял
вроде бы в точности, как ему показывали, но, как ни старался, вскинуться в седло не мог.
— Да отталкивайся ты ногой! — кричал Петр на запыхавшегося и выбивающегося из сил Иванушкина.
— Я отталкиваюсь...— оправдывался бедняга.
— Разве так отталкиваются! — уже со злостью выкрикивал Петр.— Смотри, как надо!
И весь свой гневный запал вложил в толчок и, перелетев через низкорослую лошадку Иванушкина, грохнулся о мерз- лую, еще не покрытую снегом, комковатую землю манежа. Кажется, никто, кроме Иванушкина, не видел его позора. Во всяком случае, никто не рассмеялся. Самому же Петру было не до смеха. Забегая вперед, скажем, что за два с лишним года кавалерийской службы не один раз приходилось ему падать с лошади и вместе с нею, но никогда он так больно не ударялся, как тогда.
Наступила дальневосточная зима, как ей и положено, со стылой сыростью, с пронизывающими до самых костей, надсадно порывистыми ветрами. Закончился срок пребывания в карантине, и всех новобранцев раскрепили по взводам. Первое отделение, которым командовал Петр, в полном составе зачислили в учебный взвод. Тут и понятно стало, с каким расчетом отбирали новобранцев в первое отделение: самых грамотных — не ниже семилетки; потому и взяли Иванушкина, у которого было даже восемь классов. Одно было сделано исключение — ля Семена Кобчикова, школьное образование которого ограничилось всего пятью классами, но зато он был и с плотничьим, и с кузнечным ремеслом, и немного со слесарным, не говоря уже о том, что заметно выделялся среди всех новобранцев особой ухватистой ловкостью и сноровкой в любой работе.
Здесь Петр Николаевич счел нужным объяснить, что такое учебный взвод.
«Каждая воинская часть (полк или отдельный эскадрон) сама готовит для себя младших командиров. В полку имеется для этого учебный эскадрон, именуемый полковой школой, в отдельном эскадроне — учебный взвод. В нашем эскадроне учебных взводов было даже два. Казалось бы, куда так много младших командиров, но дело в том, что в наш эскадрон на обучение присылали бойцов из всех полков нашей кавалерийской дивизии, потому что в каждом полку имелся саперный
взвод, для которого требовалось подготовить младших командиров. Кроме того, к нам же присылали на обучение бойцов из всех пограничных кавалерийских отрядов Дальнего Востока, каждый из которых также располагал саперной командой. Эти два учебных взвода были выделены из остальных, обучение проходило по специальной программе, с включением специальных дисциплин, как-то: подрывное дело, строительство мостов и дорог, наведение переправ, возведение блиндажей и т. д. Два эти взвода именовались у нас полковой школой». Начальствовал над учебными взводами помощник командира эскадрона Рюхин, которого поэтому чаще называли не помкомэском, а начальником школы.
Всех курсантов (так именовали бойцов учебных взводов) отбирал в школу сам Рюхин. Петр понял это, когда обнаружил, что помкомэску отлично известна его биография.
Как-то после ужина, незадолго до вечерней поверки, Петр сидел в красном уголке и готовился к завтрашним занятиям. Он и в полковой школе остался командиром первого отделения первого учебного взвода, а основная обязанность командира отделения в учебном взводе — обеспечить, чтобы все его бойцы хорошо усвоили все, что им положено изучить по программе. А для того сам командир отделения должен все усвоить на «отлично». К этому Петр и стремился.
Вошел начальник школы Рюхин. Петр встал, как положено, при появлении командира.
— Сиди, сиди,— совсем не по-уставному вымолвил Рюхин и уселся на скамью рядом с Петром.— Есть разговор.
Из казармы донеслась команда: «На поверку становись!» И тут же в дверь заглянул дневальный. Увидев начальника школы, вытянулся на пороге.
— Скажи помкомвзвода, что я задержал здесь командира отделения,— приказал Рюхин дневальному.
— Есть сказать помкомвзвода...— повторил дневальный и скрылся за дверью.
— Разговор вот какой,— проделжил Рюхин, когда дверь за дневальным закрылась.— Я знакомился с твоими документами. Ты работал на Прикамском кожевенном комбинате в должности директора по труду?
— Так точно,— ответил Петр.
— Не надо по форме,— поморщился Рюхин.— Разговор неофициальный... Так вот, парня двадцати одного года
директором редко ставят. Значит, есть голова на плечах. А потом в обкоме профсоюза. Ну, это не работа, а вот директор — другое дело. Я, к твоему сведению, тоже на гражданке работал директором по труду на лесокомбинате. И даже по соседству: ты в Уральской области, а я в Вятской. Можно сказать, рядом. А вот теперь, как видишь, командир Красной Армии...
Рюхин остановился, посмотрел на Петра пытливым, оценивающим взглядом и неожиданно спросил:
— А как ты думаешь, почему я сменил гражданку на военную службу? А?..— И почти сразу сам ответил на свой вопрос: — По двум причинам. Первая, она же основная. Впереди большая война. Полагаю, ты достаточно грамотен и умен, чтобы понимать — война неизбежна. Вопрос в сроках. Так вот, надо, чтобы в армии, в нашей Красной Армии были надежные, грамотные и умные командиры. Значит, такими, у кого есть масло в голове, нужно обеспечить в первую очередь кадры Красной Армии. У них,— Рюхин мотнул рукой, показывая куда-то за плечо,— у них, и на Востоке, и на Западе, отличные командиры. Там офицерство — привилегированная каста. Возьми хоть прусских юнкеров, хоть японских самураев. Там кадровое офицерство — отпрыски родовитых семейств, цвет нации. И к военной службе будущих офицеров готовят с детства. Военная служба там почетнейшая служба... Надо и нам непрестанно увеличивать число и повышать уровень наших красных командиров. Нет сейчас более важной задачи. Ты понял, к чему я это говорю?..
— Понял...— ответил Петр.
— Ну а вторая причина — это, так сказать, личная. Там, на гражданке, бестолковщины много. На каждом заводе невпроворот хозяев: и дирекция, и завком, и ячейка, и депутатская группа, и еще невесть что, а у семи нянек, как и положено, дитя без глазу. В армии больше порядка. Здесь каждый знает свой права и свои обязанности. Я знаю, кому я подчинен, и знаю, кто мне подчинен. А без этого не может быть порядка ни в каком деле. Ты понял, почему я все это тебе рассказываю?..
Петр промолчал, хотя давно уже сообразил, к чему ведет речь начальник школы.
— Потому рассказываю, что уверен, больше того, убежден — может из тебя получиться командир Красной Армии. Сам-то ты что об этом думаешь?
Петр сказал, что так вот сразу очень трудно ему ответить на этот вопрос.
— Правильно,— одобрил Рюхин.— Отвечать надо подумавши. Подумай. Я не тороплю. Сам избегаю опрометчивых решений. Времени впереди достаточно — целых два года... И учти, если покажется тебе, что я или еще кто из твоих начальников относятся к тебе излишне строго, так это лишь для того, чтобы вырастить из тебя командира.
Больше Рюхин к этому разговору не возвращался. Но Петр очень часто вспоминал неожиданную и необычную беседу с начальником школы.
Доводы помкомэска были убедительны, можно сказать, неопровержимы. Что такое офицерство в старой армии, Петр хорошо знал из классической литературы: образы многих, от Печорина до капитана Тушина, жили в памяти. И понятны были забота и тревога советского командира Рюхина. Только вот представить себя кадровым командиром Красной Армии Петр никак не мог. Он все еще жил в мирном мире, где созидательный труд рабочего, тем более инженера, был «главнее», нежели пусть трудная, пусть тоже непрерывная подготовка к будущей войне, которая неизвестно еще когда будет. И потому призыв помкомэска Рюхина пока не дошел до сердца Петра. Хотя он и понимал, что разговор был неспроста и для размышления срок ему отведен достаточный — два года, все чаще и чаще закрадывалось опасение, как бы не пришлось давать ответ ранее названного срока. Он-то не был готов к ответу, какого от него ждали...
А еще через некоторое время Петр привлек внимание комиссара эскадрона Яковенко. Комиссар и по внешнему облику, и по манере обращения был полной противоположностью начальнику школы: худощав и строен, обворожительно красив, с украинскими темными очами и щегольскими гусарскими усиками; в обращении был предельно вежлив, голоса никогда не повышал.
Комиссар вызвал Петра к себе сразу после обеда, пригласил сесть и, извинившись, что лишил его мертвого часа, поинтересовался, регулярно ли он читает газеты.
Петр ответил, что «Тревогу» (газета- ОКДВА — Особой Краснознаменной Дальневосточной армии) читает каждый день.
— Это очень хорошо,— одобрил комиссар,— а то, к сожалению, многие даже вполне интеллигентные люди, попав в наши хлопотные условия, забывают о книгах и газетах. Упрекнул одного, а он мне в ответ: «Конюшня вытесняет». Коня, конечно, положено любить и холить, но... надо совмещать. Вас я вызвал вот за каким делом...
Опять же, в отличие от начальника школы, комиссар ко всем независимо от должности и звания обращался на «вы»; на «ты» он был только с командиром эскадрона Долгопо-ленко, с которым вместе служил многие годы.
— Вы до призыва в армию работали на ответственных постах. Конечно, часто приходилось выступать с докладами, в том числе и на темы общеполитические?
Петр подтвердил, что приходилось.
— Хочу дать вам поручение, серьезное и ответственное: сделать доклад нашим шефам.
Вот уж такого поручения Петр никак не ожидал. Все такое осталось там, на гражданке, далеко позади. Почти машинально спросил:
— На какую тему?
Тема обычная. О международном и внутреннем положении.
А кто паши шефы? — поинтересовался Петр.
— Аптечное управление.
— Почему аптечное?
— Тик уж разверстал политотдел дивизии.
— Значит, аудитория будет небольшая?
— Но и не маленькая. Сотрудники всех городских аптек. Публика, сами понимаете, интеллигентная. Сколько вам потребуется на подготовку?
Петр подумал и ответил:
— Три дня, если прикажете, чтобы разрешили использовать мертвый час и личное время.
— Освобождаю вас от всех учебных и строевых занятий, кроме уборки лошадей.
— Тогда и двух дней хватит.
Комиссар определил правильно: аудитория была не большая, но и не маленькая. Уютный зальчик, заставленный несколькими рядами венских стульев, со стенами, украшенными плакатами, призывающими собирать лекарственные растения, был полон.
Несколько необычный состав аудитории сперва удивил было Петра. В зале сидели почти одни женщины, в большинстве молодые и совсем молоденькие. «Как у нас на фабрике в заготовочном цехе»,— подумал Петр, и напряжение,
скопившееся, как всегда, перед началом выступления, стало мало-помалу спадать. К тому же Петр давно успел заметить, что в женских аудиториях выступать куда легче: внимательнее слушают и особо щекотливых вопросов не задают.
Тема доклада была знакома. Немало таких докладов сделал Петр на недолгом своем веку, последний всего за какую-нибудь неделю до призыва в армию. Так что понадобилось лишь освежить примеры, насытить доклад новыми фактами, а для этого внимательно просмотреть подшивку газет за последние три месяца.
Вообще само выступление, даже перед незнакомой аудиторией, не особенно смущало Петра. Больше был он обеспокоен экипировкой. Тут неожиданно помог непосредственный начальник, помкомвзвода Устьянцев. Узнав, что Петру поручено делать доклад у шефов, Устьянцев принес ему свою новенькую суконную гимнастерку и новые же синие габардиновые галифе, благо роста и сложения они были примерно одинакового.
Перед тем как передать парадный наряд обрадованному Петру, Устьянцев отвинтил с синих петлиц красные эмалевые треугольники, сказав при этом:
— Надо бы, конечно, другие петлицы пришить, а то дырочки остались — вроде бы разжалованный,— да не успеть... Ладно, не разглядят, а кто и разглядит — не поймет.
И после того, надо полагать, чтобы компенсировать ущерб, нанесенный дырочками на петлицах, снял с себя комсоставское снаряжение, то есть широкий пояс с блестящей пряжкой и поддерживающими его крест-накрест ремнями, и тоже вручил Петру.
Когда Петр надел все это на себя, то вид у него стал поистине командирский. Особенно после того, как Устьянцев прицепил ему к снаряжению с левого бока саблю, а с правого — новенькую полевую сумку, в которую сияющий Петр и уложил тезисы своего доклада.
Все было отлично, вот только короткая стрижка «под машинку» входила в некоторое противоречие с командирским обликом. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Отращивать волосы, «носить прическу» разрешалось только сверхсрочникам, а бойцам и даже младшим командирам срочной службы эта вольность воспрещалась категорически.
Петр уложился в отведенное ему время, не успев переутомить аудиторию, и слушали его внимательно. После доклада пожилая степенная женщина в темном платье, которая представляла Петра собравшимся и давала ему слово, предложила задавать вопросы докладчику.
Вопросов Петр не опасался: не зря просидел два дня в красном уголке, листая газеты. Материал своего доклада он знал достаточно глубоко и каждое положение, высказанное им, мог подкрепить, если понадобится, дополнительными фактами международной и внутренней жизни.
Однако же первый заданный ему вопрос его не только озадачил, но даже несколько и смутил. Встала прехорошенькая девица с рассыпанными по плечам золотистыми кудряшками и спросила:
— А почему у вас никаких знаков различия нету?
И тут же из глубины зала еще одна девица, не вставая, выкрикнула:
— И почему вы стриженый?
Громко никто не рассмеялся, но приглушенно зафыркали во многих местах зала.
Пожилая степенная председательница, встав, сказала строго:
— Коваленко! Синицына! Что за неуместные вопросы?
— Ничего, ничего,— успокоил ее Петр.— Пока других не задали, я отвечу на эти.— И обратился к залу; он уже определил для себя, как следует поступать в таких случаях: — Вас интересует, почему у меня на петлицах нет знаков различия. Отвечаю. Знаки различия обозначают звания командиров. А я пока еще не командир, а рядовой боец, точнее, курсант полковой школы, и мне знаков различия не положено. Очень, конечно, обидно. Будь моя воля, я уж чего-нибудь да нацепил бы. Отвечаю на второй вопрос: почему стриженый? По той же причине. Бойцу срочной службы длинные волосы носить не положено. Вот кончу полковую школу, выйду в командиры, тогда и знаки различия повешу, и волосы отращу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Петр был рад: Семен хоть и язва, но малый проворный и мастер на все руки. А вот Иванушкину Петр не обрадовался: командир отделения первый ответчик за каждого бойца, а с этаким бойцом хлопот не оберешься.
Предчувствие не обмануло Петра: не в добрый час пересеклись их жизненные дорожки. Но об этом будет рассказано в свое время. Пока же именно Иванушкину был обязан Петр первой своей осечкой на хлопотном командирском поприще.
Занимались на манеже. Отрабатывали седловку и посадку в седло. Первое отделение выстроилось в одну шеренгу, каждый держал свою лошадь под уздцы. После того как удалось более или менее сносно выровнять строй, на что ушло немало времени, Петр вызвал из строя Иванушкина. Именно его потому, что у Иванушкина была самая низкорослая лошадь.
Петр показал, как правильно опускать седло на спину лошади, до какого предела затягивать подпруги, как подгонять стремена по росту,— словом, все премудрости седловки. Потом проверил, как поняли, как выполнили. Оседлав лошадей, стали отрабатывать посадку. Сопровождая каждое свое движение пояснением, Петр несколько раз садился на Выдру и соскакивал с нее. После того подал общую команду: «Садись!» Все, кроме двоих — низенького Иванушкина и толстощекого увальня Петухова,— довольно ловко выполнили команду. А вот у этих двоих ничего не получалось.
Иванушкину старания было не занимать. Не хватало силенок, а главное — сообразительности и сноровки. Петухов же относился к тому сорту людей, которые всерьез убеждены, что «работа дураков любит и от работы лошади дохнут». Себя он дураком не считал, тем более подыхать не собирался и потому всякое порученное ему дело исполнял так, чтобы, не дай бог, не перестараться.
С Петуховым было проще. Петр подозвал Семена Коб-чикова и поручил ему нерадивого ученика, а Петухову сказал, что если тот до конца урока не сумеет сесть на лошадь, то будет отрабатывать посадку в час послеобеденного отдыха.
Сам же занялся с Иванушкиным. И объяснял ему, и показывал, растолковывая, как надо, ухватившись за гриву лошади, вдеть левую ногу в стремя, взяться правой рукой за луку седла и затем, совмещая рывок руками и толчок правой ногой, вскочить в седло. Иванушкин все понимал, все выполнял
вроде бы в точности, как ему показывали, но, как ни старался, вскинуться в седло не мог.
— Да отталкивайся ты ногой! — кричал Петр на запыхавшегося и выбивающегося из сил Иванушкина.
— Я отталкиваюсь...— оправдывался бедняга.
— Разве так отталкиваются! — уже со злостью выкрикивал Петр.— Смотри, как надо!
И весь свой гневный запал вложил в толчок и, перелетев через низкорослую лошадку Иванушкина, грохнулся о мерз- лую, еще не покрытую снегом, комковатую землю манежа. Кажется, никто, кроме Иванушкина, не видел его позора. Во всяком случае, никто не рассмеялся. Самому же Петру было не до смеха. Забегая вперед, скажем, что за два с лишним года кавалерийской службы не один раз приходилось ему падать с лошади и вместе с нею, но никогда он так больно не ударялся, как тогда.
Наступила дальневосточная зима, как ей и положено, со стылой сыростью, с пронизывающими до самых костей, надсадно порывистыми ветрами. Закончился срок пребывания в карантине, и всех новобранцев раскрепили по взводам. Первое отделение, которым командовал Петр, в полном составе зачислили в учебный взвод. Тут и понятно стало, с каким расчетом отбирали новобранцев в первое отделение: самых грамотных — не ниже семилетки; потому и взяли Иванушкина, у которого было даже восемь классов. Одно было сделано исключение — ля Семена Кобчикова, школьное образование которого ограничилось всего пятью классами, но зато он был и с плотничьим, и с кузнечным ремеслом, и немного со слесарным, не говоря уже о том, что заметно выделялся среди всех новобранцев особой ухватистой ловкостью и сноровкой в любой работе.
Здесь Петр Николаевич счел нужным объяснить, что такое учебный взвод.
«Каждая воинская часть (полк или отдельный эскадрон) сама готовит для себя младших командиров. В полку имеется для этого учебный эскадрон, именуемый полковой школой, в отдельном эскадроне — учебный взвод. В нашем эскадроне учебных взводов было даже два. Казалось бы, куда так много младших командиров, но дело в том, что в наш эскадрон на обучение присылали бойцов из всех полков нашей кавалерийской дивизии, потому что в каждом полку имелся саперный
взвод, для которого требовалось подготовить младших командиров. Кроме того, к нам же присылали на обучение бойцов из всех пограничных кавалерийских отрядов Дальнего Востока, каждый из которых также располагал саперной командой. Эти два учебных взвода были выделены из остальных, обучение проходило по специальной программе, с включением специальных дисциплин, как-то: подрывное дело, строительство мостов и дорог, наведение переправ, возведение блиндажей и т. д. Два эти взвода именовались у нас полковой школой». Начальствовал над учебными взводами помощник командира эскадрона Рюхин, которого поэтому чаще называли не помкомэском, а начальником школы.
Всех курсантов (так именовали бойцов учебных взводов) отбирал в школу сам Рюхин. Петр понял это, когда обнаружил, что помкомэску отлично известна его биография.
Как-то после ужина, незадолго до вечерней поверки, Петр сидел в красном уголке и готовился к завтрашним занятиям. Он и в полковой школе остался командиром первого отделения первого учебного взвода, а основная обязанность командира отделения в учебном взводе — обеспечить, чтобы все его бойцы хорошо усвоили все, что им положено изучить по программе. А для того сам командир отделения должен все усвоить на «отлично». К этому Петр и стремился.
Вошел начальник школы Рюхин. Петр встал, как положено, при появлении командира.
— Сиди, сиди,— совсем не по-уставному вымолвил Рюхин и уселся на скамью рядом с Петром.— Есть разговор.
Из казармы донеслась команда: «На поверку становись!» И тут же в дверь заглянул дневальный. Увидев начальника школы, вытянулся на пороге.
— Скажи помкомвзвода, что я задержал здесь командира отделения,— приказал Рюхин дневальному.
— Есть сказать помкомвзвода...— повторил дневальный и скрылся за дверью.
— Разговор вот какой,— проделжил Рюхин, когда дверь за дневальным закрылась.— Я знакомился с твоими документами. Ты работал на Прикамском кожевенном комбинате в должности директора по труду?
— Так точно,— ответил Петр.
— Не надо по форме,— поморщился Рюхин.— Разговор неофициальный... Так вот, парня двадцати одного года
директором редко ставят. Значит, есть голова на плечах. А потом в обкоме профсоюза. Ну, это не работа, а вот директор — другое дело. Я, к твоему сведению, тоже на гражданке работал директором по труду на лесокомбинате. И даже по соседству: ты в Уральской области, а я в Вятской. Можно сказать, рядом. А вот теперь, как видишь, командир Красной Армии...
Рюхин остановился, посмотрел на Петра пытливым, оценивающим взглядом и неожиданно спросил:
— А как ты думаешь, почему я сменил гражданку на военную службу? А?..— И почти сразу сам ответил на свой вопрос: — По двум причинам. Первая, она же основная. Впереди большая война. Полагаю, ты достаточно грамотен и умен, чтобы понимать — война неизбежна. Вопрос в сроках. Так вот, надо, чтобы в армии, в нашей Красной Армии были надежные, грамотные и умные командиры. Значит, такими, у кого есть масло в голове, нужно обеспечить в первую очередь кадры Красной Армии. У них,— Рюхин мотнул рукой, показывая куда-то за плечо,— у них, и на Востоке, и на Западе, отличные командиры. Там офицерство — привилегированная каста. Возьми хоть прусских юнкеров, хоть японских самураев. Там кадровое офицерство — отпрыски родовитых семейств, цвет нации. И к военной службе будущих офицеров готовят с детства. Военная служба там почетнейшая служба... Надо и нам непрестанно увеличивать число и повышать уровень наших красных командиров. Нет сейчас более важной задачи. Ты понял, к чему я это говорю?..
— Понял...— ответил Петр.
— Ну а вторая причина — это, так сказать, личная. Там, на гражданке, бестолковщины много. На каждом заводе невпроворот хозяев: и дирекция, и завком, и ячейка, и депутатская группа, и еще невесть что, а у семи нянек, как и положено, дитя без глазу. В армии больше порядка. Здесь каждый знает свой права и свои обязанности. Я знаю, кому я подчинен, и знаю, кто мне подчинен. А без этого не может быть порядка ни в каком деле. Ты понял, почему я все это тебе рассказываю?..
Петр промолчал, хотя давно уже сообразил, к чему ведет речь начальник школы.
— Потому рассказываю, что уверен, больше того, убежден — может из тебя получиться командир Красной Армии. Сам-то ты что об этом думаешь?
Петр сказал, что так вот сразу очень трудно ему ответить на этот вопрос.
— Правильно,— одобрил Рюхин.— Отвечать надо подумавши. Подумай. Я не тороплю. Сам избегаю опрометчивых решений. Времени впереди достаточно — целых два года... И учти, если покажется тебе, что я или еще кто из твоих начальников относятся к тебе излишне строго, так это лишь для того, чтобы вырастить из тебя командира.
Больше Рюхин к этому разговору не возвращался. Но Петр очень часто вспоминал неожиданную и необычную беседу с начальником школы.
Доводы помкомэска были убедительны, можно сказать, неопровержимы. Что такое офицерство в старой армии, Петр хорошо знал из классической литературы: образы многих, от Печорина до капитана Тушина, жили в памяти. И понятны были забота и тревога советского командира Рюхина. Только вот представить себя кадровым командиром Красной Армии Петр никак не мог. Он все еще жил в мирном мире, где созидательный труд рабочего, тем более инженера, был «главнее», нежели пусть трудная, пусть тоже непрерывная подготовка к будущей войне, которая неизвестно еще когда будет. И потому призыв помкомэска Рюхина пока не дошел до сердца Петра. Хотя он и понимал, что разговор был неспроста и для размышления срок ему отведен достаточный — два года, все чаще и чаще закрадывалось опасение, как бы не пришлось давать ответ ранее названного срока. Он-то не был готов к ответу, какого от него ждали...
А еще через некоторое время Петр привлек внимание комиссара эскадрона Яковенко. Комиссар и по внешнему облику, и по манере обращения был полной противоположностью начальнику школы: худощав и строен, обворожительно красив, с украинскими темными очами и щегольскими гусарскими усиками; в обращении был предельно вежлив, голоса никогда не повышал.
Комиссар вызвал Петра к себе сразу после обеда, пригласил сесть и, извинившись, что лишил его мертвого часа, поинтересовался, регулярно ли он читает газеты.
Петр ответил, что «Тревогу» (газета- ОКДВА — Особой Краснознаменной Дальневосточной армии) читает каждый день.
— Это очень хорошо,— одобрил комиссар,— а то, к сожалению, многие даже вполне интеллигентные люди, попав в наши хлопотные условия, забывают о книгах и газетах. Упрекнул одного, а он мне в ответ: «Конюшня вытесняет». Коня, конечно, положено любить и холить, но... надо совмещать. Вас я вызвал вот за каким делом...
Опять же, в отличие от начальника школы, комиссар ко всем независимо от должности и звания обращался на «вы»; на «ты» он был только с командиром эскадрона Долгопо-ленко, с которым вместе служил многие годы.
— Вы до призыва в армию работали на ответственных постах. Конечно, часто приходилось выступать с докладами, в том числе и на темы общеполитические?
Петр подтвердил, что приходилось.
— Хочу дать вам поручение, серьезное и ответственное: сделать доклад нашим шефам.
Вот уж такого поручения Петр никак не ожидал. Все такое осталось там, на гражданке, далеко позади. Почти машинально спросил:
— На какую тему?
Тема обычная. О международном и внутреннем положении.
А кто паши шефы? — поинтересовался Петр.
— Аптечное управление.
— Почему аптечное?
— Тик уж разверстал политотдел дивизии.
— Значит, аудитория будет небольшая?
— Но и не маленькая. Сотрудники всех городских аптек. Публика, сами понимаете, интеллигентная. Сколько вам потребуется на подготовку?
Петр подумал и ответил:
— Три дня, если прикажете, чтобы разрешили использовать мертвый час и личное время.
— Освобождаю вас от всех учебных и строевых занятий, кроме уборки лошадей.
— Тогда и двух дней хватит.
Комиссар определил правильно: аудитория была не большая, но и не маленькая. Уютный зальчик, заставленный несколькими рядами венских стульев, со стенами, украшенными плакатами, призывающими собирать лекарственные растения, был полон.
Несколько необычный состав аудитории сперва удивил было Петра. В зале сидели почти одни женщины, в большинстве молодые и совсем молоденькие. «Как у нас на фабрике в заготовочном цехе»,— подумал Петр, и напряжение,
скопившееся, как всегда, перед началом выступления, стало мало-помалу спадать. К тому же Петр давно успел заметить, что в женских аудиториях выступать куда легче: внимательнее слушают и особо щекотливых вопросов не задают.
Тема доклада была знакома. Немало таких докладов сделал Петр на недолгом своем веку, последний всего за какую-нибудь неделю до призыва в армию. Так что понадобилось лишь освежить примеры, насытить доклад новыми фактами, а для этого внимательно просмотреть подшивку газет за последние три месяца.
Вообще само выступление, даже перед незнакомой аудиторией, не особенно смущало Петра. Больше был он обеспокоен экипировкой. Тут неожиданно помог непосредственный начальник, помкомвзвода Устьянцев. Узнав, что Петру поручено делать доклад у шефов, Устьянцев принес ему свою новенькую суконную гимнастерку и новые же синие габардиновые галифе, благо роста и сложения они были примерно одинакового.
Перед тем как передать парадный наряд обрадованному Петру, Устьянцев отвинтил с синих петлиц красные эмалевые треугольники, сказав при этом:
— Надо бы, конечно, другие петлицы пришить, а то дырочки остались — вроде бы разжалованный,— да не успеть... Ладно, не разглядят, а кто и разглядит — не поймет.
И после того, надо полагать, чтобы компенсировать ущерб, нанесенный дырочками на петлицах, снял с себя комсоставское снаряжение, то есть широкий пояс с блестящей пряжкой и поддерживающими его крест-накрест ремнями, и тоже вручил Петру.
Когда Петр надел все это на себя, то вид у него стал поистине командирский. Особенно после того, как Устьянцев прицепил ему к снаряжению с левого бока саблю, а с правого — новенькую полевую сумку, в которую сияющий Петр и уложил тезисы своего доклада.
Все было отлично, вот только короткая стрижка «под машинку» входила в некоторое противоречие с командирским обликом. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Отращивать волосы, «носить прическу» разрешалось только сверхсрочникам, а бойцам и даже младшим командирам срочной службы эта вольность воспрещалась категорически.
Петр уложился в отведенное ему время, не успев переутомить аудиторию, и слушали его внимательно. После доклада пожилая степенная женщина в темном платье, которая представляла Петра собравшимся и давала ему слово, предложила задавать вопросы докладчику.
Вопросов Петр не опасался: не зря просидел два дня в красном уголке, листая газеты. Материал своего доклада он знал достаточно глубоко и каждое положение, высказанное им, мог подкрепить, если понадобится, дополнительными фактами международной и внутренней жизни.
Однако же первый заданный ему вопрос его не только озадачил, но даже несколько и смутил. Встала прехорошенькая девица с рассыпанными по плечам золотистыми кудряшками и спросила:
— А почему у вас никаких знаков различия нету?
И тут же из глубины зала еще одна девица, не вставая, выкрикнула:
— И почему вы стриженый?
Громко никто не рассмеялся, но приглушенно зафыркали во многих местах зала.
Пожилая степенная председательница, встав, сказала строго:
— Коваленко! Синицына! Что за неуместные вопросы?
— Ничего, ничего,— успокоил ее Петр.— Пока других не задали, я отвечу на эти.— И обратился к залу; он уже определил для себя, как следует поступать в таких случаях: — Вас интересует, почему у меня на петлицах нет знаков различия. Отвечаю. Знаки различия обозначают звания командиров. А я пока еще не командир, а рядовой боец, точнее, курсант полковой школы, и мне знаков различия не положено. Очень, конечно, обидно. Будь моя воля, я уж чего-нибудь да нацепил бы. Отвечаю на второй вопрос: почему стриженый? По той же причине. Бойцу срочной службы длинные волосы носить не положено. Вот кончу полковую школу, выйду в командиры, тогда и знаки различия повешу, и волосы отращу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44