Петр не забыл, как в первую осень, сразу по приезде, спросив, почему завозят картошку издалека, а не выращивают здесь, получил выразительный ответ от пожилого украинца, местного старожила:
— Ведро садив, ведро накопав, ни одна картошка не пропав!..
Но так было до войны. Она все изменила, даже климат, точнее, представление о климате. В первую же военную весну сорок второго года все кто мог посадили картошку и получили сносный урожай, а в сорок третьем уже не только картошку, но и капусту, морковь, лук, чеснок. Забегая вперед, скажем, что начали расти и вызревать огурцы и помидоры, а в год Победы особо рачительные умельцы вырастили даже арбузы.
Матери Петра было не до арбузов, но картошкой, капустой, морковью, луком их небольшая теперь семья была обеспечена с избытком.
Исполнил Петр и свое весеннее обещание. Заготовил сена (сам косил на островах — вот когда пригодилась отцовская наука!) и осенью купил корову. Точнее сказать, не сам купил (где бы ему самому суметь!), а дал деньги на корову Егору Ивановичу. А тот съездил в свой родной улус, выбрал там как для себя и привел в город.
И вот теперь, когда пришлось внезапно ехать за Юленькой, Петр впервые понял и оценил положительные стороны собственного домашнего хозяйства.
Мать отобрала ведро крупной картошки, десятка два луковиц, головку самодельного сыра. Сходила на рынок, принесла баранью ногу и зажарила ее. Насушила сухарей. Теперь было и на дорогу в оба конца и оставалось еще достаточно, чтобы поддержать оголодавших Юленькину мать и бабку.
А накануне отъезда Петру просто повезло. Встретился в городе с директором рыбзавода, и тот, узнав, что Петр едет на Большую землю, из каких-то своих не то премиальных, не то рыночных фондов выделил и приказал тут же отпустить ему три килограмма копченой кондевки.
— А что это за рыба — кондевка? — спросил безумно обрадованный Петр.
— Отличная рыба. Ряпушка. Помнишь, городничий мечтал полакомиться двумя рыбками: корюшкой и ряпушкой?.. Так вот, корюшки у меня нету, а ряпушку сейчас получишь.
Да, очень многое изменилось в стране за эти два года. Петр вспомнил, с какими трудностями и лишениями добирался он десять суток до Москвы в конце сорок первого года. И как просто сейчас. Спокойно, загодя взял билет, проехал в аэропорт и через сутки (всего одни сутки!) был на месте. И то, что страна наша после двух лет тяжелейшей изнурительной войны не ослабела, а окрепла, радовало и окрыляло, наполняло душу гордостью.
В Свердловске не пришлось долго задержаться. Все, что должно было быть отгружено, в первую очередь нитки, винтовая проволока и обувная фурнитура, имелось на складах базы Снабсбыта. Трудности были лишь с отгрузкой. Петр энергично включился в дело. Пробился к начальнику аэропорта, сумел заинтересовать его рассказом о заполярной экзотике и в значительной степени под эту экзотику вырвал у него распоряжение старшему диспетчеру срочно отправить в Приленск полтонны особо важного груза.
На это дело ушло два дня. Вечером пошел на вокзал и не без труда взял билет на утренний поезд. Стоя в очереди у билетной кассы, вспомнил, как так же стоял, в такой же зимний вечер, в такой же очереди восемь лет назад, возвращаясь домой из армии, отслужив действительную. Восемь лет... Всего восемь лет!.. А сколько событий — и каких событий! — прошло, нет, пронеслось за это время!..
На этот раз он появился на улице Азина не рано утром, а во второй половине дня. Уже начало смеркаться, когда постучал в знакомую дверь. Слабый старческий голос, в котором не сразу угадал голос Капитолины Сергеевны, долго допытывался: «Кто там?..» Чувствовалось, что не может стоявшая за дверью в холодных сенцах старая женщина поверить свершившемуся чуду, больше, чем чуду, тому, что пришло наконец — все же успело! — спасение...
Телеграмма, как нередко случалось в то время, не дошла, и она, послав — когда еще! — письмо и не получив на него ни ответа, ни привета, могла ли сразу поверить, что не обманули все же надежды, без которых на скудном пайке последних недель, может быть, и недостало бы сил дождаться этого дня!
И все же поверила, отомкнула входную дверь, по строгой привычке тут же тщательно — на ключ, на крюк и на засов — заперла ее и лишь потом отворила дверь в жилые комнаты и пропустила Петра. В прихожей в тусклом свете лампочки, горевшей вполнакала, вглядывалась в лицо спасителя — оно ей, наверно, представлялось сейчас ликом — и не знала, как назвать, как обратиться к нему...
Петр молча обнял ее и вздрогнул: показалось, коснулся он не живого тела, а лишь хрупкого остова — так иссохла она.
— Не ждали разве?..— спросил Петр.
— Перестали уж ждать...— чуть слышно ответила Капито-лина Сергеевна.
И тут из нескольких скупых фраз узнал он, что ждут уже третий месяц. Узнал и ужаснулся. И в это время заметил выглядывающее из-за угла плиты странное, пугающее неподвижностью лицо, старческое в своей отрешенности лицо ребенка, отвыкшего не только радоваться, но и страшиться.
— Это папа! — сказала девочке Капитолина Сергеевна.— Подойди к нему.
Юленька осторожно, как бы опасаясь споткнуться и упасть на ровном полу, подошла к нему. Он поднял на руки почти невесомое тельце, прижал к груди. Юленька не отстранялась и не приникала, словно большая вялая кукла...
Петр быстро спохватился, опустил девочку на диван, кинулся к своему чемодану, торопливо принялся доставать и класть на стол привезенные продукты.
— Дайте ей, что можно...
Капитолина Сергеевна, проверив мешочки и свертки, отыскала тоненький сдобный сухарик и подала внучке. Юленька сунула сухарик в рот и, не решаясь сразу сгрызть, облизывала и сосала его, не спуская теперь уже чуточку удивленных
глаз с неожиданно появившегося отца, которого не было так долго...
— Сварите картошки,— сказал Петр Капитолине Сергеевне.— Нам с вами тоже надо подкрепиться.
И пока варилась картошка в мундире, Капитолина Сергеевна рассказала, почему Даша в тюрьме.
Когда стало очень уж голодно, Даша начала подыскивать другую работу, где, кроме денег — что теперь на деньги купишь? — давали бы хоть что-нибудь съестное. Хотела устроиться в пекарню или в столовую, да где там! В таких хлебных местах нехватки в рабочих руках нет: только помани, тучей набегут. Удалось найти место счетовода на бойне. Бойня далеко за городом, версты две лесом надо идти. Страшно по нынешним временам. Потому и оказалось там место, что не всякий пойдет. Даша договорилась и стала проситься у себя на работе, чтобы отпустили. Нельзя, ответили, у нас и так не хватает работниц. Она заявила, что все равно уйдет, у нее ребенок и мать-старуха, не может она смотреть, как они голодуют. Ей сказали, что, если уйдет самовольно, судить будут. А она не посчиталась, ушла самовольно и поступила на бойню. Каждый день что-нибудь приносила: или осердье, или рубца кусок, или хотя бы костей для навару. Недели полторы сыты были. А потом был суд, осудили Дашу на четыре месяца и увели в тюрьму. Тогда совсем плохо стало. Вот тогда сразу письмо и написала...
— Как же вы жили эти два месяца?..
— Ходила на базар. Меняла на хлеб, на картошку все, что можно. Потом и менять нечего стало... Только что по двум иждивенческим карточкам причиталось, тем и жили...
Картошку Капитолина Сергеевна осторожно почистила, чтобы не отщипнуть с кожурой ни крошечки, и поставила в кастрюле на стол. Еще поставила солонку с крупной желтоватой солью. Для Юленьки растолкла в мисочке три картофелины и положила туда крохотный кусочек масла. Размешала, пододвинула Юленьке:
— Ешь помаленьку, внученька. Да не торопись, не торопись, хорошо пережевывай.
— Себе-то положите масла,— сказал Петр Капитолине Сергеевне.
— Не все сразу,— строго возразила она и отодвинула в сторону протянутую ей эмалированную кружку, наполненную топленым маслом.
— Бабушка, еще бы хлебца кусочек,— несмело попросила Юленька.
Петр хотел подать ей сухарь, но Капитолина Сергеевна остановила его:
— Не надо сразу. Картошки поедим, потом мало погодя чай пить станем. А с чаем по сухарику.
И Петр понял, что тут не он хозяин. Он свое дело исполнил, привез что смог и сколько смог, а теперь ей хозяйствовать. Она это лучше сумеет.
На следующий день с утра Петр отправился в горком партии. В приемной ему сказали, что первый секретарь в области, второй тоже в отлучке, в горкоме сейчас только третий секретарь Павел Иванович Воскобойников. Фамилия вроде бы где-то слышанная, но вспомнить человека с такой фамилией Петр не смог.
— Приезжий? — спросил он у девушки в приемной.
— Нет, наш, прикамский,— ответила девушка.
Когда Петр сказал, что ему необходимо к секретарю горкома по личному делу, она засомневалась:
— Не знаю, право, как он разрешит. У нас по личным вопросам с пяти до семи.
— Я приехал издалека, можно сказать, с другого конца земли, десять тысяч километров.— И, заметив недоумение на ее лице, подошел к просторной карте Советского Союза, висевшей на стене приемной, и прикрыл ладонью реку Лену в среднем ее течении.
— Я сейчас доложу.
Девушка быстро прошла в кабинет и тут же вернулась:
— Проходите, пожалуйста.
Секретарь горкома, показавшийся Петру до неприличия юным, встал из-за стола, сделал несколько прихрамывающих шагов навстречу и воскликнул почти радостно:
— Петр Николаич, здравствуйте! Какими судьбами?..
И тогда Петр узнал его и понял, почему фамилия показалась ему знакомой. Перед ним стоял Паша Воскобойников (конечно, по фамилии его тогда называли очень редко), который окончил школу ФЗУ в тот год, когда Петр стал там директором. Потом Паша был в школе освобожденным комсоргом. И вдруг секретарь горкома...
Но тут Петр вспомнил, что с тех пор прошло почти четыре года. Правда, Паша Воскобойников нисколько не изменился,
все такой же круглолицый, веснушчатый и белобрысый (волосы еще светлее, чем у Петра), с той же мальчишеской привычкой морщить лоб. Да и не то главное, что прошло четыре года, а то, что Паша хромал с детства и потому в армию не мог быть взят.
— Какими судьбами? — повторил Воскобойников.
Петр откровенно и обстоятельно поведал ему обо всем и попросил помочь, если это в его силах.
— Слушай, а ты все точно мне рассказал? — спросил Воскобойников, пристально вглядываясь в Петра.— Может, за ней еще какая вина есть?
— Никакой другой вины за ней нет,— твердо ответил Петр, даже не желая думать о том, что у него нет никаких оснований отвечать именно так.
— Впрочем, может быть, все так и есть,— согласился Воскобойников.— Четыре месяца. За самовольный уход столько и полагается. В чем ты ждешь моей помощи?
— У нее ребенок и тяжелобольная старуха мать. И старый и малый остались на произвол судьбы. Понимаешь?.. Без нее они просто погибнут.
— Да-а...— протянул Воскобойников после долгого размышления.— С одной стороны, ты прав. А с другой — закон... Ну, попробую поговорить.
Он распорядился соединить его с начальником исправительно-трудовой колонии и спросил того, как можно смягчить наказание осужденной по указу Дарье Васильевне Огородни-ковой — такая была у Даши девичья и теперешняя ее фамилия.
Петр сидел и внимательно слушал диалог, пытаясь по интонации говорившего догадаться, что именно отвечают ему на том конце провода.
— Да... Осуждена по указу за самовольный уход на четыре месяца... Вот видишь, еще почти два осталось... Ребенок у нее, уход за ним нужен... За ней самой ходить надо, ей в обед сто лет... Я понимаю, что суд решил... Сделай так, чтобы могла она за ребенком присматривать... А ты придумай как, ты начальник, не я... Так вот, я тебе говорю, что надо... Конечно, в случае чего подтвержу... Не тревожься, при свидетелях говорю... Ну хорошо, хорошо, спасибо. Будь здоров.
Павел Иванович, он же Паша, Воскобойников опустил трубку на рожки аппарата и шумно вздохнул.
— Не думал, что уломаю. Что-то он сегодня с утра добрый.
Такое с ним нечасто бывает. Несговорчивый мужик. Если упрется, то как бык, нипочем не свернешь. А тебе повезло. Слушай, как получается. Срок свой она будет отбывать полностью, от звонка до звонка, но с конца рабочего дня и до утренней поверки, перед выходом на работу, может находиться дома. Но если хоть раз опоздает к утренней поверке, хоть на пять минут, хоть на пять секунд, пусть пеняет на себя... Ты все понял?
— Все.
— Ее ты, конечно, увидишь. Так вот растолкуй ей, чтобы она тоже все поняла.
Если он правильно понял Воскобойникова, Дашу должны отпустить уже сегодня. После работы... Во сколько оканчивается работа?.. В пять, в шесть часов?.. Пусть в шесть, и еще надо добраться до дому... Если все так, как он понял и рассчитал, в семь часов она должна прийти домой... А он придет позднее, допустим в восемь, чтобы у нее было время отдохнуть и успокоиться... И поесть...
Но так как он не знал, когда же все-таки заканчивается рабочий день у Даши,— может быть, и гораздо раньше, чем он предположил,— то ушел заблаговременно, часа в четыре, сказав, что отлучится ненадолго, и предупредив Капитолину Сергеевну, что, возможно, сегодня их навестит Даша. Капитолина Сергеевна посмотрела на него, как на бога, ничего не ответила, только тихо перекрестилась.
А Петр, выйдя из дому, не мог даже сообразить, куда ему податься. Все приятели и знакомые — люди примерно его лет, значит, сейчас они далеко, а может быть, и того дальше... Воскобойников в конце разговора сказал, что надо бы встретиться и поговорить, но где и когда — не уточнил, а сам Петр не стал напрашиваться.
И вдруг он вспомнил, что, возвращаясь из горкома, прочел наклеенную на тумбе афишу городского театра — своего, теперь, видимо, постоянного театра в городе. Под афишей значилось имя директора — Ф. И. Чернов. Это, конечно, Федя Чернов, бывший заведующий клубом. Конечно, Федя, он же, можно сказать, слепой, ходил все время в каких-то двухэтажных очках. А вот где он жил, этого Петр не знал. Пришлось дойти до клуба (больше театру помещаться негде), постучать в окошечко кассы и спросить, где проживает директор театра Федор Иванович Чернов.
— По какой вам надобности? — спросил выглянувший из окошечка седенький кассир.
— Я его старый знакомый,— ответил Петр.— Приехал только сегодня из Сибири. Хочу повидать.
— Лично знали Федора Ивановича?
— Лично, лично,— подтвердил Петр.
- Тогда пройдите, сейчас вам открою. Наверху он, у себя.
А Федя Чернов изменился, постарел. Даже удивительно, как постарел за какие-то четыре года. Он почти ровесник, разница меньше трех лет, а выглядит за сорок. Наверно, потому, что облысел и только узкий венчик жиденьких волос окружал блестящий шишковатый череп. Глаз не было видно за двойными очками, но по резкой порывистости движений угадывалось, что они остались -такими же живыми и проницательными.
— Тебя что, законсервировали?..— с ходу обрушился он на Петра.— Все такой же красивый!.. Откуда свалился?
— Издалека. А ты все директорствуешь?
— На вас равняемся,— весело ответил Федор и, подмигнув, добавил: — Не только вам одним звание такое присвоено.
Пока Петр старался додуматься, откуда Федору может быть известно о его служебном ранге, в директорский кабине-тик по-хозяйски вошла очень высокая и худая женщина лет тридцати, и, когда она спросила: «Федя, ты занят?» — Петр понял — это супруга — и вспомнил, что женщину зовут Лизой и что она когда-то работала кассиршей в клубе.
— Ты посмотри, какой у нас гость! — сказал Федор жене.
Та только сейчас обратила внимание на сидевшего в затененном углу Петра и всплеснула руками:
— Петя! Солист наш!.. Откуда вы?
— Из глубины сибирских руд,— ответил Петр.
— Ой, да чего же это я!..— воскликнула Лиза.— Я сейчас побегу, соберу чего-нибудь на стол, а ты, Федя, через полчаса веди гостя.
— Спасибо, Лизонька,— остановил ее Петр.— Сегодня никак не могу. Я еще Дашу не видел...
— Тогда завтра,— перебила его Лиза.— Договорились? — И тут же спросила: — За Дашей приехали? Увезете ее?..
— Ты что, мать? — усмехнулся Федор.— Он ведь не из магометан. Да и им, кажется, не дозволяют теперь многожен-ничать...
— Завтра обязательно,— повторила Лиза и быстро вышла, оставив их вдвоем.
— Значит, так договариваемся,— деловито уточнил Федор.— Завтра, как только сможете, приходите с Дашей сюда, и все вместе пойдем ко мне. Жду вас до двадцати ноль-ноль. Но лучше, если раньше. А теперь рассказывай...
Петр, особенно не распространяясь — время все-таки рабочее,— но все же достаточно обстоятельно рассказал о Приленске, о своей работе, о том, какая там жизнь, и, наконец, что понудило его приехать в Прикамск.
— Четыре месяца!..— Федор скорбно покачал головой.— Под указ попасть все равно что под колесо. И ничего сделать нельзя?
Петр сообщил о своем визите в горком, об участливом отношении Воскобойникова и о том, что теперь Даша, продолжая отбывать наказание, жить фактически будет дома.
— Ну, слава богу!..— воскликнул Федор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44