— Пойдемте на станцию, хоть в шахматы сыграем.
Начальник гидропоста вернулся поздно вечером. Поездку на Медвежий разрешил.
— А когда можно ехать? — спросил Петр.
— Это уж договаривайтесь с Иваном,— кивнул начальник на моториста.
— Как будем, Ваня?
Ваня поскреб щетину на подбородке, поглядел в окно, словно проверяя, ночь ли на дворе, и сказал:
— Куда же сейчас поедешь?.. Темно, глаз выколи. Как раз в скалу врежешься... Как рассветет, отвезу...— И начал расставлять фигуры для новой партии.
Но играл, думая, видать, совсем о другом, быстро проиграл партию, встал и повернулся к Петру:
— Однако поедем, чего до утра ждать.
Со свету на улице показалось вовсе темно. Луны не было, и на небе ярко светились звезды. У подножия горы скорее угадывалась, нежели виделась темная полоса воды.
Закатили на катер бочку с горючим. Ваня встал к мотору, Петр к рулю.
— Плесо хорошо знаете? — спросил Ваня.
— Знаю,— заверил Петр.
— Тогда поехали.
Катер, резво набирая скорость, рванулся вперед. От высокого носа вздымались два пенистых гребня, скользили по бортам и за кормой, сливаясь с бурлящим следом винта, оставляли на темной поверхности воды узкую поблескивающую полосу.
— Глядите в оба, Петр Николаич,— предостерег Ваня.— А то как раз в скалу врежемся.
Пока шли вдоль скалы, ориентиром служил ее гребень, смутно обозначавшийся на черном небе. Но скала тянулась километра два, а затем уходила от берега, и катер надо было вести между плоскими низкими островками, очертания которых сливались с высоким берегом материка.
Петр высунул голову из рубки и огляделся. Все пространство заполонила густая серо-черная мгла. Он не сразу понял, в чем дело, и, только взглянув на небо, где ярко горевшие
звезды наглухо закрылись пологом этой же серо-черной мути, догадался.
— Беда, Ваня! Туман! — крикнул он мотористу.
Ваня перевел мотор на самый малый и вылез на палубу.
— Кислое дело,— сказал он, подойдя к Петру.— Теперь того и гляди уткнешься в берег. Хорошо, в песок угодишь, а если в скалу навернешься...
Петр молча вглядывался в обступившую катер мглу. В его встревоженном воображении возникло: катер ударяется о каменистый откос, в пробоины корпуса устремляются потоки воды, с яростным шипением и клокотанием заливая раскаленный мотор... Ослепленные и ошпаренные, они выбираются на крышу катера, уходящую из-под ног... Они в воде, и быстрое течение уносит их, кружа в водовороте... А там, на острове, сотни детей и с ними Ольга напрасно ждут от него помощи...
И вдруг где-то далеко впереди, с левого борта, мигнул слабый огонек. Мигнул и исчез.
— Огонь! Маяк! — закричал Петр.
— Где?..
Огонек снова мигнул, уже значительно левее.
— Держите на него! — скомандовал Ваня.
Тут же спрыгнул вниз, в машинное отделение, включил мотор на самый полный и снова поднялся на палубу.
Петр, до боли напрягая зрение, всматривался в темноту, стараясь держать катер на промелькнувший отблеск.
Огонек опять мигнул, но теперь уже справа.
— Что за дьявольщина! Пляшет он вокруг нас, что ли!..— со злостью закричал Петр.
Но моторист уже понял, в чем дело.
— Стоп, машина! — сказал он.
— Почему остановил? — не понял Петр.
— Мигающий бакен,— пояснил Ваня.— Ацетиленовая горелка. Стоит посреди плеса. Нам он ни к чему. Все равно к берегу не попадешь.
Моторист сбросил в воду тяжелый якорь и закрепил цепь на кнехтах.
— Утром разберемся, что к чему,— сказал он Петру.— Зачем зря горючее жечь.
— Пароход нас здесь не сомнет?
— Какой пароход в этакий туман!
На рассвете подул свежий ветерок и развеял туман, заполнивший речную долину. Петр проснулся первый.
— Ваня! — окликнул он спящего моториста.— Ты посмотри, где мы ночевали!
Ваня потянулся к окну, выглянул в него, улыбнулся и покачал головой:
— Здорово!
Катер стоял посреди широкого плеса, прямо напротив Медвежьего острова.
— Километра два и не доехали всего.
Петр стоял у штурвала, напряженно всматриваясь. Казалось, катер ползет невыразимо медленно.
«Как у них там? Все ли благополучно? — думал Петр.— Как переволновалась Ольга...» И вспомнил, как мягко и вместе с тем настойчиво просила она его не приезжать на остров. Вспомнил, какой печалью были наполнены ее глаза, когда говорила ему об этом... «По необходимости ведь,— попытался Петр убедить сам себя и тут же подумал: — Ну чего оправдываюсь, ведь рад, очень рад».
Паводок неузнаваемо изменил очертания курьи. Берега стали ниже, на месте отлого спускавшихся к воде полянок образовались глубоко вдающиеся в берег заливы. Вершина курьи соединилась с руслом реки, и курья превратилась в протоку. Все палатки школьников перебрались на противоположный высокий берег. На покинутом только угловые колья и остовы топчанов обозначали места, где были палатки. Вода уже вплотную подступила к ним.
Шаланды стояли около берега, загруженные огромными штабелями корья, и катер около них казался маленьким, почти игрушечным.
Только теперь Петр вздохнул с облегчением.
— Управились. Успели!..
В лагере было тихо. Все еще спали. Только у длинной и широкой, сложенной прямо на земле плиты хлопотала лагерная повариха, приготавливая завтрак.
Катер плавно пристал к отлогому травянистому берегу. На рокот мотора из палатки, разбитой поодаль от других, вышла высокая девушка в белом платье с короткими рукавами. Прикрываясь ладонью от бьющих в глаза солнечных лучей, она взглянула на незнакомый катер, увидела на палубе Петра и медленно пошла ему навстречу. А Петр почти подбежал к ней.
— Ну как вы тут? Я так о вас беспокоился!
— Все обошлось,— ответила Ольга.
Она была рада его видеть, понимала, что он это чувствует, хотела скрыть свою радость и не могла.
— Когда вода начала прибывать,— говорила ему Ольга,— мы тут же начали на лодке переправлять палатки. Когда пришел катер, на том берегу оставалось только корье. Вчера убрали и его. Я никак не думала, что вы приедете... Петр не совсем впопад ответил: — Я привез письма. И вам тоже.
Петр достал из портфеля кусок подошвенной кожи и подал коричневую глянцевитую пластину Инчутину.
— Из первой партии, изготовленной на местных дубителях.
— И завозного экстракта тут?..
— Ни грамма,— заверил Петр.
— Говоришь, на местных дубителях? — Инчутин взял в руки пластину и пощелкал по ней пальцем.— А точно на местных? А то ведь вы, директора, народ такой, любите начальству пыль в глаза пускать.
— Василий Егорович! — Петр даже с места вскочил.
— Ну, ну, не горячись, пошутил.—: Инчутин улыбнулся.— Я ведь тоже рад. За вашей работой мы здесь, в горкоме, внимательно следили. И надеялись на вас. Так что поздравляю, от души всех вас поздравляю.
Инчутин подошел к высокому шкафу со стеклянными дверцами, в котором у него хранились образцы изделий городских предприятий, и положил туда пластину кожи.
— За подарок спасибо. Но еще к тебе, директор, разговор есть. Как думают на кожкомбинате праздник встречать?
— Обязательство взяли, Василий Егорович, по сорок две тысячи пар давать каждый месяц против плановых сорока.
Петр ждал похвалы, хотя бы одобрения, но почему-то Инчутин холодно отнесся к его сообщению. Он достал из стола большую клеенчатую папку, отыскал в ней нужную бумагу, быстро пробежал ее и переспросил:
— Сколько, ты сказал?
— По сорок две тысячи в месяц,— повторил Петр. Ничего еще не понимая, Петр испытывал смущение под пристальным, строгим взглядом Инчутина.
— А сколько же вы дали в августе?
— Сорок одну тысячу семьсот,— ответил Петр, начиная догадываться, куда клонит Инчутин.
— Ну и как же ты думаешь, правильно вы решили, приняв такое обязательство?
Петр молчал.
— Решили остановиться на достигнутом уровне? Поставили себе предел? — Голос Инчутина звучал все резче.— Закрепились на завоеванных рубежах?..— Он сухо усмехнулся.— Это как же понимать? После хорошей работы передохнуть решили?.. Время ли?
— Мы считали,— потупясь, сказал Петр,— лучше перекрыть обязательство, чем не сдержать слово... Но мы надеялись сделать больше.
— Что же выходит?..— Инчутин встал за столом.— За дешевыми лаврами погнались? Вашему коллективу и тебе лично это не к лицу. Обязательства нельзя брать с запасом. Понял, какую вы допустили ошибку?
— Понял.
— Исправляй. И помни, никто, ни один человек не имеет сейчас права работать не в полную силу.
Это письмо шло очень долго. Последний в эту навигацию пароход не дошел до Приленска. Внезапные преждевременные холода создали на Лене опасную ледовую обстановку, и пароход с полпути вернулся на отстой в Киренский затон.
Почту вернули в Иркутск и затем доставили в Приленск самолетом. Письмо, отправленное в конце августа, дошло до адресата только в конце октября.
Письмо было из Прикамска. Мать Даши, Капитолина Сергеевна, просила помощи. Даша в тюрьме... Петр остолбенел, прочитав эти строки. Какое преступление могла она совершить?.. Да никакого!.. Даша и преступление — большей нелепости представить себе нельзя!.. Дальше Капитолина Сергеевна писала, что Юленька больна, да и сама она плоха. Прямо не писала, но нетрудно было догадаться, что недоедают. И давно уже... Старуха и девятилетний ребенок... А он сам-то каждый день ест досыта, и даже вкусно ест... Довольствуется тем, что аккуратно высылает алименты, а что значат эти рубли сейчас, когда килограммовая буханка хлеба стоит сто рублей!.. Капитолина Сергеевна умоляла спасти Юленьку, увезти ее как можно скорее с голодного Урала...
Ехать надо немедленно, тут и раздумывать нечего. Прежде всего позвонил в аэропорт. Да, самолеты летают. В Иркутск через день, по нечетным числам. В Свердловск? Это надо на московском, он вылетает из Приленска по третьим числам. Ну, третьего, шестого, девятого и так далее. Да, завтра вылетает. Следующий? Следующий будет третьего числа...
На завтрашний никак не успеть. Да и на следующий тоже не так просто: столько всего надо переделать.
Прежде всего успокоить — сообщить, что помощь придет. Вызвал секретаршу, сказал, чтобы сама поехала на почту и подала телеграмму. Тут же набросал ее: «Срочная. Вылетаю первым самолетом. Петр».
Потом вызвал Зинаиду Тихоновну. Попросил прочесть письмо. Она, не задумываясь, произнесла:
— Конечно, надо ехать.
— Спасибо, Зинаида Тихоновна. Уверен, что дней за десять — двенадцать обернусь. Ничего за эти дни, надеюсь, не стрясется. Хотя, понимаю, начинается зима, она в Приленске всегда нелегкая, так что тяжелую ношу на ваши плечи...
— Не тратьте времени на лишние слова,— остановила его Зинаида Тихоновна.— Приберегите доводы для наркома. И поторопитесь к нему. Я слышала, он собирается куда-то в район. А с ним договориться будет труднее.
Тут же позвонил Никанорову, попросился на прием по крайне срочному делу.
— Приезжайте сразу,— ответил Никаноров.— Через три часа вылетаю в Алдан.
Разрешит или не разрешит?.. Это вовсе не значит ехать или не ехать. Можно допустить такое, что не разрешит... Но никак нельзя даже представить, чтобы не ехать... Не ехать нельзя, и он поедет. Но если Никаноров не поймет, придется идти к Инчутину. Тот, конечно, поймет, но он может лишь сказать Никанорову, что надо разрешить, но Никанорова не будет, и, пока он приедет из Алдана, пройдет время, и, возможно, этих дней, даже одного дня, не хватит, чтобы помощь не опоздала...
Должен разрешить, должен... Нет таких железных причин, чтобы отказать. На заводе все в порядке. План идет с опережением, и годовой план будет перевыполнен обязательно... И вообще жить и дышать стало легче. После разгрома фашистов под Сталинградом, а особенно после Орловско-Курской битвы страшное позади. Если бы самое страшное не ушло еще в прошлое, и сам не мог бы себе позволить...
Никаноров насупился было после первых слов Петра, но, прочитав письмо, как-то сразу обмяк. А узнав, что ребенку девять лет, а старухе уже за шестьдесят, сочувственно покачал головой.
— Как туда добираться?
— Самолетом до Свердловска, дальше поездом. Никаноров задумался. Неужели сомневается, правильно ли решил?.. Как решил, Петр уже почувствовал. Почувствовал верно, а вот дальше ошибся.
Никаноров вызвал секретаря. Распорядился выписать директору кожкомбината командировочное удостоверение в город Свердловск сроком на двенадцать дней и попросил прислать начальника отдела снабжения. Когда тот появился в кабинете, сказал ему:
— Проверь все, что у тебя недополучено по Уральской конторе Главснаба, и передай все документы Петру Николаевичу. Он едет в Свердловск. Займется попутно и твоими делами.
— Еду за Юленькой,— сообщил Петр матери. Мать сперва обрадовалась, затем испугалась:
— Что случилось?
Петр осторожно рассказал о том, что стало ему известно из письма Капитолины Сергеевны.
— Господи боже...— завздыхала мать.— Мы тут как сыр в масле, а ребенок голодный... Да и они тоже. Увезти бы как-нибудь им побольше...
— Собирай, увезу.
— Собрать-то недолго, как увезти?..
— Багажа разрешается двадцать килограммов на билет. Еще ручная кладь. Пуда полтора сумею взять.
— Одежду не забудь для Юленьки.
— Этим уже здесь займемся, когда привезу.
— Так еще привезти надо,— возразила мать.— Обратно-то зимой поедете. Что у девочки было, из того она выросла. А что ей там справить могли?..
Что бы стал он делать без матери? Он же совершенно беспомощен во всех этих бытовых делах... На кого бы привез сейчас Юленьку?.. А теперь, спасибо матери, никакой тревоги.
Вот когда в первый раз по-настоящему оценил Петр все труды матери, положенные ею, чтобы завести какое-то хозяйство. Только теперь оценил, а сперва даже осуждал ее: время, дескать, сейчас не такое, чтобы о личном благополучии и достатке заботиться.
Мать возражать не стала, но мнение имела свое. Не годится и в такое время чужой кусок заедать. Так это и всегда так, в любое время... А если своими руками, от своих трудов, то никому не зазорно. И как только пообвыкла на новом месте, огляделась и освоилась, сказала сыну:
— Корову надо завести. С базара не наносишься. И цены теперь не те. А без молока здесь и цинга пристигнет... Да и непривычна я без коровы. Сколько себя помню, все года с коровой жили...
Но тогда Петр не согласился. И поддержка нашлась у него. Глафира Федотовна тоже была против: в кухне и так не повернуться, а тут еще с коровьими ведрами.
Потом, уже после Нового года, пришло еще письмо от Али, на этот раз из Москвы, в котором она писала, что, по слухам, скоро будут пропускать в Ленинград.
А ближе к весне Аля настояла, чтобы Глафира Федотовна приехала к ней в Москву, чтобы сразу, как только можно будет, отправиться вместе в Ленинград, иначе они могут потерять все: она имела в виду прописку и квартиру.
Глафира Федотовна была в смятении и долго не могла решить, что делать. Очень заманчиво было вернуться в город, в котором прожила всю жизнь. Юридически это было вполне возможно, так как во всех гражданских правах и она и дочь были восстановлены еще до войны и, следовательно, административная высылка из Ленинграда не имела уже силы.
Но уехать сейчас из Приленска значило также, что она согласна с дочерью, решившей, по-видимому, порвать семейные узы. Глафира Федотовна была высокого мнения о Петре и уверена, что лучшего мужа у дочери и лучшего зятя у нее не будет.
В конце концов, после повторной настойчивой телеграммы, присланной Алей, Глафира Федотовна уехала.
Мать, кажется, не очень огорчилась ее отъездом. Она была убеждена, что склеивать битые черепки — занятие никчемное. Она занялась теперь без помех приведением в полный порядок, то есть по своему вкусу, домашнего хозяйства.
И снова настойчиво завела речь о корове. До тех пор не отступалась, пока сын не заверил ее, что к осени корова будет. Почему к осени? Да прежде всего потому, что надо запасти, заготовить сена. Именно заготовить, потому что покупать сено, которого много надо на длиннющую якутскую зиму, бессмысленно. Заплатить за сено придется дороже, нежели стоит полученное от коровы молоко.
Мать согласилась подождать до осени, а пока занялась огородом. Тут надо сделать некоторое пояснение, некий исторический экскурс.
Земледелие пришло на ленские берега с русскими хлебопашцами в XVII—XVIII веках. Русские люди приспособились к суровому климату далекой северной окраины. С успехом выращивали рожь, ячмень, овес. А в южной части края — от устья Витима до устья Олекмы — сеяли даже пшеницу. Русские поселенцы приучили к земледелию и аборигенов. Стали и они сеять хлеб, хотя основными занятиями по-прежнему были охота, рыболовство и примитивное скотоводство. На хлебопашество особых надежд не возлагали. Тогда, видимо, и сложилась поговорка о якутском земледелии: «Сумку сеял, сумку снял — ничего не потерял».
С еще большим трудом прививалось огородничество. Картошку, капусту и другие овощи завозили с верховьев Лены. Считалось, что в суровом приленском климате овощи не смогут вызреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Начальник гидропоста вернулся поздно вечером. Поездку на Медвежий разрешил.
— А когда можно ехать? — спросил Петр.
— Это уж договаривайтесь с Иваном,— кивнул начальник на моториста.
— Как будем, Ваня?
Ваня поскреб щетину на подбородке, поглядел в окно, словно проверяя, ночь ли на дворе, и сказал:
— Куда же сейчас поедешь?.. Темно, глаз выколи. Как раз в скалу врежешься... Как рассветет, отвезу...— И начал расставлять фигуры для новой партии.
Но играл, думая, видать, совсем о другом, быстро проиграл партию, встал и повернулся к Петру:
— Однако поедем, чего до утра ждать.
Со свету на улице показалось вовсе темно. Луны не было, и на небе ярко светились звезды. У подножия горы скорее угадывалась, нежели виделась темная полоса воды.
Закатили на катер бочку с горючим. Ваня встал к мотору, Петр к рулю.
— Плесо хорошо знаете? — спросил Ваня.
— Знаю,— заверил Петр.
— Тогда поехали.
Катер, резво набирая скорость, рванулся вперед. От высокого носа вздымались два пенистых гребня, скользили по бортам и за кормой, сливаясь с бурлящим следом винта, оставляли на темной поверхности воды узкую поблескивающую полосу.
— Глядите в оба, Петр Николаич,— предостерег Ваня.— А то как раз в скалу врежемся.
Пока шли вдоль скалы, ориентиром служил ее гребень, смутно обозначавшийся на черном небе. Но скала тянулась километра два, а затем уходила от берега, и катер надо было вести между плоскими низкими островками, очертания которых сливались с высоким берегом материка.
Петр высунул голову из рубки и огляделся. Все пространство заполонила густая серо-черная мгла. Он не сразу понял, в чем дело, и, только взглянув на небо, где ярко горевшие
звезды наглухо закрылись пологом этой же серо-черной мути, догадался.
— Беда, Ваня! Туман! — крикнул он мотористу.
Ваня перевел мотор на самый малый и вылез на палубу.
— Кислое дело,— сказал он, подойдя к Петру.— Теперь того и гляди уткнешься в берег. Хорошо, в песок угодишь, а если в скалу навернешься...
Петр молча вглядывался в обступившую катер мглу. В его встревоженном воображении возникло: катер ударяется о каменистый откос, в пробоины корпуса устремляются потоки воды, с яростным шипением и клокотанием заливая раскаленный мотор... Ослепленные и ошпаренные, они выбираются на крышу катера, уходящую из-под ног... Они в воде, и быстрое течение уносит их, кружа в водовороте... А там, на острове, сотни детей и с ними Ольга напрасно ждут от него помощи...
И вдруг где-то далеко впереди, с левого борта, мигнул слабый огонек. Мигнул и исчез.
— Огонь! Маяк! — закричал Петр.
— Где?..
Огонек снова мигнул, уже значительно левее.
— Держите на него! — скомандовал Ваня.
Тут же спрыгнул вниз, в машинное отделение, включил мотор на самый полный и снова поднялся на палубу.
Петр, до боли напрягая зрение, всматривался в темноту, стараясь держать катер на промелькнувший отблеск.
Огонек опять мигнул, но теперь уже справа.
— Что за дьявольщина! Пляшет он вокруг нас, что ли!..— со злостью закричал Петр.
Но моторист уже понял, в чем дело.
— Стоп, машина! — сказал он.
— Почему остановил? — не понял Петр.
— Мигающий бакен,— пояснил Ваня.— Ацетиленовая горелка. Стоит посреди плеса. Нам он ни к чему. Все равно к берегу не попадешь.
Моторист сбросил в воду тяжелый якорь и закрепил цепь на кнехтах.
— Утром разберемся, что к чему,— сказал он Петру.— Зачем зря горючее жечь.
— Пароход нас здесь не сомнет?
— Какой пароход в этакий туман!
На рассвете подул свежий ветерок и развеял туман, заполнивший речную долину. Петр проснулся первый.
— Ваня! — окликнул он спящего моториста.— Ты посмотри, где мы ночевали!
Ваня потянулся к окну, выглянул в него, улыбнулся и покачал головой:
— Здорово!
Катер стоял посреди широкого плеса, прямо напротив Медвежьего острова.
— Километра два и не доехали всего.
Петр стоял у штурвала, напряженно всматриваясь. Казалось, катер ползет невыразимо медленно.
«Как у них там? Все ли благополучно? — думал Петр.— Как переволновалась Ольга...» И вспомнил, как мягко и вместе с тем настойчиво просила она его не приезжать на остров. Вспомнил, какой печалью были наполнены ее глаза, когда говорила ему об этом... «По необходимости ведь,— попытался Петр убедить сам себя и тут же подумал: — Ну чего оправдываюсь, ведь рад, очень рад».
Паводок неузнаваемо изменил очертания курьи. Берега стали ниже, на месте отлого спускавшихся к воде полянок образовались глубоко вдающиеся в берег заливы. Вершина курьи соединилась с руслом реки, и курья превратилась в протоку. Все палатки школьников перебрались на противоположный высокий берег. На покинутом только угловые колья и остовы топчанов обозначали места, где были палатки. Вода уже вплотную подступила к ним.
Шаланды стояли около берега, загруженные огромными штабелями корья, и катер около них казался маленьким, почти игрушечным.
Только теперь Петр вздохнул с облегчением.
— Управились. Успели!..
В лагере было тихо. Все еще спали. Только у длинной и широкой, сложенной прямо на земле плиты хлопотала лагерная повариха, приготавливая завтрак.
Катер плавно пристал к отлогому травянистому берегу. На рокот мотора из палатки, разбитой поодаль от других, вышла высокая девушка в белом платье с короткими рукавами. Прикрываясь ладонью от бьющих в глаза солнечных лучей, она взглянула на незнакомый катер, увидела на палубе Петра и медленно пошла ему навстречу. А Петр почти подбежал к ней.
— Ну как вы тут? Я так о вас беспокоился!
— Все обошлось,— ответила Ольга.
Она была рада его видеть, понимала, что он это чувствует, хотела скрыть свою радость и не могла.
— Когда вода начала прибывать,— говорила ему Ольга,— мы тут же начали на лодке переправлять палатки. Когда пришел катер, на том берегу оставалось только корье. Вчера убрали и его. Я никак не думала, что вы приедете... Петр не совсем впопад ответил: — Я привез письма. И вам тоже.
Петр достал из портфеля кусок подошвенной кожи и подал коричневую глянцевитую пластину Инчутину.
— Из первой партии, изготовленной на местных дубителях.
— И завозного экстракта тут?..
— Ни грамма,— заверил Петр.
— Говоришь, на местных дубителях? — Инчутин взял в руки пластину и пощелкал по ней пальцем.— А точно на местных? А то ведь вы, директора, народ такой, любите начальству пыль в глаза пускать.
— Василий Егорович! — Петр даже с места вскочил.
— Ну, ну, не горячись, пошутил.—: Инчутин улыбнулся.— Я ведь тоже рад. За вашей работой мы здесь, в горкоме, внимательно следили. И надеялись на вас. Так что поздравляю, от души всех вас поздравляю.
Инчутин подошел к высокому шкафу со стеклянными дверцами, в котором у него хранились образцы изделий городских предприятий, и положил туда пластину кожи.
— За подарок спасибо. Но еще к тебе, директор, разговор есть. Как думают на кожкомбинате праздник встречать?
— Обязательство взяли, Василий Егорович, по сорок две тысячи пар давать каждый месяц против плановых сорока.
Петр ждал похвалы, хотя бы одобрения, но почему-то Инчутин холодно отнесся к его сообщению. Он достал из стола большую клеенчатую папку, отыскал в ней нужную бумагу, быстро пробежал ее и переспросил:
— Сколько, ты сказал?
— По сорок две тысячи в месяц,— повторил Петр. Ничего еще не понимая, Петр испытывал смущение под пристальным, строгим взглядом Инчутина.
— А сколько же вы дали в августе?
— Сорок одну тысячу семьсот,— ответил Петр, начиная догадываться, куда клонит Инчутин.
— Ну и как же ты думаешь, правильно вы решили, приняв такое обязательство?
Петр молчал.
— Решили остановиться на достигнутом уровне? Поставили себе предел? — Голос Инчутина звучал все резче.— Закрепились на завоеванных рубежах?..— Он сухо усмехнулся.— Это как же понимать? После хорошей работы передохнуть решили?.. Время ли?
— Мы считали,— потупясь, сказал Петр,— лучше перекрыть обязательство, чем не сдержать слово... Но мы надеялись сделать больше.
— Что же выходит?..— Инчутин встал за столом.— За дешевыми лаврами погнались? Вашему коллективу и тебе лично это не к лицу. Обязательства нельзя брать с запасом. Понял, какую вы допустили ошибку?
— Понял.
— Исправляй. И помни, никто, ни один человек не имеет сейчас права работать не в полную силу.
Это письмо шло очень долго. Последний в эту навигацию пароход не дошел до Приленска. Внезапные преждевременные холода создали на Лене опасную ледовую обстановку, и пароход с полпути вернулся на отстой в Киренский затон.
Почту вернули в Иркутск и затем доставили в Приленск самолетом. Письмо, отправленное в конце августа, дошло до адресата только в конце октября.
Письмо было из Прикамска. Мать Даши, Капитолина Сергеевна, просила помощи. Даша в тюрьме... Петр остолбенел, прочитав эти строки. Какое преступление могла она совершить?.. Да никакого!.. Даша и преступление — большей нелепости представить себе нельзя!.. Дальше Капитолина Сергеевна писала, что Юленька больна, да и сама она плоха. Прямо не писала, но нетрудно было догадаться, что недоедают. И давно уже... Старуха и девятилетний ребенок... А он сам-то каждый день ест досыта, и даже вкусно ест... Довольствуется тем, что аккуратно высылает алименты, а что значат эти рубли сейчас, когда килограммовая буханка хлеба стоит сто рублей!.. Капитолина Сергеевна умоляла спасти Юленьку, увезти ее как можно скорее с голодного Урала...
Ехать надо немедленно, тут и раздумывать нечего. Прежде всего позвонил в аэропорт. Да, самолеты летают. В Иркутск через день, по нечетным числам. В Свердловск? Это надо на московском, он вылетает из Приленска по третьим числам. Ну, третьего, шестого, девятого и так далее. Да, завтра вылетает. Следующий? Следующий будет третьего числа...
На завтрашний никак не успеть. Да и на следующий тоже не так просто: столько всего надо переделать.
Прежде всего успокоить — сообщить, что помощь придет. Вызвал секретаршу, сказал, чтобы сама поехала на почту и подала телеграмму. Тут же набросал ее: «Срочная. Вылетаю первым самолетом. Петр».
Потом вызвал Зинаиду Тихоновну. Попросил прочесть письмо. Она, не задумываясь, произнесла:
— Конечно, надо ехать.
— Спасибо, Зинаида Тихоновна. Уверен, что дней за десять — двенадцать обернусь. Ничего за эти дни, надеюсь, не стрясется. Хотя, понимаю, начинается зима, она в Приленске всегда нелегкая, так что тяжелую ношу на ваши плечи...
— Не тратьте времени на лишние слова,— остановила его Зинаида Тихоновна.— Приберегите доводы для наркома. И поторопитесь к нему. Я слышала, он собирается куда-то в район. А с ним договориться будет труднее.
Тут же позвонил Никанорову, попросился на прием по крайне срочному делу.
— Приезжайте сразу,— ответил Никаноров.— Через три часа вылетаю в Алдан.
Разрешит или не разрешит?.. Это вовсе не значит ехать или не ехать. Можно допустить такое, что не разрешит... Но никак нельзя даже представить, чтобы не ехать... Не ехать нельзя, и он поедет. Но если Никаноров не поймет, придется идти к Инчутину. Тот, конечно, поймет, но он может лишь сказать Никанорову, что надо разрешить, но Никанорова не будет, и, пока он приедет из Алдана, пройдет время, и, возможно, этих дней, даже одного дня, не хватит, чтобы помощь не опоздала...
Должен разрешить, должен... Нет таких железных причин, чтобы отказать. На заводе все в порядке. План идет с опережением, и годовой план будет перевыполнен обязательно... И вообще жить и дышать стало легче. После разгрома фашистов под Сталинградом, а особенно после Орловско-Курской битвы страшное позади. Если бы самое страшное не ушло еще в прошлое, и сам не мог бы себе позволить...
Никаноров насупился было после первых слов Петра, но, прочитав письмо, как-то сразу обмяк. А узнав, что ребенку девять лет, а старухе уже за шестьдесят, сочувственно покачал головой.
— Как туда добираться?
— Самолетом до Свердловска, дальше поездом. Никаноров задумался. Неужели сомневается, правильно ли решил?.. Как решил, Петр уже почувствовал. Почувствовал верно, а вот дальше ошибся.
Никаноров вызвал секретаря. Распорядился выписать директору кожкомбината командировочное удостоверение в город Свердловск сроком на двенадцать дней и попросил прислать начальника отдела снабжения. Когда тот появился в кабинете, сказал ему:
— Проверь все, что у тебя недополучено по Уральской конторе Главснаба, и передай все документы Петру Николаевичу. Он едет в Свердловск. Займется попутно и твоими делами.
— Еду за Юленькой,— сообщил Петр матери. Мать сперва обрадовалась, затем испугалась:
— Что случилось?
Петр осторожно рассказал о том, что стало ему известно из письма Капитолины Сергеевны.
— Господи боже...— завздыхала мать.— Мы тут как сыр в масле, а ребенок голодный... Да и они тоже. Увезти бы как-нибудь им побольше...
— Собирай, увезу.
— Собрать-то недолго, как увезти?..
— Багажа разрешается двадцать килограммов на билет. Еще ручная кладь. Пуда полтора сумею взять.
— Одежду не забудь для Юленьки.
— Этим уже здесь займемся, когда привезу.
— Так еще привезти надо,— возразила мать.— Обратно-то зимой поедете. Что у девочки было, из того она выросла. А что ей там справить могли?..
Что бы стал он делать без матери? Он же совершенно беспомощен во всех этих бытовых делах... На кого бы привез сейчас Юленьку?.. А теперь, спасибо матери, никакой тревоги.
Вот когда в первый раз по-настоящему оценил Петр все труды матери, положенные ею, чтобы завести какое-то хозяйство. Только теперь оценил, а сперва даже осуждал ее: время, дескать, сейчас не такое, чтобы о личном благополучии и достатке заботиться.
Мать возражать не стала, но мнение имела свое. Не годится и в такое время чужой кусок заедать. Так это и всегда так, в любое время... А если своими руками, от своих трудов, то никому не зазорно. И как только пообвыкла на новом месте, огляделась и освоилась, сказала сыну:
— Корову надо завести. С базара не наносишься. И цены теперь не те. А без молока здесь и цинга пристигнет... Да и непривычна я без коровы. Сколько себя помню, все года с коровой жили...
Но тогда Петр не согласился. И поддержка нашлась у него. Глафира Федотовна тоже была против: в кухне и так не повернуться, а тут еще с коровьими ведрами.
Потом, уже после Нового года, пришло еще письмо от Али, на этот раз из Москвы, в котором она писала, что, по слухам, скоро будут пропускать в Ленинград.
А ближе к весне Аля настояла, чтобы Глафира Федотовна приехала к ней в Москву, чтобы сразу, как только можно будет, отправиться вместе в Ленинград, иначе они могут потерять все: она имела в виду прописку и квартиру.
Глафира Федотовна была в смятении и долго не могла решить, что делать. Очень заманчиво было вернуться в город, в котором прожила всю жизнь. Юридически это было вполне возможно, так как во всех гражданских правах и она и дочь были восстановлены еще до войны и, следовательно, административная высылка из Ленинграда не имела уже силы.
Но уехать сейчас из Приленска значило также, что она согласна с дочерью, решившей, по-видимому, порвать семейные узы. Глафира Федотовна была высокого мнения о Петре и уверена, что лучшего мужа у дочери и лучшего зятя у нее не будет.
В конце концов, после повторной настойчивой телеграммы, присланной Алей, Глафира Федотовна уехала.
Мать, кажется, не очень огорчилась ее отъездом. Она была убеждена, что склеивать битые черепки — занятие никчемное. Она занялась теперь без помех приведением в полный порядок, то есть по своему вкусу, домашнего хозяйства.
И снова настойчиво завела речь о корове. До тех пор не отступалась, пока сын не заверил ее, что к осени корова будет. Почему к осени? Да прежде всего потому, что надо запасти, заготовить сена. Именно заготовить, потому что покупать сено, которого много надо на длиннющую якутскую зиму, бессмысленно. Заплатить за сено придется дороже, нежели стоит полученное от коровы молоко.
Мать согласилась подождать до осени, а пока занялась огородом. Тут надо сделать некоторое пояснение, некий исторический экскурс.
Земледелие пришло на ленские берега с русскими хлебопашцами в XVII—XVIII веках. Русские люди приспособились к суровому климату далекой северной окраины. С успехом выращивали рожь, ячмень, овес. А в южной части края — от устья Витима до устья Олекмы — сеяли даже пшеницу. Русские поселенцы приучили к земледелию и аборигенов. Стали и они сеять хлеб, хотя основными занятиями по-прежнему были охота, рыболовство и примитивное скотоводство. На хлебопашество особых надежд не возлагали. Тогда, видимо, и сложилась поговорка о якутском земледелии: «Сумку сеял, сумку снял — ничего не потерял».
С еще большим трудом прививалось огородничество. Картошку, капусту и другие овощи завозили с верховьев Лены. Считалось, что в суровом приленском климате овощи не смогут вызреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44