Петр постарался вспомнить, как выглядела эта лощина несколько лет назад. Она примерно на полпути, если идти с фаб-
рики на стадион, и Петру не раз приходилось пересекать эту лощину. Довольно широкая впадина между лесистыми холмами, очень полого спускавшаяся к дороге, соединяющей город с железнодорожной станцией. Лощина густо поросла сочной травой, а нижняя часть ее, приближавшаяся к дороге, была кочковата и щетинилась кустиками осоки. В сухую погоду станционные мальчишки гоняли здесь мяч по курчавой траве, но после сильных и продолжительных дождей лощина, особенно придорожная ее часть, действительно становилась похожей на болото.
Так он и ответил: после затяжных дождей в лощине бывало сыро.
— Не бойтесь называть вещи своими именами,— заметил ему следователь.— Басурмицын построил эти дома на болоте.
Очень хотелось напомнить следователю, что Петр Первый построил на болоте столицу империи, но никто еще не нашел нужным привлекать его к ответственности за содеянное. Однако следователь мог легко отвести этот довод, сказав лишь, что Петру Первому просто повезло: не было еще тогда бдительного Главного управления государственной безопасности. А то бы императору несдобровать.
— Второй вопрос. Нам известно, что Басурмицын настойчиво внедрял устаревшую технологию. При нем значительно сократилась переработка кож по прогрессивному методу «плоского кроя». В частности, в третьем квартале текущего года. Что вы можете сказать об этом?
Следователь был хорошо осведомлен. Действительно, еще два месяца назад Пётр получил распоряжение передать трех опытных раскройщиков в юфтевый цех, в связи с тем что Прикамскому кожкомбинату приказано было срочно изготовить несколько тысяч пар вытяжных рыбацких сапог.
Петр так и объяснил следователю. Но тот ответил, что технические детали его не интересуют. И потребовал четкого ответа: сократилось количество кож, перерабатываемых методом «плоского кроя», или нет? Пришлось подтвердить, что сократилось.
— Третий вопрос,— сказал следователь.— У нас есть сведения о недопустимо грубом обращении Басурмицына с подчиненными. В частности, на одном из технических совещаний лично вы получили оскорбительный выговор. Был такой факт?
— Был...— ответил Петр и густо покраснел. Случилось это печальное происшествие несколько месяцев назад, но до сих пор стыдно было вспомнить, как он тогда опростоволосился.
— За что вы получили выговор? — спросил следователь. - За дело. По моей вине была сорвана нормальная работа в цехах обувной фабрики.
Следователь откинулся назад, насколько позволяла твердая спинка стула, и пристально посмотрел на Петра. Потом спросил, сузив строгие глаза:
— Вам не кажется, что вы пытаетесь ввести следствие в заблуждение?
— Я полностью признаю свою вину.
— Не об этой вине речь. Вы упорно выгораживаете Басурмицына. Учтите, эта вина тяжелее любой другой... Идите и подумайте. Я вас еще вызову.
Второй раз Петра вызвали через неделю.
У него было время подумать. Он и думал. Невеселые были раздумья. Попасть в разряд лиц, вводящих следствие в заблуждение и выгораживающих врага народа, было опасно. Идти послушно навстречу следователю и подтверждать притянутые за уши обвинения было стыдно. И хотя Петр по-прежнему был уверен, что никакого реального значения показания его иметь не будут, все равно твердо решил, что кривить душой не станет.
Против ожидания вторая беседа со следователем оказалась много короче первой. По-видимому, следователь, подобно трудолюбивой пчеле, собрал уже пыльцу со многих цветов и заполнил до отказа свои емкости. А Петра вызвал просто потому, что так было ему обещано.
Следователь уже не встал ему навстречу, а жестом пригласил садиться, после чего спросил, имеет ли свидетель добавить что-либо в дополнение к уже сказанному. Петр ответил, что добавить ему нечего.
Тогда следователь высказал предположение, что, возможно, свидетелю известны какие-либо факты враждебных действий разоблаченного врага народа Басурмицына, кроме тех, о которых шла речь ранее. Петр ответил, что о фактах враждебных действий бывшего директора комбината ему ничего не известно.
— Как видно,— произнес следователь, насупясь,— вы не хотите быть откровенным. Пусть это останется на вашей гражданской совести. Не теряю надежды, что она еще заговорит в вас и вы поймете недостойность своего поведения. А чтобы вам уже сейчас было стыдно, скажу, что многие, все, с кем мне пришлось беседовать в эти дни, дали откровенные, вполне откровенные показания. Подумайте об этом. А к вам у меня больше вопросов нет. Можете, идти.
Уже потом, через два года, когда полностью реабилитированный Дмитрий Илларионович Басурмицын вернулся с Колымы, стало известно, что откровенные, то есть нужные следователю, показания из всех опрошенных работников комбината дал один только начальник отдела кадров Якимов.
Близились первые выборы в высший орган государственной власти — Верховный Совет СССР — согласно новой Конституции, принятой Восьмым съездом Советов.
В столицах уже проходили собрания по выдвижению кандидатов в депутаты. Все газеты публиковали подробные отчеты об этих собраниях, которые прочитывались всеми с небывало огромным интересом: дело было в новинку.
Читая газеты, Петр уловил две закономерности: на каждом собрании первым кандидатом называли вождя народов, на каждом собрании выдвигали не одну, а несколько кандидатур: вождя, его ближайших соратников и иногда еще кого-то из простых смертных.
Петр уже основательно изучил «Положение о выборах», опубликованное во всех газетах и изданное отдельной брошюрой, экземпляр которой ему выдали в парткоме после утверждения его агитатором.
Из «Положения» известно было, что любой кандидат может баллотироваться только в одном избирательном округе, а также и то, что в каждом избирательном округе может быть избран только один депутат.
Установившаяся практика выдвижения по одному и тому же округу нескольких кандидатов, равно как и выдвижение одних и тех же кандидатов по многим избирательным округам, казалось, противоречила соответствующим пунктам «Положения». Петр недоумевал, так же как и многие другие; пытался рассеять свое недоумение в парткоме, но и там ему толком ничего объяснить не смогли. Вместо Аркаши Зыкина в парткоме временно пребывала внештатный его заместитель, степенная Анна Михайловна из планового отдела. Она пообещала выяснить в горкоме, но, по-видимому, так и не удосужилась сделать это.
Всеобщее недоумение давало повод к различным домыслам и самым неожиданным толкованиям.
Возвращаясь с работы, Петр догнал двух медленно идущих пожилых рабочих — судя по испачканной углем одежде, кочегаров из заводской котельной — и услышал обрывки беседы.
— Это значит, его в каждом округе изберут,— говорил один кочегар другому.
— Пошто же везде-то его одного?..— возражал второй. — Ну посуди сам,— доказывал первый.— Ты за кого голосовать станешь?
— Известно, за кого.
— Ну и я тоже, и всякий другой. И стало быть... Петр не удержался, вмешался в разговор:
— Согласно «Положению о выборах» любой кандидат может баллотироваться только по одному избирательному округу.
Оба собеседника повернулись к Петру, и тот, кто первый начал разговор, сказал:
— Может или не может — это, дорогой товарищ, лучше нас с тобой знают, кому знать положено.
А второй добавил:
— Пошто же выдвигают-то везде?.. Это как же, по-твоему, получается? Выдвигать выдвигают, а выбирать не станут?..
На это Петру возразить было нечего.
Первое в Прикамске собрание по выдвижению кандидатов в депутаты назначено было на крупнейшем предприятии города — обувной фабрике. Петру очень хотелось побывать на собрании, и он нашел повод — понадобилось согласовать какой-то вопрос с фабричным начальством.
Собрание состоялось на четвертом этаже фабрики, в огромном заготовочном цехе. Туда поднялись все рабочие дневной смены. Заготовщицы в синих халатах сидели на своих рабочих местах, а рабочие из пошивочных и штамповочного цехов столпились на просторной площадке возле грузоподъемника.
К собранию тщательно готовились. Особая его важность подтверждалась уже тем, что на фабрику приехал секретарь горкома партии, высокий представительный мужчина с открытым, несколько кавказского типа лицом. Его сопровождал пожилой седоусый председатель фабзавкома, которому поручено было открыть и вести собрание.
Первая накладка произошла в самом начале, когда приступили к выборам президиума.
Председатель фабзавкома объявил собрание открытым и предоставил слово Анне Михайловне Семечкиной, исполняющей обязанности секретаря парткома. Та, сверяясь с бумажкой, предложила избрать в состав президиума секретаря горкома, председателя фабзавкома и стахановца фабрики штамповщика Сорокина.
- Возражений не имеется...— констатировал председатель фабзавкома и уже произнес:— Кто «за», прошу...
Но в это время дородная краснощекая заготовщица, сидевшая как раз напротив стола, предназначенного для президиума, встала из-за своей машины и звонко выкрикнула на весь цех:
— Дерюгина Александра Ефимыча!..
Надо сказать, что Саша Дерюгин, человек мягкий и обходительный, пользовался всеобщей любовью рабочих, особенно женщин-заготовщиц.
В цехах комбината, конечно, всем было известно, что Дерюгин исключен из партии как пособник врага народа. Но он по-прежнему оставался начальником, больше того, стал исполнять обязанности директора комбината и исполнял их не день, не два, а уже около двух месяцев, поскольку из треста все никак не могли прислать нового директора: надо полагать, у них там своих забот хватало и им было не до Прикамского кожкомбината.
Словом, гражданская репутация Саши Дерюгина вроде бы и не была опорочена, а личного авторитета ему и подавно было не занимать.
И все заготовщицы как одна поддержали свою товарку, закричав:
— Дерюгина!.. Александра Ефимыча!..
И Саша Дерюгин, исключенный из партии как пособник врага народа, занял место в президиуме рядом с секретарем горкома, который старательно не замечал его.
Председатель фабзавкома произнес краткое, но не очень внятное вступительное слово (по-видимому, накладка с выборами президиума даже его, обычно предельно невозмутимого, выбила из равновесия) и предложил называть кандидатов в депутаты от коллектива обувной фабрики.
Первому предоставил слово старшему мастеру Василию Дмитриевичу Собакину, который поддул аплодисментов назвал кандидатуру вождя. Затем, строго по порядку, названы были кандидатуры его ближайших соратников: Молотова, Ворошилова, Маленкова и Кагановича.
Председатель фабзавкома, записав всех на бумажку, уже поднялся со своего места, чтобы приступить к процедуре голосования, как та же краснощекая заготовщица снова вскочила И выкрикнула еще голосистее:
— Дерюгина Александра Ефимыча!
И опять все бабы хором поддержали ее.
В президиуме наступило замешательство. Особенно растерян был секретарь горкома, Петр стоял неподалеку, и ему хорошо было видно, как секретарь побледнел и на лбу его проступили блестящие капли пота. Саша Дерюгин был тоже обескуражен, больше того — напуган. Относительное самообладание сохранил только председатель собрания.
Пошептавшись с секретарем горкома, он встал и зычным голосом, пригодным для многолюдных митингов и собраний (микрофонов тогда еще не было), провозгласил:
— Так, значит, дорогие товарищи, от вас поступили кандидатуры товарищей Сталина, Молотова, Ворошилова, Маленкова, Кагановича и Дерюгина... Однако нам по нашему избирательному округу надо выбрать согласно «Положению» одного кандидата. Я полагаю, мы остановимся на кандидатуре нашего отца и учителя.
Тут его слова почти заглушили общие аплодисменты.
— Таким образом, остается кандидатура товарища Сталина.
Снова раздались бурные аплодисменты.
— А кандидатуры товарища Молотова, товарища Ворошилова, товарища Маленкова, товарища Кагановича и товарища Дерюгина... отпадают. Ставлю на голосование.
За кандидатуру вождя проголосовали единогласно. Наверно, это было единственное предвыборное собрание в стране, на котором была выдвинута только одна кандидатура.
Трудно сказать, скоро ли опамятовался секретарь горкома, а Саша Дерюгин довольно долго не мог прийти в себя (Петру это было доподлинно известно). И ночевать малодушно уходил к знакомым.
На исходе зимы в Прикамск вовсе неожиданно для Петра приехал из Билярска отец.
Петр непритворно обрадовался его приезду. В детстве он относился к отцу довольно настороженно: отдаляла от отца его строгость, а временами и суровость. Отрочество и юность прошли у Петра в отрыве от родной семьи. А став взрослым, Петр с годами уразумел, что строгость отца определялась вовсе не его характером, вспыльчивым, но добрым, а внедренным с детства суровым пониманием родительского долга. Тогда только и понятно стало, почему после наказания сына за ту или иную провинность сам отец долго оставался молчаливым и хмурым. И тем дольше, чем строже было наказание.
Зато как радовался и гордился отец, когда Петр выучился и «вышел в люди»!
Петр заметил, что и Даша, и Капитолина Сергеевна понравились отцу, но больше всех, конечно, малышка Юленька. И она, всем на удивление, сразу доверилась деду, охотно пошла на руки и вела себя на его коленях бойко и даже с озорством: все пыталась дотянуться до висков и разворошить дедовы волосики.
Когда состоялось взаимное знакомство, отец сказал о цели своего приезда:
— Приехал место искать.— Видя, что его не поняли, добавил:— Работу.
— Мне показалось, что ты доволен своей работой в Би-лярске,— отозвался Петр.
— Был доволен, а сейчас нет,— как-то угрюмо ответил отец.— Будешь тут доволен... Сад садил, три года ухаживал, а теперь вырубать заставляют...
— Почему вырубать? — удивился Петр.
— Налог большой. Невыгодно землю под садом держать. Лучше картошку садить!..— Отец не мог скрыть своего гнева.— Никому не нужно мое уменье...
— Непонятно это и даже странно...
— Чего ж тут непонятного? — возразил отец.— Не у нас только. На Дону, на Тамбовщине сады вырубают. А там, знаешь, яблоки какие? Антоновские яблоки!...
И Петр вспомнил, как еще в детстве не раз слышал от отца, что самые лучшие из всех яблок — антоновские.
— А почему же это так делается-то? — спросила Капитолина Сергеевна.
— Нет хозяина на земле...— строго и вместе с тем скорбно произнес отец.— Кто на земле работает и должен быть на ней хозяин, у того власти нет, а кто сверху приказы дает,— отец ткнул пальцем в потолок,— не шибко, видать, смыслит в крестьянском деле. Так вот оно и получается...
Спрашивать у отца, почему он решил искать работу именно в Прикамске, было неуместно: может быть, он просто захотел переехать жить к сыну. По годам своим — отцу шел семидесятый год — ему впору было и на покой.
И Петр уже начал прикидывать, как они разместятся вшестером в двух комнатах, пока он не подыщет квартиру для стариков.
Но отец тут же прервал его размышления и вообще сделал их ненужными:
— Если правда все, что мне сказали, то и работа хорошая, и квартира удобная, можно и хозяйство держать. Должно быть, правда. Человек напрасно не скажет.
Петр, понятно, полюбопытствовал, что за человек и о чем рассказал он отцу.
— Помнишь Колтыпиных, у которых ты жил на квартире, когда учился в шестом классе?..— спросил отец.— Так вот встретил я Александра Степановича. Он снова в Чистополе, работает там в Зеленом тресте управляющим.
— Это что за Зеленый трест?
Отец пояснил, что теперь в городах при отделах коммунального хозяйства — горкомхозах — создаются такие конторы, которые должны заниматься озеленением улиц и площадей. Потому и название — Зеленый трест. Такой трест создан и в Прикамске. А специалистов не хватает. Председатель же горсовета здешний — старый знакомый, можно сказать, друг или приятель Колтыпина. Он и попросил у Александра Степановича, не поможет ли тот Прикамску специалистами или хотя бы присоветует кого. Колтыпин, узнав, что отец увольняется из Билярского совхоза, и порекомендовал его. Вот отец и приехал узнать, что за работа, какие условия и прочее.
Утром отец поднялся раньше всех, позавтракал и вышел из дому вместе с Петром. Даша уходила на работу гораздо позже.
— Куда так рано? — удивился Петр.— Трест твой зеленый, как и все прочие учреждения, работает, конечно, с девяти.
— Всегда лучше прийти раньше, чем позже,— усмехнулся отец и объяснил, что, пока откроется контора, он успеет побывать на рынке: надо же знать, что здесь продают и по какой цене.
Вернулся отец только к вечеру. Петр уже сидел за столом. На занятия к Аблицеву он по случаю приезда отца разрешил себе не ходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44