— Любопытная затея,— согласился директор лесозавода.— Хитро придумано. Какой же это инженер сообразил?
— Инженеры против. А сообразил наш заводской механик. Он не инженер, но мужик с головой.
— Ну а начальство твое как?
— Начальство, как инженеры.
— А ты, значит, поперек начальства?
— Приходится...
— А не забыл, что бывает, когда начальству своему поперечничают?
— У меня другого выхода нет. Если дело сладится, то и начальство сменит гнев на милость. А если начальство послушаю, самое малое — месяц простоя. План четвертого квартала, да и годовой тоже, горит синим пламенем. А кому нужен директор,
который в военное время спецзаказ срывает?.. Да и не в директоре дело — в конце концов дальше фронта не пошлют,— дело в самом деле.
— Хорошо объясняешь,— согласился лесовик. Позвонил и распорядился: — Начальника лесобиржи сюда! — Потом спросил Петра: — Сам за бревном пойдешь?
— Что у меня, подчиненных нету? — засмеялся Петр. Дотянулся до директорского телефона, позвонил в свою контору, велел послать к нему механика.
Анатолий Кузьмич и начальник лесобиржи, такой же рослый и ладный, как механик кожзавода, явились одновременно.
— Пойдешь вот с ним,— сказал директор начальнику лесобиржи,— и найдешь бревно, какое ему надо. По-быстрому.
Петр стоял возле зияющего проема в кирпичном цоколе трубы с часами в руках. Прошло уже около сорока минут, как Федя Данилов, облаченный поверх стеганки в просторную брезентовую куртку, скрылся в проеме. Теперь он где-то там, уже высоко... Впрочем, где он, можно было сказать совершенно точно: поднявшись на ступеньку, Данилов спускал бечеву за следующим стержнем; ему послали четырнадцатый стержень — значит, он уже на высоте примерно двенадцати-три-надцати метров. Сейчас сбросит бечеву за пятнадцатым и, стукнув по стенке трубы, сообщит об этом... Но прошла минута, другая... почти пять минут — и нет ни привычного уже удара в стенку трубы, ни конца, бечевы в проеме.
— Как ты там?.. — крикнул Анатолий Кузьмич, просовываясь в проем.
Молчание. Вот оно, то самое, чего он больше всего страшился. Потерял сознание... задохнулся...
— Слезай! — закричал что есть мочи Анатолий Кузьмич. И тогда из проема глухо донеслось:
— Доберусь...
И почти тут же показался конец бечевы.
— Устал,— обратился механик к Петру.— Это я виноват, надо было строго наказать: на каждой пятой, а то и четвертой ступеньке передохни...
Или у Феди еще сохранились силы, или он очень уж опасался снова испугать оставшихся внизу, только больше роздыху он себе не давал. И еще через десять — теперь уже особенно долгих — минут голова Феди в лохматой шапке показалась над верхним урезом трубы.
— Готово! — крикнул он и, взмахнув рукой, сбросил вниз конец бечевы.
— Тяни! — скомандовал Анатолий Кузьмич. Подбирая бечеву, Федя вытянул конец прочной пеньковой веревки. Теперь ему предстояло выполнить вторую, пожалуй, не менее сложную и трудную часть порученной ему работы: поднять наверх тяжелый металлический хомут с блоком и прикрепить его к трубе.
— Тяни без натуги! — приказал Анатолий Кузьмич. Федя Данилов тянул медленно, не напрягаясь, давая себе
передышку: сберегал силы. Прошло еще минут десять, и массивный хомут — широкое и толстое стальное кольцо с прикрепленным сбоку болтом — был поднят.
Теперь предстояло самое трудное. Работа вовсе не по мальчишечьим силам. Работал Федя, сцепив зубы, и все-таки довел дело до конца: установил хомут и закрепил его намертво двенадцатью болтами. И снова крикнул: . — Готово!
— Бросай веревку! — крикнул механик.
Осталось последнее: втащить наверх конец стального троса и пропустить его через блок. Только и всего!.. И на этом конец первого, едва ли не самого сложного этапа операции, в котором главным исполнителем был Федя Данилов.
А еще через несколько минут измазанный и запыхавшийся, но сияющий и счастливый Федя Данилов вылез из дымохода.
— Молодец! — сказал ему Петр.
А механик сгреб мальчишку в свои могучие объятия, расцеловал в обе щеки и скомандовал:
— Теперь в душ и отдыхать!
— А как же?.. — взмолился Федя.— Сами обещали — до конца буду с вами работать...
— Когда отдохнешь, сынок. Не бойся, работы хватит. Прибежала тоже запыхавшаяся секретарша Фаина.
— Петр Николаевич! Вас срочно вызывает нарком.
— Самое время...— сказал стоявший возле Анатолий Кузьмич.
Нарком даже прислал за директором свою машину. Стало быть, дело совершенно не терпело отлагательства. Петру очень не хотелось уезжать с завода в такую минуту, но что поделаешь...
Петр, конечно, понимал, какое у наркома к нему дело. Безусловно, Протвину доложили, что директор комбината не принял к исполнению санкционированные самим наркомом указания комиссии, а приступил к аварийно-восстановительным работам по своему бредовому проекту.
«Недотепа!.. — обругал себя Петр.— Надо было позвонить Инчутину».
Он даже и предполагать не мог, что тихонькой и застенчивой Зинаиде Тихоновне тоже придет в голову эта мысль и что она, долго не раздумывая, приведет ее в исполнение.
Наркомат был совсем недалеко от горкома, и, когда Петр вошел в кабинет наркома, Инчутин был уже там. Протвин сухо поздоровался с Петром и без предисловий сразу приступил к делу:
— Почему вы технический вопрос, который должно решить руководство наркомата, поставили на обсуждение партийного собрания?
— Партийной организации по уставу предоставлено право контроля,— ответил Петр, покосившись на Инчутина. Тот сидел в сторонке и сосредоточенно рассматривал висевшую на стене многоцветную диаграмму.
— В данном случае,— возразил нарком,— парторганизации нечего было еще контролировать. К тому времени вы еще не получили указаний технического отдела наркомата.
— Я считал, что обсуждение на партсобрании поможет вам принять правильное решение,— ответил Петр.— Потому и попросил секретаря парторганизации довести до вашего сведения постановление собрания.
— Сдается мне, вы сделали это для того,— резко сказал Протвин,— чтобы противопоставить предприятие наркомату.
— Товарищ нарком,— возразил Петр,— мы уклонились от сути дела. Главное в том, правильно ли мы решили. Мы убеждены, что правильно.
— Инженеры технического отдела убеждены в обратном. Вы только затянете ликвидацию аварии. Работать без лесов опасно. Могут быть человеческие жертвы.
— Это их доводы. Наши доводы вам также известны. Решайте. Вы можете приказать нам.
Ответив так, Петр покривил душой. Он уже твердо решил ни за что не останавливать начатые работы. Протвин, по-видимому, понял это.
— Приказать легко... В таком деле нужна осмотрительность и еще раз осмотрительность. Как твое мнение, Василий Егорович?
— Ты руководитель, ты должен решить,— строго сказал Инчутин.
— В таком случае прошу совета.
— Совета? — повторил Инчутин.— Это другое дело. Но тогда у меня вопрос к директору комбината. Какая разница в сроках, если работать по вашему способу и,— он кивнул в сторону Протвина,— по вашему?
— Примерно месяц,—. ответил Петр.
— И еще один вопрос. Сколько обуви спецзаказа выпускает комбинат в месяц?
— Тридцать тысяч пар.
— Значит, из-за нашей осмотрительности,— Инчутин подчеркнул это слово,— две дивизии должны идти в бой босиком? Так, товарищ народный комиссар?
Протвин не ответил.
— Чего же молчишь? Ты сам просил совета,— резко бросил Инчутин.
— Хорошо,— после довольно продолжительного раздумья сказал Протвин.— Разрешаю продолжать начатые работы. Но помните, товарищ директор, вы головой отвечаете за последствия!
Петра задела, даже оскорбила эта угрожающая фраза, особенно тон.
— Приступая к работам, не .дождавшись вашего разрешения, я тем самым уже принял на себя всю ответственность, товарищ народный комиссар!
Протвин вспыхнул, но, почувствовав свой промах, сумел сдержаться.
— Разрешили продолжать работы, Анатолий Кузьмич,— сказал Петр механику, вернувшись на завод.
— Вот и хорошо, что не совсем опоздали разрешить,— усмехнулся Анатолий Кузьмич,— а то пришлось бы ставить трубу без разрешения начальства.
Наконец определилось, что ехать в Москву надо немедленно, и ехать именно Петру. Вопрос о поездке возник еще в конце октября, как только стало известно, что из четырех вагонов дубильного экстракта, занаряженных и отгруженных, два уже в пути переадресованы другим заводам. Мотивировалось это выходом из строя всех белорусских и значительной части украинских экстрактовых заводов.
Следовало срочно прояснить обстановку со снабжением комбината на следующий год. Но ехать в Москву в октябре было бессмысленно. Почти все наркоматы и другие центральные учреждения эвакуировались из Москвы, и большинство их в эту пору находились «в пути».
После разгрома немцев под Москвой положение кардинально изменилось. Наркоматы и центральные ведомства возвратились в столицу.
В последних числах декабря Иван Григорьевич Никаноров (так звали нового наркома, который сменил Протвина, ушедшего на фронт) подписал Петру командировочное удостоверение. Перед директором комбината были поставлены две главные задачи. Первая — добиваться, чтобы все выделенные комбинату фонды были реализованы и отгружены с таким расчетом, чтобы успели прибыть в Иркутск до начала навигации на Ангаре и Лене. Вторая — выяснить предельно точно, сколько чего и когда будет отгружено в действительности.
— Первая задача,— сказал нарком, инструктируя Петра перед отъездом,— очень важная, но, к сожалению, выполнение ее от вас зависит только частично, в самой небольшой степени, хотя надо приложить все старания и усилия, весь ум и всю хитрость, сколько имеется. Зато вторая задача целиком зависит от вас. Мы должны точно знать, что будем иметь оттуда, чтобы знать, что надо отыскать здесь.
Коренные жители Приленского края знакомились с современными видами транспорта в обратной последовательности. Прежде всего они увидели самолет, затем автомобиль, а о железной дороге только слыхали, а если кто и видел, то лишь в кино.
Но добираться до Москвы надо было не самолетом (авиация не стала еще повседневной реальностью, а оставалась, так сказать, экзотикой) и не автомобилем (очень уж далеко), а только железнодорожным транспортом. А до железной дороги добирались: летом — пароходом по Лене и Ангаре, зимой — по Амуро-Якутской магистрали — АЯМу. Летом же пространства от Приленска до великой Транссибирской магистрали протяженностью в полторы тысячи километров совершенно непроходимы: дикая первозданная тайга, горы, в распадках меж ними болота, сотни, если не тысячи рек, речек и ручьев. Только зимой, когда все сковано метровыми льдами, прокладывается по руслам рек и речек тракт-зимник. Путь сложный и трудный, с многочисленными перевалами через
отроги горных хребтов, вспарывающих вековечную тайгу.
Протяженность АЯМа от Приленска до железнодорожной станции Большой Невер — тысяча шестьсот километров. Опытные шоферы на надежных машинах преодолевают это расстояние за трое суток. Самые отчаянные удальцы — за двое с половиной.
Петр вознамерился было форсировать АЯМ на заводской полуторке. Но снабженец Василий Васильевич и Анатолий Кузьмич решительно воспротивились: машина слабосильная, к тому же старенькая, да и шофер комбинатовский не годится, в таких серьезных поездках не бывал. Петр попытался настоять на своем. Машина на ходу, работает безотказно. Почему же он не сможет доехать до Большого Невера?
— Да если на то пошло,— сказал ему Василий Васильевич,— чем на такой машине да с таким шофером, лучше пешком — будет безопаснее.
Петр отмахнулся было. Тогда снабженец произнес строго:
— Вы человек приезжий, потому и не знаете, что АЯМ весь костями усыпан.
— Так уж и костями?..
Но Анатолий Кузьмич подтвердил, что на заводской полуторке нельзя в такой рейс.
— Время не терпит! — настаивал Петр.
И тогда Василий Васильевич заверил, что транспорт отыщет скорый и надежный.
И действительно, отыскал. Геологотрест отправлял в Москву какие-то («Шибко секретные»,— сказал Василий Васильевич) образцы руд какого-то вновь открытого месторождения. Вез их самолично главный инженер геологического треста.
— Значит, едем вдвоем?
— Еще двое грузчиков,— уточнил Василий Васильевич.— Они там, в Большом Невере, груз получают...
Петр тут же созвонился с геологотрестом и поехал знакомиться с будущим своим попутчиком — Иваном Кирилловичем.
Иван Кириллович, представительный мужчина лет тридцати пяти, с веселым открытым лицом, которое вовсе не старила аккуратно подстриженная русая бородка, не то в шутку, не то взаправду удивился «юношеству» Петра.
— Сказали, директор комбината, думаю — фигура солидная... И вдруг является мальчик резвый!..
— Да вы и сами-то не в летах.
— Во-первых, я не директор, а всего лишь главный ин-
женер; во-вторых, я уже четвертый десяток добираю, а вы небось только-только второй закруглили.
— Ошибаетесь, уже четвертый десяток распечатал.
— Кой же вам годик?
— Тридцать первый доходит.
— Хорошо сохранились!
На этом фехтование репликами прекратилось, и дальше пошел уже деловой разговор. Иван Кириллович много лет работал на Крайнем Севере («Как окончил Иркутский горный институт, так сразу сюда»), и его советы были Петру не просто полезны, а необходимы.
Он подробно растолковал, как собраться в дорогу:
— Одеться тепло, но не тесно. Чтобы нигде не давило. У меня раз на глазах человек замерзал. А были на нем поверх шерстяной фуфайки стеганка ватная и еще полушубок овчинный. Я велел ему стеганку сбросить, и он сразу отогрелся. Вот так-то. То же самое с обувью. Лучше всего, если добудете оленьи камусы: тепло, легко и ноге приятно. Если нет — валенки, только размера на два больше. Поверх шерстяного носка суконные портянки. И опять чтобы не туго.
Еще спросил Иван Кириллович, есть ли оружие. Узнал, что есть, и сказал:
— Это хорошо... V меня тоже есть.
Выехали на другой день, рано утром. Усаживаясь в кузов машины, Петр не мог не подумать: «Да, это, как говорится, другой коленкор!..»
Новенькая трехтонка, обутая в неношеную резину, задние колеса, кроме того, перевиты цепями; поверх бортов полукружья из сортового железа, на них натянут брезент — и уже не бортовая машина, а крытый фургон. Внутри хоть и не тепло, но все же уютно. На стене кабины крохотная, но горящая лампочка, по бортам скамьи, на полу толстый слой сухой соломы.
В фургоне трое: Иван Кириллович и двое грузчиков.
— А вы почему здесь? — удивился Петр.
— На крыше холоднее.
— А в кабине?
— В кабине шоферы.
— Сколько же их?
— Двое. В такой рейс одному нельзя.
И тут только Петр понял, сколь наивным, а проще сказать, глупым было его намерение отправиться в Большой Невер на заводской полуторке.
— Оделись, вижу, тепло,— похвалил Иван Кириллович.— Это хорошо.
— Кажется, даже чересчур тепло,— ответил Петр.
— Чересчур не бывает,— заметил один из грузчиков.— АЯМ шубу любит.
Петр намеревался вместо зимнего пальто надеть в дорогу овчинный полушубок. Аля пыталась устыдить его: «Как будешь выглядеть в Москве!» Спор разрешил Василий Васильевич. Уже поздно вечером он принес великолепную волчью доху, которая и должна была заменить пальто на все время путешествия. Против волчьей дохи возражений у Али не нашлось.
А поверх дохи — это уже только на рейс до Большого Невера — Василий Васильевич заставил Петра, преодолев его отчаянное сопротивление, надеть еще и постовой овчинный тулуп. Обувка тоже была надежная: валенки с запасом в два размера и на них... высокие кожаные галоши. Это тоже заботы и настояния Василия Васильевича.
Зачем?.. А вдруг лужи... В такой мороз?.. А на станции, может, не один день загорать будет... А потом куда с ними?.. Оставит начальнику станции, он перешлет... В конце концов Петр не выдержал:
— Что вы, Василий Васильевич, так печетесь о моем нежном здоровье?
— Неужто не догадались?.. Устраивает меня нынешний директор, Петр Николаич то есть. Даже вполне. Потому и забочусь, чтобы живой вернулся. А то поди угадай, кого назначат?..
Погода стояла обычная для этого времени. Днем — сорок — сорок пять, ночью — пятьдесят—пятьдесят пять. Ветра, правда, не было, но от этого не слаще. На ходу машины всегда ветер, так что все дело в том, хорошо ли брезент натянут. Геологи люди бывалые — натянуто, как надо. Ну а мороз? Мороз, конечно, есть: от него брезентовая крыша не защита. И не один раз вспомнил Петр добрым словом Василия Васильевича...
Первый привал сделали через шесть часов. В заезжей избе, как и положено на таком тракте, печка топится круглосуточно. Вмазанная в печку плита раскалена докрасна. Иначе нельзя: не у каждого водителя лишнее время в запасе, иной только заскочит, чаю горячего хлебнет и дальше...
Шофер сообщил Ивану Кирилловичу, что проехали триста сорок километров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44