, чьи родители владеют в Паланге маленьким-маленьким домиком.
— Ей и не надо, сдала,— говорит он, улыбаясь, ясно намекая, что скоро сдадут все.
— Интересно, когда же?
— Вчера вечером.— Алоизас не собирался скрывать.
— Можно узнать — где? — Это уже пропела Алмоне И., чей отец охотится с Эугениюсом Э.
— У меня дома. Разве так важно где? — Алоизас почувствовал, что краснеет, и рассердился.— Больше вопросов не будет?
Блеснула пилка в пальцах, Алдоне И. и Аудроне И. скрестили взгляды. Чуть дрожащими пальцами Алоизас открыл портфель, вытащил стопку бумаг.
— Вот билеты. Самые общие вопросы программы. Я не собираюсь вас мучить, не думайте, что Алоизас Губертавичюс — людоед. Меня интересует ваша способность мыслить. Как ориентируетесь, анализируете, оцениваете и так далее. Разумеется, в самых общих чертах. Недавно услышал я об одном педагогическом эксперименте.— Алоизас не сказал, что это его собственная идея.— Преподаватель приходит с билетами, как я, раскладывает их на столе.— Он встряхнул стопку билетов, словно карточную колоду, и широко раскидал по столу.— Не пугайтесь.
Билеты открыты. Прочитываете вопрос, если нравится — берете. Если нет — выбираете другой.
— Сколько раз можно тащить? — спросил басом недоросток в свитере морковного цвета.
— Не тащите ни одного. Билеты лежат открыто. Читаете и выбираете.
— А потом? — мрачно пробасил студент, толкая в бок Аудроне.
— Потом беседуем, дискутируем, если желаете. В глубины не забираемся. Вежливо, как коллеги, беседуем, и я ставлю зачет.
Задолжники подавленно молчали. Они не были готовы к экспериментам. Даже к таким, которые потребовали бы знаний за восьмилетку. Они пришли потеть и торговаться, надеясь на студенческое счастье, а не экспериментировать. От озабоченных лиц веяло недоверием, враждебностью.
— Не бойтесь, коллеги.— Не уловив радости и даже одобрения, Алоизас смутился.— Вам предлагается гуманная, демократическая система. Вопросы простые, хорошо вам известные. Например, значение мифологии для возникновения художественной культуры. Или воздействие искусства на формирование мировоззрения. Или художественный образ как форма отражения действительности. Наконец, еще более широкий, всем понятный вопрос: эстетические элементы во взаимоотношениях людей. Кто рискнет первым?
Наступила тишина, словно в ожидании падения сосульки на весенней, полной людей улице. Хрустнув пальцами в кольцах, поднялась Алдона И.
— Прошу, прошу вас, коллега! — Алоизас дружественно улыбнулся.
— Я не морская свинка, не гожусь для опытов. Всего хорошего, преподаватель.
— Я тоже не морская свинка, хотя родилась у моря! — блеснула юмором Аудроне, догоняя бойко застучавшую каблучками Алдону.
В дверях обе остановились. Следом катился на коротких ножках недоросток. Он волочил портфель немногим меньше себя, звякали бутылки, коньки.
— Интересно, какой эксперимент провели вы с Алмоне И.! — пропела Аудроне. Ее волосы, вымытые хорошим шампунем, скрывали глаза.
— Не думаю, что ваш эксперимент одобрит завкафедрой! — Алдона И. гордо вскинула холеную змеиную головку. Демонстративно взяв недоростка под руки, девушки хлопнули дверями.
В аудитории осталось четыре студентки. Они сообразили, что эксперимент им по зубам.
— Хотелось бы знать, что это означает? — повысил голос Алоизас.
Никто не ответил.
Поставив хорошие оценки — эксперимент, по его мнению, удался,— Алоизас вышел из аудитории. Если бы не мысль об ушедшей троице, из-за которой не избежать мелких неприятностей — испортил процент успеваемости курса, факультета и в целом всего института! — он был бы вполне доволен собою. С продолжающимся скандалом косвенно были связаны и дружеское предупреждение коллеги Ч., и озлобленные подзуживания коллеги Д. Алоизас, правда, надеялся, что нахальные студентки одумались и, виновато опустив глазки, трутся возле дверей. В коридоре пусто — ни Аудроне, ни Алдоне. Студента-недоростка и того не видать. Отказавшись от пересдачи, они сами себе выставили двойки!
Там-тарарам, тарарам-там-там!
В вестибюле его встретили лужицы тающего снега, блеклые, будто ногами вытоптанные, пятна солнца и... коллега Н. У Алоизаса дрогнуло в груди, сразу даже не сообразил, хорошее чувство возникло или плохое. Поскольку шляпу нес еще в руке, было довольно сложно продемонстрировать, как он не уважает бывшего коллегу. Проскользнув мимо, кивнул однако так незаметно, что в любой момент мог отречься от приветствия. В душе я вас и не приветствую, нет! Но Н. ухватился и за этот невнятный жест — несколько раз ответно поклонился, покачивая угрюмой, озабоченной, забитой множеством проектов головой. Он и теперь был не один — с какими-то мужчиной и женщиной, которые что-то горячо ему объясняли, глядя с надеждой, как на судью. Алоизас не сомневался: бывший коллега притащился в институт ради него, ждет лишь знака, чтобы подскочить, схватить за грудки. Даже знака не нужно, хватило бы взгляда. Стоило замедлить шаг, и не отделался бы от его нечистого дыхания, назойливости, от его странным образом порабощающей энергии. Хорошо было бы переложить на кого-то часть забот, проверить свои догадки относительно мотивов, движущих коллегами Ч. и Д., наконец, не помешало бы узнать побольше про Аудроне И. и Алдону И. Вызов, брошенный ими в аудитории, свидетельствовал не только об их спеси, но и о крепком тыле и в институте, и за его стенами. Именно потому, что безотчетно этого жаждал — перевалить на другого свои неприятности! — Алоизас шмыгнул мимо Н., не поздоровавшись, но и не отвернувшись. Не вполне вырвался он из притяжения Н. и тогда, когда их разделяло уже порядочное расстояние. Словно попала в волосы искра от тлеющей в пальцах бывшего коллеги сигареты, которой тот размахивал, поворачиваясь то к мужчине, то к женщине. Алоизас повел рукой, как бы отгоняя муху, смешно бояться какого-то неопрятного субъекта! Плечи расправились и уже гордо понесли не совсем спокойную, еще полную противоречивых мыслей голову. Никто не пыхтел за спиной, не раздражало прочесноченное дыхание — разве он, Алоизас Губертавичюс, может связаться с таким прощелыгой? Н., который охотно вцепился бы в отвороты его пальто, на расстоянии чует это и потому не посмел кинуться следом. А все-таки Алоизасу почудилось, будто неосторожно захлопнул он дверь, в которую очень хотелось войти. Обшарпанную дверь с торчащими из обивки клочьями пакли. Ясно увидел на дерматине дыры, прожженные спичками,— дети развлекаются. Сюда и стучаться не надо, от одного дыхания заскрипели бы петли, едва держащиеся на дверной коробке с отбитой штукатуркой. За дверью, в душном тепле, так почему-то представляется Алоизасу, печь с разверстой топкой, набитой углем и мусором, здесь можно сбросить шляпу и пальто, а также высокомерное выражение лица, выругаться и выпустить на свободу постоянно укрощаемых чертей. Разве не такие черти, не эти силы противоборствовали в нем в горах, когда Лионгине дурь ударила в голову? В два счета сломил ее, но, к сожалению, не был до конца последователен, и она выскользнула из рук, устремилась к своим вершинам. Пришлось потом везти домой полуживую, свалившуюся с кручи. Правильно ли вел он себя с ней в самом начале? Было кое-что, о чем не хотелось вспоминать! Но в то время он мог голой рукой камни дробить, такая сила в нем играла. Если бы тот вертопрах, тот нахальный актеришка не отступился от упавшей, пришлось бы поговорить с ним иначе — грудь в грудь, кулак против кулака, как в стародавние времена.
И не дрогнул бы, ей-богу, не дрогнул! Алоизас остановился, прислушался, будто кто-то другой шептал ему это на ухо. Действительно вломился бы в чужие двери, грохал по-мужицки кулаком об стол, заставляя подпрыгивать недопитую бутылку, и рассказывал бы Н., как там все было? Хорошенькое дельце, неужели воспылал я нежной любовью к тем же горам, что и бедняжка Лионгина, которую не перестаю упрекать за грехи молодости? Я! Тот, кого эти горы с ног сбили, лишили зрения, слуха, вместо настоящей цели мнимую подсунули? Не хватало еще, чтобы мы на пару с Лионги-ной эти горы во сне видели — мертвые, несуществующие горы,— где мы оба — ха~ха! — были счастливы, разумеется, каждый по-своему! Мне, например, достался такой кусочек счастья, что не проглотишь... Хорошо было или плохо, но совсем не так, как теперь. Воздух я там взахлеб пил, прикасался руками к камням, хлебу, незабываемому телу Лионгины, не желавшему принадлежать мне,— вот как оно было! Значит, не только на Аудроне и Алдону хочется мне пожаловаться Н.? Ищу случай исповедоваться за всю жизнь? И перед кем? Он снова увидел обитую драным дерматином дверь. Ха, рассмеялся Алоизас, ведь это дверь моей тещи — эти выжженные полумесяцы! Ха-ха, где еще есть такая ненасытная печь? Но почему-то мне захотелось сунуть ее в жилище несносного Н. Нет, знакомство с услужливым бывшим коллегой кончено. Алоизас был уверен, что кончено навсегда.
— Все гордые, приходится кланяться мне!
Алоизас не переступил бы порога. Проходя мимо кафедры, не испытывал никакой гордости. Напротив — некоторые угрызения совести. П. не ждал, пока Алоизас сам соизволит зайти,— схватил и затащил, а он не особенно сопротивлялся. П. не коллега, которого можно послать к черту, он — завкафедрой. Это случилось на другой день после эксперимента.
— Завидую я вам, братцы. Отбарабанил свою молитву, принял экзамен — вольная птаха! Не такова наша доля.— И П. тяжело вздохнул, страдальческим выражением лица прикрывая свои намерения и то существенное обстоятельство, что уже обо всем пронюхал.
Обычно П. не уставляется прямо в глаза собеседнику, хотя придвигается вплотную и все молниеносно замечает: выбрит ли, какие на тебе туфли, сменил ли часы на более современные. Небритое лицо или модная одежда немало рассказывают ему о сдвигах в быте или даже душе человека. Ясный или мутный взгляд повествуют ему о согласии или разладе в семье, коллективе, обществе — поэтому не прозевай тени на лице, складки на одежде. Всю информацию вбирают цепкие светлые глазки, которые по большей части не видны, так как на его лоб падают прямые и жесткие клочья волос. С такой прической он похож на мыслителя, словно бы обосновавшегося за перегородкой.
— Как делишки, коллега? — Попытки вышестоящих панибратствовать, опускаться на корточки, чтобы стать вровень с ним, Алоизасом, всегда злят его.— Дела, здоровье и т. п.
Что, и пошутить нельзя? — Я, товарищ заведующий, не склонен шутить. В другой раз, ладно?
— Почему? Жизнь коротка! — Уловив морщину неудовольствия на лбу Алоизаса, П. оборвал смех.— Знаю, знаю, вы не из разговорчивых! Поэтому не буду расспрашивать. Между прочим, не вижу экзаменационного листа.
Из-за этого между прочим и затеял разговор, все остальное — дым. Жесткие, колючие глазки П. на миг рассеяли этот дым.
— Еще не сдал.
— Почему? Простите, пристаю, как пятилетний ребенок моей сестры. Почему не сгорает солнце? Почему не падает луна?
— Немногим легче ответить и на ваш вопрос, товарищ заведующий.
— Ну-ну, не будем скромничать!
— Отдельным студентам я разрешаю пересдавать. Вы отлично знаете.
— Я не посторонний, чтобы ничем не интересоваться. Кому ответственность, а кто фокусы выкидывает.— Снова остренько пробились из-под копны волос глазки.
— Смотря что называть фокусами.
— Не заводитесь, Губертавичюс. Не по адресу ляпнул. Пожаловался на собачью жизнь завкафедрой. С кого руководство шкуру дерет за проценты неуспеваемости? Не с вас.
— Сочувствую,— пробормотал Алоизас, покосившись на дверь.
— Надеюсь, все уладится, товарищ Губертавичюс? — Голос заведующего зазвучал раздраженнее. И голос, и уколы глаз свидетельствовали, что он не собирается мириться с создавшимся положением.
— Сдали все, у кого я раньше не принял зачета. Только Аудорне И., Алдона И. и еще один...
— Интересно, какого пола ващ еще один!
— Вижу, вы неплохо информированы? — Алоизас поморщился, хотя собирался язвительно усмехнуться.— В данном случае мужчина. Студент-инвалид.
— Должность! Должность заставляет интересоваться всем, включая прошлогодний снег. Должность заставляет, товарищ Губертавичюс, настоятельно вам посоветовать: поставьте т согроге и забудьте.
— Не убедившись, что нюхали материал?
— Не надоело вам возиться? Пара вопросиков, и...
— Не думаю, что смогу так возмутительно нарушить академические принципы.
— Значит, все-таки ввязываемся в холодную войну? — П. снова попытался усмехнуться, в горле у него что-то скрипнуло.— В таких случаях лучше не драматизировать обстановку! — Взмахом головы П. еще ниже опустил на лоб волосы, чтобы не видны были его истинные мысли.— Никто не виноват. Товарищ М. не вовремя полез под машину. Он преподавал так, вы требуете иначе. Отсюда и недоразумения.
— Я создал все условия. Словно каким-то недоразвитым.— Алоизас передернул плечами.
— Видимо, не всем, не всем! — Весело запрыгали над бровями заслоняющие глаза космы.— Кому создали, тот и сдал. Например, Алмоне И.
Меня правильно информировали?
— Правильно. Пожалел девушку. Когда ей учиться? Она — гладиатор. Жертва спортивных амбиций института.
— Вам не нравится спорт? Впрочем, о значении спорта в деле воспитания молодежи мы подискутируем в следующий раз. В здоровом теле — здоровый дух! Не мудрость ли римлян? Ладно, Губертавичюс! Что вам мешает таким же образом амнистировать и остальных? Аудроне И. и Алдона И.— неплохие студентки.— Заведующий кафедрой усмехнулся маленьким хитрым ротиком, кончик язычка лизнул губы, как змеиное жало. Прекрасно знает, какие они студентки, и даже не скрывает этого от горящих возмущением глаз несговорчивого преподавателя. И я знаю, и ты знаешь, так и говорит его усмешка, но надо делать все для блага нашей и для своего собственного, всячески избегать сложностей, не диктуемых необходимостью.
— Не собираюсь основывать филиал армии спасения.— Алоизас отгородился от заговорщицкой ухмылки.— Это — первое. Второе — тут совершенно другой случай, чем с Алмоне И. Злоупотребление своим положением, попытка использовать привилегии, на которые они вряд ли имеют право.
— Что вы, что вы! В нашем обществе привилегий нет ни у кого, за исключением, как утверждается в одной песенке, детей. Студенческие привычки не особо отличаются от школьных: заболел преподаватель — ура, от радости никто не учится! Разве мы были другими? Вы славились, Губертавичюс, благородством. Кто мог подумать, что вытащите нож?
— Элементарная требовательность — не нож.
— Я гиперболизирую, конечно, однако в конкретной ситуации ваша непреклонность...— П. опять тряхнул космами, улыбнулся снисходительно, почти отечески, хотя был всего на несколько лет старше.— Оба мы заговорились! Вручите мне красивый экзаменационный лист, Губертавичюс, и инцидент исчерпан.
Алоизас, не скрывая презрения — ведь П. извивается ужом! — отрицательно мотнул головой.
— Фу, устал.— Заведующий потянул вниз узел галстука — миролюбивый, зовущий к компромиссу жест,— однако проглянувшие сквозь завесу глазки обожгли Алоизаса белым, безжалостным огнем.— Понятно, мы порядочнее, честнее всех остальных, которые продаются за злато, за ложку вкусной еды, как сказано у поэта. Упоминавшейся уже Алмоне И. за тупость ставим четверку, двум другим за то же самое — двойку. Какие же тут принципы? Не выдерживают критики и ваши новации. Экзамены — не самое подходящее время для экспериментов. Что вам взбрело в голову? Студенты растерялись, занервничали. Если узнает ректорат...
— Что тогда, товарищ заведующий? Пугаете?
— Что вы, милый мой Губертавичюс! Предлагаю еще раз подумать в спокойной обстановке, не горячась...
— Я все обдумал.
— Не все! Втянули нас всех в отвратительную историю, будьте любезны исправить дело.— Сквозь завесу волос вновь посыпались злые огоньки.
— Исправить я согласен, только честно.
— Ладно! Прикинемся детишками-почемучками и будем спрашивать, почему не падает луна. Почему-то умалчиваете вы о студенте-инвалиде. С ним, скажите, вы поступили честно?
— Не о нем речь. Ему готов вывести тройку. Парень из самолюбия примкнул к Аудроне И. и Ал доне И. Покинул аудиторию с двумя красотками!
— Понимаю, вы обижены выпадом девушек! — П. обрадовался, задвигался, заряженный новой энергией.— Они немедленно сократят прощения. Да, немедленно.
— Пусть лучше повторят курс! И — как следует. Алоизас поднялся, отупев от беседы. Голова гудела, еще минут
десять такой обработки — и отступил бы.
— Минуточку! — П. задержал его в дверях. Еще не все свои заряды выпустил.— Посоветуйте, Губертавичюс, если не хотите помочь... Что мне делать, если пойдут разговоры, дескать, кафедра преследует студентку Алдону И.? Преследует лишь за то, что ее отец — влиятельная персона?
— Оригинальный поворот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Ей и не надо, сдала,— говорит он, улыбаясь, ясно намекая, что скоро сдадут все.
— Интересно, когда же?
— Вчера вечером.— Алоизас не собирался скрывать.
— Можно узнать — где? — Это уже пропела Алмоне И., чей отец охотится с Эугениюсом Э.
— У меня дома. Разве так важно где? — Алоизас почувствовал, что краснеет, и рассердился.— Больше вопросов не будет?
Блеснула пилка в пальцах, Алдоне И. и Аудроне И. скрестили взгляды. Чуть дрожащими пальцами Алоизас открыл портфель, вытащил стопку бумаг.
— Вот билеты. Самые общие вопросы программы. Я не собираюсь вас мучить, не думайте, что Алоизас Губертавичюс — людоед. Меня интересует ваша способность мыслить. Как ориентируетесь, анализируете, оцениваете и так далее. Разумеется, в самых общих чертах. Недавно услышал я об одном педагогическом эксперименте.— Алоизас не сказал, что это его собственная идея.— Преподаватель приходит с билетами, как я, раскладывает их на столе.— Он встряхнул стопку билетов, словно карточную колоду, и широко раскидал по столу.— Не пугайтесь.
Билеты открыты. Прочитываете вопрос, если нравится — берете. Если нет — выбираете другой.
— Сколько раз можно тащить? — спросил басом недоросток в свитере морковного цвета.
— Не тащите ни одного. Билеты лежат открыто. Читаете и выбираете.
— А потом? — мрачно пробасил студент, толкая в бок Аудроне.
— Потом беседуем, дискутируем, если желаете. В глубины не забираемся. Вежливо, как коллеги, беседуем, и я ставлю зачет.
Задолжники подавленно молчали. Они не были готовы к экспериментам. Даже к таким, которые потребовали бы знаний за восьмилетку. Они пришли потеть и торговаться, надеясь на студенческое счастье, а не экспериментировать. От озабоченных лиц веяло недоверием, враждебностью.
— Не бойтесь, коллеги.— Не уловив радости и даже одобрения, Алоизас смутился.— Вам предлагается гуманная, демократическая система. Вопросы простые, хорошо вам известные. Например, значение мифологии для возникновения художественной культуры. Или воздействие искусства на формирование мировоззрения. Или художественный образ как форма отражения действительности. Наконец, еще более широкий, всем понятный вопрос: эстетические элементы во взаимоотношениях людей. Кто рискнет первым?
Наступила тишина, словно в ожидании падения сосульки на весенней, полной людей улице. Хрустнув пальцами в кольцах, поднялась Алдона И.
— Прошу, прошу вас, коллега! — Алоизас дружественно улыбнулся.
— Я не морская свинка, не гожусь для опытов. Всего хорошего, преподаватель.
— Я тоже не морская свинка, хотя родилась у моря! — блеснула юмором Аудроне, догоняя бойко застучавшую каблучками Алдону.
В дверях обе остановились. Следом катился на коротких ножках недоросток. Он волочил портфель немногим меньше себя, звякали бутылки, коньки.
— Интересно, какой эксперимент провели вы с Алмоне И.! — пропела Аудроне. Ее волосы, вымытые хорошим шампунем, скрывали глаза.
— Не думаю, что ваш эксперимент одобрит завкафедрой! — Алдона И. гордо вскинула холеную змеиную головку. Демонстративно взяв недоростка под руки, девушки хлопнули дверями.
В аудитории осталось четыре студентки. Они сообразили, что эксперимент им по зубам.
— Хотелось бы знать, что это означает? — повысил голос Алоизас.
Никто не ответил.
Поставив хорошие оценки — эксперимент, по его мнению, удался,— Алоизас вышел из аудитории. Если бы не мысль об ушедшей троице, из-за которой не избежать мелких неприятностей — испортил процент успеваемости курса, факультета и в целом всего института! — он был бы вполне доволен собою. С продолжающимся скандалом косвенно были связаны и дружеское предупреждение коллеги Ч., и озлобленные подзуживания коллеги Д. Алоизас, правда, надеялся, что нахальные студентки одумались и, виновато опустив глазки, трутся возле дверей. В коридоре пусто — ни Аудроне, ни Алдоне. Студента-недоростка и того не видать. Отказавшись от пересдачи, они сами себе выставили двойки!
Там-тарарам, тарарам-там-там!
В вестибюле его встретили лужицы тающего снега, блеклые, будто ногами вытоптанные, пятна солнца и... коллега Н. У Алоизаса дрогнуло в груди, сразу даже не сообразил, хорошее чувство возникло или плохое. Поскольку шляпу нес еще в руке, было довольно сложно продемонстрировать, как он не уважает бывшего коллегу. Проскользнув мимо, кивнул однако так незаметно, что в любой момент мог отречься от приветствия. В душе я вас и не приветствую, нет! Но Н. ухватился и за этот невнятный жест — несколько раз ответно поклонился, покачивая угрюмой, озабоченной, забитой множеством проектов головой. Он и теперь был не один — с какими-то мужчиной и женщиной, которые что-то горячо ему объясняли, глядя с надеждой, как на судью. Алоизас не сомневался: бывший коллега притащился в институт ради него, ждет лишь знака, чтобы подскочить, схватить за грудки. Даже знака не нужно, хватило бы взгляда. Стоило замедлить шаг, и не отделался бы от его нечистого дыхания, назойливости, от его странным образом порабощающей энергии. Хорошо было бы переложить на кого-то часть забот, проверить свои догадки относительно мотивов, движущих коллегами Ч. и Д., наконец, не помешало бы узнать побольше про Аудроне И. и Алдону И. Вызов, брошенный ими в аудитории, свидетельствовал не только об их спеси, но и о крепком тыле и в институте, и за его стенами. Именно потому, что безотчетно этого жаждал — перевалить на другого свои неприятности! — Алоизас шмыгнул мимо Н., не поздоровавшись, но и не отвернувшись. Не вполне вырвался он из притяжения Н. и тогда, когда их разделяло уже порядочное расстояние. Словно попала в волосы искра от тлеющей в пальцах бывшего коллеги сигареты, которой тот размахивал, поворачиваясь то к мужчине, то к женщине. Алоизас повел рукой, как бы отгоняя муху, смешно бояться какого-то неопрятного субъекта! Плечи расправились и уже гордо понесли не совсем спокойную, еще полную противоречивых мыслей голову. Никто не пыхтел за спиной, не раздражало прочесноченное дыхание — разве он, Алоизас Губертавичюс, может связаться с таким прощелыгой? Н., который охотно вцепился бы в отвороты его пальто, на расстоянии чует это и потому не посмел кинуться следом. А все-таки Алоизасу почудилось, будто неосторожно захлопнул он дверь, в которую очень хотелось войти. Обшарпанную дверь с торчащими из обивки клочьями пакли. Ясно увидел на дерматине дыры, прожженные спичками,— дети развлекаются. Сюда и стучаться не надо, от одного дыхания заскрипели бы петли, едва держащиеся на дверной коробке с отбитой штукатуркой. За дверью, в душном тепле, так почему-то представляется Алоизасу, печь с разверстой топкой, набитой углем и мусором, здесь можно сбросить шляпу и пальто, а также высокомерное выражение лица, выругаться и выпустить на свободу постоянно укрощаемых чертей. Разве не такие черти, не эти силы противоборствовали в нем в горах, когда Лионгине дурь ударила в голову? В два счета сломил ее, но, к сожалению, не был до конца последователен, и она выскользнула из рук, устремилась к своим вершинам. Пришлось потом везти домой полуживую, свалившуюся с кручи. Правильно ли вел он себя с ней в самом начале? Было кое-что, о чем не хотелось вспоминать! Но в то время он мог голой рукой камни дробить, такая сила в нем играла. Если бы тот вертопрах, тот нахальный актеришка не отступился от упавшей, пришлось бы поговорить с ним иначе — грудь в грудь, кулак против кулака, как в стародавние времена.
И не дрогнул бы, ей-богу, не дрогнул! Алоизас остановился, прислушался, будто кто-то другой шептал ему это на ухо. Действительно вломился бы в чужие двери, грохал по-мужицки кулаком об стол, заставляя подпрыгивать недопитую бутылку, и рассказывал бы Н., как там все было? Хорошенькое дельце, неужели воспылал я нежной любовью к тем же горам, что и бедняжка Лионгина, которую не перестаю упрекать за грехи молодости? Я! Тот, кого эти горы с ног сбили, лишили зрения, слуха, вместо настоящей цели мнимую подсунули? Не хватало еще, чтобы мы на пару с Лионги-ной эти горы во сне видели — мертвые, несуществующие горы,— где мы оба — ха~ха! — были счастливы, разумеется, каждый по-своему! Мне, например, достался такой кусочек счастья, что не проглотишь... Хорошо было или плохо, но совсем не так, как теперь. Воздух я там взахлеб пил, прикасался руками к камням, хлебу, незабываемому телу Лионгины, не желавшему принадлежать мне,— вот как оно было! Значит, не только на Аудроне и Алдону хочется мне пожаловаться Н.? Ищу случай исповедоваться за всю жизнь? И перед кем? Он снова увидел обитую драным дерматином дверь. Ха, рассмеялся Алоизас, ведь это дверь моей тещи — эти выжженные полумесяцы! Ха-ха, где еще есть такая ненасытная печь? Но почему-то мне захотелось сунуть ее в жилище несносного Н. Нет, знакомство с услужливым бывшим коллегой кончено. Алоизас был уверен, что кончено навсегда.
— Все гордые, приходится кланяться мне!
Алоизас не переступил бы порога. Проходя мимо кафедры, не испытывал никакой гордости. Напротив — некоторые угрызения совести. П. не ждал, пока Алоизас сам соизволит зайти,— схватил и затащил, а он не особенно сопротивлялся. П. не коллега, которого можно послать к черту, он — завкафедрой. Это случилось на другой день после эксперимента.
— Завидую я вам, братцы. Отбарабанил свою молитву, принял экзамен — вольная птаха! Не такова наша доля.— И П. тяжело вздохнул, страдальческим выражением лица прикрывая свои намерения и то существенное обстоятельство, что уже обо всем пронюхал.
Обычно П. не уставляется прямо в глаза собеседнику, хотя придвигается вплотную и все молниеносно замечает: выбрит ли, какие на тебе туфли, сменил ли часы на более современные. Небритое лицо или модная одежда немало рассказывают ему о сдвигах в быте или даже душе человека. Ясный или мутный взгляд повествуют ему о согласии или разладе в семье, коллективе, обществе — поэтому не прозевай тени на лице, складки на одежде. Всю информацию вбирают цепкие светлые глазки, которые по большей части не видны, так как на его лоб падают прямые и жесткие клочья волос. С такой прической он похож на мыслителя, словно бы обосновавшегося за перегородкой.
— Как делишки, коллега? — Попытки вышестоящих панибратствовать, опускаться на корточки, чтобы стать вровень с ним, Алоизасом, всегда злят его.— Дела, здоровье и т. п.
Что, и пошутить нельзя? — Я, товарищ заведующий, не склонен шутить. В другой раз, ладно?
— Почему? Жизнь коротка! — Уловив морщину неудовольствия на лбу Алоизаса, П. оборвал смех.— Знаю, знаю, вы не из разговорчивых! Поэтому не буду расспрашивать. Между прочим, не вижу экзаменационного листа.
Из-за этого между прочим и затеял разговор, все остальное — дым. Жесткие, колючие глазки П. на миг рассеяли этот дым.
— Еще не сдал.
— Почему? Простите, пристаю, как пятилетний ребенок моей сестры. Почему не сгорает солнце? Почему не падает луна?
— Немногим легче ответить и на ваш вопрос, товарищ заведующий.
— Ну-ну, не будем скромничать!
— Отдельным студентам я разрешаю пересдавать. Вы отлично знаете.
— Я не посторонний, чтобы ничем не интересоваться. Кому ответственность, а кто фокусы выкидывает.— Снова остренько пробились из-под копны волос глазки.
— Смотря что называть фокусами.
— Не заводитесь, Губертавичюс. Не по адресу ляпнул. Пожаловался на собачью жизнь завкафедрой. С кого руководство шкуру дерет за проценты неуспеваемости? Не с вас.
— Сочувствую,— пробормотал Алоизас, покосившись на дверь.
— Надеюсь, все уладится, товарищ Губертавичюс? — Голос заведующего зазвучал раздраженнее. И голос, и уколы глаз свидетельствовали, что он не собирается мириться с создавшимся положением.
— Сдали все, у кого я раньше не принял зачета. Только Аудорне И., Алдона И. и еще один...
— Интересно, какого пола ващ еще один!
— Вижу, вы неплохо информированы? — Алоизас поморщился, хотя собирался язвительно усмехнуться.— В данном случае мужчина. Студент-инвалид.
— Должность! Должность заставляет интересоваться всем, включая прошлогодний снег. Должность заставляет, товарищ Губертавичюс, настоятельно вам посоветовать: поставьте т согроге и забудьте.
— Не убедившись, что нюхали материал?
— Не надоело вам возиться? Пара вопросиков, и...
— Не думаю, что смогу так возмутительно нарушить академические принципы.
— Значит, все-таки ввязываемся в холодную войну? — П. снова попытался усмехнуться, в горле у него что-то скрипнуло.— В таких случаях лучше не драматизировать обстановку! — Взмахом головы П. еще ниже опустил на лоб волосы, чтобы не видны были его истинные мысли.— Никто не виноват. Товарищ М. не вовремя полез под машину. Он преподавал так, вы требуете иначе. Отсюда и недоразумения.
— Я создал все условия. Словно каким-то недоразвитым.— Алоизас передернул плечами.
— Видимо, не всем, не всем! — Весело запрыгали над бровями заслоняющие глаза космы.— Кому создали, тот и сдал. Например, Алмоне И.
Меня правильно информировали?
— Правильно. Пожалел девушку. Когда ей учиться? Она — гладиатор. Жертва спортивных амбиций института.
— Вам не нравится спорт? Впрочем, о значении спорта в деле воспитания молодежи мы подискутируем в следующий раз. В здоровом теле — здоровый дух! Не мудрость ли римлян? Ладно, Губертавичюс! Что вам мешает таким же образом амнистировать и остальных? Аудроне И. и Алдона И.— неплохие студентки.— Заведующий кафедрой усмехнулся маленьким хитрым ротиком, кончик язычка лизнул губы, как змеиное жало. Прекрасно знает, какие они студентки, и даже не скрывает этого от горящих возмущением глаз несговорчивого преподавателя. И я знаю, и ты знаешь, так и говорит его усмешка, но надо делать все для блага нашей и для своего собственного, всячески избегать сложностей, не диктуемых необходимостью.
— Не собираюсь основывать филиал армии спасения.— Алоизас отгородился от заговорщицкой ухмылки.— Это — первое. Второе — тут совершенно другой случай, чем с Алмоне И. Злоупотребление своим положением, попытка использовать привилегии, на которые они вряд ли имеют право.
— Что вы, что вы! В нашем обществе привилегий нет ни у кого, за исключением, как утверждается в одной песенке, детей. Студенческие привычки не особо отличаются от школьных: заболел преподаватель — ура, от радости никто не учится! Разве мы были другими? Вы славились, Губертавичюс, благородством. Кто мог подумать, что вытащите нож?
— Элементарная требовательность — не нож.
— Я гиперболизирую, конечно, однако в конкретной ситуации ваша непреклонность...— П. опять тряхнул космами, улыбнулся снисходительно, почти отечески, хотя был всего на несколько лет старше.— Оба мы заговорились! Вручите мне красивый экзаменационный лист, Губертавичюс, и инцидент исчерпан.
Алоизас, не скрывая презрения — ведь П. извивается ужом! — отрицательно мотнул головой.
— Фу, устал.— Заведующий потянул вниз узел галстука — миролюбивый, зовущий к компромиссу жест,— однако проглянувшие сквозь завесу глазки обожгли Алоизаса белым, безжалостным огнем.— Понятно, мы порядочнее, честнее всех остальных, которые продаются за злато, за ложку вкусной еды, как сказано у поэта. Упоминавшейся уже Алмоне И. за тупость ставим четверку, двум другим за то же самое — двойку. Какие же тут принципы? Не выдерживают критики и ваши новации. Экзамены — не самое подходящее время для экспериментов. Что вам взбрело в голову? Студенты растерялись, занервничали. Если узнает ректорат...
— Что тогда, товарищ заведующий? Пугаете?
— Что вы, милый мой Губертавичюс! Предлагаю еще раз подумать в спокойной обстановке, не горячась...
— Я все обдумал.
— Не все! Втянули нас всех в отвратительную историю, будьте любезны исправить дело.— Сквозь завесу волос вновь посыпались злые огоньки.
— Исправить я согласен, только честно.
— Ладно! Прикинемся детишками-почемучками и будем спрашивать, почему не падает луна. Почему-то умалчиваете вы о студенте-инвалиде. С ним, скажите, вы поступили честно?
— Не о нем речь. Ему готов вывести тройку. Парень из самолюбия примкнул к Аудроне И. и Ал доне И. Покинул аудиторию с двумя красотками!
— Понимаю, вы обижены выпадом девушек! — П. обрадовался, задвигался, заряженный новой энергией.— Они немедленно сократят прощения. Да, немедленно.
— Пусть лучше повторят курс! И — как следует. Алоизас поднялся, отупев от беседы. Голова гудела, еще минут
десять такой обработки — и отступил бы.
— Минуточку! — П. задержал его в дверях. Еще не все свои заряды выпустил.— Посоветуйте, Губертавичюс, если не хотите помочь... Что мне делать, если пойдут разговоры, дескать, кафедра преследует студентку Алдону И.? Преследует лишь за то, что ее отец — влиятельная персона?
— Оригинальный поворот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70