«Где ты теперь работаешь?» Пробатов ответил и, в свою очередь, поинтересовался: «А ты?» И удивился, узнав, что товарищ занимает в Москве довольно высокий пост. В перерыв они пошли в буфет, заняли отдельный столик и, горячась, перебивая друг друга, вспоминали о той незабываемой поре, когда вместе учились на рабфаке и их койки стояли впритык в тесной комнатушке общежития. И как разглаживали брюки, укладывая их под матрас, и как гоняли чаи в столовой, и как ночью разгружали баржи в порту, прирабатывая к скудной стипендии. Жизнь развела их в разные стороны, они скоро потеряли друг друга из виду, каждый жил, окруженный новыми заботами и новыми людьми. Товарищ так изменился, что его нелегко было и узнать,— располнел, огрузнел, но был так же горяч, как в молодые годы, когда, хватая Ивана за плечи, он делал большие глаза и жарко шептал: «Знаешь, есть одна неплохая идея! Как считаешь?» Вот и теперь, стоило Про-батову поделиться с товарищем своими трудностями и сомнениями, как тот, не дослушав до конца, прищелкнул пальцами и, заговорщицки подмигнув, торопливо и горячо заговорил: «Знаешь, есть одна идея». Пробатов рассмеялся, но товарища это не смутило, он продолжал настойчиво доказывать свое: «Нет, я совершенно всерьез, Иван, ты
не думай!.. Ты ведь ищешь какое-то чудо, этакую жар-птицу, но мы-то с тобой знаем, что все это случается лишь в сказках. А главное паше чудо, если хочешь знать, это люди, которые всегда загорятся новой идеей, только- ее надо уметь найти и подать так, чтобы все поверили и пошли за тобой! И вот я думаю — что, если вашей области взять повышенные обязательства, зажечь этой затеей всех и захватить высоту штурмом? Ты мужик сильный, дело, видать, знаешь, а взяв такую высоту, решишь сразу несколько задач — и колхозы поставишь на ноги, и государству дашь солидную продукцию, и себя покажешь с выгодной стороны!» — «Да себя мне показывать нечего, но о том забота! — сказал Пробатов.— Я и сам думал о таком начинании, но тут одного желания и энтузиазма мало — нужны средства, дополнительные ассигнования, большое строительство и техника, без которой нельзя нынче сделать и шага вперед!» — «Согласен! — Товарищ крепко сжал его руку.— Вернешься домой, поразмысли на досуге, а я тут кое с кем посоветуюсь, толкну идею, может, что и выгорит, а?» Дома Пробатова ждало столько дел и забот, что он в рабочей суете забыл на какое-то время о разговоре с товарищем, но неделю тому назад тот сам напомнил о себе неожиданным ночным звонком из Москвы. «Ты везучий человек, Иван! — зарокотал его густой голос на другом конце провода.— Я хочу тебя порадовать! Сегодня мне посчастливилось встретиться с большим человеком, я был у него по своим делам и попутно поделился нашей с тобой идеей. Он не только одобрил ее, но и обещал всяческую поддержку и помощь, слышишь? Пойми, ты можешь встать во главе невиданного по размаху начинания и показать, на что способна старая гвардия! Со своей стороны я кое-что выделю вашей области по своему ведомству. Так что учти, какое доверие оказывается этому делу и тебе лично, и разворачивайся на всю мощь!»
— Конечно, вы сами понимаете, к такой важной кампании нельзя подойти с кондачка, с налету!— Пробатов вынул из бокового кармана блокнот, положил его перед собой.— Мы должны все тщательно взвесить, проанализировать все наши возможности... Не скрою, что мне по душе эта задумка, хотя в ней есть известная доля риска. Но, видимо, таков закон всякого творческого решения — добиваются победы те, кто, рассчитав свои силы, поверив в свою идею, уже не жалеют никаких сил для ее претворения в жизнь!..
Иван Фомич уже расхаживал вдоль длинного стола, забыв о привычной сдержанности, говорил, все более воодушевляясь, громко, как с трибуны, и все внимательно следили за ним, поворачивая головы, ловя каждое его слово.
— Не теряя ни одного дня, нужно начать формирование стад из молодняка и ставить их на откорм. С весны, как только появится трава, необходимо наладить богатые выпасы, добиваться высокого суточного привеса, не скупясь, не жалея, пускать на зеленую подкормку часть посевов озимой ржи, больше давать концентратов — любые расходы в конечном счете окупятся с лихвой!.. Сегодня, когда перспектива еще ясна не до конца, когда она прочерчивается лишь пунктирно, по предварительным наметкам и планам, даже сегодня выгода представляется не просто огромной, а прямо-таки фантастической!.. Главное —подойти ко всему трезво, по-хозяйски подсчитать все наши резервы с карандашом в руках я, не сбавляя темпов, действовать точно по графику... Как вы, вероятно, догадываетесь, мы пока еще не приняли окончательного решения,— мягко, но не остыв от возбуждения, заключил Пробатов.— Я попросил некоторое время для размышлений... С этой целью я и другие секретари обкомов выехали в районы, чтобы обсудить эту идею с вами, узнать ваше мнение и тогда уж давать твердое слово...
Глаза его горячечно, по-молодому поблескивали, он потянулся к графину, налил полный стакан воды, но пить почему-то не стал, а, взяв стакан в руки, поглаживал пальцами его прохладные грани.
— И сколько же мы должны взять на себя, Иван Фомич, если не секрет? — спросил Коробин. Он так и не присел, пока секретарь обкома ходил вдоль стола.
— По первым наброскам, наши товарищи считают, что мы смогли бы вытянуть около трех годовых планов по мясу и два годовых плана по молоку... Ну как, не страшновато?
— Мы коммунисты, Иван Фомич, и не привыкли бояться трудностей! — с некоторой торжественностью ответил Коробин.—Я думаю, что выражу общее мнение: на наш Приреченский район вы можете смело положиться...
— В вашей поддержке, Сергей Яковлевич, я не сомневался.— Пробатов осторожно коснулся коробинского плеча, будто снимая с него пушинку.— Мне важно знать, как относятся к нашим обязательствам люди, которым предстоит практически их выполнять. Что думает, например, уважаемая Прасковья Васильевна? Нам ведь куда легче сказать «да», чем ей, верно?
— Сказать и мне нетрудно, Иван Фомич! — весело отозвалась Любушкина и, поправив сползшую с плеч шаль, поднялась с дивана.— Язык, он в любую сторону гнется, даже когда врешь — не ломается!
Собравшихся в кабинете людей будто обрызгали живой водой, раздался смех, все зашевелились, начали оглядываться друг иа друга.
Мажаров тоже: словно очнулся, пришел в себя, хотя по-прежпсму не мог освободиться от чувства неприязни к Пробатову. Почему Иван Фомич пренебрег судьбой целого колхоза, почему не захотел никого выслушать? Неужели новая затея, вскружившая ему голову, затмила на сегодня все на свете? Но как же он тогда собирается выполнять те планы, о которых столь красноречиво рассказывает? Силами обкомовского аппарата? Или, по его мнению, люди все равно пойдут за ним, как бы их до этого ни обидели? Или случай в Черемшанке для него слишком мелок и незначителен, чтобы повлиять на такое грандиозное, захватившее всю область событие?
— Мы и раньше брали на себя всякие обещания, но, по совести, редко их выполняли,— переждав шум, сказала Любушкина.—А брали больше для того, чтобы начальство могло покрасоваться, не ударить в грязь лицом перед другими. По мне, так лучше сначала добиться, чего хочешь, а уж потом бить в колокола! А то звону будет много, охотники помолиться всегда найдутся, а толку будет чуть...
— Легко собираешься жить, Прасковья Васильевна! — не вытерпев, насмешливо перебил ее Коробин.
— А вы, Сергей Яковлевич, впрягитесь в мои оглобли хотя бы на годик и тогда узнаете, легко ли ходить в моей шкуре.
— Что ж, по-вашему, мы в райкоме ни за что не отвечаем? — Коробин хрустнул сцепленными пальцами.— Не хотелось бы слышать от вас такие слова...
— Погодите! — Пробатов резко выбросил вперед руку, останавливая вспыхивающую ссору.— Давайте вернемся к существу дела... Значит, вы считаете, Прасковья Васильевна, что нам нужно отказаться? Не под силу?
— За все районы и колхозы я судить не берусь, вам с вашей вышки виднее,—уклончиво ответила Любушкина и, потянув концы шали, быстрым движением связала их на груди.—Что же касается нашего колхоза, то тут тоже надо людей спросить...
— Уж вам-то за людей прятаться не пристало, Прасковья Васильевна.— Пробатов с ласковой укоризной покачал головой.— В колхозе вам все верят и пойдут за вами, если вы это дело поддержите. Вот позвольте.— Он раскрыл записную книжку, полистал.— По моим данным, ваше хозяйство в прошлом году выполнило полтора плана... Я не ошибаюсь?
— Так-то оно так, Иван Фомич. Сдаем иной раз и побольше, но не от хорошей жизни. Район выручаем!.. А толку все равно никакого — и те, кого мы за волосы тащим, из болота не вылезают, сами на ноги не становятся, и мы возле них на одном месте топчемся...
— Не прибедняйтесь, не прибедняйтесь! — снова не выдержал Коробин.— Не даром же вы свою продукцию сдаете, а доход от этого получаете, и доход не маленький!
— Какой это доход! Одно слово, что цифра круглая и вроде на миллион смахивает, а разложи ее по хозяйству, и людям остаются рожки да ножки... Беда не в том, даром или за деньги, а в том, что вы заставляете жить нас одним днем: что накопил, то и сбыл с рук. Разве это по-хозяйски?
— Что вас не устраивает в наших наметках? — настойчиво допытывался Пробатов.— Говорите прямо, ведь дело нешуточное. Нам нужна правда.
— Не надорваться бы, Иван Фомич...— Любушкина вздохнула и присела па краешек дивана.
Казалось, Пробатов был всерьез озадачен и разочарован. На лице его появилось выражение явной растерянности.
— Дайте мне слово сказать!
Мажаров не сразу догадался, кто тянет руку из угла, но, увидев выбиравшегося на середину кабинета Аникея Лузгина, с раздражением подумал, что сейчас произойдет что-то нелепое и кощунственное. Какой стыд и позор! Ну куда лезет этот горе-руководитель, которого только что спасали всем райкомом?
— Вы справедливо и точно заметили, Иван Фомич, что дело это нешуточное,— одышечно и хрипловато проговорил Лузгин.— У кого хошь поджилки затрясутся! И я понимаю Прасковью Васильевну — с первого взгляду как-то даже не по себе делается, дух захватывает, можно сказать... Но если трезво да с умом обмозговать, то, может, и не так страшен черт, как его малюют, а?
Он сунул пальцы в оттопыренный карман френча, вытянул сложенную вчетверо бумажку, медленно и степенно оседлал очками мясистый нос.
— Вот тут мы с нашим парторгом товарищем Мрыхи-яым, пока вы речь держали, прикинули на глазок наши
возможности и пределы... Возьмем, к примеру, курей... На сегодняшний день их у нас в колхозе не больше двух тысяч. А ежели с весны довести их до десяти или пятнадцати тысяч, то какой мы получим оборот? Так же и с гусями. Пустим на озера тысяч тридцать, построим для них загородку, завезем корм, и осенью — пожалуйста! — мы одной птицы десять машин отправим рабочему классу!.. Или заведем в хозяйстве тех же кроликов, о которых вы говорили. Он же, дьявол, плодущий, зверь этот, кролик, на нем одном можно целых полплана взять!.. Опять-таки надо вести разовые опоросы и доводить свиней до беконной кондиции — снова деньга в кармане... Я так это дело понимаю: глаза страшатся, а руки делают...
Мажаров слушал черемшанского председателя со все возраставшим удивлением: Лузгин как будто не сообщал ничего нового по сравнению с тем, что Константин узнал от Пробатова, но разница была огромная — то, что в речи секретаря звучало лишь задумкой, мечтой, приобретало в словах Лузгина реальную силу, становилось вполне выполнимым, земным делом. Константину был неприятен этот человек после всего, что ему рассказали о нем в Че-ремшанке. Он не верил, что сейчас Лузгин говорит искренне, и все-таки вынужден был признать — выступал не болтун, не краснобай, а рачительный хозяин, человек с крепкой и хитрой хваткой...
Видимо, и Пробатова привлекла в Лузгине та обстоятельная рассудительность, с которой он делился своими соображениями, легко переводя задание общего плана в будничную обязанность, которую мог бы взять на себя его колхоз. Иван Фомич необычно оживился, словно заново воспрянул духом, то и дело прерывал председателя, выясняя отдельные детали, переспрашивал, и Лузгин, не моргнув глазом, называл любую цифру. Пробатов черкал на бумаге, умножая и складывая эти цифры, радостно потирал руки и уже победно оглядывал всех.
— Отлично! Превосходно! — восклицал он и словно хмелел от радости на глазах у всех.— Я слушаю вас, товарищ Лузгин!.. Все, что вы предлагаете, чрезвычайно интересно и весьма убедительно... Вот видите, товарищи! — кивая на смущенного от внимания черемшанского председателя и как бы приглашая разделить его уверенность, добавлял Иван Фомич.— Не нужно преуменьшать трудности, но и не следует превращать их в пугало...
Коробин теперь уже посматривал на Лузгина с горделивым одобрением и даже с некоторой завистью. Скажите
пожалуйста, ну кто бы мог подумать, что он так быстро придет в себя после горячей головомойки на бюро и выступит с таким успехом! О нет, не зря он сегодня отстаивал и выгораживал этого башковитого мужика, он еще себя покажет! Хоть и проныра, и, возможно, на руку нечист, да и не любят его там, в Черемшанке, но зато на него можно положиться — этот не подведет, проявит любую инициативу, из-под земли добудет то, что потребуется. За него краснеть не придется.
— Ясно! Теперь мы поднимем это дело! — довольно гудел Пробатов и нетерпеливо приглаживал пальцами падавшие на лоб растрепанные пряди.— Поднимем!
Он долго не отпускал Лузгина, пригласил его приехать в обком, чтобы детально обговорить все наметки, затем тихо объявил:
— А теперь мне необходимо посекретничать с членами бюро райкома. Хотя, впрочем, пусть останутся работники аппарата.
Иван Фомич дружески пожал руку Лузгину, попрощался с Мрыхиным. Когда кабинет наполовину опустел, он удобно устроился в коробинском кресле, достал из кармана пиджака письмо и в наступившей тишине прочел его вслух. Это было письмо Алексея Макаровича Бахолдина, в котором тот просил освободить его от обязанностей первого секретаря райкома — болезнь оказалась более затяжной и тяжелой, чем он думал, но и после выздоровления он вряд ли сумеет вернуться к прежней деятельности и, вероятно, вынужден будет уйти на пенсию.
— Прежде чем обсуждать этот вопрос на районной конференции, я хочу предварительно посоветоваться с вами,— сказал Пробатов.
Он прищурился и взглянул на матовые плафоны под потолком, которые вдруг вспыхнули и налились яркой молочной белизной.
— Уже полночь,— пояснил Коробин.— Отключились предприятия местной промышленности — самый хороший свет в это время.
— Да, припозднились мы.— Иван Фомич помолчал.— Так вот, кого бы вы хотели видеть на этом ответственном посту?
«Но Коробин же единственная кандидатура на первого секретаря! — недоумевал Мажаров.— К чему для вида соблюдать все эти формальности?»
Тишина, повисшая в кабинете, показалась ему неестественной и даже фальшивой. Константину не раз случа-
лось наблюдать подобную ситуацию, когда все заранее знали, кого им предстоит выбрать, но для чего-то делали вид, что они только сейчас будут обсуждать подходящую кандидатуру. Обычно от этого коллективного притворства все испытывали чувство неловкости и стеснения до тех пор, пока тот, с кем условились заранее, еще до заседания, не вставал и но называл уже всем известную фамилию. Все знали, что и согласие кандидата на этот пост тоже было получено заранее, задолго до этих выборов...
Но сегодня все развивалось не по намеченной схеме, это Мажаров разгадал сразу, едва за столом привстал Иннокентий Анохин и, смущенно покашливая, поинтересовался:
— А кого рекомендует на пост первого секретаря областной комитет партии? Мы привыкли уважать точку зрения вышестоящего органа, да и всегда так было...
— Не пора ли нам отказаться от подобной практики? — вопросом на вопрос ответил Иван Фомич.— Не кажется ли вам, что в этом случае принцип демократического централизма подменяется мелкой опекой или, еще хуже, субъективной волей одного человека? Что тогда остается от партийной самодеятельности? Фикция, форма. Вот почему мы решили не навязывать вам никого, а послушать, что выскажете сами...
Коробин сидел, наклонив голову, положив на сукно стола сжатые до побелевших суставов кулаки, храня в уголках губ снисходительную улыбку. Было непонятно, что в ней преобладало — то ли презрительное показное равнодушие к тому, что он услышал, то ли скрытая тревога. Еще час назад он был здесь главным лицом, диктовал всем свою волю, от его последнего слова решилась судьба нескольких человек, и никому даже в голову не приходило оспаривать у него это право. В одну минуту его лишили и этого права, и чувства прочности своего положения, и вдруг он оказался в унизительной зависимости от всех, кто сидел в его кабинете, да и кабинет уже будто не принадлежал ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
не думай!.. Ты ведь ищешь какое-то чудо, этакую жар-птицу, но мы-то с тобой знаем, что все это случается лишь в сказках. А главное паше чудо, если хочешь знать, это люди, которые всегда загорятся новой идеей, только- ее надо уметь найти и подать так, чтобы все поверили и пошли за тобой! И вот я думаю — что, если вашей области взять повышенные обязательства, зажечь этой затеей всех и захватить высоту штурмом? Ты мужик сильный, дело, видать, знаешь, а взяв такую высоту, решишь сразу несколько задач — и колхозы поставишь на ноги, и государству дашь солидную продукцию, и себя покажешь с выгодной стороны!» — «Да себя мне показывать нечего, но о том забота! — сказал Пробатов.— Я и сам думал о таком начинании, но тут одного желания и энтузиазма мало — нужны средства, дополнительные ассигнования, большое строительство и техника, без которой нельзя нынче сделать и шага вперед!» — «Согласен! — Товарищ крепко сжал его руку.— Вернешься домой, поразмысли на досуге, а я тут кое с кем посоветуюсь, толкну идею, может, что и выгорит, а?» Дома Пробатова ждало столько дел и забот, что он в рабочей суете забыл на какое-то время о разговоре с товарищем, но неделю тому назад тот сам напомнил о себе неожиданным ночным звонком из Москвы. «Ты везучий человек, Иван! — зарокотал его густой голос на другом конце провода.— Я хочу тебя порадовать! Сегодня мне посчастливилось встретиться с большим человеком, я был у него по своим делам и попутно поделился нашей с тобой идеей. Он не только одобрил ее, но и обещал всяческую поддержку и помощь, слышишь? Пойми, ты можешь встать во главе невиданного по размаху начинания и показать, на что способна старая гвардия! Со своей стороны я кое-что выделю вашей области по своему ведомству. Так что учти, какое доверие оказывается этому делу и тебе лично, и разворачивайся на всю мощь!»
— Конечно, вы сами понимаете, к такой важной кампании нельзя подойти с кондачка, с налету!— Пробатов вынул из бокового кармана блокнот, положил его перед собой.— Мы должны все тщательно взвесить, проанализировать все наши возможности... Не скрою, что мне по душе эта задумка, хотя в ней есть известная доля риска. Но, видимо, таков закон всякого творческого решения — добиваются победы те, кто, рассчитав свои силы, поверив в свою идею, уже не жалеют никаких сил для ее претворения в жизнь!..
Иван Фомич уже расхаживал вдоль длинного стола, забыв о привычной сдержанности, говорил, все более воодушевляясь, громко, как с трибуны, и все внимательно следили за ним, поворачивая головы, ловя каждое его слово.
— Не теряя ни одного дня, нужно начать формирование стад из молодняка и ставить их на откорм. С весны, как только появится трава, необходимо наладить богатые выпасы, добиваться высокого суточного привеса, не скупясь, не жалея, пускать на зеленую подкормку часть посевов озимой ржи, больше давать концентратов — любые расходы в конечном счете окупятся с лихвой!.. Сегодня, когда перспектива еще ясна не до конца, когда она прочерчивается лишь пунктирно, по предварительным наметкам и планам, даже сегодня выгода представляется не просто огромной, а прямо-таки фантастической!.. Главное —подойти ко всему трезво, по-хозяйски подсчитать все наши резервы с карандашом в руках я, не сбавляя темпов, действовать точно по графику... Как вы, вероятно, догадываетесь, мы пока еще не приняли окончательного решения,— мягко, но не остыв от возбуждения, заключил Пробатов.— Я попросил некоторое время для размышлений... С этой целью я и другие секретари обкомов выехали в районы, чтобы обсудить эту идею с вами, узнать ваше мнение и тогда уж давать твердое слово...
Глаза его горячечно, по-молодому поблескивали, он потянулся к графину, налил полный стакан воды, но пить почему-то не стал, а, взяв стакан в руки, поглаживал пальцами его прохладные грани.
— И сколько же мы должны взять на себя, Иван Фомич, если не секрет? — спросил Коробин. Он так и не присел, пока секретарь обкома ходил вдоль стола.
— По первым наброскам, наши товарищи считают, что мы смогли бы вытянуть около трех годовых планов по мясу и два годовых плана по молоку... Ну как, не страшновато?
— Мы коммунисты, Иван Фомич, и не привыкли бояться трудностей! — с некоторой торжественностью ответил Коробин.—Я думаю, что выражу общее мнение: на наш Приреченский район вы можете смело положиться...
— В вашей поддержке, Сергей Яковлевич, я не сомневался.— Пробатов осторожно коснулся коробинского плеча, будто снимая с него пушинку.— Мне важно знать, как относятся к нашим обязательствам люди, которым предстоит практически их выполнять. Что думает, например, уважаемая Прасковья Васильевна? Нам ведь куда легче сказать «да», чем ей, верно?
— Сказать и мне нетрудно, Иван Фомич! — весело отозвалась Любушкина и, поправив сползшую с плеч шаль, поднялась с дивана.— Язык, он в любую сторону гнется, даже когда врешь — не ломается!
Собравшихся в кабинете людей будто обрызгали живой водой, раздался смех, все зашевелились, начали оглядываться друг иа друга.
Мажаров тоже: словно очнулся, пришел в себя, хотя по-прежпсму не мог освободиться от чувства неприязни к Пробатову. Почему Иван Фомич пренебрег судьбой целого колхоза, почему не захотел никого выслушать? Неужели новая затея, вскружившая ему голову, затмила на сегодня все на свете? Но как же он тогда собирается выполнять те планы, о которых столь красноречиво рассказывает? Силами обкомовского аппарата? Или, по его мнению, люди все равно пойдут за ним, как бы их до этого ни обидели? Или случай в Черемшанке для него слишком мелок и незначителен, чтобы повлиять на такое грандиозное, захватившее всю область событие?
— Мы и раньше брали на себя всякие обещания, но, по совести, редко их выполняли,— переждав шум, сказала Любушкина.—А брали больше для того, чтобы начальство могло покрасоваться, не ударить в грязь лицом перед другими. По мне, так лучше сначала добиться, чего хочешь, а уж потом бить в колокола! А то звону будет много, охотники помолиться всегда найдутся, а толку будет чуть...
— Легко собираешься жить, Прасковья Васильевна! — не вытерпев, насмешливо перебил ее Коробин.
— А вы, Сергей Яковлевич, впрягитесь в мои оглобли хотя бы на годик и тогда узнаете, легко ли ходить в моей шкуре.
— Что ж, по-вашему, мы в райкоме ни за что не отвечаем? — Коробин хрустнул сцепленными пальцами.— Не хотелось бы слышать от вас такие слова...
— Погодите! — Пробатов резко выбросил вперед руку, останавливая вспыхивающую ссору.— Давайте вернемся к существу дела... Значит, вы считаете, Прасковья Васильевна, что нам нужно отказаться? Не под силу?
— За все районы и колхозы я судить не берусь, вам с вашей вышки виднее,—уклончиво ответила Любушкина и, потянув концы шали, быстрым движением связала их на груди.—Что же касается нашего колхоза, то тут тоже надо людей спросить...
— Уж вам-то за людей прятаться не пристало, Прасковья Васильевна.— Пробатов с ласковой укоризной покачал головой.— В колхозе вам все верят и пойдут за вами, если вы это дело поддержите. Вот позвольте.— Он раскрыл записную книжку, полистал.— По моим данным, ваше хозяйство в прошлом году выполнило полтора плана... Я не ошибаюсь?
— Так-то оно так, Иван Фомич. Сдаем иной раз и побольше, но не от хорошей жизни. Район выручаем!.. А толку все равно никакого — и те, кого мы за волосы тащим, из болота не вылезают, сами на ноги не становятся, и мы возле них на одном месте топчемся...
— Не прибедняйтесь, не прибедняйтесь! — снова не выдержал Коробин.— Не даром же вы свою продукцию сдаете, а доход от этого получаете, и доход не маленький!
— Какой это доход! Одно слово, что цифра круглая и вроде на миллион смахивает, а разложи ее по хозяйству, и людям остаются рожки да ножки... Беда не в том, даром или за деньги, а в том, что вы заставляете жить нас одним днем: что накопил, то и сбыл с рук. Разве это по-хозяйски?
— Что вас не устраивает в наших наметках? — настойчиво допытывался Пробатов.— Говорите прямо, ведь дело нешуточное. Нам нужна правда.
— Не надорваться бы, Иван Фомич...— Любушкина вздохнула и присела па краешек дивана.
Казалось, Пробатов был всерьез озадачен и разочарован. На лице его появилось выражение явной растерянности.
— Дайте мне слово сказать!
Мажаров не сразу догадался, кто тянет руку из угла, но, увидев выбиравшегося на середину кабинета Аникея Лузгина, с раздражением подумал, что сейчас произойдет что-то нелепое и кощунственное. Какой стыд и позор! Ну куда лезет этот горе-руководитель, которого только что спасали всем райкомом?
— Вы справедливо и точно заметили, Иван Фомич, что дело это нешуточное,— одышечно и хрипловато проговорил Лузгин.— У кого хошь поджилки затрясутся! И я понимаю Прасковью Васильевну — с первого взгляду как-то даже не по себе делается, дух захватывает, можно сказать... Но если трезво да с умом обмозговать, то, может, и не так страшен черт, как его малюют, а?
Он сунул пальцы в оттопыренный карман френча, вытянул сложенную вчетверо бумажку, медленно и степенно оседлал очками мясистый нос.
— Вот тут мы с нашим парторгом товарищем Мрыхи-яым, пока вы речь держали, прикинули на глазок наши
возможности и пределы... Возьмем, к примеру, курей... На сегодняшний день их у нас в колхозе не больше двух тысяч. А ежели с весны довести их до десяти или пятнадцати тысяч, то какой мы получим оборот? Так же и с гусями. Пустим на озера тысяч тридцать, построим для них загородку, завезем корм, и осенью — пожалуйста! — мы одной птицы десять машин отправим рабочему классу!.. Или заведем в хозяйстве тех же кроликов, о которых вы говорили. Он же, дьявол, плодущий, зверь этот, кролик, на нем одном можно целых полплана взять!.. Опять-таки надо вести разовые опоросы и доводить свиней до беконной кондиции — снова деньга в кармане... Я так это дело понимаю: глаза страшатся, а руки делают...
Мажаров слушал черемшанского председателя со все возраставшим удивлением: Лузгин как будто не сообщал ничего нового по сравнению с тем, что Константин узнал от Пробатова, но разница была огромная — то, что в речи секретаря звучало лишь задумкой, мечтой, приобретало в словах Лузгина реальную силу, становилось вполне выполнимым, земным делом. Константину был неприятен этот человек после всего, что ему рассказали о нем в Че-ремшанке. Он не верил, что сейчас Лузгин говорит искренне, и все-таки вынужден был признать — выступал не болтун, не краснобай, а рачительный хозяин, человек с крепкой и хитрой хваткой...
Видимо, и Пробатова привлекла в Лузгине та обстоятельная рассудительность, с которой он делился своими соображениями, легко переводя задание общего плана в будничную обязанность, которую мог бы взять на себя его колхоз. Иван Фомич необычно оживился, словно заново воспрянул духом, то и дело прерывал председателя, выясняя отдельные детали, переспрашивал, и Лузгин, не моргнув глазом, называл любую цифру. Пробатов черкал на бумаге, умножая и складывая эти цифры, радостно потирал руки и уже победно оглядывал всех.
— Отлично! Превосходно! — восклицал он и словно хмелел от радости на глазах у всех.— Я слушаю вас, товарищ Лузгин!.. Все, что вы предлагаете, чрезвычайно интересно и весьма убедительно... Вот видите, товарищи! — кивая на смущенного от внимания черемшанского председателя и как бы приглашая разделить его уверенность, добавлял Иван Фомич.— Не нужно преуменьшать трудности, но и не следует превращать их в пугало...
Коробин теперь уже посматривал на Лузгина с горделивым одобрением и даже с некоторой завистью. Скажите
пожалуйста, ну кто бы мог подумать, что он так быстро придет в себя после горячей головомойки на бюро и выступит с таким успехом! О нет, не зря он сегодня отстаивал и выгораживал этого башковитого мужика, он еще себя покажет! Хоть и проныра, и, возможно, на руку нечист, да и не любят его там, в Черемшанке, но зато на него можно положиться — этот не подведет, проявит любую инициативу, из-под земли добудет то, что потребуется. За него краснеть не придется.
— Ясно! Теперь мы поднимем это дело! — довольно гудел Пробатов и нетерпеливо приглаживал пальцами падавшие на лоб растрепанные пряди.— Поднимем!
Он долго не отпускал Лузгина, пригласил его приехать в обком, чтобы детально обговорить все наметки, затем тихо объявил:
— А теперь мне необходимо посекретничать с членами бюро райкома. Хотя, впрочем, пусть останутся работники аппарата.
Иван Фомич дружески пожал руку Лузгину, попрощался с Мрыхиным. Когда кабинет наполовину опустел, он удобно устроился в коробинском кресле, достал из кармана пиджака письмо и в наступившей тишине прочел его вслух. Это было письмо Алексея Макаровича Бахолдина, в котором тот просил освободить его от обязанностей первого секретаря райкома — болезнь оказалась более затяжной и тяжелой, чем он думал, но и после выздоровления он вряд ли сумеет вернуться к прежней деятельности и, вероятно, вынужден будет уйти на пенсию.
— Прежде чем обсуждать этот вопрос на районной конференции, я хочу предварительно посоветоваться с вами,— сказал Пробатов.
Он прищурился и взглянул на матовые плафоны под потолком, которые вдруг вспыхнули и налились яркой молочной белизной.
— Уже полночь,— пояснил Коробин.— Отключились предприятия местной промышленности — самый хороший свет в это время.
— Да, припозднились мы.— Иван Фомич помолчал.— Так вот, кого бы вы хотели видеть на этом ответственном посту?
«Но Коробин же единственная кандидатура на первого секретаря! — недоумевал Мажаров.— К чему для вида соблюдать все эти формальности?»
Тишина, повисшая в кабинете, показалась ему неестественной и даже фальшивой. Константину не раз случа-
лось наблюдать подобную ситуацию, когда все заранее знали, кого им предстоит выбрать, но для чего-то делали вид, что они только сейчас будут обсуждать подходящую кандидатуру. Обычно от этого коллективного притворства все испытывали чувство неловкости и стеснения до тех пор, пока тот, с кем условились заранее, еще до заседания, не вставал и но называл уже всем известную фамилию. Все знали, что и согласие кандидата на этот пост тоже было получено заранее, задолго до этих выборов...
Но сегодня все развивалось не по намеченной схеме, это Мажаров разгадал сразу, едва за столом привстал Иннокентий Анохин и, смущенно покашливая, поинтересовался:
— А кого рекомендует на пост первого секретаря областной комитет партии? Мы привыкли уважать точку зрения вышестоящего органа, да и всегда так было...
— Не пора ли нам отказаться от подобной практики? — вопросом на вопрос ответил Иван Фомич.— Не кажется ли вам, что в этом случае принцип демократического централизма подменяется мелкой опекой или, еще хуже, субъективной волей одного человека? Что тогда остается от партийной самодеятельности? Фикция, форма. Вот почему мы решили не навязывать вам никого, а послушать, что выскажете сами...
Коробин сидел, наклонив голову, положив на сукно стола сжатые до побелевших суставов кулаки, храня в уголках губ снисходительную улыбку. Было непонятно, что в ней преобладало — то ли презрительное показное равнодушие к тому, что он услышал, то ли скрытая тревога. Еще час назад он был здесь главным лицом, диктовал всем свою волю, от его последнего слова решилась судьба нескольких человек, и никому даже в голову не приходило оспаривать у него это право. В одну минуту его лишили и этого права, и чувства прочности своего положения, и вдруг он оказался в унизительной зависимости от всех, кто сидел в его кабинете, да и кабинет уже будто не принадлежал ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45