– Брось, Марсель, – сказал я, обнаружив исчезновение столика. – Я люблю тот стол. Гордон же не насовсем умер! Он потом ожил.
Толстые мохнатые брови Марселя сошлись на переносице острой буквой V.
– Я знаю, твой брат спать мертвым сном, Арт, – печально сказал он и поводил у меня перед носом желтым от никотина пальцем, После чего тем же пальцем поставил в воздухе точку и перекрестился. – Твой брат, он только одно слово что живой.
– Ему с каждым днем лучше. Вот увидишь, он скоро придет сюда и не найдет нашего столика. И тебе тогда будет стыдно!
– Француз, он эмоциональный, да. Но он и практичный.
– Но…
– Стол мертвецов все, капут. Мы больше об этом не говорим. – Марсель кивнул на столик за пальмой: – Вот. Садись. Этот стол, он тоже хороший. Да?
– Нет.
– Слушай, Арт, не надо шуметь. Не жалуйся бедному Марселю, а то он у тебя и этот стол заберет. – Он щелкнул пальцами: – Rien pour vous.
Его внимание вдруг что-то отвлекло. Марсель потянул носом (надушенную цыпочку он учует за сотню метров). В дверях кафе появилась высокая красивая женщина. Она нетерпеливо крутила головой, оглядывая зал. Она искала…
– Оля-ля! Арт, гляди! Там! Это же Марлен, n'est-ce pas? Твоя Марлен?
Мне случалось пару раз затащить Марлен в «Pain et Beurre», когда мы были женаты. После развода ее нога еще не ступала на пол этого заведения.
– Марлен, ici. За тот горшок. Вот он где! Сидит в пальме.
Марлен глянула на часы и поплыла ко мне.
Я звонил ей и просил прийти. Очень вежливо просил. Возможно, я даже побеседовал бы с ней о здоровье и благополучии Даррена-Полового Гиганта. Выбора не было: приходилось подлизываться. То письмо с грозными буквами было от адвокатов Полового Гиганта. «Предупреждаем, что намерены урезать ваш половой орган до размеров франкфуртской мини-сосиски и подать его без горчицы».
Это был ультиматум. Гигант жаждал денег. Точнее, хотел, чтобы Марлен получила свое.
– Для него это дело принципа, Арт. Он считает, что ты ведешь себя…
– Неэтично?
– …как последняя задница. Вряд ли я смогла бы чем-то помочь, даже если бы захотела. А я не уверена, что хочу.
Всего лишь не уверена? Уже кое-что. Неплохое начало.
Марлен согласилась со мной встретиться… не знаю почему. Рудиментарное чувство долга? Остаточные угрызения совести по поводу Муфуфу? Но она уже явно заскучала. Окинула взглядом выцветшие стены кафе, которые раньше казались ей романтично богемными.
– Боже мой, ничего не меняется. Как была дыра, так и осталась.
Потом Марлен окинула таким же взглядом меня.
– Когда ты в последний раз счищал камень и наносил эмаль? – Она заглядывала мне в рот.
– Что?
Марлен наклонилась поближе, чтобы лучше видеть. На лице у нее появилась гримаска профессионального любопытства и раздражения.
– Открой рот. Покажи зубы.
– Марлен, ради бога!
– Кому сказала – открой!
Вечно она прет напролом. Я разинул рот до упора. Марлен придвинулась еще ближе. На ней было черное платье без рукавов. С одного плеча сползла бретелька лифчика. Мятно-зеленая полоска на тугой, загорелой руке. Роскошно.
– Что ж, могло быть и хуже. Хотя как знать… – Ей явно не хватало молоточка и зеркальца. – Все равно, надо следить за зубами. Ничто так не выдает возраст мужчины, как десны.
– Неужели?
– Представь себе. – Марлен подсунула тупой кончик столового ножа мне под верхнюю губу и вытянула ее козырьком. – Молодые, упругие десны крепко охватывают зубы. А старые десны обвисают и болтаются как…
– Старые штаны мешком?
Марлен отпустила мою губу и швырнула нож на стол. (Стерилизатора под рукой не оказалось.)
– Но этого можно избежать, если ухаживать за зубами. Курение все резко ухудшает. Надеюсь, ты не начал снова курить?
– Конечно нет!
Ее пальцы подцепили беглую бретельку и ловко заправили под платье.
– Позвони Лоле и запишись на прием. Я разберусь с твоими зубами.
– Как? Снова в твое кресло? Боюсь, я пас. А твой Муфуфу пришел на повторный сеанс?
В глазах Марлен сверкнуло воспоминание. Она встретила его, чуть изогнув губы.
– Не пришел, представляешь? Сказать Лоле, чтобы послала напоминание?
Марлен расслабленно откинулась на стуле. Выглядела она ослепительно, и сама это знала. Она больше не хотела меня. Но это не значит, что она не хотела, чтобы я хотел ее. Старая песня. Надо переходить к делу.
– Марлен, что мне сделать, чтобы твой муж от меня отвязался?
– Попробуй заплатить.
– А по-другому никак нельзя?
Она пожала плечами.
Видимо, нет.
– Ты выставлялся в галерее у Вилли? – вдруг спросила Марлен.
– Увы, нет. Я все еще готовлю экспозицию. – И душу закралась очень неуютная тревога. Марлен слишком хорошо меня знала. Еще одна отложенная и упущенная выставка. – Я теперь работаю с новым материалом. Бросил глину.
– Как жаль!..
Жаль?
– Мне так нравились твои глиняные вещи. По-моему, они тебе особенно удавались.
Нравились? Удавались?
– Обидно, что ты не лепил меня, когда мы были вместе.
Пардон?
– Ты же ни в какую не хотела! – напомнил я.
– Да, а теперь вот кляну себя.
Клянет себя?
Я-то думал, Марлен даже слова такие неведомы: «жаль», «обидно» и все такое. Хороший знак, очень хороший…
– А как бы ты хотела, чтоб я тебя слепил? Обнаженной?
– Конечно.
– Бюст или в полный рост?
– Не знаю. Наверное, бюст до пояса.
– Без ног?!
Марлен любовно оглядела свои шелковистые ножки. Она их обожала. Когда мы еще были женаты и вместе сидели дома у телевизора, она то и дело рассматривала собственные икры – сравнивала с голливудскими. Сравнение всегда выходило в ее пользу.
– Еще не поздно, Марлен. Можем начать с той недели. Я слепил бы что-нибудь потрясающее. Обалденное… – Должно быть, я слишком тараторил, потому что волновался. Меня вдруг осенила чудненькая идея. Заказ на скульптуру раз и навсегда избавил бы меня от Полового Гиганта. – Только это выйдет дорого, солнышко. В полный рост – всегда дорого.
Сколько бы с нее содрать? Всю сумму долга? Или еще больше? Марлен не ценит то, что достается по дешевке. Все складывалось превосходно, просто замечательно. Пока Марлен не раскрыла рот и не расхохоталась. Очень громко.
– И что, я должна тебе позировать? Голая? Вот Даррен-то обрадуется! – Сама мысль так ее развеселила, что Марлен запрокинула голову и снова зашлась смехом. А это уже было нехорошо. Это было даже очень плохо, если только…
– Тебе не надо даже позировать, вот в чем прелесть! – Я поднял руки и пошевелил пальцами. – Вуаля! Скульпторский банк данных! Ты уже занесена. Я могу слепить тебя с закрытыми глазами. Каждый изгиб, все маленькие несовершенства. Хотя их у тебя почти нет.
– Выбрось из головы, Арт!
Четверть часа спустя двухкилограммовый кусок масла из запасов Марселя постепенно превращался в точнейшую копию бедра Марлен. (Ну, может, еще и кусочка ягодицы, в честь добрых старых времен.) Это было приятно. Я лепил, Марлен болтала, мы оба потягивали хорошее мерло. Я работал исключительно по памяти. Впрочем, выбора у меня не было: чтобы я не подглядывал, Марлен прикрыла ногу салфеткой. Очень скоро, как только масло приобрело очертания бедра, несколько завсегдатаев придвинулись к нам вместе со стульями и стали глазеть.
– Что это он лепит? Дельфина? Это ведь дельфин?
– А зачем ему дельфин?
– Может, сейчас неделя защиты дельфинов.
– По-моему, это задница. Во всяком случае, кусочек задницы.
– Одна половинка?
– Может, сейчас неделя красивых попок.
Я быстро закончил – работенка-то плевая. Строго между нами: я выбрал самую легкую для меня часть тела. Ту, что знал лучше собственных конечностей. Бедро, которое я гладил каждую ночь, когда Марлен прижималась ко мне и засыпала. Ее нога была для меня что азбука Брайля для слепого.
– Нога красивая, спору нет, – сказала Марлен, разглядывая мое произведение со всех сторон. Нога ей определенно нравилась. – Но вот моя ли? Не уверена.
Ложная скромность. Она прекрасно знала, чья это нога.
– Твоя, Марлен, твоя. Но если ты мне не доверяешь, пусть решат они. – Я повернулся к группе едоков – наших зрителей: – Является ли бедро на столе бедром этой женщины? Убери салфетку, солнышко.
Марлен быстро встала:
– Что за идиотизм!
И тем не менее она не обрушилась на меня, а поставила ногу на верхнюю перекладину стула, помедлила и постепенно приподняла подол черного платья. Зрители глазели в полном восторге. Марлен не стала обнажать ягодицу – хорошенького понемножку, – но все-таки открыла достаточно, чтобы удивить меня и потрясти наше жюри.
– Это ее нога, как пить дать.
– Точно, ее.
– Тут кто-то говорил, что она зубной врач?
Когда я услышал восторженные охи, то понял, что контракт у меня в кармане. Потому что Марлен не сможет забыть свой триумф. И захочет продолжения: по ней, оваций не бывает слишком много.
Я медленно провел ножом по сливочной ягодице, снял желтую стружку от попки до колена. Марлен наблюдала, как я намазываю ее на кусок булочки, потом открыла рот, чтобы я мог угостить и ее. Я сидел и смотрел, как она жует. Она жевала и позволяла мне смотреть.
Я с нетерпением ждал ежедневных свиданий с Гордоном, возможности побыть один на один с братом. Ну или втроем, если считать его стояк, который никуда не девался и уже практически жил собственной жизнью. Гордон прекрасно выглядел, и – о чудо! – проплешина, которая так его бесила, почти заросла – остался лишь маленький блестящий пятачок на самой макушке.
В какой-то момент я нарисовал с него шарж и закрепил на телевизоре у брата над головой. Если б Гордон все-таки очнулся, он первым делом увидел бы себя – с роскошной шевелюрой и рогом побольше Италии. Рисуя, я выдавал очередную порцию жизнеутверждающего трепа. Каждый день я пытался придумать для Гордона вескую причину вернуться к жизни. Например, сок манго на подбородке. Адреналин в крови, когда проскакиваешь перекресток на красный. Песня Джеймса Тейлора. Но в это утро я рассказал ему про Марлен, про «Pain et Beurre» и про то, что на месте нашего столика теперь торчит пальма.
– Лягушатник поставил на тебе крест, Гордон. Он тебя уже похоронил. Он уже скормил кому-то твой обед. На твоем месте я бы очень разозлился. Ради такого стоит бы выбраться из койки, а? Если, конечно, у тебя силенок хватит. А лично я думаю, что хватит.
– Привет, Арт. – Сестра Крисси неслышно подошла сзади и дотронулась до моего плеча. – Ты говори, говори. Продолжай.
Она пристроила свою аккуратную попку на край матраса, закинула ногу на ногу, взяла руку Гордона и принялась считать пульс. Они были так тесно связаны, эта медсестричка и мой брат. Как мать с больным ребенком. Будто он пришел из школы и лежит дома в постели. Дома.
Я наклонился и протянул ей руку над грудью Гордона:
– Крисси, а я живой? Можешь узнать? Крисси обхватила мое запястье легкими пальцами и засекла время. Пальцы сомкнулись, сжались: устанавливаем связь. Связь установлена.
– Думай про что-нибудь хорошее, пока я считаю, – велела Крисси. – Вспомни какую-нибудь мечту.
Я много о чем мечтаю. Обо всем на свете. Пожалуйста: лекарство от рака. Выздоровление Гордона. Статуя Марлен. Мир во всем мире. Или какая-нибудь новая индийская пряность, которая придаст новый вкус любому блюду. Но про все это я думать не стал. Почему-то мне вспомнился наш с Джули поцелуй – в машине, около «Львиной головы». Тот кэри-грантовский поцелуй. Закрыв глаза, я смог даже вспомнить тепло ее губ. И понял, ЧТО, будь у меня вторая попытка, я уж не стал бы строить из себя деликатного Кэри Гранта. Только дайте мне шанс (черта с два, при наших «профессиональных» отношениях!), и я своего не упущу. Я буду как Джеймс Бонд! Как Зорро! Как…
– Не волнуйся, ты жив. – Крисси ухмылялась во весь рот. – И даже очень.
19
Джули
Объятие женщины должно быть шире мира, иначе для чего нам нужен рай?
Роберт Браунинг (почти)
– Да бросьте, солнышко! Вы можете придумать что-нибудь поинтересней, – твердил Арт в начале четвертого сеанса. На этот раз мы встретились в обеденный перерыв.
– Картошку брать будете, мистер? – прорезался хриплый голос из переговорного устройства.
– Уже заказал, друг.
– А коктейль не желаете, мистер?
Я не большая любительница обедов из придорожной забегаловки. Но в нашей тогдашней ситуации выбирать не приходилось.
Мы встретились с Артом в час дня возле цветочной лавки Томаса, которая оказалась недалеко от нашей редакции. Арту пришлось позаимствовать машину Томаса.
– Гордон, может, мне сесть за руль? – предложила я. – И вам проще, и мне.
– Спасибо, солнышко, но за рулем всегда я. Такой уж у меня принцип.
Больше всего мешали его ноги. Автомобильчик у Томаса был крохотный и вдобавок специально приспособленный для человечка, чьи ноги заканчивались как раз там, где ноги Арта только начинались.
Арт сообразил, что его голове лучше оставаться снаружи, пока все тело не разместится в машине. Я кое-как втиснулась на пассажирское сиденье и слушала, как он разговаривает сам с собой, правой рукой уцепившись за открытую дверцу и пытаясь то ли вползти, то ли ввинтиться в салон. Арт проталкивал левую ногу как можно дальше – над ручником и моими коленками.
– Можно я положу сюда ногу? Пока не влезу весь?
Его тело выгнулось дугой, голова все еще торчала снаружи, левая нога и торс уже были внутри, правый бок оказался под рулем, который впивался Арту под ребра. Но вот – ура! – он влез в машину целиком.
– Класс! Все просто чудно, солнышко!
По виду чудесного было мало. Голова Арта упиралась в крышу, а ноги были согнуты, как у богомола, летящего третьим классом.
– Извиняюсь за все это, солнышко. Моя тачка в ремонте, я ведь говорил, да?
Собственно, я как раз находилась с Томасом в «ситроене», когда случилась авария. У нас с Томасом состоялась приватная беседа. Ну, почти приватная. Я, Томас и Софи да Лука, которая как-то умудрилась увязаться с нами. Мы с ней вышли из редакции на обед, после того как все утро просидели над ее секс-рубрикой. И тут Софи через дорогу углядела Томаса – он стоял у старенького «ситроена» и махал мне рукой.
– Ой, какой славненький лилипутик! А это кто?
Наша встреча не была случайной. Томас Корелли караулил меня. Я ждала чего-то в этом духе после его очень странного звонка накануне.
– Джули? Я хотел сказать… (Длинная пауза.) Я знаю, ты договорилась насчет нового сеанса (длинная пауза) психотерапии, и вот звоню, чтобы… – Он заглох.
Тогда я списала это на его застенчивость, но теперь-то понимаю, что его мучила сложная моральная дилемма. Что важнее? Верность коллеге или интересы клиентки? Трусики или профессионализм?
– Я просто… хотел пожелать успехов и дать тебе мой телефон… так, на всякий случай…
На какой такой случай?
– Кто это, Джули? – выспрашивала Софи, пока мы шли навстречу Томасу. – Где ты с ним познакомилась?
Она болталась рядом, пока Томас (довольно неуклюже) приглашал меня пообедать. Потом выдумала, что ей жизненно необходимо попасть на другой конец города, а подвезти некому.
– Правда, классная машина, Джули? – спросила Софи, наклоняясь к нам с заднего сиденья. – Просто супер, Томас! Такая шикарная!
Софи делала то, что ей удается лучше всего: внедрялась в окружающую среду. И, как всякий новый биологический вид, нарушала природное равновесие. Однако Томас растаял от ее комплимента и позабыл упомянуть, что машина, по сути, не его.
– Можешь притормозить тут, Томас? – спросила я, едва удалось вклиниться в их беседу. – По-моему, тебе удобно выйти здесь, Софи.
– Разве? – с недовольной гримаской отозвалась Софи.
У нее был разочарованный вид. У Томаса тоже. Он бросал на нее восхищенные взгляды в зеркальце заднего вида с той самой минуты, как она села в машину. Что при его росте было нелегко, даже с тремя словарями под задом.
– Рада была познакомиться, Томас.
Софи не отрывала от него глаз, пока Томас наконец не заглянул в них. Но взгляд у нее был вовсе не зазывный. Почти целомудренный. Совсем не тот, какого я от нее ждала. И еще одна странность: куда делся знаменитый бюст? Исчез, сдулся – пуф, и все! Осталась невыразительная, почти плоская грудь. Не рельефная карта, а настенная. Не потаскушка, а школьная училка. Как ей это удавалось? Как научиться управлять грудью, чтобы она то пропадала, то появлялась? Может, дело в осанке? Или к Софи прилагался насос?
Томас все оглядывался на нее, даже когда мы уже отъехали. Он чуть не врезался в машину, которая выскочила откуда-то сзади. Ему пришлось ударить по тормозам, «ситроен» встал так резко, что от толчка из-под Томаса посыпались книги. Тяжеленный справочник – «Желтые страницы от А до Z» – грохнулся прямо на педаль газа. Мы рванули с места.
Томас не видел выше приборной доски. Он только успел вынырнуть из-под руля, как перед нами внезапно затормозило такси. Поздно. Краса и гордость Арта въехала носом прямо в чужой багажник.
Вот почему Томас теперь отлеживался дома, и на голове у него красовались две шишки, формой и размером смахивающие на соски Софи – в их обычном состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26