Позвони мне.
Суббота, 16.00
Джули? Это опять Софи. В больнице сидит жутко вредная баба и не желает принять мой факс. Эта тетка про шарм слыхом не слыхивала! Неудивительно, что наша медицина в кризисе. Короче, звони, я сама тебе все занесу.
Суббота, 17.30
Джули? Это я. Я оставила одну распечатку статьи в больнице, а вторую – у тебя на веранде, под фикусом. Да, и послала ее по электронке. Надеюсь, ты скоро со мной свяжешься.
Суббота, 17.35
Забыла сказать, мне не нравится второй и третий абзац. Причеши их хорошенько, ладно? Может, их вообще выкинуть? Короче, глянь на них. Заранее спасибо.
Суббота, 20.30
Алло? Джули? Если ты дома, ответь, пожалуйста. Алло! Джули? Джули? Ну ладно, видимо, тебя нет. В общем, я буду на работе в понедельник – значит, увидимся там? Хорошо? Спасибо, Джули. Я как-то неуютно себя чувствую. Думаю: может, тебе так не понравилась моя статья, что ты не хочешь со мной разговаривать. Или ты меня жалеешь? Или у тебя сейчас голова занята мамой? Да, возможно. Наверно, так. Ладно, спасибо. Мне уже легче. Я теперь подойду к статье творчески. Ой, да, это сообщение от Софи.
– Кажется, у моего мужа роман на стороне.
Я произнесла это так тихо, что едва расслышала сама себя. Маэстро психоанализа вдавил педаль тормоза и бросил машину на бровку тротуара.
– Что, простите? – Он смотрел на меня в упор. У него были очень зеленые глаза, и я видела в них свое отражение.
– Ничего, – быстро ответила я. – Я ничего не говорила.
– Но разве вы не…
– Я – не.
– А мне показалось…
– Нет, Гордон, ничего.
– Можно, я все-таки…
– Нельзя.
– Я только хотел…
– Не надо, Гордон.
Он снова завел мотор и вклинился в дорожный поток. Его глаза неотрывно следили за машинами впереди, обе руки лежали на руле. Повернув налево, на северное шоссе, он сказал:
– Ладно. На чем мы остановились?
– Похоже… у моего мужа роман.
Мы ехали сквозь сумерки – сто километров в одном направлении. Арт все время смотрел только вперед. Затем он крутанул свой «ситроен» через разделительную линию и двинул обратно – еще сто километров.
Я не собиралась делиться с Артом своими подозрениями насчет Хэла. Я и сама не знала, что у меня есть какие-то подозрения. А если бы и знала, то нипочем не стала бы рассказывать такому типу, как мнимый Гордон. В нормальных обстоятельствах не стала бы. Теперь я понимаю, что у меня был шок. Клянусь, я сложила вместе все кусочки мозаики только возле паба «Львиная голова». Я пришла туда, чтобы еще раз попытаться пройти второй сеанс психоанализа. (Видимо, в его офисе снова устроили дезинфекцию.)
Я (конечно же!) пришла слишком рано, а он (конечно же!) опоздал. И я, в общем-то, ни о чем не думала, пока стояла и ждала его. Как вдруг почему-то вспомнила о тазике с одеждой, которую замочила на ночь. Я никак не могла сообразить, прополоскала ли ее перед уходом. И внезапно поняла, что среди вещей в тазике не было светло-зеленой жатой рубашки Хэла.
Странно. Значит, она должна быть среди уже выстиранного. В самом деле: когда я напрягла память, стало ясно, что она там. Я вспомнила, как вытащила ее из корзины с грязным бельем, проверила, нет ли пятен, и отправила прямиком в стиральную машину, потому что пятен не нашла.
Вот когда мне стало нехорошо. Потому что именно в этой рубашке Хэл водил клиента в «Сад императора». Тогда вечером он сказал, что ел мидии с чили. Но на рубашке не было ни единого пятна от чили! Ни единого. Ни капель соевого соуса, ни потеков супа. Я даже вспомнила, как порадовалась этому.
На рубашке вообще не было пятен от ужина. Зная Хэла, я могла сделать только один вывод: не было самого ужина. А раз не было ужина, то не было и деловой встречи с клиентом в «Саду императора». Хэл соврал.
Я стояла возле «Львиной головы», и мое сердце отчаянно колотилось. И тут я услышала автомобильный гудок, и старенький серебристый «ситроен» встал за припаркованными машинами недалеко от меня.
– Парковаться негде, – сообщил Арт и навис над пассажирским сиденьем, чтобы открыть мне дверцу. – Так что запрыгивайте.
– Я лучше подожду. Возвращайтесь, когда найдете место.
– Но я уже здесь, солнышко. Залезайте. Поищем другое заведение. Получше.
– Ничего страшного. Я подожду.
Он отъезжал с откровенно надутым видом, но в тот момент я просто не могла сесть к нему в машину. У меня перед глазами стоял тазик с одеждой, и я знала, что должна позвонить Хэлу – только тогда я смогу сделать что-нибудь, придумать что-нибудь. Но что именно я ему скажу? «Я не нашла пятен, которые непременно должны быть. Поэтому мне кажется, что ты меня обманываешь».
Меня подмывало бросить это Хэлу в лицо, но в то же время пугал возможный ответ. Я набрала его сотовый номер. Телефон был выключен. Снова. Очень плохой знак. Я с ужасом поняла, что кусочки мозаики складываются в недвусмысленную картину.
Раньше Хэл никогда не выключал мобильник – разве что в самом крайнем случае. Он называл сотовый «волшебной палочкой нового поколения» и хвастался, что у него единственного во всей их фирме почти стопроцентная контактность. Он отвечал на звонки повсюду: дома, в ванной, в спортзале, на собраниях. Даже в туалете. («Почему бы и нет? Я ведь не ухом писаю, правда?»)
Подумав, я вспомнила, что в последнее время Хэл часто отключал телефон. Иногда на несколько часов кряду.
– Солнышко! Эй, солнышко! – Маэстро вернулся, снова остановил машину возле меня, перегородил дорогу всем, кто ехал следом.
– Запрыгивайте. Валим отсюда.
Разъяренные водители хором гудели. Все устали, злились, мечтали о возвращении домой, высовывались из окон, чтобы разглядеть помеху, делали неприличные жесты. У всех под мышками расплывались темные пятна, распахнутые воротники засалились за день.
– Дайте мне отдышаться, солнышко, – попросил Арт, когда выскочил из машины и открыл передо мной дверцу. – Нигде нет свободного места. Хоть помри.
На нас орал какой-то таксист. Таращился целый автобус туристов. Малышка в одной из машин размазывала по стеклу растаявший шоколад.
– Я ведь пытался, – сказал Арт. – Разве это не считается?
Когда-то я думала, что считается. Раньше. Я выключила телефон и села в его машину.
14
Арт
Если разочарование – это брат предвкушения, то не легче ли назначить свидание его сестре?
Арт Стори
Вернитесь со мной на три года назад, в тот день, когда я зашел в стоматологию моей жены. Марлен руководила маленькой, но шикарной клиникой в престижном районе и лечила зубы исключительно денежным мешкам. Я шел к жене взвинченный и полный нехороших предчувствий. Лола Стивенс, верная секретарша Марлен, тоже выглядела настороженной.
– Марлен в кабинете, Лола?
– Присядь, Арт. Я ее позову.
Ни разу в жизни мне не предлагали присесть в этой приемной.
– Не беспокойся, постучать не забуду. – Я шагнул к двери кабинета.
– Ее нельзя беспокоить, Арт! – Лола спешно выскочила из-за стола. – У нее удаление. Очень трудный случай.
От напряжения в голосе секретарши мне, как ни странно, здорово полегчало.
– Думаю, моя жена завела любовника, Лола. Точнее, не думаю, а знаю наверняка. (Лола встретилась со мной взглядом; ее глаза ничего не выражали.) Так что этот визит – просто формальность.
И я прошел прямиком в кабинет Марлен. Она сильно удивилась. И он тоже. Однако я застал «удаление» на начальном этапе, поэтому не увидел ничего слишком непристойного. Разве что пару расстегнутых пуговиц и молнию, которая быстренько вернулась в исходное положение.
– Боюсь, тебе придется подождать в приемной, – холодно приказала Марлен. Изумленное выражение на ее лице вмиг сменилось официальным. – Я занята с пациентом.
Она деловито повязала ему на шею салфетку, уткнулась в шкафчик с документами и стала сноровисто перебирать карточки. Любовник был красив, явно небеден и встревожен.
– Прости, Марлен. Я говорила Арту, что у тебя сложное удаление! – Лола прикрывала собственную задницу. Умница.
– Так и есть, Арт, – сказала Марлен. – Как раз приступаю.
Мне бесцеремонно указывали на дверь. Марлен отвернулась от меня и, выставив ногу, ступней зацепила вращающийся стульчик и подтянула его к себе. Гладкая нога. Ловкая. Марлен вытворяла поразительные штуки на этом стульчике. В начале нашего знакомства мы вытворяли их вместе. Высокая, стройная, роскошная, с ногами неописуемой длины, Марлен могла оттрахать парня – и тут же заняться его зубами. Это она ввинчивалась в мужиков (бормашиной), а не они в нее.
– Удалением здесь и не пахнет, дорогая, – сказал я. – Наберись честности и признай это.
– У меня удаление, – упрямо процедила Марлен.
– Врешь.
Марлен пришла в ярость. Она не выносит обвинений во лжи, почему-то считая себя женщиной, которой незачем врать. Если ты врешь, значит, пытаешься спасти что-то. Значит, тебе есть что терять. А Марлен – образец самодостаточности: человеческое подобие ветряной мельницы.
– Удаление, говоришь? Что ж ты ничего не удаляешь? – подначил я. – Чего ждешь? Я уверен, что твой пациент, мистер… э-э?..
– Муфуфу, – пробубнил парень в кресле (по крайней мере, мне так послышалось, но понять его было трудно). – Муфуфу, – сделал он вторую попытку. Нелегко представляться, когда у вас во рту торчит включенный отсос.
– Видишь, Марлен, – сказал я. – Мистер Муфуфу не возражает.
– Ыгррфафаю! – Судя по интонации, мистер Муфуфу возражал и желал заявить протест. Он уставился прямо на меня. – Фы фе фефеете фава!
Марлен затолкала ему в рот еще пару инструментов, опустила спинку его кресла до лежачего положения и положила руку ему на грудь. И надавила.
– Признай, что он здесь не в лечебных целях, и я уйду, – сказал я.
– Пошел в задницу, Арт.
Кажется, мы попали в патовую ситуацию. Взгляд мистера Муфуфу метался от Марлен к зеркалу на стене, в котором отражался я за его креслом. Он понимал, что мне терять нечего. Его испуганные глаза беззвучно молили: «Пожалуйста, пусть она победит. Пусть она победит!»
– Повторяю, ты врешь. И теперь тебе уже никак не выкрутиться. Ты проиграла. – Как здорово было чувствовать себя победителем!
Марлен вдруг прищурилась, схватила щипцы, сунула их в открытый рот своего Муфуфу и обрушилась на первый попавшийся зуб. У Марлен кишка не тонка, что да, то да.
Однако здоровый зуб – это вам не сорняк в огороде. Он даже не шелохнулся. Марлен рванула снова, вскочив на ноги и отфутболив стул с такой силой, что тот прокатился по всему кабинету. Она вошла в зубодерный раж: уперлась ступней в кресло и расставила ноги для упора. И чем шире она их расставляла, тем выше задиралась ее короткая юбка. Длинные загорелые бедра обнажались все больше – и наконец мистер Муфуфу самым краешком глаза, но узрел то, ради чего пришел. Лоскутик белых шелковых трусиков обтягивал прелестный, пухлый венерин холмик.
Эта благодать раскачивалась прямо перед глазами любовника, и он впился в нее горящим взором. При виде мягкого, сладкого устьица он на миг забыл о щипцах, о насилии, о боли. Но Марлен тут же развеяла чары, издав короткий утробный рык. С ее последним мощным рывком наружу выскочил окровавленный клык. Это был зуб-гигант. Марлен сунула его мне в лицо, как военный трофей. И улыбнулась.
Муфуфу же глянул на зуб и отключился. Здорово посеревшая Лола пятилась к двери. Марлен развернула лампу и стала методично забивать кровавую дыру во рту любовника ватными тампонами, такими же белоснежными, как ее трусики.
– Лола! – рявкнула она. – Я не собираюсь торчать тут весь день. Передвинь запись в час тридцать на час. Тогда я успею нормально пообедать.
Я полез в карман, достал связку ключей, отцепил ключ от нашей с Марлен квартиры и швырнул в стерилизатор. Второе «удаление» в то утро оказалось куда менее болезненным, чем первое.
Я поведал эту историю Джули Тринкер, услышав ее предположение об измене мужа. Мы ехали в моей машине сквозь тьму куда глаза глядят.
– Теперь вам легче, солнышко?
– С чего бы? Оттого что с вами случилось что-то нехорошее? – Джули, похоже, очень удивилась.
По правде говоря, мне тоже было паршиво. Я никому раньше не рассказывал эту историю и теперь понял почему.
– Все ведь познается в сравнении. Знаете, когда говоришь себе: «Моя жизнь не сахар, но с ним я бы не поменялась»?
Я не смотрел на Джули, но почувствовал, что она отвернулась к черному окну.
– Тогда – общий жизненный опыт, – сказал я. – Вам не лучше от мысли, что вы не одна такая?
– Наоборот. Еще грустнее. – Джули хлюпнула, достала наглаженный носовой платочек, развернула, промокнула глаза и снова сложила его. – Мне теперь кажется, что все безнадежно. Я спрашиваю себя – в чем смысл?
В тот день Джули Тринкер не просто заглянула в пустой таз. Она заглянула в бездну, имя которой – отсутствие смысла жизни. Я честно пытался дать ей понять, что это далеко не всегда плохо и даже может быть хорошим знаком.
– Потеря смысла жизни – еще не конец, – сказал я. – Скорее начало.
– Начало чего? – выдавила Джули. – Полной бессмыслицы?
На некоторые вопросы нет готовых ответов. Вопрос о смысле жизни – один из них. Мой личный опыт многому научил меня по части бездн и пропастей.
Пока тебе нет тридцати, нежданная пропасть – это приключение. В нее можно соскользнуть по канату или ухнуть на «тарзанке». В пропасти можно даже устроить тусовку и сообща попробовать какое-нибудь новое зелье. Но если ты уже промахнул тридцатник… Гигантская воронка, что высасывает смысл из жизни, лишь вчера исполненной значения, – это кошмар.
Многие пытаются заслониться от бездны – воздвигнуть что-нибудь на краю, чтобы больше ее не видеть. Например, новый гараж или огромный гардероб индивидуальной конструкции. Когда мы с Марлен поняли, что живем на краю обрыва, мы купили заброшенную старую фабрику и с головой ушли в ее реконструкцию. Несколько месяцев мы выбирали новые краны и светильники, лишь бы не смотреть на растущую трещину у наших ног.
Если бы я не застал Марлен, когда она пыталась получить кое-что от мистера Муфуфу, мы наверняка перешли бы от попыток заслонить пропасть к попыткам заполнить ее. Так делают многие. Младенец – другой может оказаться прекрасным наполнителем. Или хотя бы новая работа. Смена карьеры в состоянии заполнить бездну на долгие годы.
Но в конечном итоге никакие меры не решат проблему кардинально. Бездна никуда не денется. Как большой знаток пропастей, могу заверить: она будет только расти.
– А как насчет моста? – спросила Джули. – Почему нельзя перебросить через бездну мост?
– О! Вы еще здесь! – воскликнул я с энтузиазмом. – Замечательно!
Джули сидела рядом, но от нее уже давно не было слышно ни слова.
– Разве нельзя попробовать пройти над бездной? – Она наконец повернулась ко мне. Глаза у нее покраснели и повлажнели; взгляд метался туда-сюда, отражая мучительную умственную работу. – Мост наверняка помог бы, разве нет?
Как только она это сказала, я понял, с чем имею дело. Джули по-прежнему лелеяла надежду, что у них с мужем все исправится. А значит, надо действовать осторожно и доносить правду маленькими порциями.
– Начнем с главного, – сказал я. – Из того вашего рассказа можно смело заключить, что ваш муж действительно завел роман. Или рассчитывает завести. Выключенный мобильник – серьезная улика, солнышко.
– Думаете? – вскинулась она. – А может… ему просто нужен отдых? Ему ведь постоянно названивают с работы. По вечерам, в выходные… Вдруг он просто устает от звонков?
Смотреть на Джули было грустно. У нее дергалась нога – вверх-вниз, вверх-вниз, а руки на коленках комкали мокрый белый платочек. Ей совсем не нужна была горькая правда, а у меня не было желания эту правду сообщать. К тому же я давно заметил: то, что ты говоришь, и то, что слышит собеседник, – очень разные вещи. Настолько разные, что иногда мне непонятно, зачем мы вообще разговариваем.
Однако я все-таки решил попробовать. Во-первых, у меня возникло чувство долга по отношению к Джули. А во-вторых, мне стало ее жалко. Особенно когда я узнал, за кого эта бедолага вышла замуж.
За час или два до этого разговора, когда Джули еще только села ко мне в машину, она вдруг стала рыться в своей сумочке.
– Голова болит, – объяснила она. – Можно включить свет?
Я потянулся через ее коленки и открыл бардачок. Внутри загорелась лампочка. Тускловатая, не спорю, но все же какой-никакой свет! А в салоне освещение испокон веков не работало.
– И это все? – недоверчиво поинтересовалась Джули.
Терпеть не могу, когда ругают мою машину.
Джули достала из сумки карманный фонарик, и салон «ситроена» озарился ярче, чем «Макдоналдс» в субботу вечером. На полу лежала фотография – выпала из сумки Джули.
– Это Хэл. – Она подняла снимок и протянула мне.
– Это Хэл?
На меня смотрел тот самый телефонный трепач, что ловко расправился с какой-то подружкой. Так-то вот. Теперь, когда я знал, с кем связалась моя клиентка, отступать было некуда. Оставалось только назвать вещи своими именами.
– Я бы не стал отбрасывать ваши первые подозрения насчет телефона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26