А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

В общем, если бы я не увидел журнал, я бы сегодня не позвонил. А сейчас ты кое-что сделаешь для меня. Останови ленту на автоответчике и поройся в своей корреспонденции. Там должен быть голубой конверт со штампом лондонского аэропорта Хитроу. Открой его и снова включи воспроизведение. Я подожду».
Странно, но я подчинилась – как во сне. У него был прекрасный голос – мягкий, мелодичный. Не английский, не американский – что-то промежуточное, нечто неуловимо среднеатлантическое. Я сразу же нашла конверт со штампом Хитроу. Мои адрес и имя были напечатаны. Письмо отправлено из аэропорта, значит, о месте жительства отправителя ничего не известно: он просто был в аэропорту. Мог лететь откуда угодно и куда угодно.
В конверте была фотография. Я взглянула на нее, и меня затрясло. Я бросилась обратно в спальню, к автоответчику. Щелчок, гудок – и снова голос:
«Ну что, нашла? Хорошая штучка, правда? Еще бы. Пока никто, кроме меня, эту фотографию не видел. Я никому не показывал ее все эти годы. Но помнил про нее. Никак не мог выбросить из головы. Я часто гадал, кто эта девушка на фотографии – она казалась такой знакомой. И вот увидел твой профиль в журнале, и все встало на свои места. Я сразу тебя узнал. Ты и есть та самая юная девушка, которую я щелкнул много лет назад. Но что такое, Сван? Кто этот парень на фотографии? Он старше тебя, и почему он протягивает тебе деньги? Да еще такую крупную сумму? Что пришлось сделать милой маленькой девочке, чтобы столько заработать? Все это скверно, Сван. Кстати, негатив просить бесполезно. Можно переснять фотографию с фотографии, и у меня их куча. Если положить этот снимок рядом с картинкой в журнале, сразу видно, что на них изображена одна и та же девушка. Ты. Нет, я не посылал фотографию в газеты и никому не говорил о своем открытии. Я решил подождать и подумать, чем ты можешь оказаться мне полезной. Ты еще услышишь мой голос. Пока».
С тех пор я и получаю эти послания. Никаких определенных требований, только угрозы и неизменные предупреждения в конце:
«Если ты не скажешь никому о моих звонках, Сван, все будет хорошо, но если ты подумываешь обратиться в полицию или еще к кому-нибудь за помощью, тебе следует иметь в виду: прежде, чем я возьмусь за тебя лично, я доберусь до твоей матери, до твоей семьи. Я не шучу! Если фотография попадет в прессу, рухнет твоя репутация и твоя карьера, но еще хуже будет, если неожиданный удар настигнет твою мать. А ведь ты так далеко, в Нью-Йорке. Я не прошу денег, Сван, это было бы вымогательство, но рано или поздно я попрошу об одном большом одолжении, и тебе придется быстро выполнить мою просьбу. А сейчас сотри запись. Никто не должен ее слышать…»
Он шел на риск, оставляя эти послания. Ведь я могла включить его запись при ком-нибудь. Интересно, знает ли он о моем муже? Потом, когда о нашем браке станет известно, мы будем жить вместе, но пока муж остается у себя в Гейнсборо, южнее Центрального парка. Со временем я стала замечать, что послания появляются, только когда я возвращаюсь домой без провожатых. Может, он живет в моем доме? Следит за мной? Кто он? Я чувствовала себя, как Уитни Хьюстон в «Телохранителе». Нанять телохранителя? Может, позвонить Кевину Костнеру…
Первая трагедия обрушилась на нашу семью в день восемнадцатилетия Венеции.
В детстве я была очень замкнутой. С той минуты, когда меня научили читать, я уткнулась носом в книгу и покидала детскую только для того, чтобы повертеться перед зеркалом в разных платьях. Я мечтала, чтобы мне разрешили порыться в шкафах с одеждой: о, эта череда превращений – от сказочной принцессы до Чарли Чаплина. Даже в самом юном возрасте мне хватало ума понять, что только так я смогу привлечь к себе хоть какое-нибудь внимание.
Меня не замечали из-за Венеции, которая была настоящей красавицей. Глаза лазурного цвета, точеный носик, чувственные губы, и венец всего – густые пепельные волосы до плеч, уложенные «под пажа». Истинно классическая красота, даже я это понимала. На костюмированных балах Венецию всегда выбирали Королевой Красоты – а мне она и в жизни казалась королевой.
В честь ее восемнадцатилетия родители давали бал-маскарад. В саду нашего болтонского дома построили эстраду, пригласили, наверное, человек четыреста, не меньше. Мне было всего восемь лет, но я мечтала появиться перед гостями в карнавальном наряде и со слезами упросила родителей, чтобы они позволили мне побыть на празднике хотя бы немножко. С костюмом помогла няня – я уже почти месяц была «лебедем» и хотела, чтобы это увидели все.
Венеция в то лето казалась очень печальной. Мама объяснила мне: она влюблена в Оливера Фэрфакса, а влюбленные всегда грустят. Утром Венеции в постель принесли завтрак с шампанским и подарки; потом приехал Оливер и повез виновницу торжества на ленч в «Уотерсайд Инн». Его «БМВ» шикарно отчалил от дома: верх откинут, приемник включен на полную громкость. «Мы всегда будем вместе», – заклинал Брайан Ферри.
К шести часам они не вернулись, и родители заволновались. Венеция, как всегда, была ни в чем не виновата, но от Оливера этого не ожидали: он прекрасно знал, что перед балом будет ужин, и гостей ждут от восьми до половины девятого. Если Венеция еще задержится, то не успеет принять ванну и одеться к приходу гостей. В половине восьмого мы по-прежнему сидели рядком в холле, как на иголках.
Полицейского, который явился со страшным известием, я не забуду никогда. Могли бы послать кого-нибудь постарше – пунцовый от отчаяния, он с трудом выговаривал слова. Я открыла дверь, подпрыгивая от восторга в своем костюме лебедя: «Венеция вернулась! Венеция вернулась!»
Должно быть, он решил, что попал в сумасшедший дом.
– У них не было ни одного шанса – автомобиль шел под девяносто, трасса, на встречной полосе фургон: семья переезжала в Лондон из…
Тут он сообразил, что нам нет дела, откуда переезжала какая-то семья, и замялся, не зная, что сказать дальше.
– Ваш сын пошел на обгон, выехал на встречную полосу, а там – другой автомобиль. И вот… лобовое столкновение… Ничего нельзя было сделать, – закончил он скороговоркой.
Все повернулись к живому и невредимому Гарри.
Мать подалась вперед.
– Констебль, вот наш единственный сын.
Полицейский снова побагровел и заглянул в свои бумажки.
– Мистер Оливер Фэрфакс?
Все в ужасе замотали головами.
– Мисс Венеция Крайтон-Лейк?
Мы молча глядели на него. Страшный вопрос словно висел в воздухе, где-то под люстрой. Полицейский скорбно кивнул, и тут в дверь снова позвонили: явился первый гость.
Не знаю, что бы мы делали без Гарри. До десяти часов он крутил телефонный диск, обзванивал все четыре сотни гостей, а потом у дверей, на лестнице, между Эймисом и Прустом, вежливо останавливал тех, кому не смог дозвониться… Именно тогда я поняла, как привязана к старшему брату. Ему было только шестнадцать, но он сделал все, чтобы помочь родителям в страшную минуту. Так же достойно он держался и на следующий день, когда у нашего подъезда собралась толпа журналистов.
После гибели Венеции в семье все изменилось. Родители практически переселились в загородный дом, чтобы спрятаться от друзей с их соболезнованиями. Единственное светлое воспоминание о тех днях – это наше сближение с Гарри. Он все еще дразнил меня Лавишкой-худышкой, Крохой и другими прозвищами, которые казались мне обидными, но я впервые почувствовала в нем друга и союзника в борьбе с надвигающимся взрослением. А это действительно была борьба. Замкнутая, угрюмая, я страшно страдала от мысли, что никогда не смогу заменить родителям Венецию. Без Гарри я бы совсем пропала.
Потом и наша няня ушла на покой. В конце концов, ей было уже семьдесят четыре, она нянчила еще отца и давно стала членом семьи. Она заслужила спокойную старость. Втайне я радовалась ее уходу – хотелось наконец избавиться от опеки и вырваться на свободу. Но не тут-то было. Слуг, постоянно живущих в доме, у нас не было, родители почти все время проводили за городом и побоялись оставлять меня на попечение одного Гарри. У меня появилась новая няня. Это было почти смешно. Двадцатилетней девушке, по-моему, нельзя доверить даже саму себя, не то что чужого ребенка.
Молли Бэйнбридж приехала из Ливерпуля. Ей было двадцать лет, и, как она сама мне сказала через пять минут после знакомства, никакая она не няня, а манекенщица. Работа у нас – это только для крыши над головой. Наверное, я должна была восхищенно сказать: «Вот это да!» Но я только потрясенно глазела на нее и почти не слушала, что она говорит. Таких девушек я никогда не видела. Высокая, длинноногая, в черных обтягивающих лосинах, с огромной грудью – под футболкой отчетливо вырисовывались соски. Теперь я понимаю, что Молли наверняка выглядела очень вульгарно. Каждый день она густо красилась, приговаривая, что в любой момент могут позвонить из агентства и надо всегда быть готовой. Никто так ни разу и не позвонил, но даже если бы ее вдруг вызвали, косметика была бы совершенно излишней: клиент всегда хочет ясно видеть фактуру вашей кожи.
Может быть, мы бы и поладили с Молли Бэйнбридж, если бы не странное поведение Гарри. В день ее переезда к нам родители нарочно остались в городе, устроили парадный ужин, попросили присутствовать и брата. Конечно, невежливо обращать внимание на такие вещи, но Молли совершенно не умела вести себя за столом: не знала, какую взять вилку или в какой бокал налить вино. Она совсем растерялась, и я даже ее пожалела.
Правда, это быстро прошло. Гарри вел себя непривычно тихо, он совершенно размяк, – весь ужин не отрывал восхищенного взгляда от Молли, и, когда мы перешли в гостиную пить кофе – мне, как обычно, подали какао, – не отходил от нее ни на шаг и раз семь переспросил, не желает ли она еще чашечку.
Молли была далеко не дурочка. Она взялась за Гарри всерьез. Когда переодевалась, забывала прикрыть дверь, и Гарри частенько имел возможность увидеть ее в неглиже. Дверь в ванную она тоже оставляла открытой, потому что знала: Гарри в любой момент может подняться к нам наверх.
Мне было уже двенадцать, но никто никогда не разговаривал со мной о сексе. Все, что я об этом знала, было почерпнуто из телевидения и из книг. Но я заметила, что Гарри, который раньше был другом, вдруг стал отдаляться от меня. Не то чтобы он меня избегал, нет. Возвращаясь с работы – он служил тогда в коммерческой компании, – Гарри первым делом мчался наверх, в детскую, но со мной только здоровался. На верхнем этаже у нас с Молли были собственные апартаменты, что-то вроде квартирки, она осталась с тех времен, когда детской заправляла старая няня. Кухня, ванная и туалет были ее территорией, и горе тому из взрослых, кто явится сюда без спроса. После ухода няни меня перевели в спальню этажом ниже, но обедала я наверху, вместе с Молли, и ванная у нас была одна на двоих. Не раз до меня доносились обрывки разговоров Гарри и Молли на кухне или у лестницы: «Ну хотя бы один вечер… Пойдем куда-нибудь поужинаем». – «Как я могу уйти? Я же нанялась на эту чертову работу и должна сидеть с ребенком». – «Ладно, давай тогда включим видео, поужинаем вместе здесь, посмотрим фильм…»
А потом случилось неизбежное. Однажды ночью мне ужасно захотелось в туалет. Разумеется, в эту ночь Молли опять оставила открытой дверь в свою спальню. Давненько я не видела Гарри голым – наверное, с тех пор, как мы были совсем маленькие. Я поднялась по лестнице и услышала, что Гарри стонет, как будто от боли. Конечно, я тут же бросилась на помощь.
Они были не в постели, а на полу, ноги наполовину под кроватью. Оба совсем голые; она лежала сверху, на Гарри, и кусала его. Она хочет сделать ему больно, подумала я, подбежала и ударила Молли
– Отстань от него! – закричала я. – Отпусти Гарри, ему же больно!
– Ах ты, маленькая дурочка! – Она скатилась с него и встала на ноги. – Ну-ка, иди отсюда. Иди, жалуйся. – Она подтолкнула меня к двери. Я обернулась и посмотрела на Гарри – ждала, что он поднимется и скажет мне спасибо за спасение, но он только рассмеялся: «Ступай спать, Кроха».
Знаю, нехорошо было рассказывать об этом маме по телефону, но я была страшно обижена и зла на Гарри. Меня тут же забрали в Уилтшир, а Молли дали два дня, чтобы собраться и покинуть наш дом.
Но только она не уехала. Не смогла уехать. В воскресенье вечером мы с родителями вернулись в Лондон, и она все еще была в доме – наверху, у лестницы. Она лежала на полу совершенно голая, только лицо прикрывала подушка, которой ее задушили.
Гарри нигде не было. Он исчез.
Мой отец все силы приложил, чтобы история не попала в газеты, но ничего не вышло: снова у подъезда толпились журналисты, и на этот раз, без Гарри, некому было с ними разобраться. К счастью, никто из них не узнал о его отношениях с Молли – Молли умерла и, значит, не могла поведать о своем романе с сыном хозяев, а что касается самого Гарри, то он, как я уже сказала, просто исчез.
Бульварная пресса принялась за нашу семью. Нас изображали жертвами злого рока – сперва Венеция, потом молодая няня, кто же будет следующий?.. Мама прятала газеты и даже не догадывалась, что я все равно нахожу их и ловко выуживаю из мусорных корзин. Именно после этих гнусных статей я поклялась себе, что сделаю все, чтобы стать неуязвимой для бульварных газетенок.
Убийство Молли осталось нераскрытым, и что хуже всего – Гарри так и не объявился. Отец не стал обращаться в полицию: боялся, что откроется связь между исчезновением Гарри и убийством. Но всем было известно, что Гарри жил с нами, и полиция, естественно, захотела побеседовать с ним. Страшно вспомнить: время шло, и мы уже не знали, жив Гарри или нет. Полиция осторожничала и объявила розыск не подозреваемого в убийстве, а просто пропавшего человека. Конечно, тут было несомненное сходство с делом Лукана. Но там остался свидетель, который заявил, что Лукан хотел убить именно его, а няня оказалась случайной жертвой. В нашем случае никаких свидетелей не осталось.
Мне было плохо без Гарри, я жутко по нему скучала, и поначалу мне было все равно, убил он Молли или нет – только бы его скорее нашли. Потом я пришла в себя и изумилась – как же я могла так думать? Конечно, Гарри никого не убивал.
Но только где же он?
Через семь лет пропавшего человека официально признают умершим. Мне исполнилось девятнадцать, но выглядела я как пятнадцатилетняя. Неужели я действительно осталась единственным ребенком в семье? Родители обнаружили, что Гарри забрал из банка часть наследства. Как наследнику мужского пола, ему причиталось много больше, чем нам с Венецией – век феминизма не изменил финансовых традиций. Мы с ней вступали в права наследования в восемнадцать лет, Гарри же в свои восемнадцать имел право получить только часть суммы, остальное должно было оставаться неприкосновенным до его тридцатилетия. Так распорядился в завещании дедушка, и нарушить его волю мы не могли. Несчастная Венеция так и не успела порадоваться своей доле, и я не знаю, как поступили с ее деньгами наши родители.
В день своего восемнадцатилетия я стала, как говорится, счастливой обладательницей ста пятидесяти тысяч фунтов. Школу я окончила с безумным желанием заниматься книгами или даже литературой, но без малейшего представления, как это осуществить. Все, что я смогла придумать – это предложить свои услуги маленькому книжному магазинчику в Челси, в котором у нас был свой счет. Удивительно, но меня приняли помощником продавца. Я была на седьмом небе от счастья. Каждый день с половины десятого до половины шестого вокруг тебя – только книги и разговоры о книгах. Возвращаешься домой и ложишься в постель с охапкой книг. Я считала, что настоящий продавец должен знать, что продает, и потому старалась прочитывать все новые поступления.
Как-то раз, расставляя на верхних полках кое-что из серии современной классики издательства «Пингвин», я неожиданно потеряла равновесие, свалилась со стремянки и подвернула ногу. И тут же увидела перед собой огромную волосатую руку – кто-то помогал мне подняться.
– Ей-Богу, прости, красотка. Это все моя вспышка. Я заметил тебя с улицы, через витрину – сначала ноги, потом все остальное. Просто не смог удержаться, должен был войти и сделать этот снимок. Извини, никак не думал, что ты испугаешься. Ничего, все обошлось?
Все обошлось, но я страшно разозлилась.
– Кто вам разрешил меня фотографировать? Зачем это? Для рекламы магазина? Первый раз слышу!
– Послушай, да и я тебя в первый раз вижу. Но ты же настоящая красотка, сама, наверное, знаешь. Я хочу взглянуть, как ты будешь смотреться на снимках. Думаю, потрясающе. Тебе никогда не говорили, что ты должна стать моделью?
От этого слова я вздрогнула. Мне сразу вспомнилась Молли Бэйнбридж. Разумеется, теперь-то я знала, что настоящие модели совсем на нее не похожи, по крайней мере те, с которыми я была знакома; кстати, они говорили, что им очень неплохо платят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38