– Быстро нашёлся узкоглазый гость. – Небось, аршин по десять надо будет извести на одни только юбки. Обнищаете.
И он уселся за стол, не дожидаясь приглашения. Ловко съел пару сырных лепёшек, не стесняясь дурных манер, со вкусом облизал испачканные в топлёном масле пальцы и сказал, наконец:
– Эйлик, спасу нет, как хочет с тобой, мой магический друг, свидеться. До печёнок меня достал, так просил всё устроить, говорит, есть у него какая-то совершенно потрясающая идея. Итель, налей мне что ли молока, а то в горле пересохло… И ещё пару лепёшек дай.
Фиалка, а точнее, ведьма Итель поднялась на негнущихся ногах из-за стола и направилась к печи, с трудом борясь со слезами. Мало им всем того, что её мужа (а, да чего уж расшаркиваться перед самой собой, так и говори – любовника!) изгнали из Великого Магического Совета за вольнодумие! Мало им того, что от него навсегда отказалась высокородная семья за связь с чернокнижниками и ведьмой-простолюдинкой (уж тут неизвестно, что позорнее, то что простолюдинка или то что ведьма)! Теперь эти пламенные борцы с режимом надумали ещё какую-то гадость! Почему, почему нельзя оставить их в покое. Почему нельзя дать им жить тихо и уединённо? Зачем всё это?
Она кусала губы и в то же самое время баюкала в сердце ответ на все эти многочисленные вопросы – да потому, что Рогон не может иначе, выше его сил – прозябать в какой-то глуши, прячась о мира и людей. Его Сила, его ум, его желание всё постичь и изменить никогда не дадут Ители возможности спокойно сидеть у очага и вязать очередные штанишки для очередного ребёнка. Да, сейчас он пошёл на поводу у своей любовницы, оставив Гелинвир. Даже на некоторое время отошёл от дел и вот уже который месяц живёт в этой идиллической глуши, прячется, говоря проще.
Но… Но следовало признать, Рогон – он прежде всего великий маг, и только потом – муж, отец, сын… А ещё он совершенно не знает, как больно Ители, что их и без того коротенькая жизнь будет потрачена на волшебство, чернокнижие и некромантию. Зачем оно вообще нужно – волшебство? И ведьма, в который раз глотая слёзы, прокляла твердолобый Магический Совет, лишивший её мужа (любовника, любовника) возможности не идти наперекор всем и вся, а спокойно созидать, не прячась и не путая следы.
Мужчины негромко говорили о чём-то, Рогон был спокоен и серьёзен, Алех с интересом слушал Зэн-Зина, даже голову на бок склонил – так увлёкся. А узкоглазый кин-чианец продолжал убеждённо вещать, уписывая сырные лепёшки. Итель не слушала. Она вообще ушла из домика, чтобы ничего не слышать, не видеть и не знать. Это на самом деле страшно – знать куда, когда и, самое главное, от кого снова придётся бежать.
* * *
– Фиалка… – Он поцеловал её в кудрявый затылок, когда она остервенело намывала в ручье посуду, оставшуюся после завтрака. – Почему ты сегодня такая неразговорчивая?
И уселся рядом на траву, чтобы помочь Ители управиться с грязными глиняными мисками. Взял одну, что побольше, погрузил в прозрачную воду, несколькими уверенными движениями протёр её песком, и вот уже сверкающая тарелка опустилась на примятую траву рядом с другой помытой утварью.
В этом был весь Рогон. Он никогда не гнушался даже самой чёрной работы. Мог, ничуть не смущаясь своего высокого происхождения, колоть дрова, разжигать очаг, чистить овощи для похлёбки или увлечённо починять хромоногую лавку.
Первое время Итель удивлялась этой его непритязательности, потом привыкла. Только с изумлением отметила про себя, что муж-волшебник крайне редко делает работу по дому, при помощи магии. Он вообще редко прибегал к чарам, разве только в случае самой острой необходимости. А в любое другое время предпочитал всё постигать сам. На первых порах, конечно, сделанные им лавки рассыпались прямо под своими неосторожными седоками, а потом – ничего – выдерживали. С посудой, кстати, получилось точно также, как и с лавками – первый раз вымытая плошка мало чем отличалась от грязной, зато теперь – ну просто загляденье. Такая уж была у Рогона привычка – если за что-то брался, старался до тех пор, пока не делал всё безупречно. Да, он стал бы идеальным мужем, если бы не оказался волшебником.
Итель вздохнула и ответила:
– Потому что я не хочу, чтобы Эйлик и Аранхольд приезжали сюда. Я вообще не хочу видеть никого из Совета…
Он насмешливо вздёрнул бровь:
– И меня? – Серо-зелёные глаза искрились.
Фиалка пожала плечами:
– Ну, ты же больше не ходишь в состав Совета.
Рогон рассмеялся и спросил:
– Скажи, отчего иногда ты смотришь на меня с такой тоской, будто знаешь то, чего не знаю я? Вот, сегодня, например, за завтраком. – И тут же добавил, словно в оправдание, – Я чуть не подавился. Не к добру это, когда колдунья так глядит.
Итель едва не расплакалась, ну как, как объяснить ему, почему в её любви столько надрыва, столько болезненного самоотречения? Да и разве скажешь такое, когда, кажется, только-только ухватила счастье, прижала его к груди и никак не нарадуешься? А ведь отрывистая горькая правда разобьёт это хрупкое блаженство, не оставит от него даже следа. Да, что тут говорить, сам Рогон не примет такого сомнительного счастья!
И колдунья горько вздохнула про себя: «Ах, мой любимый не-муж, ты слишком, непростительно честен сам с собой, и именно по этой причине я не могу поделиться своей Тайной. Точно также как твой лучший друг Алех никогда не признается в том, что влюблён в меня едва ли меньше, чем я в тебя. И ты никогда об этой его любви не узнаешь, потому что дружба для Алеха – нечто стократ более святое, чем любовь. И как жить в этом мире, когда один закон попирает другой – закон любви – закон крови, закон дружбы – закон любви?» Ведьма улыбнулась, привычно сделав вид, что совсем не терзается какими-то там противоречиями.
– Как же мне не смотреть с тоской, если ты вот-вот ввяжешься в очередную безрассудную авантюру, которая не принесёт ничего хорошего? Да, я знаю, знаю, ты очень хочешь, чтобы Совет осознал, наконец, необходимость изучения низшего волшебства, то есть некромантии, чернокнижия и иже с ним. Я знаю, что ради воплощения этой своей идеи в жизнь ты готов жертвовать всем, даже собой, но…
Он замер, отложив в сторону очередную вымытую до блеска плошку.
– Продолжай.
А голос глухой и сиплый, словно Фиалка говорит что-то оскорбительное, что-то в корне неверное. Вот так всегда с этими мужчинами – любить люби, хоть до гроба, но знай, есть в их душе такие уголки, куда тебе вход заказан и не пробьёшься туда, как ни стремись.
– …но как же я? – Тихо спросила она, собирая в передник вымытые тарелки и чашки.
Он побледнел. Всегда бледнел, когда упрямился и собирался поссориться – не любил разногласий и слишком явственно боролся с собой, чтобы пойти на открытую ссору, но и цель (точнее, Цель) свою предать не мог.
– Я всегда с тобой, ничего от тебя не таю, разве нельзя просто разделить со мною путь? – Он выглядел обиженным и непонятым.
Фиалка едва не разрыдалась. «Да ведь я этим и занята! Делю твой путь, отказавшись, навсегда отказавшись от своего! – Хотелось крикнуть ей. – И я тоже с тобой!» Но пришлось промолчать. И молча же направиться к дому.
А любимый упрямец так и остался возле ручья, смотреть пустыми глазами на воду.
Это уже потом, позже, она узнала, что Аранхольд и Эйлик приезжали вовсе не затем, чтобы навестить впавшего в немилость друга и даже не затем, чтобы предложить ему помощь, и даже не затем, чтобы предложить ему какой-то новый план действий. О, если бы Итель могла знать это раньше, то своими руками выцарапала бы глаза обоим!
* * *
Аранхольд и Эйлик вышли из непролазной чащи к скромному домику спустя три дня после памятной ссоры у ручья. Молния-попутчица (видать, дело рук Алеха, вон как искрится всеми оттенками синего) радостно рассеялась сапфировыми искрами у самого порога скромного домика.
Эйлик не смог скрыть удивления при виде того, как живёт Рогон, равно как и восторга при виде Ители. Прежде-то смазливую мордочку избранницы опального мага этим двоим лицезреть не доводилось. Надменный Аранхольд и тот с интересом обшарил колдунью глазами, попутно выговаривая слова цветистого приветствия. И всё же, наравне с восхищением, во взглядах обоих магов плескалась и привычная брезгливость – ну как же, такой красивый, аппетитный кусок мяса и, вот ведь досада, подпорченный! Чем подпорченный? Ну, как же – причастностью к низшему чародейству, не-магии.
Ей стало смешно. Вот так идейные бойцы за равенство в волшебстве! Вот так сторонники изучения низшей магии! А сами на ведьму не могут посмотреть, чтобы всем лицом не перекоситься!
Фиалка скользнула по прибывшим равнодушным взглядом и пошла к ручью. По пути она жалела, что вода в нём слишком холодная – очень уж после липких взоров волшебников хотелось помыться. Неудивительно, что она и слушать не собиралась того, о чём будут разговаривать мужчины, ну их – эти чародейские дрязги да интриги. Итель лишь удивилась вскользь – отчего это Эйлик с таким любопытством смотрит ей вслед? И почему, собственно, молодые волшебники приехали раньше назначенного срока – не к обеду, а едва-едва после завтрака? Даже Алех с Зэн-Зином ещё не прибыли, а эти уж тут, как тут.
Ведьма ушла, не оглядываясь. Ушла она, если уж быть до конца честной, на самом деле потому, что просто боялась – в её присутствии гости не смогут скрыть своей гадливости, и тогда Рогон вспылит. А зачем ему лишний раз сталкиваться с грубыми реалиями этого низкого мира, за который он так радел? Пусть себе разговаривают. Без Ители. А она что? Поди, не цветок – от дурного взгляда не завянет, зато хоть любимого мужчину оградит от ненужного гнева.
Она собирала ягоды белени, когда (нет, не услышала) буквально кожей почувствовала приближающуюся опасность. У неё было поистине ведьминское чутьё – острое, как нюх у голодной волчицы.
Берестяной туесок, до половины полный прозрачными белесыми и такими сладкими ягодами упал в траву, но Фиалка этого не заметила. Подобрав подол, она ринулась к затерянному в чаще домику. Бежала так, что все ноги изрезала об остролистые травинки. Изрезала и не почувствовала.
Быстрее, ещё быстрее, туда, к нему! А сердце, сжимаясь в комок, жестоко подсказывало – опоздала, опоздала…
– Милый!
Она выскочила на полянку перед избушкой и тут же увидела обоих – и Аранхольда и Эйлика. Второй, поставив ногу на ступеньку крыльца, как раз оттирал пучком травы мысок щёгольского сапога. Заприметив выбежавшую из чащи ведьму, он улыбнулся – мягкой обезоруживающей улыбкой, робкой и восхищённой. Разве может человек с такой улыбкой причинить зло? И Фиалка, подкупленная этой застенчивостью, сделала несколько осторожных шажков вперёд.
Аранхольд стоял рядом с другом и пристально смотрел на Итель. Руки он скрестил на груди – ни дать, ни взять расслабленный горожанин дышит свежим лесным воздухом – лицо безмятежное и спокойное, даже умиротворённое. Да только разве проведешь ведьму, которая, как никто другой, знает толк в лукавстве? И разве обманешь её наблюдательность? Как не переплетай руки, как не прикрывай рукав щёгольской сорочки, а всё же видно – белоснежный манжет в чём-то испачкан… В чём-то буром. И запах такой пряный… А чутьё, оно, колдунью тоже никогда не подведёт. Это только по виду Аранхольд такой спокойный, равнодушный даже, но на самом-то деле напряжён и насторожен, словно хищник, готовый к прыжку. Одно неосмотрительное движение, неверный жест и всё – не спасёшься.
Колдунья оскалилась, сверкнув белоснежными зубами. Маг вопросительно поднял бровь (а лицо такое невозмутимое, такое холёное, кожа, как персик), только губы его выдали: слишком бледные и плотно сжатые, да в прозрачных глазах неприятный плотоядный отблеск, ну не маг, а прямо таки некромант прожжённый!
Но Фиалке и вовсе не было нужды ни до него, ни до коренастого, брезгливо оттирающего сапог Эйлика – туда, в дом!.. Только разве попадёшь в дом, когда поперёк пути два мужика, раззадоренных запахом крови? Сначала Итель подумала, что, раз уж у неё отныне нет мужа, то стоит ли вообще бояться схватки с двумя магами? А потом эту бабскую ноющую мысль сменила другая – ведьмачья, совсем отличная от плаксивой женской сущности.
И снова зубы оскалились в хищной ухмылке – Фиалка знала, эти двое не станут пленять её волшебством. Зачем? Что может противопоставить ведьма двум волшебникам? Ясное дело – ничего. А загонять трясущуюся от ужаса дичь, забавляться её страхом – это стократ приятнее, чем брать то же самое без боя. И потом, дичь-то непростая, дичь-то колдовская… А значит травля будет вдвойне интереснее.
Аранхольд склонил голову к плечу. Нет, этот вовсе не намеревался охотиться. Собрался, видимо, без затей умертвить колдунью одним неуловимым броском Силы. А вот Эйлик…
– Не тронь… – Хрипло выдавил он, столь обманчиво миролюбивый и безобидный.
Аранхольд равнодушно пожал плечами и расслабился. Сказал только, не отводя взгляда от трясущейся (нет, не в страхе, в гневе) «дичи»:
– Натешишься, догоняй.
И не добавив больше не слова, одним неуловимым движением забросил себя в седло. Вороной конь нетерпеливо ударил копытом, а потом неспешной рысью исчез в чащобе. Ах, как жаль… И вправду жаль – теперь придётся его догонять… Но сначала – коренастый и добродушный Эйлик – он ведь тоже убийца.
Итель круто развернулась и рванула обратно в чащу. Приземистый и не такой гибкий преследователь должен был, по прикидкам ведьмы, отстать сразу же. Но Эйлик оказался на зависть шустёр.
Фиалка неслась, продираясь через кусты белени, к ручью. «Охотник», более осмотрительный, напролом через буераки да бурелом не спешил – берёг одежду и собственную шкуру. И всё-таки в какой-то момент даже приблизился к своей вожделенной цели едва не на три шага, Итель припустила ещё резвее, уж не ей ли известны на десять вёрст вокруг все овражки и кочки?
Отчаяние и жажда мести вскипали в крови. Нет, она не станет творить колдовство, иначе эта гонка закончится, не успев начаться – волшебник в любом случае сильнее ведьмы. А лишь только колдунья попытается достать мага при помощи своих сомнительных чар он, пожалуй, легко забудет про азарт охоты и употребит своё Могущество безо всяких сомнений.
«За мной, за мной…» – шептала про себя Фиалка, путаясь ногами в высокой траве.
И охотник шёл по следу. Пару раз он весело предложил ведьме остановиться, пообещав не причинять вреда, на это Итель зло расхохоталась и припустила ещё ходче. Выругавшись, преследователь с азартом продолжил гонку – он откровенно забавлялся, выслеживая «дичь» и будучи полностью уверен в собственной силе.
Итель же мчалась к Топи. Она с детства любила болота – коварные и предательские, они могли быть едва ли не безобидными для знающего человека и смертельно опасными для всякого случайно забредшего. И здесь главное не сворачивать со знакомой тропки даже на полшага. Итель это знала. А её преследователь, ослеплённый сверкающими в подоле платья голыми ногами?
Но Топь находилась далеко от дома, а бежать с каждым шагом становилось всё тяжелее. Фиалка старалась не думать о том, что ждёт её в приземистой лесной избушке, однако мысли сами собой возвращались туда, где остался лежать бездыханным единственный дорогой человек.
«Убью, скотов!» Подумала ведьма, и эта ярость неожиданно придала ей сил. Через глубокий овраг беглянка перемахнула одним отчаянным прыжком. Зато по другую сторону едва не споткнулась о коварно изогнувшийся в высокой траве корень огромного дерева. Фиалка нелепо взмахнула руками, но всё-таки смогла сохранить равновесие и даже не подвернула ногу. Быстрее! Ещё быстрее! А дыхание хищника за спиной всё ближе и злости в нём всё больше – занимательная гонка перестала быть увеселением и превратилась в настоящую травлю. Но всё-таки надежда на спасение, пускай и призрачная, оставалась. А через пару мгновений чуткое обоняние ведьмы уловило сладковато-затхлый аромат сырой земли и загнивающей тины.
Несколько раз потерявший терпение и начавший уставать Эйлик пытался заарканить беглянку броском Силы. Но Рогон в своё время научил Итель отбивать подобные удары способом простым до идиотизма. «Просто представь, будто ты окружена зеркалами, которые блестящей стороной смотрят на нападающего, таким нехитрым способом его Сила отразит сама себя…»
С воображением, как известно, у любой ведьмы полный порядок. А для подкрепления результата Фиалка щедро потянула Могущество из мокрой болотной земли. Получилось! Эйлик даже вскрикнул от удивления – бросок его Силы хлестнул пространство, но арканная петля, вместо того, чтобы обхватить беглянку за плечи, соскользнула и ни на миг не задержала колдунью. Это позволило Ители выиграть несколько драгоценных мгновений.
Ну же! Ещё чуть-чуть… Ещё несколько шагов!
А ноги уже подгибаются от усталости.
Вот, вот она Топь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
И он уселся за стол, не дожидаясь приглашения. Ловко съел пару сырных лепёшек, не стесняясь дурных манер, со вкусом облизал испачканные в топлёном масле пальцы и сказал, наконец:
– Эйлик, спасу нет, как хочет с тобой, мой магический друг, свидеться. До печёнок меня достал, так просил всё устроить, говорит, есть у него какая-то совершенно потрясающая идея. Итель, налей мне что ли молока, а то в горле пересохло… И ещё пару лепёшек дай.
Фиалка, а точнее, ведьма Итель поднялась на негнущихся ногах из-за стола и направилась к печи, с трудом борясь со слезами. Мало им всем того, что её мужа (а, да чего уж расшаркиваться перед самой собой, так и говори – любовника!) изгнали из Великого Магического Совета за вольнодумие! Мало им того, что от него навсегда отказалась высокородная семья за связь с чернокнижниками и ведьмой-простолюдинкой (уж тут неизвестно, что позорнее, то что простолюдинка или то что ведьма)! Теперь эти пламенные борцы с режимом надумали ещё какую-то гадость! Почему, почему нельзя оставить их в покое. Почему нельзя дать им жить тихо и уединённо? Зачем всё это?
Она кусала губы и в то же самое время баюкала в сердце ответ на все эти многочисленные вопросы – да потому, что Рогон не может иначе, выше его сил – прозябать в какой-то глуши, прячась о мира и людей. Его Сила, его ум, его желание всё постичь и изменить никогда не дадут Ители возможности спокойно сидеть у очага и вязать очередные штанишки для очередного ребёнка. Да, сейчас он пошёл на поводу у своей любовницы, оставив Гелинвир. Даже на некоторое время отошёл от дел и вот уже который месяц живёт в этой идиллической глуши, прячется, говоря проще.
Но… Но следовало признать, Рогон – он прежде всего великий маг, и только потом – муж, отец, сын… А ещё он совершенно не знает, как больно Ители, что их и без того коротенькая жизнь будет потрачена на волшебство, чернокнижие и некромантию. Зачем оно вообще нужно – волшебство? И ведьма, в который раз глотая слёзы, прокляла твердолобый Магический Совет, лишивший её мужа (любовника, любовника) возможности не идти наперекор всем и вся, а спокойно созидать, не прячась и не путая следы.
Мужчины негромко говорили о чём-то, Рогон был спокоен и серьёзен, Алех с интересом слушал Зэн-Зина, даже голову на бок склонил – так увлёкся. А узкоглазый кин-чианец продолжал убеждённо вещать, уписывая сырные лепёшки. Итель не слушала. Она вообще ушла из домика, чтобы ничего не слышать, не видеть и не знать. Это на самом деле страшно – знать куда, когда и, самое главное, от кого снова придётся бежать.
* * *
– Фиалка… – Он поцеловал её в кудрявый затылок, когда она остервенело намывала в ручье посуду, оставшуюся после завтрака. – Почему ты сегодня такая неразговорчивая?
И уселся рядом на траву, чтобы помочь Ители управиться с грязными глиняными мисками. Взял одну, что побольше, погрузил в прозрачную воду, несколькими уверенными движениями протёр её песком, и вот уже сверкающая тарелка опустилась на примятую траву рядом с другой помытой утварью.
В этом был весь Рогон. Он никогда не гнушался даже самой чёрной работы. Мог, ничуть не смущаясь своего высокого происхождения, колоть дрова, разжигать очаг, чистить овощи для похлёбки или увлечённо починять хромоногую лавку.
Первое время Итель удивлялась этой его непритязательности, потом привыкла. Только с изумлением отметила про себя, что муж-волшебник крайне редко делает работу по дому, при помощи магии. Он вообще редко прибегал к чарам, разве только в случае самой острой необходимости. А в любое другое время предпочитал всё постигать сам. На первых порах, конечно, сделанные им лавки рассыпались прямо под своими неосторожными седоками, а потом – ничего – выдерживали. С посудой, кстати, получилось точно также, как и с лавками – первый раз вымытая плошка мало чем отличалась от грязной, зато теперь – ну просто загляденье. Такая уж была у Рогона привычка – если за что-то брался, старался до тех пор, пока не делал всё безупречно. Да, он стал бы идеальным мужем, если бы не оказался волшебником.
Итель вздохнула и ответила:
– Потому что я не хочу, чтобы Эйлик и Аранхольд приезжали сюда. Я вообще не хочу видеть никого из Совета…
Он насмешливо вздёрнул бровь:
– И меня? – Серо-зелёные глаза искрились.
Фиалка пожала плечами:
– Ну, ты же больше не ходишь в состав Совета.
Рогон рассмеялся и спросил:
– Скажи, отчего иногда ты смотришь на меня с такой тоской, будто знаешь то, чего не знаю я? Вот, сегодня, например, за завтраком. – И тут же добавил, словно в оправдание, – Я чуть не подавился. Не к добру это, когда колдунья так глядит.
Итель едва не расплакалась, ну как, как объяснить ему, почему в её любви столько надрыва, столько болезненного самоотречения? Да и разве скажешь такое, когда, кажется, только-только ухватила счастье, прижала его к груди и никак не нарадуешься? А ведь отрывистая горькая правда разобьёт это хрупкое блаженство, не оставит от него даже следа. Да, что тут говорить, сам Рогон не примет такого сомнительного счастья!
И колдунья горько вздохнула про себя: «Ах, мой любимый не-муж, ты слишком, непростительно честен сам с собой, и именно по этой причине я не могу поделиться своей Тайной. Точно также как твой лучший друг Алех никогда не признается в том, что влюблён в меня едва ли меньше, чем я в тебя. И ты никогда об этой его любви не узнаешь, потому что дружба для Алеха – нечто стократ более святое, чем любовь. И как жить в этом мире, когда один закон попирает другой – закон любви – закон крови, закон дружбы – закон любви?» Ведьма улыбнулась, привычно сделав вид, что совсем не терзается какими-то там противоречиями.
– Как же мне не смотреть с тоской, если ты вот-вот ввяжешься в очередную безрассудную авантюру, которая не принесёт ничего хорошего? Да, я знаю, знаю, ты очень хочешь, чтобы Совет осознал, наконец, необходимость изучения низшего волшебства, то есть некромантии, чернокнижия и иже с ним. Я знаю, что ради воплощения этой своей идеи в жизнь ты готов жертвовать всем, даже собой, но…
Он замер, отложив в сторону очередную вымытую до блеска плошку.
– Продолжай.
А голос глухой и сиплый, словно Фиалка говорит что-то оскорбительное, что-то в корне неверное. Вот так всегда с этими мужчинами – любить люби, хоть до гроба, но знай, есть в их душе такие уголки, куда тебе вход заказан и не пробьёшься туда, как ни стремись.
– …но как же я? – Тихо спросила она, собирая в передник вымытые тарелки и чашки.
Он побледнел. Всегда бледнел, когда упрямился и собирался поссориться – не любил разногласий и слишком явственно боролся с собой, чтобы пойти на открытую ссору, но и цель (точнее, Цель) свою предать не мог.
– Я всегда с тобой, ничего от тебя не таю, разве нельзя просто разделить со мною путь? – Он выглядел обиженным и непонятым.
Фиалка едва не разрыдалась. «Да ведь я этим и занята! Делю твой путь, отказавшись, навсегда отказавшись от своего! – Хотелось крикнуть ей. – И я тоже с тобой!» Но пришлось промолчать. И молча же направиться к дому.
А любимый упрямец так и остался возле ручья, смотреть пустыми глазами на воду.
Это уже потом, позже, она узнала, что Аранхольд и Эйлик приезжали вовсе не затем, чтобы навестить впавшего в немилость друга и даже не затем, чтобы предложить ему помощь, и даже не затем, чтобы предложить ему какой-то новый план действий. О, если бы Итель могла знать это раньше, то своими руками выцарапала бы глаза обоим!
* * *
Аранхольд и Эйлик вышли из непролазной чащи к скромному домику спустя три дня после памятной ссоры у ручья. Молния-попутчица (видать, дело рук Алеха, вон как искрится всеми оттенками синего) радостно рассеялась сапфировыми искрами у самого порога скромного домика.
Эйлик не смог скрыть удивления при виде того, как живёт Рогон, равно как и восторга при виде Ители. Прежде-то смазливую мордочку избранницы опального мага этим двоим лицезреть не доводилось. Надменный Аранхольд и тот с интересом обшарил колдунью глазами, попутно выговаривая слова цветистого приветствия. И всё же, наравне с восхищением, во взглядах обоих магов плескалась и привычная брезгливость – ну как же, такой красивый, аппетитный кусок мяса и, вот ведь досада, подпорченный! Чем подпорченный? Ну, как же – причастностью к низшему чародейству, не-магии.
Ей стало смешно. Вот так идейные бойцы за равенство в волшебстве! Вот так сторонники изучения низшей магии! А сами на ведьму не могут посмотреть, чтобы всем лицом не перекоситься!
Фиалка скользнула по прибывшим равнодушным взглядом и пошла к ручью. По пути она жалела, что вода в нём слишком холодная – очень уж после липких взоров волшебников хотелось помыться. Неудивительно, что она и слушать не собиралась того, о чём будут разговаривать мужчины, ну их – эти чародейские дрязги да интриги. Итель лишь удивилась вскользь – отчего это Эйлик с таким любопытством смотрит ей вслед? И почему, собственно, молодые волшебники приехали раньше назначенного срока – не к обеду, а едва-едва после завтрака? Даже Алех с Зэн-Зином ещё не прибыли, а эти уж тут, как тут.
Ведьма ушла, не оглядываясь. Ушла она, если уж быть до конца честной, на самом деле потому, что просто боялась – в её присутствии гости не смогут скрыть своей гадливости, и тогда Рогон вспылит. А зачем ему лишний раз сталкиваться с грубыми реалиями этого низкого мира, за который он так радел? Пусть себе разговаривают. Без Ители. А она что? Поди, не цветок – от дурного взгляда не завянет, зато хоть любимого мужчину оградит от ненужного гнева.
Она собирала ягоды белени, когда (нет, не услышала) буквально кожей почувствовала приближающуюся опасность. У неё было поистине ведьминское чутьё – острое, как нюх у голодной волчицы.
Берестяной туесок, до половины полный прозрачными белесыми и такими сладкими ягодами упал в траву, но Фиалка этого не заметила. Подобрав подол, она ринулась к затерянному в чаще домику. Бежала так, что все ноги изрезала об остролистые травинки. Изрезала и не почувствовала.
Быстрее, ещё быстрее, туда, к нему! А сердце, сжимаясь в комок, жестоко подсказывало – опоздала, опоздала…
– Милый!
Она выскочила на полянку перед избушкой и тут же увидела обоих – и Аранхольда и Эйлика. Второй, поставив ногу на ступеньку крыльца, как раз оттирал пучком травы мысок щёгольского сапога. Заприметив выбежавшую из чащи ведьму, он улыбнулся – мягкой обезоруживающей улыбкой, робкой и восхищённой. Разве может человек с такой улыбкой причинить зло? И Фиалка, подкупленная этой застенчивостью, сделала несколько осторожных шажков вперёд.
Аранхольд стоял рядом с другом и пристально смотрел на Итель. Руки он скрестил на груди – ни дать, ни взять расслабленный горожанин дышит свежим лесным воздухом – лицо безмятежное и спокойное, даже умиротворённое. Да только разве проведешь ведьму, которая, как никто другой, знает толк в лукавстве? И разве обманешь её наблюдательность? Как не переплетай руки, как не прикрывай рукав щёгольской сорочки, а всё же видно – белоснежный манжет в чём-то испачкан… В чём-то буром. И запах такой пряный… А чутьё, оно, колдунью тоже никогда не подведёт. Это только по виду Аранхольд такой спокойный, равнодушный даже, но на самом-то деле напряжён и насторожен, словно хищник, готовый к прыжку. Одно неосмотрительное движение, неверный жест и всё – не спасёшься.
Колдунья оскалилась, сверкнув белоснежными зубами. Маг вопросительно поднял бровь (а лицо такое невозмутимое, такое холёное, кожа, как персик), только губы его выдали: слишком бледные и плотно сжатые, да в прозрачных глазах неприятный плотоядный отблеск, ну не маг, а прямо таки некромант прожжённый!
Но Фиалке и вовсе не было нужды ни до него, ни до коренастого, брезгливо оттирающего сапог Эйлика – туда, в дом!.. Только разве попадёшь в дом, когда поперёк пути два мужика, раззадоренных запахом крови? Сначала Итель подумала, что, раз уж у неё отныне нет мужа, то стоит ли вообще бояться схватки с двумя магами? А потом эту бабскую ноющую мысль сменила другая – ведьмачья, совсем отличная от плаксивой женской сущности.
И снова зубы оскалились в хищной ухмылке – Фиалка знала, эти двое не станут пленять её волшебством. Зачем? Что может противопоставить ведьма двум волшебникам? Ясное дело – ничего. А загонять трясущуюся от ужаса дичь, забавляться её страхом – это стократ приятнее, чем брать то же самое без боя. И потом, дичь-то непростая, дичь-то колдовская… А значит травля будет вдвойне интереснее.
Аранхольд склонил голову к плечу. Нет, этот вовсе не намеревался охотиться. Собрался, видимо, без затей умертвить колдунью одним неуловимым броском Силы. А вот Эйлик…
– Не тронь… – Хрипло выдавил он, столь обманчиво миролюбивый и безобидный.
Аранхольд равнодушно пожал плечами и расслабился. Сказал только, не отводя взгляда от трясущейся (нет, не в страхе, в гневе) «дичи»:
– Натешишься, догоняй.
И не добавив больше не слова, одним неуловимым движением забросил себя в седло. Вороной конь нетерпеливо ударил копытом, а потом неспешной рысью исчез в чащобе. Ах, как жаль… И вправду жаль – теперь придётся его догонять… Но сначала – коренастый и добродушный Эйлик – он ведь тоже убийца.
Итель круто развернулась и рванула обратно в чащу. Приземистый и не такой гибкий преследователь должен был, по прикидкам ведьмы, отстать сразу же. Но Эйлик оказался на зависть шустёр.
Фиалка неслась, продираясь через кусты белени, к ручью. «Охотник», более осмотрительный, напролом через буераки да бурелом не спешил – берёг одежду и собственную шкуру. И всё-таки в какой-то момент даже приблизился к своей вожделенной цели едва не на три шага, Итель припустила ещё резвее, уж не ей ли известны на десять вёрст вокруг все овражки и кочки?
Отчаяние и жажда мести вскипали в крови. Нет, она не станет творить колдовство, иначе эта гонка закончится, не успев начаться – волшебник в любом случае сильнее ведьмы. А лишь только колдунья попытается достать мага при помощи своих сомнительных чар он, пожалуй, легко забудет про азарт охоты и употребит своё Могущество безо всяких сомнений.
«За мной, за мной…» – шептала про себя Фиалка, путаясь ногами в высокой траве.
И охотник шёл по следу. Пару раз он весело предложил ведьме остановиться, пообещав не причинять вреда, на это Итель зло расхохоталась и припустила ещё ходче. Выругавшись, преследователь с азартом продолжил гонку – он откровенно забавлялся, выслеживая «дичь» и будучи полностью уверен в собственной силе.
Итель же мчалась к Топи. Она с детства любила болота – коварные и предательские, они могли быть едва ли не безобидными для знающего человека и смертельно опасными для всякого случайно забредшего. И здесь главное не сворачивать со знакомой тропки даже на полшага. Итель это знала. А её преследователь, ослеплённый сверкающими в подоле платья голыми ногами?
Но Топь находилась далеко от дома, а бежать с каждым шагом становилось всё тяжелее. Фиалка старалась не думать о том, что ждёт её в приземистой лесной избушке, однако мысли сами собой возвращались туда, где остался лежать бездыханным единственный дорогой человек.
«Убью, скотов!» Подумала ведьма, и эта ярость неожиданно придала ей сил. Через глубокий овраг беглянка перемахнула одним отчаянным прыжком. Зато по другую сторону едва не споткнулась о коварно изогнувшийся в высокой траве корень огромного дерева. Фиалка нелепо взмахнула руками, но всё-таки смогла сохранить равновесие и даже не подвернула ногу. Быстрее! Ещё быстрее! А дыхание хищника за спиной всё ближе и злости в нём всё больше – занимательная гонка перестала быть увеселением и превратилась в настоящую травлю. Но всё-таки надежда на спасение, пускай и призрачная, оставалась. А через пару мгновений чуткое обоняние ведьмы уловило сладковато-затхлый аромат сырой земли и загнивающей тины.
Несколько раз потерявший терпение и начавший уставать Эйлик пытался заарканить беглянку броском Силы. Но Рогон в своё время научил Итель отбивать подобные удары способом простым до идиотизма. «Просто представь, будто ты окружена зеркалами, которые блестящей стороной смотрят на нападающего, таким нехитрым способом его Сила отразит сама себя…»
С воображением, как известно, у любой ведьмы полный порядок. А для подкрепления результата Фиалка щедро потянула Могущество из мокрой болотной земли. Получилось! Эйлик даже вскрикнул от удивления – бросок его Силы хлестнул пространство, но арканная петля, вместо того, чтобы обхватить беглянку за плечи, соскользнула и ни на миг не задержала колдунью. Это позволило Ители выиграть несколько драгоценных мгновений.
Ну же! Ещё чуть-чуть… Ещё несколько шагов!
А ноги уже подгибаются от усталости.
Вот, вот она Топь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61