Его куда-то везут? И зима в Мираре кончилась?
– Милый мой… Милый… Как они посмели сделать это с тобой?! – На лицо Торою закапало что-то горячее. Одна тяжёлая капля упала на спекшиеся губы и показалась чуть ли не до горечи солёной.
Волшебник едва-едва заставил себя снова судорожно вздохнуть и хриплым, неузнаваемым голосом произнёс:
– Я жив. Не плачь…
Это был шёпот даже не смертельно больного, а умирающего. Но и этот шёпот, отнявший у волшебника последние силы, оказался услышан. Где-то рядом плеснула вода, а через секунду губы и пылающее лицо чародея заботливо протёрли мокрым полотенцем.
– О, любимый мой… – Страдальческий всхлип оборвался, и к груди Тороя доверительно прильнула щекой… кто? Маг не видел, но чувствовал, что этой женщиной была не Люция. Голос звучал иначе.
– Подожди, дай ему раздышаться. – Этот голос донёсся из другого конца телеги и показался чародею знакомым, но волшебник не успел понять, откуда может знать говорившего.
А потом кто-то осторожно, но настойчиво попытался оторвать от Тороя женщину. Волшебник хотел раздосадовано выдохнуть: «Оставьте», – но не смог. Ему было тяжело даже просто дышать и удерживаться от искушения провалиться в суетливый, беспокойный сон. Две коротких фразы, сказанные несколькими мгновениями раньше, совершенно выпили последние и без того слабые силы. Однако, несмотря на дурноту, мага раздражал именно предупредительный мужской голос, зудевший над ухом, а вовсе не причитания и порывистые объятия незнакомки. Что, право, пристали к бедной девчонке? Она себе рыдает, как над покойником, и кому это, спрашивается, мешает? В это же мгновение чародей осознал всю смехотворность собственных мыслей и непроизвольно хмыкнул сквозь вяжущее страдание. Смешок отозвался глухой болью во всём теле, и именно это заставило Тороя распахнуть-таки глаза.
– Итель! – Почти закричал стоящий на коленях у самого изголовья темноволосый юноша. – Итель!
Маг с усилием проследил мутным взором за взглядом испуганного паренька и увидел прямо перед собой кудрявую пепельную макушку. Женщина, обнимавшая волшебника, испуганно подняла голову. Торой смотрел на красивое нежное лицо, на высокий лоб, немного курносый нос с россыпью светлых веснушек, в дивные фиалковые глаза, покрасневшие от слёз, и даже сквозь туманное забытье почувствовал, что тонет. Хороша…
Лишь после этого волшебник нашёл в себе силы с удивлением оглядеться, точнее слегка скосить глаза в сторону. Он находился в повозке с крытым верхом – лежал прямо на голых досках, только под голову что-то было подложено, кажется, чей-то плащ. Больше низложенный маг ничего рассмотреть и понять не успел, к горлу подкатила дурнота, перед глазами всё поплыло. Мерное покачивание повозки и едва слышный скрип колёс на мгновение заставили желудок подпрыгнуть к горлу. Торой поспешно зажмурился.
– Итель, умоляю, не тормоши его… – Это снова был тот самый голос, который показался Торою знакомым.
Однако говоривший тут же смолк, поскольку девушка, к которой он обращался, с неожиданной яростью зашипела:
– Да что ты ко мне пристал?! Не покойник же он, в конце концов!
Она осторожно сняла со лба Тороя уже ставший тёплым компресс, а через несколько мгновений вернула освежённую тряпицу обратно, смиряя пылающую кожу.
– Милый, ты меня слышишь? Ты ведь слышишь? – Теперь в её голосе снова была одна лишь щемящая нежность.
Низложенный волшебник собрался с силами, кивнул и вновь открыл глаза. Что-то странное не давало ему покоя. Что-то в людях, которые окружали его, было не так. Что-то в нём самом было не так. Он с самого начала силился это понять, однако мешала обступившая разум дурнота. А теперь, в очередной раз открыв глаза, маг понял – девушка и юноша, склонившиеся над ним, были слишком странно одеты. Женщин в подобных платьях Торой видел только на старинных картинах – квадратный вырез с коротким воротничком-стойкой, длинные рукава, в другое время волочащиеся по земле, а сейчас бесформенными складками покоящиеся на полу повозки. Да и гребень в роскошных пепельных кудрях казался каким-то… Старинным? Торой устало моргнул и с трудом перевёл глаза на юношу, что сидел слева от него и держал в руках миску, наполненную водой. Юноше было от силы лет восемнадцать, и одет он был также чудно – в длинную рубаху, подпоясанную широким кожаным ремнём, и просторные штаны.
Торой перевел взгляд на курносую девушку и попытался было разомкнуть губы, хоть что-то спросить, но не смог. Из горла вырвался лишь сдавленный хрип, который ожёг гортань и даже отдалённо не напомнил человеческий голос.
Та, которую юноша называл Ителью, мягко улыбнулась и ласково притронулась к щеке Тороя. В одном этом жесте было столько нежности, что у волшебника защемило сердце – так прикасаются к безгранично любимому, но навсегда уходящему из мира живых человеку.
– Нет, милый, молчи… Береги силы. Мы, что-нибудь придумаем, мы как-нибудь поставим тебя на ноги… – Итель не сказала – выдохнула эти слова, и закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рвущееся прочь рыдание. Она закрыла глаза, и губы её задрожали от бессильного отчаяния, а из-под сомкнутых ресниц выкатились всё-таки две тяжёлые слезы.
Но потом девушка распахнула глаза и растеряно оглянулась на кого-то, кто сидел на козлах, спиной ко всем троим и правил повозкой. Торой видел лишь спину незнакомца. Видимо, именно голос этого человека показался магу знакомым, поскольку больше никого в телеге не было.
– Рогон! – Итель положила узкие ладони на плечи Тороя, еле сдержавшись, чтобы не встряхнуть его как следует, и теперь сверлила волшебника прекрасными глазами. – Не смей умирать!
Юноша, что сидел справа от Тороя, поспешно отставил миску с водой в сторону и перехватил руки девушки, мешая ей чинить самоуправство.
Рогон? Теперь Торой успокоился. Всё стало на свои места. Именно так и сходят с ума. Сначала всё болит, потом рассудок раздирает неведомое смятение и покрывает густая пелена, а после этого начинаются видения, подобные нынешнему – повозки, красавицы, Рогоны и прочее. Маг попытался шевельнуться, но измученное тело взорвалось новым приступом немочи. Он застонал, а в этот самый миг повозку в добавок ко всему тряхнуло на кочке, и чародей больно приложился головой о тёсаные доски. Торою, конечно, совсем не нравилось думать о себе, как о безнадёжно сумасшедшем, но иначе объяснить происходящее он не мог.
В этот самый момент, когда волшебник в какой-то мере начал свыкаться с мыслью о собственном скоропостижном безумии, он отчего-то посмотрел на свои руки, болезненно скребущие деревянный пол повозки. Посмотрел и понял, что, по всей видимости, ещё не сошёл с ума. Поскольку не может сумасшедший человек так явственно представлять себе чужое тело. Руки, которые он по праву считал своими, и которыми теперь увлечённо царапал пол, руки эти были сильными мужскими руками, однако… Однако эти самые руки никогда не принадлежали Торою. Маг даже увидел тонкий шрам, пересекающий могучее левое запястье и простенькое стальное колечко на мизинце правой руки. Он наречён? Кому же? Уж не этой ли красавице с фиалковыми глазами?
Тут на Тороя снизошло неожиданное, но вполне определённое озарение – не может бред воспалённого рассудка быть таким подробным. Окажись он действительно на грани сумасшествия, то не смог бы придумать столь яркие образы, да ещё в старинной одежде, которая самого же в первую очередь и удивила. Не смог бы заметить маленькую родинку на левой скуле Ители, и неожиданно выступившие капельки пота на висках незнакомого юноши, и телегу, крытую латаным-перелатанным рогожным полотнищем, и свои непривычно крупные руки с тонким шрамом у запястья и колечком на мизинце…
– Рогон… – Юноша, сидящий у изголовья, жалобно всматривался в глаза Тороя, а потом, словно увидев в них нечто ужасное, отпрянул и сдавленно прошептал:
– Алех! Алех, посмотри…
Мужчина, что правил повозкой и изредка озадаченно косился на своих спутников, наконец, резко натянул поводья и повернулся к своим друзьям. Сквозь бьющее в глаза солнце, Торой видел только силуэт незнакомца. А потом повозка остановилась (магу сразу сделалось от этого легче – перестало мутить) и Алех забрался в телегу. Здесь он, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой рогожное полотнище, подошёл к распростёртому на полу болящему. Потом почтительно, едва ли не благоговейно опустился перед ним на колени и Торой, только-только проморгавшийся, уставился на него так, словно увидел собственный призрак…
Над низложенным волшебником склонился не кто иной, как эльф Алех Ин-Ксаам – лучший друг Золдана.
Алех был молод. Молод даже по эльфийским меркам, скоре всего, он был сейчас ненамного старше темноволосого юноши, позвавшего его. Белокурые волосы эльфа колыхал ветер, а в зелёных спокойных глазах и сейчас плескались столь свойственное его народу хладнокровие и глубокомыслие.
Алех? Торой жалко хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Алех?!
Низложенный волшебник снова заскрёб пальцами по доскам, а мысли цветным хороводом неслись у него в голове – Алех, лучший друг его наставника, Алех, которого Торой чтил едва ли не как второго отца, Алех, поучавший Тороя, что все истории, связанные с Рогоном – не боле, чем вымысел?.. Маг почувствовал, как в новом приступе боли кружится голова. Да, всё-таки он спятил и с этим нужно смириться. Теперь ему, по всей видимости, предстоит жить в мире Алеха, Рогона, симпатичной незнакомки и вот этой скрипучей телеги…
И всё-таки, неожиданно всплывшее имя Рогона отрезвило и подтолкнуло низложенного мага к новым мыслям. Рогон, Итель… Неужели он, Торой, каким-то образом оказался в прошлом, шагнул более, чем на триста лет назад и очнулся в теле одного из сильнейших магов?
Тем временем Алех склонился над распростёртым страдальцем и озабоченно покачал головой. Видимо, что-то в лице низложенного волшебника насторожило его.
– Итель, это не Рогон! Посмотри на его глаза, – бросил он через плечо ведьме.
Да, да, ведьме. Ведь жена Рогона была ведьмой. Это Торой помнил прекрасно.
Девушка снова метнулась к распростёртому на полу мужчине и заглянула ему в лицо, а потом… словно состарилась на несколько десятков лет. Такая тоска исказила прекрасные черты, что у Тороя защемило сердце.
– Где мой муж? – Безжизненно спросила Итель эльфа, и лицо её стало совершенно белым от отчаяния. – Что с ним случилось?
Она снова склонилась над Тороем. Осторожно коснулась его виска и едва сдержалась от того, чтобы не зарыдать.
– Кто ты?
Низложенный волшебник молчал. Он не знал, достанет ли у него сил ответить. Да и что ответить? А, самое главное, что спросить? Как он оказался здесь? Уж не Книга ли перетащила его сквозь капканы времени? Или он умер и каким-то образом оказался тут – в далёком прошлом? Наконец, волшебник нервно облизал губы и осторожно взял Итель за руку. Это простое движение стоило ему немыслимых усилий. Мир вокруг затанцевал, перед глазами поплыли чёрные пятна, однако сознание не покинуло измученное тело. Торою хотелось удостовериться, что красавица-ведьма – не бесплотный дух, не плод его воображения и не таинственное видение.
Рука оказалась тёплой с нежной бархатистой кожей и слегка подрагивающими пальцами:
– Меня зовут Торой, я живу на триста лет позднее вас. – Он потратил остаток сил на то, чтобы притянуть к себе побледневшую осунувшуюся девушку.
Волшебник замолчал, понимая, что пробормотал совершенную невнятицу. Он не знал, верит ли ему Итель, понимает ли его? Но ведьма слушала внимательно. А когда Торой сбился и замолчал, она осторожно протёрла его лицо влажной тряпицей, освежая пылающую кожу, и задумчиво произнесла:
– Моего мужа низложили три дня назад за то, что он поднял чернокнижников против Великого Магического Совета. Всё это время он был в бреду и что-то бормотал про какого-то Тороя и какую-то книгу…
Итель посмотрела на мага, а потом перевела взгляд на Алеха и сурово спросила:
– Что происходит?
Спросила так, словно именно молоденький эльф был ответственен за случившееся. Алех совершенно по-мальчишечьи пожал плечами. Если бы Торой не чувствовал себя так, будто его переехала телега, он бы, наверное, рассмеялся, настолько странным ему казалось видеть Алеха столь юным и растерянным. Алеха, который был старше и сильнее Золдана во множество раз. Алеха, который всегда резко осаживал Тороя-мальчишку, принимавшегося рассуждать о Рогоне. Алеха, который, кстати, входил в состав Великого Магического Совета.
Эльф обо всех этих измышлениях Рогона-Тороя, разумеется, не знал и лишь беспомощно развёл рукам. Судя по всему, в этой троице он был самым сильным магом и сейчас, как казалось Ители, должен был дать исчерпывающие ответы сразу на все её многочисленные вопросы.
– Почём я знаю… – Растерянно ответил Алех, задумчиво потирая подбородок, а затем снова сказал. – Посмотри, какие у него глаза…
Торой, которого очень занимало – каким образом люди, сидящие в повозке, отличили его от Рогона, попытался было снова что-то сказать, но закашлялся и скорчился на полу. Короткий приступ оказался слишком изнурительным и буквально высосал из волшебника остатки сил. Он клял себя последними словами, потому что не мог больше проронить ни звука. Да, ему следовало засыпать сидящих рядом всеми теми вопросами, которые терзали его с детства – о Рогоне, о войне, о Совете, обо всём. Но губы отказывались повиноваться, голос пропал, да и ничего умного в голову, как назло, не приходило. При малейшей же попытке сосредоточиться усиливалась тошнота, а головная боль вгрызалась в затылок, словно маленький злобный зверёк.
– У него же синие глаза. – Продолжил тем временем Алех невозмутимо. – Странно, Итель, что ты не заметила. Это, как-никак твой муж, а не мой.
Красавица колдунья беззлобно огрызнулась:
– Если помнишь, он только сейчас их, как следует, открыл…
Алех снова пожал плечами и удивлённо уставился на Тороя.
Низложенный волшебник в очередной раз попытался, было, заговорить, но поплатился за это новым приступом кашля и отчаянной болью, всколыхнувшейся в груди. Торой опять свернулся калачиком на дне повозки и разом утратил весь интерес к ведьме, Алеху и неизвестному темноволосому юноше. Не осталось ничего, кроме дикой боли и слабости. Такое уж свойство у всякой хвори – подчинять и смирять самое сильное тело, заставляя человека думать только об одном – о себе. Вот и сейчас Торою было совершенно всё равно, что он находился в одной повозке с молодым Алехом, ведьмой Ителью, да ещё и в теле Рогона… Всё это казалось таким мелким и незначительным в сравнении со страданием тела.
Маг ещё жадно хватал ртом воздух, когда ласковые прохладные руки осторожно легли на его пылающий лоб и смирили боль.
– Потерпи, не говори ничего, – Девушка увещевала его, словно капризного ребёнка.
Эльф же с подозрением смотрел на беспомощного мага и, наконец, после непродолжительных раздумий задумчиво произнёс:
– Если верить твоим словам, ты родишься только через триста лет, значит пока – тебя не существует. Как ты мог в таком случае оказаться здесь? – Потом Алех отвлёкся и повернулся к темноволосому пареньку, что по-прежнему сидел рядом, не издавая ни звука, – Слушай, Витам, может быть, это вообще не человек?
О! В этом был весь Алех – невозмутимый, хладнокровный, подозрительный и… в меру жесткосердный, как все бессмертные. Да и что с них взять – с эльфов, чей век в сотни раз длиннее человеческого? Разве могут они быть похожими на людей, проживая десятки человеческих жизней? Конечно, нет. И всё-таки Алех был ещё очень молод, чтобы набраться эдакого скептицизма… На этом измышления Тороя прервались, поскольку он обратил внимание, что эльф, не мигая, смотрит на темноволосого юношу, скромно сидящего у изголовья волшебника.
Тот, кого назвали Витамом, прикрыл глаза и коснулся пылающего запястья Тороя-Рогона. Некоторое время он сидел неподвижно с самым глубокомысленным выражением на лице, а потом, по-прежнему, не размыкая век, покачал головой:
– Это человек. Но это не Рогон. Рисунок мыслей совсем другой.
Торой с подозрением покосился на паренька. Рисунок мыслей? Стало быть, перед ним некромант, который не только может нащупывать пульсации жизненных сил, но ещё и способен отличать один рисунок от другого? Торой слышал ненаучное предположение (естественно, зарубленное Советом) о том, что вибрации Силы у каждого мага неповторимы, всё равно как неповторим рисунок линий на ладони, но он никогда не знал о том, что есть некроманты, которые могут видеть и различать эти рисунки.
Волшебник, хотел спросить Витама, как тот мог увидеть пульсацию его Силы, если он – Торой – низложен? Вопрос этот казался сейчас магу самым важным. Но, увы, чародей по-прежнему не мог издать ни звука, собственно, он и глаза-то держал открытыми путём невероятной концентрации воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Милый мой… Милый… Как они посмели сделать это с тобой?! – На лицо Торою закапало что-то горячее. Одна тяжёлая капля упала на спекшиеся губы и показалась чуть ли не до горечи солёной.
Волшебник едва-едва заставил себя снова судорожно вздохнуть и хриплым, неузнаваемым голосом произнёс:
– Я жив. Не плачь…
Это был шёпот даже не смертельно больного, а умирающего. Но и этот шёпот, отнявший у волшебника последние силы, оказался услышан. Где-то рядом плеснула вода, а через секунду губы и пылающее лицо чародея заботливо протёрли мокрым полотенцем.
– О, любимый мой… – Страдальческий всхлип оборвался, и к груди Тороя доверительно прильнула щекой… кто? Маг не видел, но чувствовал, что этой женщиной была не Люция. Голос звучал иначе.
– Подожди, дай ему раздышаться. – Этот голос донёсся из другого конца телеги и показался чародею знакомым, но волшебник не успел понять, откуда может знать говорившего.
А потом кто-то осторожно, но настойчиво попытался оторвать от Тороя женщину. Волшебник хотел раздосадовано выдохнуть: «Оставьте», – но не смог. Ему было тяжело даже просто дышать и удерживаться от искушения провалиться в суетливый, беспокойный сон. Две коротких фразы, сказанные несколькими мгновениями раньше, совершенно выпили последние и без того слабые силы. Однако, несмотря на дурноту, мага раздражал именно предупредительный мужской голос, зудевший над ухом, а вовсе не причитания и порывистые объятия незнакомки. Что, право, пристали к бедной девчонке? Она себе рыдает, как над покойником, и кому это, спрашивается, мешает? В это же мгновение чародей осознал всю смехотворность собственных мыслей и непроизвольно хмыкнул сквозь вяжущее страдание. Смешок отозвался глухой болью во всём теле, и именно это заставило Тороя распахнуть-таки глаза.
– Итель! – Почти закричал стоящий на коленях у самого изголовья темноволосый юноша. – Итель!
Маг с усилием проследил мутным взором за взглядом испуганного паренька и увидел прямо перед собой кудрявую пепельную макушку. Женщина, обнимавшая волшебника, испуганно подняла голову. Торой смотрел на красивое нежное лицо, на высокий лоб, немного курносый нос с россыпью светлых веснушек, в дивные фиалковые глаза, покрасневшие от слёз, и даже сквозь туманное забытье почувствовал, что тонет. Хороша…
Лишь после этого волшебник нашёл в себе силы с удивлением оглядеться, точнее слегка скосить глаза в сторону. Он находился в повозке с крытым верхом – лежал прямо на голых досках, только под голову что-то было подложено, кажется, чей-то плащ. Больше низложенный маг ничего рассмотреть и понять не успел, к горлу подкатила дурнота, перед глазами всё поплыло. Мерное покачивание повозки и едва слышный скрип колёс на мгновение заставили желудок подпрыгнуть к горлу. Торой поспешно зажмурился.
– Итель, умоляю, не тормоши его… – Это снова был тот самый голос, который показался Торою знакомым.
Однако говоривший тут же смолк, поскольку девушка, к которой он обращался, с неожиданной яростью зашипела:
– Да что ты ко мне пристал?! Не покойник же он, в конце концов!
Она осторожно сняла со лба Тороя уже ставший тёплым компресс, а через несколько мгновений вернула освежённую тряпицу обратно, смиряя пылающую кожу.
– Милый, ты меня слышишь? Ты ведь слышишь? – Теперь в её голосе снова была одна лишь щемящая нежность.
Низложенный волшебник собрался с силами, кивнул и вновь открыл глаза. Что-то странное не давало ему покоя. Что-то в людях, которые окружали его, было не так. Что-то в нём самом было не так. Он с самого начала силился это понять, однако мешала обступившая разум дурнота. А теперь, в очередной раз открыв глаза, маг понял – девушка и юноша, склонившиеся над ним, были слишком странно одеты. Женщин в подобных платьях Торой видел только на старинных картинах – квадратный вырез с коротким воротничком-стойкой, длинные рукава, в другое время волочащиеся по земле, а сейчас бесформенными складками покоящиеся на полу повозки. Да и гребень в роскошных пепельных кудрях казался каким-то… Старинным? Торой устало моргнул и с трудом перевёл глаза на юношу, что сидел слева от него и держал в руках миску, наполненную водой. Юноше было от силы лет восемнадцать, и одет он был также чудно – в длинную рубаху, подпоясанную широким кожаным ремнём, и просторные штаны.
Торой перевел взгляд на курносую девушку и попытался было разомкнуть губы, хоть что-то спросить, но не смог. Из горла вырвался лишь сдавленный хрип, который ожёг гортань и даже отдалённо не напомнил человеческий голос.
Та, которую юноша называл Ителью, мягко улыбнулась и ласково притронулась к щеке Тороя. В одном этом жесте было столько нежности, что у волшебника защемило сердце – так прикасаются к безгранично любимому, но навсегда уходящему из мира живых человеку.
– Нет, милый, молчи… Береги силы. Мы, что-нибудь придумаем, мы как-нибудь поставим тебя на ноги… – Итель не сказала – выдохнула эти слова, и закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рвущееся прочь рыдание. Она закрыла глаза, и губы её задрожали от бессильного отчаяния, а из-под сомкнутых ресниц выкатились всё-таки две тяжёлые слезы.
Но потом девушка распахнула глаза и растеряно оглянулась на кого-то, кто сидел на козлах, спиной ко всем троим и правил повозкой. Торой видел лишь спину незнакомца. Видимо, именно голос этого человека показался магу знакомым, поскольку больше никого в телеге не было.
– Рогон! – Итель положила узкие ладони на плечи Тороя, еле сдержавшись, чтобы не встряхнуть его как следует, и теперь сверлила волшебника прекрасными глазами. – Не смей умирать!
Юноша, что сидел справа от Тороя, поспешно отставил миску с водой в сторону и перехватил руки девушки, мешая ей чинить самоуправство.
Рогон? Теперь Торой успокоился. Всё стало на свои места. Именно так и сходят с ума. Сначала всё болит, потом рассудок раздирает неведомое смятение и покрывает густая пелена, а после этого начинаются видения, подобные нынешнему – повозки, красавицы, Рогоны и прочее. Маг попытался шевельнуться, но измученное тело взорвалось новым приступом немочи. Он застонал, а в этот самый миг повозку в добавок ко всему тряхнуло на кочке, и чародей больно приложился головой о тёсаные доски. Торою, конечно, совсем не нравилось думать о себе, как о безнадёжно сумасшедшем, но иначе объяснить происходящее он не мог.
В этот самый момент, когда волшебник в какой-то мере начал свыкаться с мыслью о собственном скоропостижном безумии, он отчего-то посмотрел на свои руки, болезненно скребущие деревянный пол повозки. Посмотрел и понял, что, по всей видимости, ещё не сошёл с ума. Поскольку не может сумасшедший человек так явственно представлять себе чужое тело. Руки, которые он по праву считал своими, и которыми теперь увлечённо царапал пол, руки эти были сильными мужскими руками, однако… Однако эти самые руки никогда не принадлежали Торою. Маг даже увидел тонкий шрам, пересекающий могучее левое запястье и простенькое стальное колечко на мизинце правой руки. Он наречён? Кому же? Уж не этой ли красавице с фиалковыми глазами?
Тут на Тороя снизошло неожиданное, но вполне определённое озарение – не может бред воспалённого рассудка быть таким подробным. Окажись он действительно на грани сумасшествия, то не смог бы придумать столь яркие образы, да ещё в старинной одежде, которая самого же в первую очередь и удивила. Не смог бы заметить маленькую родинку на левой скуле Ители, и неожиданно выступившие капельки пота на висках незнакомого юноши, и телегу, крытую латаным-перелатанным рогожным полотнищем, и свои непривычно крупные руки с тонким шрамом у запястья и колечком на мизинце…
– Рогон… – Юноша, сидящий у изголовья, жалобно всматривался в глаза Тороя, а потом, словно увидев в них нечто ужасное, отпрянул и сдавленно прошептал:
– Алех! Алех, посмотри…
Мужчина, что правил повозкой и изредка озадаченно косился на своих спутников, наконец, резко натянул поводья и повернулся к своим друзьям. Сквозь бьющее в глаза солнце, Торой видел только силуэт незнакомца. А потом повозка остановилась (магу сразу сделалось от этого легче – перестало мутить) и Алех забрался в телегу. Здесь он, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой рогожное полотнище, подошёл к распростёртому на полу болящему. Потом почтительно, едва ли не благоговейно опустился перед ним на колени и Торой, только-только проморгавшийся, уставился на него так, словно увидел собственный призрак…
Над низложенным волшебником склонился не кто иной, как эльф Алех Ин-Ксаам – лучший друг Золдана.
Алех был молод. Молод даже по эльфийским меркам, скоре всего, он был сейчас ненамного старше темноволосого юноши, позвавшего его. Белокурые волосы эльфа колыхал ветер, а в зелёных спокойных глазах и сейчас плескались столь свойственное его народу хладнокровие и глубокомыслие.
Алех? Торой жалко хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Алех?!
Низложенный волшебник снова заскрёб пальцами по доскам, а мысли цветным хороводом неслись у него в голове – Алех, лучший друг его наставника, Алех, которого Торой чтил едва ли не как второго отца, Алех, поучавший Тороя, что все истории, связанные с Рогоном – не боле, чем вымысел?.. Маг почувствовал, как в новом приступе боли кружится голова. Да, всё-таки он спятил и с этим нужно смириться. Теперь ему, по всей видимости, предстоит жить в мире Алеха, Рогона, симпатичной незнакомки и вот этой скрипучей телеги…
И всё-таки, неожиданно всплывшее имя Рогона отрезвило и подтолкнуло низложенного мага к новым мыслям. Рогон, Итель… Неужели он, Торой, каким-то образом оказался в прошлом, шагнул более, чем на триста лет назад и очнулся в теле одного из сильнейших магов?
Тем временем Алех склонился над распростёртым страдальцем и озабоченно покачал головой. Видимо, что-то в лице низложенного волшебника насторожило его.
– Итель, это не Рогон! Посмотри на его глаза, – бросил он через плечо ведьме.
Да, да, ведьме. Ведь жена Рогона была ведьмой. Это Торой помнил прекрасно.
Девушка снова метнулась к распростёртому на полу мужчине и заглянула ему в лицо, а потом… словно состарилась на несколько десятков лет. Такая тоска исказила прекрасные черты, что у Тороя защемило сердце.
– Где мой муж? – Безжизненно спросила Итель эльфа, и лицо её стало совершенно белым от отчаяния. – Что с ним случилось?
Она снова склонилась над Тороем. Осторожно коснулась его виска и едва сдержалась от того, чтобы не зарыдать.
– Кто ты?
Низложенный волшебник молчал. Он не знал, достанет ли у него сил ответить. Да и что ответить? А, самое главное, что спросить? Как он оказался здесь? Уж не Книга ли перетащила его сквозь капканы времени? Или он умер и каким-то образом оказался тут – в далёком прошлом? Наконец, волшебник нервно облизал губы и осторожно взял Итель за руку. Это простое движение стоило ему немыслимых усилий. Мир вокруг затанцевал, перед глазами поплыли чёрные пятна, однако сознание не покинуло измученное тело. Торою хотелось удостовериться, что красавица-ведьма – не бесплотный дух, не плод его воображения и не таинственное видение.
Рука оказалась тёплой с нежной бархатистой кожей и слегка подрагивающими пальцами:
– Меня зовут Торой, я живу на триста лет позднее вас. – Он потратил остаток сил на то, чтобы притянуть к себе побледневшую осунувшуюся девушку.
Волшебник замолчал, понимая, что пробормотал совершенную невнятицу. Он не знал, верит ли ему Итель, понимает ли его? Но ведьма слушала внимательно. А когда Торой сбился и замолчал, она осторожно протёрла его лицо влажной тряпицей, освежая пылающую кожу, и задумчиво произнесла:
– Моего мужа низложили три дня назад за то, что он поднял чернокнижников против Великого Магического Совета. Всё это время он был в бреду и что-то бормотал про какого-то Тороя и какую-то книгу…
Итель посмотрела на мага, а потом перевела взгляд на Алеха и сурово спросила:
– Что происходит?
Спросила так, словно именно молоденький эльф был ответственен за случившееся. Алех совершенно по-мальчишечьи пожал плечами. Если бы Торой не чувствовал себя так, будто его переехала телега, он бы, наверное, рассмеялся, настолько странным ему казалось видеть Алеха столь юным и растерянным. Алеха, который был старше и сильнее Золдана во множество раз. Алеха, который всегда резко осаживал Тороя-мальчишку, принимавшегося рассуждать о Рогоне. Алеха, который, кстати, входил в состав Великого Магического Совета.
Эльф обо всех этих измышлениях Рогона-Тороя, разумеется, не знал и лишь беспомощно развёл рукам. Судя по всему, в этой троице он был самым сильным магом и сейчас, как казалось Ители, должен был дать исчерпывающие ответы сразу на все её многочисленные вопросы.
– Почём я знаю… – Растерянно ответил Алех, задумчиво потирая подбородок, а затем снова сказал. – Посмотри, какие у него глаза…
Торой, которого очень занимало – каким образом люди, сидящие в повозке, отличили его от Рогона, попытался было снова что-то сказать, но закашлялся и скорчился на полу. Короткий приступ оказался слишком изнурительным и буквально высосал из волшебника остатки сил. Он клял себя последними словами, потому что не мог больше проронить ни звука. Да, ему следовало засыпать сидящих рядом всеми теми вопросами, которые терзали его с детства – о Рогоне, о войне, о Совете, обо всём. Но губы отказывались повиноваться, голос пропал, да и ничего умного в голову, как назло, не приходило. При малейшей же попытке сосредоточиться усиливалась тошнота, а головная боль вгрызалась в затылок, словно маленький злобный зверёк.
– У него же синие глаза. – Продолжил тем временем Алех невозмутимо. – Странно, Итель, что ты не заметила. Это, как-никак твой муж, а не мой.
Красавица колдунья беззлобно огрызнулась:
– Если помнишь, он только сейчас их, как следует, открыл…
Алех снова пожал плечами и удивлённо уставился на Тороя.
Низложенный волшебник в очередной раз попытался, было, заговорить, но поплатился за это новым приступом кашля и отчаянной болью, всколыхнувшейся в груди. Торой опять свернулся калачиком на дне повозки и разом утратил весь интерес к ведьме, Алеху и неизвестному темноволосому юноше. Не осталось ничего, кроме дикой боли и слабости. Такое уж свойство у всякой хвори – подчинять и смирять самое сильное тело, заставляя человека думать только об одном – о себе. Вот и сейчас Торою было совершенно всё равно, что он находился в одной повозке с молодым Алехом, ведьмой Ителью, да ещё и в теле Рогона… Всё это казалось таким мелким и незначительным в сравнении со страданием тела.
Маг ещё жадно хватал ртом воздух, когда ласковые прохладные руки осторожно легли на его пылающий лоб и смирили боль.
– Потерпи, не говори ничего, – Девушка увещевала его, словно капризного ребёнка.
Эльф же с подозрением смотрел на беспомощного мага и, наконец, после непродолжительных раздумий задумчиво произнёс:
– Если верить твоим словам, ты родишься только через триста лет, значит пока – тебя не существует. Как ты мог в таком случае оказаться здесь? – Потом Алех отвлёкся и повернулся к темноволосому пареньку, что по-прежнему сидел рядом, не издавая ни звука, – Слушай, Витам, может быть, это вообще не человек?
О! В этом был весь Алех – невозмутимый, хладнокровный, подозрительный и… в меру жесткосердный, как все бессмертные. Да и что с них взять – с эльфов, чей век в сотни раз длиннее человеческого? Разве могут они быть похожими на людей, проживая десятки человеческих жизней? Конечно, нет. И всё-таки Алех был ещё очень молод, чтобы набраться эдакого скептицизма… На этом измышления Тороя прервались, поскольку он обратил внимание, что эльф, не мигая, смотрит на темноволосого юношу, скромно сидящего у изголовья волшебника.
Тот, кого назвали Витамом, прикрыл глаза и коснулся пылающего запястья Тороя-Рогона. Некоторое время он сидел неподвижно с самым глубокомысленным выражением на лице, а потом, по-прежнему, не размыкая век, покачал головой:
– Это человек. Но это не Рогон. Рисунок мыслей совсем другой.
Торой с подозрением покосился на паренька. Рисунок мыслей? Стало быть, перед ним некромант, который не только может нащупывать пульсации жизненных сил, но ещё и способен отличать один рисунок от другого? Торой слышал ненаучное предположение (естественно, зарубленное Советом) о том, что вибрации Силы у каждого мага неповторимы, всё равно как неповторим рисунок линий на ладони, но он никогда не знал о том, что есть некроманты, которые могут видеть и различать эти рисунки.
Волшебник, хотел спросить Витама, как тот мог увидеть пульсацию его Силы, если он – Торой – низложен? Вопрос этот казался сейчас магу самым важным. Но, увы, чародей по-прежнему не мог издать ни звука, собственно, он и глаза-то держал открытыми путём невероятной концентрации воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61