У семи дорог по семи колей,
У семи колей упряжных не счесть –
Семь небес, семь солнц, семь лихих коней,
По семи ветрам мою пустят весть.
Семь старинных чар, семь старинных сил
Заберу у них, чтоб тебе вернуть.
Семью семь колей, что ногами взрыл
Колдовством моим твой облегчат путь.
Юная колдунья замерла. Она не верила, что её заклинание хоть как-то подействует на коня, всё ж таки чародейство, сковавшее Мирар, было слишком сильным, навряд ли его мог развеять старый, известный каждой ведьме заговор… Но… Внезапно конь дёрнул ухом и прянул в сторону, испугавшись неведомо чего. А самое главное, самое главное – пегий жеребец открыл глаза, оказавшиеся на удивление выразительными и умными.
Люция ловко ухватила пегого за гриву и осторожно погладила, чтобы успокоить. Конь немного нервно погарцевал, но вскоре угомонился. Девушка же не стала терять время и направилась к следующему стойлу. Там крепко спала рыжая мохноногая кобылица с длинной чёрной гривой. Люция снова принялась шептать над ухом у животного слова старинного заклятья. И снова лошадь испуганно прянула, а потом успокоилась, но задрожала всем телом. Животные чувствовали колдовство, чувствовали, что оно витает повсюду, исходит из каждой доски конюшни, из каждого студёного дуновения ветра. Они чувствовали и нервничали, как могут нервничать перед магией только бессловесные уязвимые твари. Ведьма поцокала языком, потрепала лошадей по мордам и обругала себя за то, что не догадалась взять на конюшню даже половинки лепёшки. Было бы, чем угостить коняшек, угостить, успокоить и подольститься. Ладно, не время убиваться, она всенепременно одарит лошадей угощением, но просто чуть попозже…
Некоторое время Люция ещё провозилась, седлая и взнуздывая лошадей, поправляя попоны, затягивая подпругу. Она всё время косилась на жеребца и кобылку, которые уже мирно здоровались и заинтересованно обнюхивали друг друга. Колдунья боялась, как бы кони снова не погрузились в колдовской сон, но те, похоже, делать этого не собирались. Они с удовольствием и нетерпением топтались на месте и, кажется, были только рады пуститься в путь и согреться. Закончив седлать лошадок, юная ведьма, весьма довольная собой, поспешила обратно в таверну расталкивать Тороя.
Девушка ворвалась в «Сытую кошку», дрожа от холода. Внутри заведения было ненамного теплее, но всё же здесь, по крайней мере, не дул этот пронизывающий студёный ветер. Ведьма подышала на застывшие ладони и лишь после этого обратила внимание на своего спутника. Он был бледен, едва ли не сер, черты лица болезненно заострились, а под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага, поскуливая от отчаяния. Однако тот очнулся на удивление быстро. Открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:
– Ну, как?
– Получилось, – отряхивая с себя снег, ответила Люция, – разбудила. А ты сможешь ехать верхом?
Она с сомнением посмотрела на волшебника, он с трудом разлепил губы и ответил едва слышно, но всё-таки уверенно:
– Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…
Люция с удивлением посмотрела на едва дышащего мужчину. Странно… Вот ведь странно… Она никак не предполагала в Торое такой трепетной заботы.
Колдунья ещё некоторое время провозилась, меняя носки, потом наскоро перекусила (волшебник на её предложение поесть только вяло отмахнулся) и, наконец, бодро поднялась на ноги. Торой услышал шевеление ведьмы и понял, что настала пора двигаться в дальнейший путь. Беспамятство мешало сосредоточиться, валило с ног, путало мысли, волшебник мало что соображал. Но, когда две настойчивых руки подхватили его под мышки, он разлепил смыкающиеся веки и потащился туда, куда его настоятельно увлекали. Маг был кроток, как ягнёнок, и исполнен всяческого смирения. Кажется, совершенно того не осознавая, он привычным движением сгрёб со скамьи спящего Илана, вышел с ним на улицу и, пошатываясь, побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма. Настоящее в бурной свистопляске пёстрых пятен виделось Торою каким-то размытым, словно он на самом деле не бодрствовал, а спал и видел утомительный, совершенно пустой и суматошный сон. Маг пытался потрясти головой, прогнать наваждение и вернуть себе ощущение реальности, но ничего не получалось, а тело, скованное странной хворью, совершенно не слушалось…
Люция смотрела, как волшебник, шатаясь, будто пьяный, несёт ребёнка и упрямо молчит. Она видела, как он пытается придти в себя, как упрямо борется со слабостью. Видела ведьма и то, что в этой борьбе Торой явно проигрывает. Девушка осторожно подвела чародея к лошадям, что, засыпанные снегом, дожидались путников во дворе. Волшебник, по-прежнему шатаясь, остановился возле пегого жеребца и замер. Люция осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло… Тут маг повернулся к ней и, глядя перед собой невидящими глазами, сказал помертвелым, лишённым интонаций голосом:
– Садись ты первая. Я подам мальчишку.
Колдунья уже собралась следовать его приказу, как волшебник удержал её – с неожиданной силой схватил за запястье и едва слышно произнёс:
– Погоди…
Люция с удивлением наблюдала за тем, как Торой бухнулся на колени в сугроб, уложил рядом Илана и принялся рыться в её узелке. Судя по всему, маг уже ничего не соображал. Девушка хотела, было, отобрать у него узелок и со всей строгостью потребовать, чтобы он забирался на лошадь, но волшебник неожиданно извлёк из узелка просторную шерстяную тунику. Шатаясь, он подошёл к рыжей кобылке, набросил тунику на холодное кожаное седло и сказал, повернувшись к Люции:
– Теперь садись.
Ведьма залилась краской. И впрямь, как бы она сейчас села в ледяное седло? Юбка, это тебе не штаны – под себя подоткнёшь, ноги будут голые, по конскому крупу расправишь… ещё хуже.
Красная, как свёкла, колдунья кое-как взгромоздилась в седло и немного поёрзала, поправляя шерстяную подстилку. Торой несколькими движениями расправил её юбки так, чтобы девушка не сверкала голыми лодыжками, а после этого поднял со снега спящего розовощёкого Илана и кое-как передал ребёнка ведьме. Волшебник вообще обращался со спящим мальчишкой, словно с тюком гороха. Люция же не обратила на это внимания, она раздумывала про себя о странном поведении мага, его неожиданной заботе и внимательности… Странно. Очень странно… Этот его поцелуй… Теперь вот ухаживания, опять же в полубессознательном состоянии…
Девушка рассеянно следила за тем, как маг вскарабкивается на смирного пегого конька. Да, да, именно вскарабкивается. Еле-еле поставив ногу в стремя, волшебник потратил остаток сил на то чтобы оттолкнуться от земли и забросить себя в седло. Жеребец вытерпел все эти ёрзанья на своей спине и покорно двинулся туда, куда направил его всадник – к воротам.
Люция так и не догадалась о том, что Торой изо всех оставшихся сил борется с обмороком. Волшебник уже ничего не соображал. Он с трудом сознавал, что, кажется, о чём-то разговаривает с ведьмой, даже что-то делает, но что именно – не понимал. Маг действовал, скорее по наитию, нежели осмысленно. И, разумеется, он не видел, как они выехали из Мирара. Он вообще ничего не видел. Все силы волшебника уходили на то, чтобы хоть как-то удержаться в седле и не рухнуть в снег. Ведьма ехала рядом, держа перед собой ребёнка. Этого ребёнка Торой ненавидел бы самой лютой ненавистью, будь он в состоянии испытывать хоть какие-то чувства, кроме усталости да боли.
Дорога казалась чародею бесконечной. Снег по-прежнему летел в лицо, но даже это не отрезвляло, ледяной ветер со свистом залетал под одежду, конь фыркал и послушно брёл через сугробы. Маг покачивался в седле, слушал, как поскрипывает на морозе упряжь, вяло сжимал в руках уздечку и был безразличен ко всему. Для него в целом мире не осталось ничего, кроме дикого, сковывающего всё тело изнеможения и огромных белых пятен перед глазами. Ведьма давно поняла, что от её спутника в ближайшие часы не будет никакого толку. Поэтому она подхватила уздцы пегого, и теперь обе лошади шли рядом. Люция же из-за этого, нет-нет, а случайно задевала ногой стремя Тороя. Сей факт отчего-то повергал девушку в смущение, близкое к панике… И только магу было совершенно всё равно – касается его ноги прекрасная нимфа или вздорная деревенская ведьма с красными от мороза носом и щеками.
Дорога, ведущая прочь из Мирара, оказалась полностью засыпана снегом, окрестные леса, насколько хватало глаз, тоже. Недобрые предрассветные сумерки по-прежнему висели над флуаронскими землями. Зябкие потёмки расплескались по белым снегам, запутались в кронах деревьев, обступили городские стены и просочились в каждый дом, принося с собой холод и безмолвие. Солнце не поднималось над горизонтом, а по сугробам скользили знобкие синие тени, какие бывают только на рассвете. И рассвет плыл над королевством Флуаронис, засыпанным снегом, насколько хватало глаз. Плыл, но никак не мог превратиться в день. Ведьме было страшно. Она боялась, что Торой уже не очухается, и она останется вовсе без защитника. Она боялась, что никогда не наступит лето и тепло. Она боялась, что заснёт сама в этом заснеженном лесу, заснёт и никогда не проснётся. А ещё пуще девчонка боялась, что заснут лошади…
И всё-таки, несмотря на все свои опасения, Люция уверенно правила к лесу. Она боялась выходить на открытую дорогу, поскольку чувствовала себя там куда более уязвимой, чем в лесной чаще. Дорога проглядывалась далеко вперёд и всякий, бредущий по ней, был очень заметен, а в лесу… В лесу колдунье затеряться проще простого, она поведёт лошадей окраинами чащобы, чтобы вечером, при первой возможности, выйти к какой-нибудь деревне и там заночевать. Правда, бросая короткие взгляды на Тороя, ведьма чувствовала, что привал и остановку на ночлег придётся делать многим раньше. Вон как волшебник качался в седле – словно смертельно раненый. И всё же держался достойно, не жаловался. Хотя, может, он не жаловался потому, что попросту не мог произнести ни слова?
Тем временем обледенелые стены Мирара, его замёрзшие на ветру флюгера, шпили, башни и крыши, покрытые снегом – остались далеко позади. Мёртвый, заметённый сугробами город, медленно таял за спинами путников, отступая в сиреневый сумрак. Ветер со свистом гнал к столице новые снежные тучи, нёс колючую позёмку и завывал тоскливо, словно оплакивая оставшихся в городе и спящих беспробудным сном людей. Люция боялась оборачиваться. От этого ей становилось не по себе. Правильно говаривала бабка, вразумляя воспитанницу: «Чтобы испугаться – три раза обернись через плечо». Это было правдой – только начни испуганно бросать взгляды за спину и сама на себя нагонишь такого страху, что всем ведьмакам и ведьмам не по силам.
И вот, памятуя, давнее наставление, юная ведьма предпочитала погрузиться в мысли о плачевном состоянии Тороя. Тема эта тоже была невесёлая, но заставить себя думать о чём-то другом или, тем паче, снова затравленно оглядываться по сторонам, колдунья просто не могла.
«Вот ведь, странное дело – волшебство, – думала девушка, – Ещё несколько часов назад маг был полон такой неистовой силы, что я даже испугалась. А теперь, он слабее новорожденного котёнка». При мысли о том, что мужчина, который несколько часов назад так красиво её защищал, стал хвор и беззащитен, Люцию охватила странная болезненная нежность. Ведьме даже, совершенно не к месту, вспомнился поцелуй на заснеженной улице… Нет, она, конечно, прекрасно понимала, для чего Торой её поцеловал. Это была обычная уловка, при помощи которой он вернул её сознанию способность мыслить. Эту уловку можно было сравнить со своего рода пощёчиной, но пощёчиной, которая отрезвляет не тело, а рассудок. И было бы ложью – сказать, что эта «пощёчина» пришлась молоденькой ведьме не по вкусу. При одном воспоминании о поцелуе, Люция против воли заливалась жгучей краской. Никто и никогда раньше её не целовал. Будь у молоденькой колдуньи какой-нибудь ухажёр, с которым ей довелось миловаться, то поцелуй Тороя навряд ли бы так сильно запал ей в душу и тогда навряд ли вообще отрезвил, но…
Додумать свою мысль ведьме не довелось. Дело в том, что в этот самый момент её спутник, коему были неведомы сердечные терзания девушки, бесчувственно повалился на шею пегого коня. Колдунья испуганно вскинулась и поняла – её волшебник, по всей видимости, умирает, тогда, как она зачарованно вспоминает всякие нелепости.
– Торой… – Ведьма осторожно тронула мага за плечо и едва не залилась слезами – он молчал! Не говорил ни слова! А цветом лица мог соперничать со снегом!
– Торой! – Взвизгнула колдунья и тут же беспомощно разревелась. – Торой!!!
По лицу ведьмы, замерзая на нестерпимой стуже, потекли слёзы. Девушка до боли в пальцах стиснула уздечку и продолжила самозабвенно рыдать, не в силах остановиться. Что ей теперь делать? Она даже с лошади слезть не могла – на руках у неё лежал мальчишка. С такой ношей ей попросту было не спрыгнуть на землю. Это первое. Второе, бросить ребёнка в сугроб, а потом спешиться было, конечно, тоже не допустимо. И вот, перепуганная до смерти колдунья ревела на весь лес. Жалобный скулёж плыл над сугробами, разлетаясь по заснеженной чащобе.
Сквозь липкую пелену забытья Торой услышал полное отчаяния, лишённое всякой надежды хныканье. Всхлипывания были столь безутешны, что мешали магу заснуть, отрешиться от всего, погрузиться в сладостное забытьё. А заснуть ему хотелось невероятно. Должно быть, именно поэтому, превозмогая вязкий туман беспамятства, волшебник открыл глаза. Рядом, на расстоянии двух шагов, сидела на лошади и громко ревела Люция. Её щёки уже покрылись заиндевелыми дорожками слёз, губы совершенно посинели от холода, нос распух и вообще, девчонка вся тряслась от истерики.
Волшебник с усилием выпрямился в седле и замёрзшими губами проговорил, насколько смог внятно:
– Не плачь. Дай мне ребёнка.
Люция заставила свою кобылку подойти вплотную к пегому коньку и, по-прежнему всхлипывая, поместила спящего Илана перед Тороем. Маг кое-как устроил ребёнка и снова поник головой. Он даже не почувствовал, как медленно и неумолимо заваливается на бок, не почувствовал, как соскальзывает с седла, крепко прижав к себе мальчишку. Не услышал новый приступ рыданий испуганной маленькой ведьмы, не почувствовал, как её пальцы, в попытке удержать его, скользнули по складкам плаща.
Сладкая истома заключила волшебника в свои объятия, и объятия эти были столь уютными, столь избавительными, что воспротивиться низложенный маг попросту не захотел. К чему? Смерть оказалась вовсе не такой страшной, как он привык о ней думать. На самом деле смерть была похожа на крепкий детский сон, полный нечётких радостных образов и безмятежного покоя. Приземление в рыхлый сугроб показалось Торою приятным и избавительным, он словно опустился, наконец-то, на мягкую тёплую перину… Сквозь сладкий тёплый сон он, кажется, услышал громкий надрывный крик, который мог принадлежать только вусмерть испуганной девчонке, но даже этот крик уже не мог заставить волшебника очнуться.
* * *
– Милый… Милый… – В голосе слышались боль и мольба. – Милый мой… Открой глаза… О, любовь моя, открой глаза!..
Этой просьбе Торой не мог воспротивиться, хотя всё его существо восставало против того, чтобы пытаться вырваться из сладких объятий беспамятства. Волшебник пытался разлепить сомкнутые веки, пытался разомкнуть спекшиеся губы и хоть что-то сказать. Хоть какие-то слова утешения, которые обнадёжили бы испуганную девушку. Но ничего не получалось. Наконец, с пятой или четвёртой попытки он смог-таки открыть глаза. Некоторое время у волшебника не получалось сосредоточить взгляд и он видел лишь размытые, плавающие перед самым лицом пятна.
– Милый мой… Я здесь. Посмотри на меня! – Кто-то ласково, но требовательно стиснул руку Тороя.
Лицо магу щекотнуло что-то мягкое, пахнущее пряной травой. Надо же, а он ведь уже совсем забыл это прекрасное ощущение, когда по щеке скользит шелковистый женский локон…
– Он пытается открыть глаза. – В молодом юношеском голосе звенели одновременно восторг и ужас. – Он жив! Подожди, не тормоши его.
Пятна над Тороем замельтешили, а потом на пылающий лоб лёг прохладный компресс – обыкновенная тряпица, смоченная в растворе воды и уксуса. Однако это скромное лекарство принесло несказанное облегчение. Вот только странно – два голоса говорили, что он пытается открыть глаза, тогда как Торою казалось, будто он всё же пересилил себя и разлепил сомкнутые веки. Потом до него дошло, что на самом деле он лишь едва-едва смог размежить ресницы, оттого-то всё происходящее вокруг и казалось свистопляской размытых пятен.
Маг глубоко вздохнул – воздух пах травами, хвоей и зноем. Ещё он расслышал скрип колёс – какой может издавать только телега – и фырканье лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61