– На боевой колеснице не исполняют поклон, – вздохнув, сказала Тангвен. – Надевая доспехи, не нарушают выражения лица. В повозке не разговаривают громко, не показывают куда попало рукой. Когда подносят в дар пленного, ведут его за правый рукав.
Абсурдность происходящего вяло заинтересовала Ллевелиса.
– Если гость добавляет что-либо в суп, хозяин извиняется: «Прошу прощения, что не смог угодить».
– Когда за дверью две пары туфель: слышны голоса – входят, не слышны голоса – не входят.
«Когда у Мерлина под дверью две пары туфель, – подумал Ллевелис, – это значит, что он где-то по рассеянности надел две пары – свои и чужие».
Ллевелис закусил губу. Отношения с директором у него в последнее время были напряженными. Поскольку ему нужно было почаще наблюдать манеры Мерлина для пьесы, где в исполняемой им роли короля назревала мощная пародия на директора, он, бывало, крался за ним тихой сапой. Мерлин обыкновенно в таких случаях замечал его и отправлял на отработку.
Однажды, когда Ллевелис принес Мерлину заданный им трактат по истории Британских островов, Мерлин скептически оглядел его вместе с трактатом, даже обошел кругом и сказал:
– Что вы мне голову морочите? Из-за ерунды отлыниваете от дела, которое вообще-то могло бы, при известном прилежании, и обессмертить!..
Кого или что оно могло бы обессмертить, Мерлин не сказал. Ллевелис открыл было рот, чтобы пообещать впредь уделять истории больше времени, но Мерлин продолжал:
– Вот вы тут пишете трактаты всякие… не лучше Гальфрида Монмутского, между прочим, пишете… а репетицию-то пьесы вчера и пропустили! Ну, куда это годится?..
– У Мерлина всегда семь пятниц на неделе, – жаловался Ллевелис Гвидиону, – а на этой неделе было восемь!
* * *
– Я не могу повиснуть вверх ногами, поскольку в юбке я, то бишь в килте, – напомнил МакКольм в ответ на предложение Мак Кархи повиснуть на верхней декорации с кинжалом в зубах и, раскачавшись, перелететь на декорацию, изображавшую крепостную стену.
– Вы будете в штанах на постановке, – возразил Мак Кархи.
– Что у вас за дикие фантазии?.. Ах, да, тогда же все носили штаны! – хлопнул себя по лбу шотландец. – Да… пещерные люди, – добавил он с порицанием.
– Тогда давайте эпизод с побегом, поскольку вы сегодня без штанов, – предложил Мак Кархи. – Поскольку вы в килте, имел в виду я.
…В полевом шатре Макбеха шел разговор за бутылкой старого шотландского виски. МакБрайд, которого играл Горонви, очень живо, но не совсем уже внятно говорил:
– Мой друг Макбех, о черт! что за победу ты одержал на склонах Кнокан-Бан! Я думал, нас с тобою в этой битве, ей-ей, покрошат в мелкий винегрет! Теперь король наградами осыплет тебя, как пить дать, – будешь весь в парче.
– Какого черта весь в парше я буду? – рассеянно переспросил Макбех.
В шатер засунулся воин – этого безымянного воина играл Лливарх: он очень выкладывался в этой роли.
– Сюда какой-то бешеный гонец примчался вскачь – весь в мыле и без шлема. Меня обдал он грязью, и к тому же в шатер войти он просит дозволенья.
Входил невероятно мрачный и зловещий Гонец, – его играл Клиддно, и играл отлично:
– Привет тебе, Макбех, ковдорский тан! Рассиживаться нечего здесь, в Кнокан. Хватай коня, скачи во весь опор, не нагибайся, обронив перчатку или другую мелочь, не сходи с седла всю ночь, срезай дорогу всюду, где только можно срезать, и прибудешь к рассвету в замок Дункана в Бинн-Шлейве. Подъедешь прямо к дому короля…
– Грязищей всех обдав, как из ушата, – вставил воин.
– …Там ждут тебя с великим нетерпеньем. Сам Дункан повелел тебе сказать, чтобы предстал ты перед ним не позже, чем утром протрубит пастуший рог.
С этим Гонец покидал шатер.
– Послушай, друг МакБрайд, мое чутье мне говорит, что вряд ли старый Дункан внезапной воспылал ко мне любовью; там, верно, всплыло дело то, по пьяни… негоже было пропивать в трактире тот меч, будь он неладен, что король вручил мне в знак признанья и приязни. Проклятье! А что, если те девицы, с которыми поладил я так ловко в Гленнрат, уже дошли до короля и жалобу к его стопам сложили, что я жениться должен на обеих?.. Они из благородного сословья, и как теперь отвяжешься от них?..
– Мне вот что мнится, милый мой Макбех: все дело может быть гораздо хуже, – медленно проговорил МакБрайд, почесывая крепкий затылок. – Сразив МакРори в поединке в Кнокан, ты стал ковдорским таном. Так ведь, брат? А помнишь ли былое предсказанье мегер буйнопомешанных с котлом, которое сперва мы оборжали? Теперь твоя судьба стать королем. А мы с тобой еще на всех попойках болтали вслух об этом прорицанье – вот, мол, умора! Славно упились! Привидится ж такое с перепоя!.. Ну, дело и дошло до короля.
Они синхронно посмотрели друг на друга.
– А Дункан, он характером суров, – медленно проговорил Макбех, – и славится в стране рукой тяжелой…
– Вот именно. И он предупредить намерен исполненье прорицанья. И нас с тобой в солянку покрошить. С тебя начнет, мной кончит, – знамо дело. Твое решенье?
– Так, берем коней, что повыносливей, покрепче в холке, и в точности, как описал гонец, но в противоположном направленье сейчас с тобой поскачем мы, МакБрайд. Чтоб в гривах знай посвистывал бы ветер.
– Куда бежим?
– Махнем-ка на войну. Там армии на юге копошатся, за валом этим… знаешь этот вал… защитный? Вот за ним полно народу, там рубятся все в битвах день и ночь – круитне, кимры, корнцы, Дал Риада… Клубятся стяги, люди, дым костров, в портянках так и хлюпает от крови. Спокойно там мы все пересидим и носу не покажем зря оттуда.
* * *
– Вы попадете в подвал под арсеналом, – Курои приблизил свой палец к носу Ллевелиса, чтобы тот сосредоточился. – Я заберу вас из зала парламента, – и через шесть часов, не раньше, мне надо еще извлечь из Фанагории третий курс. В зале парламента поверху идет деревянный балкон, галерка, – там и ждите. Я буду около семи. Ваша задача в месте попадания – определить текущую дату с точностью до года, месяца и числа. Любым способом.
– Судя по тому, как нас нарядили, это пуританский семнадцатый век, – буркнул Ллевелис.
– Как окажетесь на месте, сразу никуда не бегите… с места в галоп. Замрите и осмотритесь, это вам не лужайка перед домом Куланна, – веско прибавил Курои.
Почему, собственно, лужайка перед домом Куланна должна была служить примером безопасного места, Гвидион и Ллевелис так и не поняли, поскольку Курои приложил к ним силу, а когда эта сила перестала действовать, кинетическая энергия уже оказалась такой, что они мигом ощутили себя в очень неприятном месте. Потеки сырости на стенах, дымный свет полутора коптящих факелов, и, как сказал Ллевелис про все остальное, «или здесь очень низкий потолок, или очень высокий пол». За приоткрытой дверью спорили голоса.
– Это чистая формальность. Преступник слишком высокого рода, мы должны сопроводить его смерть всеми бумагами, – дребезжал кто-то.
– Я не могу констатировать смерть, если он жив. Добейте его, и я констатирую, – возражал ровный голос.
– Где жив, где он жив? – стук чего-то об пол. – Чем я, по-вашему, здесь занимаюсь – клопов давлю?
– В самом деле, вы сомневаетесь в профессионализме… мастеров этого цеха? – спросил тихий голос.
– Нет, я не хочу давать повод усомниться в моем профессионализме, – холодно отвечал все тот же голос, который рекомендовал добить.
– Господи, ну что за щепетильность! За моим личным врачом послали?
– Уже идет, милорд.
Ллевелис с Гвидионом тоже услышали шаги и только-только успели втиснуться за пирамиду из бочонков. Исполненный важности личный врач просеменил по коридору и скрылся за дверью. Через минуту из-за двери послышалось:
– Ну что ж, я готов констатировать смерть.
– Да, это в русле вашего метода, доктор Гленворт: недавно вы, помнится, определили чуму при сенной лихорадке. Конечно, продолжая эту традицию, очень уместно будет констатировать смерть, имея перед собой живого индивида.
– Это смешно, милорд: ну да, сейчас он жив, но сколько, по-вашему, он протянет, в его состоянии? Две, три минуты?..
– Да, в ваших руках он действительно протянет примерно столько, сколько вы говорите. Я даже не дам ему и двух минут, – с неописуемым злорадством сказал другой медик.
Последовала быстрая и непонятная медицинская латынь, с обеих сторон прозвучавшая довольно резко.
– Нам нужно заключение о смерти, – умоляюще прервал палач.
– Ну что ж, я очень рад. У вас есть доктор Гленворт, он все подпишет. И заключение о смерти живого пациента, и отчет о состоянии здоровья трупа. А я с вашего позволения удалюсь, – и быстрые шаги направились к приоткрытой двери.
– Я не позволю бросать мне такие обвинения! – вскипел Гленворт. – Можно подумать, что вы способны продлить это номинальное состояние жизни!..
– Это вы продлеваете номинальное состояние жизни, – с сарказмом возразил другой врач. – Я же, говоря о жизни, обычно подразумеваю полную репрезентацию всех жизненных функций.
– То есть он у вас сейчас станет ходить, разговаривать?.. – Гленворт сказал это настолько язвительно, что Гвидион и Ллевелис переглянулись в темноте за бочонками, пытаясь отогнать мысль о том, как же должен выглядеть предмет спора.
– Именно, – хладнокровно сказал второй врач.
– Ну это уже, знаете, слишком!..
– Отчего же слишком? – перебил всех долго молчавший тихий голос. – Пусть наш новый лекарь продемонстрирует, о чем он говорит. Лично мне тоже кажется, что этот человек мертв, но я рад буду ошибиться. В конце концов, может быть, Богу не угодно, чтобы этот заключенный умер!..
– Если я преуспею, смогу я рассчитывать на должность вашего личного врача? – с холодным интересом спросил второй медик.
– Тогда мы рассмотрим этот вопрос.
– Если вы преуспеете, я сам откажусь от должности в вашу пользу, – хмыкнул личный врач. – Передам вам всю свою лондонскую практику… и выдам за вас свою дочь впридачу.
– Последние две вещи излишни, – после некоторого обдумывания сказал второй медик. – Принесите мне, пожалуйста, магнезию, беладонну, три унции марганца, мои инструменты, пятипроцентный раствор шеффилдской соли, пчелиный воск, лахезис, травяные экстракты из левого ящика бюро и коробочку из-под мыльного корня, там же.
По коридору прошел слуга. Он бормотал вслух, повторяя весь список, чтобы не забыть.
– Это смехотворно, – говорил тем временем за дверью доктор Гленворт. – Что это за средства? О доброй половине из них я впервые слышу. Что это за шарлатанство?
– Если все, о чем вы не слышали, считать шарлатанством, доктор Гленворт, то девять десятых человечества должны сидеть за мошенничество.
– Мы никогда не вылезем из-за этих бочек, потому что они все время будут ходить туда-сюда, – прошептал Ллевелис. Действительно, по коридору засновали слуги, выполняя новые распоряжения:
– Киноварь не нужно. Виола одората и арсеникум не в той концентрации. Это вообще унесите. Бриония, гидроциан, эквизетум, тринадцатипроцентный раствор. Отойдите, милорд.
– Представляю себе, как вы заинтересованы в моей должности, если готовы кривляться и разыгрывать тут перед нами чудо святого Антония, хотя исход заранее известен!
– Прошу заметить, не я затеял этот спор. Лично мне одинаково противны вы, противен этот пациент и противно здесь находиться. Теллюриум, аурум йод и сангвинария, не смешивая. Физостигма ортика, спигелия, селениум. Что вы мне даете? Я сказал «селениум»? Оговорился. Литиум.
Через какое-то время тот же голос спросил:
– Как его зовут?
– Лорд Чарльз Хьюго Кэмпбелл, – услужливо подсказал палач.
– Милорд Кэмпбелл, как вы себя чувствуете?
– Превосходно, – ответил новый голос. Раздался резкий стук табуретки об пол, шорох и противоречивые возгласы. – Я бы съел чего-нибудь.
– В этой обстановке? – брезгливо удивился исцеливший его. – Она не отбивает у вас аппетит?
– Что это значит? – спросил искаженным голосом доктор Гленворт.
– Это значит, дорогой коллега, что я в таком случае могу провести процедуру асфацелляции тканей, восстановление кровообращения, обычного цикла обмена веществ и работы всех жизненно важных органов, в то время как вы можете констатировать смерть. С чем вас и поздравляю, – отозвался его соперник.
– Слушай, это Змейк! – сказал вдруг Гвидион.
– Где?
– Второй лекарь, не Гленворт, это Змейк. Это его голос.
– Да ты что, не может быть.
Немного погодя из двери вышло трое людей.
– А признайтесь все-таки, – игриво говорил тот, что шел впереди, – как вам это удалось? Может быть, палач небрежно отнесся к своим обязанностям и плохо поработал?..
– Палач поработал превосходно, я лично могу это засвидетельствовать, – брезгливо сказал Тарквиний Змейк, потому что это был он, и он очень мало с тех пор изменился. – Дело не в том, что у вас плохой палач, а в том, что у вас неплохой лекарь.
– Да, должен признать. Что же до палача, то, по-моему, он вовсе не был превосходeн. Откровенно говоря, это отвратительная жестокость, – отозвался его небрежно одетый собеседник. Лицо его, в особенности рядом с правильными чертами лица Змейка, да и Гленворта, могло бы показаться резко непривлекательным, но оно все освещалось внутренним светом: сияющие глаза, казалось, никогда не гасли, отсвет этого блеска ложился на весь его облик; щеки его пылали, и каждый раз, когда он говорил, в голосе его звучала непреодолимая, непоколебимая страсть.
– Но… что теперь делать с Кэмпбеллом? Ведь он все ж таки государственный преступник, враг республики! – сдавленно сказал Гленворт.
– Я понимаю, что вам хотелось бы избавиться от всякого напоминания о том, как вы были посрамлены, – язвительно сказал Змейк. – Один человек тратит уйму времени и сил на сборку сложнейшего механизма, а другой придет и шарахнет по нему кувалдой. А впрочем, делайте, как знаете. Милорд, мне хотелось бы поговорить о моем новом назначении.
– Нет-нет! – воскликнул неопрятно одетый человек с оригинальной внешностью. – Разумеется, не трогать. Вернуть, что было конфисковано, и отпустить. Ведь это было чудо! Это Провидение Божие!
– Да, несомненно, – сказал Змейк. – Давайте скорее покинем это место.
– Слушай! Это Кромвель! – шепотом воскликнул вдруг Гвидион, тыча Ллевелиса в бок.
– Да? – ужаснулся Ллевелис.
– По поводу должности вашего личного врача, милорд, – продолжал Змейк. – Хотелось бы увидеть вашу подпись на указе.
– Вообще я собираюсь ревизовать тюрьмы, потому что там слишком много жестокостей и злоупотреблений, – перебил его Кромвель. – Сама мысль о каком-либо акте насилия для нас нестерпима. Видит Бог, это во сто крат хуже, чем любое сражение, в котором мы когда-либо участвовали. Сейчас у нас слушание в парламенте, – да, и я намерен взять там слово и предложить беспрецедентный акт милосердия… О, я заставлю их меня выслушать… Сегодня сам Господь моими устами… Убирайтесь, Гленворт. Вы нам больше не нужны, – он сделал нетерпеливое движение локтем, и неудачливый врач Гленворт испарился. – Я вручаю вам свое шаткое здоровье, Тарквиний, а вместе с тем и судьбу страны, ибо вы сознаете, что без меня Англия немедля будет ввергнута в пучину бедствий. Отныне мой личный врач вы, и только вы. Обещаю слушать вас беспрекословно и пить все, все, буквально все, что вы пропишете. А впрочем, – топнул ногой Кромвель, – послушайте! Зачем мне врач? Мы зря только тратим деньги, столь нужные нашей бедной республике, на жалованье разным там врачам, звездочетам, дармоедам!.. Мой отец – в смысле, Отец Небесный, – сказал бы мне: очистись духовно – и очищение телесное не замедлит; разгони всю эту свору прихлебателей и шарлатанов, ибо, как говорит Павел в послании к галатам…
– Боюсь, что я вам совершенно необходим, – заметил Змейк.
– Ах, вот как! А я в этом сомневаюсь! – капризно заявил Кромвель, и глаза его засияли как звезды.
– Прекрасно. В таком случае давайте рассмотрим последовательно и трезво обычное ваше поведение, – сурово сказал Змейк.
– Ах, я сейчас в таком блаженном настроении, – ну, зачем вы снова начинаете!.. – простонал Кромвель.
– Итак, вчера, – неумолимо продолжал Змейк. – С утра в беседе с Лавкрофтом и Айртоном вы поначалу очень серьезно и нудно перечисляли все ситуации, в которых вы выступали как орудие Божие, потом внезапно посреди этой самой обычной, в общем-то, беседы запели религиозный гимн – очень длинный, замечу вскользь, – а затем как ни в чем не бывало вернулись к фамильярному светскому разговору. Ответьте мне положа руку на сердце: это, на ваш взгляд, нормально, Оливер?
– Я совершенно откровенно могу сказать перед Господом, – серьезно отвечал его поразительный собеседник, – что я безошибочно знаю и чувствую те минуты истории, когда мной движет Провидение. Да вам и самому следует это знать: ведь там, в Ирландии, где мы с вами познакомились, я уж конечно выступал как орудие Божие?
– Вне всякого сомнения. Позвольте, я посмотрю ваши глазные яблоки, – Змейк потянулся пальцами к верхним векам собеседника, который на мгновение замер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47