Те, кому удавалось побывать в рукавах Сюань-цзана, говорили, что там скрыт целый мир, что там видели дворцы со многими комнатами и сады с беседками. Нередко учитель разыгрывал сам с собой партию в облавные шашки. Однажды профессор Финтан увидел, как Сюань-цзан выкладывает шашку за шашкой, заинтересовался правилами этой игры, и вскоре их можно было видеть в сумерках сидящими друг напротив друга за доской девятнадцать на девятнадцать клеток. Они напоминали духов Южного и Северного Ковша, столь прекрасно описанных историком Гань Бао.
– Вы знаете, в чем отличие поэзии Семерых мудрецов бамбуковой рощи от поэзии Ли Бо и его современников? – говорил Сюань-цзан.
– Да? – медлительно отзывался Финтан, склонившись над доской.
– Ли Бо – настоящий классик. Вот вам пример. Можно себе представить, что Ли Бо почему-либо вдруг поставили где-нибудь памятник. Это странно, согласен, но это можно себе представить. А вот если попытаться поставить памятник кому-нибудь из Семерых мудрецов бамбуковой рощи, этот памятник непременно или сделает неприличный жест и убежит, или еще как-нибудь себя проявит, – к примеру, растает в воздухе.
– Да, понимаю, – говорил Финтан. – То же и в нашей поэзии: со временем все вырождается в классику.
* * *
– …С флейтой иду за луной, ветра ловлю полет,
В плаще травяном брожу возле озерных вод,
Всю жизнь в мечтах стремился больше всего
К тому из путей, что на Циюань ведет, –
сказал однажды в воздух Сюань-цзан, сидя на ступенях лестницы при входе в башню Сновидений. – Итак, вы не хотите учиться у меня, Афарви, и впечатление мое было ложно, не так ли? – продолжил он, улыбаясь.
– Я не знаю, уважаемый Сюань-цзан, – вежливо сказал Афарви, появляясь из-за дерева, где он прятался. – Я боюсь… разочаровать вас.
– Разве можно ручаться и знать, – сказал как ни в чем не бывало Сюань-цзан, – что под сводами каменных плит невозможно проход отыскать туда, где долина У-лин лежит?..
– А что такое долина У-лин?
– Затерянная долина, где живут отрезанные от мира старинные люди. Когда-то они бежали от Циньского переворота и укрылись в этой долине. Когда на них в последний раз случайно наткнулись, они ничего не знали о династии Хань, а уж о династиях Вэй и Цзинь и подавно. Но потом путь в эту долину был снова забыт навсегда, – известно только, что видели ее где-то в провинции Хунань.
– Я тоже ничего не знаю о династиях Вэй и Цзинь, – честно сказал Афарви.
– Не страшно, – отвечал Сюань-цзан, окинув Афарви взглядом..
– А что такое Циюань? – не сдержал любопытства Афарви. – Вы сказали: «Всю жизнь в мечтах стремился больше всего к тому из путей, что на Циюань ведет»?
– Местность, в которой одно время служил мелким чиновником Чжуан-цзы, – отвечал, смеясь, Сюань-цзан.
– А кто такой Чжуан-цзы? – спросил Афарви, подходя близко.
– О, это мудрец, который презирал службу и государственную карьеру и всему предпочитал то, что называется сяо яо ю.
– А что такое сяо яо ю? – Афарви сам не заметил, как приблизился к Сюань-цзану вплотную.
– «Странствовать, довольствуясь малым», – объяснил Сюань-цзан. – Вы задали столько вопросов, Афарви, – сказал он, смеясь, – что вам впору уже прямо поступать ко мне в учение. Учитель Цзэн говорил: «Когда благородный муж идет по дороге, по его виду сразу можно определить, есть ли у него отец и есть ли у него наставник. Тот, у кого нет отца, нет наставника, выглядит совершенно иначе».
Афарви ничего не сказал.
– Что-то давно нету писем с родины, – вздохнул Сюань-цзан, помолчав. – Как говорится, «уходит, проходит за годом год, а гуси все не летят».
– Какие гуси? – спросил Афарви.
– Почтовые.
– Так это ваши? – сказал Афарви.
– Что такое? – встревожился Сюань-цзан.
– А на башню к профессору Орбилию вчера прилетели два каких-то необыкновенных гуся. Таких никто и не видел никогда. С коричневыми спинками, а хвост…
– Это мои, – всплеснул руками Сюань-цзан, вставая и торопясь спуститься со ступеней. – Радость вашего покорного слуги сравнима только с радостью Гэн Цюй-бина, вновь встретившего прекрасную Цин-фэн после разлуки.
И Афарви мог бы даже подумать, что Сюань-цзан охвачен беспокойством любовного характера, если бы только смотрел на него не как на божество, а как-нибудь попроще.
* * *
– Сегодня днем мы посетили лекцию по палеонтологии, – задумчиво сообщил лорд Бассет-Бладхаунд, благосклонно кивая Змейку головой. В палеонтологию была переименована драконография. Сделал это Мак Кархи, и, честное слово, это было не худшее из того, что он сделал.
– Да, конечно, профессор чрезвычайно знающий, – продолжал буровить лорд. – И как это он описывал… и строение крыльев, и чешуйчатые лапы… у птеродактилей… словом, очень, очень красочно. Но помилуйте! Ведь по тому, что он говорит, создается такое впечатление, как будто все эти ящеры… существуют по сей день!..
– Ископаемые ящеры? – переспросил Змейк.
– Ну да! Скажите на милость, к чему сорок минут описывать, как можно защититься от атаки птеродактиля, имея при себе меч и щит?..
* * *
Круглый дом профессора Финтана, сложенный из плоских камней и крытый дерном, располагался между Западной и Северной четвертью и был органично встроен в разделяющую их стену. Дом был добротный, обомшелый, с колодцем в двадцати шагах. Перед домом сушились сети. В доме было семь входов, поэтому если профессор бывал в хорошем настроении, то из Западной в Северную четверть можно было попасть, не карабкаясь по десяти лестницам на единственный мост, а пройдя насквозь через дом Финтана.
Профессор Финтан был уже не в том возрасте, чтобы присутствие на уроке комиссии могло выбить его из колеи. Он приставил дверь к одному из семи входов с той стороны, откуда в тот день дул ветер, уселся на перевернутой корзине перед очагом, ученики расселись вокруг него на тюленьих шкурах, и профессор подбросил торфа в очаг.
– Если я спрошу вас о привычках огня, Крейри, дочь Бринхана, – начал Финтан обычный краткий опрос, – да будут ваши слова достаточно громки, чтобы их разобрали все.
После этого принесения дани вежливости Финтан больше не делал явных скидок на присутствие комиссии.
– Вышла одна женщина поздно вечером на задворки, – сказала Крейри погромче обычного, – и слышит разговор. Один голос говорит: «Плохо ко мне относятся в этом доме – никогда пеплом на ночь не прикроют, не укроют как следует. Уйду я отсюда». А другой отвечает: «Да и мне не лучше живется». Женщина молодая была, не разобрала, что это за голоса разговаривали. Только видит – выкатились за порог два шарика светящихся и покатились, подпрыгивая. В ту же ночь перекидным пламенем вся деревня сгорела. А это, значит, огонек просит, требует, чтобы к нему уважение было.
– Телери, дочь Тангвен! – сказал Финтан, одобрив ответ Крейри скупым кивком. – Как искать траву, которая любой засов открывает?
– Если охапку скошенного сена бросить в реку, все травы поплывут по течению, а эта одна – против. Тут ее и надо ловить. А то еще можно дождаться, когда еж выйдет из норки погулять, и закрыть ему вход в нору щепкой. Он побежит, разыщет эту траву, вернется, коснется щепки, она рассыплется, и тогда траву эту надо хватать и бежать три мили не оглядываясь.
– Очень точно сформулировано. Кто возьмется мне назвать вестников беды?
– Если в жаркий летний день поднимается вихрь, который гонит сухие листья, – это точно к несчастью, – с жаром сказал кто-то из угла.
– Когда кукушка трижды кукует – к несчастью… – добавила Энид.
– Нет, это только когда на сухом дереве кукует, а так нет, – уточнила Шонед.
– Да нет, – перебил Афарви. – Когда просто кукует, это ничего, а вот если она три раза прокукует, а потом еще так, словно бы засмеется, так вот это к несчастью.
С комиссией начинало твориться что-то неладное. Ее как-то перекосило.
– Теперь вы, Двинвен. Что вы знаете о камнях? – ничего не замечая, спросил Финтан и плеснул себе пива.
– О священных камнях?
– Да нет, об обычных.
– Камень хоть и без корней, а растет. Но только те из камней растут, которых никто руками не трогал. Как до камня хоть пальцем дотронешься, так он уж больше и не растет. И в поле, и на меже камни уже не могут расти – они все перетроганные.
– Именно. Дилан, сын Гвейра, что мы знаем о происхождении песен?
– В океане есть такие рыбы – полулюди, полурыбы. Есть и мужчины, и женщины. По волосам можно понять, что мужчина. В старину рыбы эти из океана выплывали и учтиво так спрашивали, когда конец света. И как скажут им люди, что не скоро, они – бултых в воду! Очень ждут конца света. Ведь тогда они будут, как и все другие люди. И вот эти-то рыбы выдумали песни. От них и люди выучились петь.
– Наконец-то вы тоже начали работать, Дилан, а не повесничать. Финвен, дочь Киннуила, продолжите рассказ о морском дне.
– На дне моря тоже есть города, и деревни, и леса, – все, как на земле, только гораздо красивее. А правит морскими людьми морской король. Иногда он кого-нибудь из своих высылает наверх посмотреть. Тогда в ночь над океаном светят призрачные огни.
– Финвен, вам первый кусочек, – Финтан снял с очага длинный ивовый прут с нанизанными на него кусками мяса. Прут пошел по рукам, каждый снимал себе кусочек. Вскоре сзади послышалось шипение обжегшейся комиссии. – Клиддно, сын Морврана! Отчего нельзя тыкать пальцем в звезды на небе?
– Как только человек рождается, тотчас новая звезда зажигается, – задумчиво объяснил Клиддно. – И у каждого из нас на небе есть своя звезда. Если выйти в звездную ночь и начать показывать пальцем и гадать: «Может, эта моя? А может, та?», – и так каких-нибудь десять-пятнадцать раз, то если ты укажешь при этом на свою звезду, то тотчас умрешь.
– В связи с этим другой вопрос. Горонви, что случается в ночь на седьмой день седьмой луны?
– Небо открывается, – отвечал Горонви. – Так прямо, как дверь, и открывается – скрип-скрип. А оттуда такой свет неземной! Люди останавливаются, шапки снимают. Страшный свет, очень красиво. А потом дзинь! – закрывается, вот как дверь захлопывается. И не видно уж больше ничего.
И Горонви, влюбленный в старую фоморскую манеру сказа, хлопнул себя по коленям и сплюнул в подтверждение достоверности своих слов. Тут встал один из членов комиссии, прервал урок, представился кембриджским профессором естествознания, поправил пенсне и гневно сказал::
– Это невероятно! Как можно сообщать такие сведения подросткам? Откуда такая безответственность? У них же искажены все понятия. Молодые люди! – трагически обратился он к сидевшим ближе всего Гвидиону с Ллевелисом. – Вы знакомы с элементарными естественнонаучными представлениями о мире?
– М-м… Мне кажется, да, – настороженно отвечал за двоих Гвидион.
– Как вы, в таком случае, можете слушать эту белиберду?! Камни растут! Небо открывается!!!..
– А какие, собственно, у вас возражения по существу? – спросил, помолчав, Финтан.
Ситуацию, как ни странно, разрешил заглянувший на крики Змейк. Он вошел через один из входов, к которым не была в то время приставлена дверь, отвел лорда Бассета и кембриджского профессора в сторону и отстраненным тоном сказал несколько никак не идущих к делу фраз: «Этнографический материал… малые народности… методика была представлена на конгрессе в Пензансе…»
Эта странная, вероятно, магическая речь неожиданно успокоила бурю. Члены комиссии подошли и извинились перед Финтаном. Ученики остались в восхищении и в твердой уверенности, что Змейк применил гипнотические способности, поскольку буквальные его слова не имели ни малейшего смысла. Дополнительно их укрепило в этом убеждении то, что когда Финтан, преодолевая неприязнь к Змейку, спросил его, что это за конгресс в Пензансе, Змейк изогнул одну бровь и без энтузиазма сообщил, что лично ему название Пензанс ни о чем не говорит.
* * *
На урок к Диону Хризостому все ввалились в радужном настроении, совершенно забыв про комиссию и предвкушая очередную встречу с любимым наставником. В тот день они уворовали у хлебопечек из кладовки хламиды, хитоны и пеплосы и переоделись, чтобы сделать Диону приятное. Обычно для уроков греческого никто не переодевался, эта одежда предназначалась для третьего курса, у которого шли по программе практические приложения истории древнего мира, но, увидев чистенькие, сложенные стопками хламиды, первокурсники не удержались. Радостной толпой, почти все босиком, они набились в класс и обнаружили, что комиссия уже заняла там лучшие места. Вдобавок один из членов комиссии, владеющий древнегреческим, зловещим шепотом переводил остальным все, что делалось на уроке.
Дион был на высоте. Глазом не моргнув, он назначил тему контроверсии: выстрел Эрота. Все засуетились, выделили из своей среды Эрота, Аполлона и Дафну. Керидвен, которой поручили роль Дафны, сразу застыла неподвижно и раскинула руки, всячески изображая, что она уже лавр, чтобы Дилан, сын Гвейра, бывший Аполлоном, не вздумал к ней приставать. Эротом назначили Клиддно. Дафну как женщину снабдили защитником. Судебная тяжба началась.
Вышел вперед Дилан, обратился к богам, смачно обосновал тему и пять минут на хорошем греческом осуждал Эрота, который, будучи сопляком, лезет в дела старших. Несколько человек он привлек в качестве свидетелей. Дион благосклонно кивал, иногда поправляя синтаксис, но не мысль.
Затем Клиддно выгораживал Эрота, упирая на то, что Аполлон первый стал насмехаться над ним и тыкать ему в нос своим превосходством в стрельбе из лука. Если смотреть на дело трезво, рассуждал Клиддно, Эрот не мог не принять вызов. К тому же Эроту приходится стрелять с утра до вечера просто по обязанности, так что он так или иначе вынужден был бы подстрелить Аполлона.
Затем перешли к истории с Дафной, которой пришлось превратиться в лавр, чтобы избавиться от ухаживаний ненавистного ей Аполлона. Самую большую бурю возмущения со стороны девочек вызвало даже не то, что Аполлон довел Дафну до превращения в дерево, а то, что он потом сорвал с нее веточку. Керидвен произнесла горячую речь, утверждая, что не имел он никакого права с нее ветки срывать. Защитник Дафны Эльвин и Дилан долгое время увлеченно и красочно спорили, можно ли сказать, что Аполлон сорвал с нее одеяния, и было ли это элементом одежды, и если было, то каким. При этом по примеру Диона каждый из агонистов прежде, чем начать свою речь, буквально выметал плиты зала полами своей хламиды, рассыпаясь в кинических рассуждениях о собственном ничтожестве. В конце концов не выдержала комиссия.
– Все ученики прекрасно говорят по-гречески, – сухо отметил лорд Бассет, прервав контроверсию. – Но о чем они говорят? Что это за тема для обсуждения на школьном семинаре? Учащиеся одеты как комедианты…
– Мы одеты как честные и порядочные люди, – твердо возразил Дилан. – А если на нас нет сандалий, так это оттого, что они заперты были в сундуке.
* * *
– Я должен найти описание этого случая, – твердил Гвидиону Ллевелис, которому никак не давало покоя прошлое Мак Кехта. – Вот увидишь: я докажу, что он никого не убивал. Наверняка там была какая-нибудь заварушка, все мелькало, ничего нельзя было разобрать… в темноте. Ну, кто-то убил этого Миаха. Подумали на Мак Кехта. Может быть, он как раз накануне говорил ему: «Еще раз придешь домой поздно – убью». Не верю я всем этим поздним источникам, честное слово.
И во всякий библиотечный день, которым была среда, Ллевелис летел в библиотеку, едва успев спросонья натянуть на себя необходимый минимум одежды. Но поскольку интерес его многим мог показаться нездоровым, а в особенности живо Ллевелис представлял себе реакцию святого Коллена, когда он скажет ему, что хотел бы разыскать все сохранившиеся материалы по убийствам, совершенным доктором Мак Кехтом, то действовать напрямую было нельзя. Ни одна из доступных книг не содержала ничего больше двух строк известного содержания.
Некоторое время Ллевелис, набрав с собой бутербродов, пролистывал судебные дела острова Ирландия. Однако не похоже было, чтобы дело это проходило через суд. «Я так и думал. Глухое дело, – бурчал Ллевелис, слюнявя палец. – Недоказанное».
По некотором размышлении он попросил святого Коллена провести его в лапидарий, то есть в камнехранилище. Это был подземный раздел библиотеки, содержавший эпиграфический материал – надписи на камнях. Камни стояли неупорядоченным образом, однако святой Коллен с факелом в руках ориентировался в фондах хорошо. Ворочать отдельные экземпляры, лежащие плашмя, было нелегко, но святой Коллен, попеременно эксплуатируя то идею рычага, то свою святость, неизменно исхитрялся поставить все-таки нужный камень удобно и, подозвав читателя, деликатно обметал метелкой текст. Однако за Ллевелисом он не поспевал. Чтобы как-то отвести глаза святому Коллену, Ллевелис сказал, что ищет материалы по битвам Туата Де Дананн с фоморами и после этого уже всласть наползался в пыли на коленях, подлезая под нагромождения валунов и просачиваясь в щелки между стоячими камнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Вы знаете, в чем отличие поэзии Семерых мудрецов бамбуковой рощи от поэзии Ли Бо и его современников? – говорил Сюань-цзан.
– Да? – медлительно отзывался Финтан, склонившись над доской.
– Ли Бо – настоящий классик. Вот вам пример. Можно себе представить, что Ли Бо почему-либо вдруг поставили где-нибудь памятник. Это странно, согласен, но это можно себе представить. А вот если попытаться поставить памятник кому-нибудь из Семерых мудрецов бамбуковой рощи, этот памятник непременно или сделает неприличный жест и убежит, или еще как-нибудь себя проявит, – к примеру, растает в воздухе.
– Да, понимаю, – говорил Финтан. – То же и в нашей поэзии: со временем все вырождается в классику.
* * *
– …С флейтой иду за луной, ветра ловлю полет,
В плаще травяном брожу возле озерных вод,
Всю жизнь в мечтах стремился больше всего
К тому из путей, что на Циюань ведет, –
сказал однажды в воздух Сюань-цзан, сидя на ступенях лестницы при входе в башню Сновидений. – Итак, вы не хотите учиться у меня, Афарви, и впечатление мое было ложно, не так ли? – продолжил он, улыбаясь.
– Я не знаю, уважаемый Сюань-цзан, – вежливо сказал Афарви, появляясь из-за дерева, где он прятался. – Я боюсь… разочаровать вас.
– Разве можно ручаться и знать, – сказал как ни в чем не бывало Сюань-цзан, – что под сводами каменных плит невозможно проход отыскать туда, где долина У-лин лежит?..
– А что такое долина У-лин?
– Затерянная долина, где живут отрезанные от мира старинные люди. Когда-то они бежали от Циньского переворота и укрылись в этой долине. Когда на них в последний раз случайно наткнулись, они ничего не знали о династии Хань, а уж о династиях Вэй и Цзинь и подавно. Но потом путь в эту долину был снова забыт навсегда, – известно только, что видели ее где-то в провинции Хунань.
– Я тоже ничего не знаю о династиях Вэй и Цзинь, – честно сказал Афарви.
– Не страшно, – отвечал Сюань-цзан, окинув Афарви взглядом..
– А что такое Циюань? – не сдержал любопытства Афарви. – Вы сказали: «Всю жизнь в мечтах стремился больше всего к тому из путей, что на Циюань ведет»?
– Местность, в которой одно время служил мелким чиновником Чжуан-цзы, – отвечал, смеясь, Сюань-цзан.
– А кто такой Чжуан-цзы? – спросил Афарви, подходя близко.
– О, это мудрец, который презирал службу и государственную карьеру и всему предпочитал то, что называется сяо яо ю.
– А что такое сяо яо ю? – Афарви сам не заметил, как приблизился к Сюань-цзану вплотную.
– «Странствовать, довольствуясь малым», – объяснил Сюань-цзан. – Вы задали столько вопросов, Афарви, – сказал он, смеясь, – что вам впору уже прямо поступать ко мне в учение. Учитель Цзэн говорил: «Когда благородный муж идет по дороге, по его виду сразу можно определить, есть ли у него отец и есть ли у него наставник. Тот, у кого нет отца, нет наставника, выглядит совершенно иначе».
Афарви ничего не сказал.
– Что-то давно нету писем с родины, – вздохнул Сюань-цзан, помолчав. – Как говорится, «уходит, проходит за годом год, а гуси все не летят».
– Какие гуси? – спросил Афарви.
– Почтовые.
– Так это ваши? – сказал Афарви.
– Что такое? – встревожился Сюань-цзан.
– А на башню к профессору Орбилию вчера прилетели два каких-то необыкновенных гуся. Таких никто и не видел никогда. С коричневыми спинками, а хвост…
– Это мои, – всплеснул руками Сюань-цзан, вставая и торопясь спуститься со ступеней. – Радость вашего покорного слуги сравнима только с радостью Гэн Цюй-бина, вновь встретившего прекрасную Цин-фэн после разлуки.
И Афарви мог бы даже подумать, что Сюань-цзан охвачен беспокойством любовного характера, если бы только смотрел на него не как на божество, а как-нибудь попроще.
* * *
– Сегодня днем мы посетили лекцию по палеонтологии, – задумчиво сообщил лорд Бассет-Бладхаунд, благосклонно кивая Змейку головой. В палеонтологию была переименована драконография. Сделал это Мак Кархи, и, честное слово, это было не худшее из того, что он сделал.
– Да, конечно, профессор чрезвычайно знающий, – продолжал буровить лорд. – И как это он описывал… и строение крыльев, и чешуйчатые лапы… у птеродактилей… словом, очень, очень красочно. Но помилуйте! Ведь по тому, что он говорит, создается такое впечатление, как будто все эти ящеры… существуют по сей день!..
– Ископаемые ящеры? – переспросил Змейк.
– Ну да! Скажите на милость, к чему сорок минут описывать, как можно защититься от атаки птеродактиля, имея при себе меч и щит?..
* * *
Круглый дом профессора Финтана, сложенный из плоских камней и крытый дерном, располагался между Западной и Северной четвертью и был органично встроен в разделяющую их стену. Дом был добротный, обомшелый, с колодцем в двадцати шагах. Перед домом сушились сети. В доме было семь входов, поэтому если профессор бывал в хорошем настроении, то из Западной в Северную четверть можно было попасть, не карабкаясь по десяти лестницам на единственный мост, а пройдя насквозь через дом Финтана.
Профессор Финтан был уже не в том возрасте, чтобы присутствие на уроке комиссии могло выбить его из колеи. Он приставил дверь к одному из семи входов с той стороны, откуда в тот день дул ветер, уселся на перевернутой корзине перед очагом, ученики расселись вокруг него на тюленьих шкурах, и профессор подбросил торфа в очаг.
– Если я спрошу вас о привычках огня, Крейри, дочь Бринхана, – начал Финтан обычный краткий опрос, – да будут ваши слова достаточно громки, чтобы их разобрали все.
После этого принесения дани вежливости Финтан больше не делал явных скидок на присутствие комиссии.
– Вышла одна женщина поздно вечером на задворки, – сказала Крейри погромче обычного, – и слышит разговор. Один голос говорит: «Плохо ко мне относятся в этом доме – никогда пеплом на ночь не прикроют, не укроют как следует. Уйду я отсюда». А другой отвечает: «Да и мне не лучше живется». Женщина молодая была, не разобрала, что это за голоса разговаривали. Только видит – выкатились за порог два шарика светящихся и покатились, подпрыгивая. В ту же ночь перекидным пламенем вся деревня сгорела. А это, значит, огонек просит, требует, чтобы к нему уважение было.
– Телери, дочь Тангвен! – сказал Финтан, одобрив ответ Крейри скупым кивком. – Как искать траву, которая любой засов открывает?
– Если охапку скошенного сена бросить в реку, все травы поплывут по течению, а эта одна – против. Тут ее и надо ловить. А то еще можно дождаться, когда еж выйдет из норки погулять, и закрыть ему вход в нору щепкой. Он побежит, разыщет эту траву, вернется, коснется щепки, она рассыплется, и тогда траву эту надо хватать и бежать три мили не оглядываясь.
– Очень точно сформулировано. Кто возьмется мне назвать вестников беды?
– Если в жаркий летний день поднимается вихрь, который гонит сухие листья, – это точно к несчастью, – с жаром сказал кто-то из угла.
– Когда кукушка трижды кукует – к несчастью… – добавила Энид.
– Нет, это только когда на сухом дереве кукует, а так нет, – уточнила Шонед.
– Да нет, – перебил Афарви. – Когда просто кукует, это ничего, а вот если она три раза прокукует, а потом еще так, словно бы засмеется, так вот это к несчастью.
С комиссией начинало твориться что-то неладное. Ее как-то перекосило.
– Теперь вы, Двинвен. Что вы знаете о камнях? – ничего не замечая, спросил Финтан и плеснул себе пива.
– О священных камнях?
– Да нет, об обычных.
– Камень хоть и без корней, а растет. Но только те из камней растут, которых никто руками не трогал. Как до камня хоть пальцем дотронешься, так он уж больше и не растет. И в поле, и на меже камни уже не могут расти – они все перетроганные.
– Именно. Дилан, сын Гвейра, что мы знаем о происхождении песен?
– В океане есть такие рыбы – полулюди, полурыбы. Есть и мужчины, и женщины. По волосам можно понять, что мужчина. В старину рыбы эти из океана выплывали и учтиво так спрашивали, когда конец света. И как скажут им люди, что не скоро, они – бултых в воду! Очень ждут конца света. Ведь тогда они будут, как и все другие люди. И вот эти-то рыбы выдумали песни. От них и люди выучились петь.
– Наконец-то вы тоже начали работать, Дилан, а не повесничать. Финвен, дочь Киннуила, продолжите рассказ о морском дне.
– На дне моря тоже есть города, и деревни, и леса, – все, как на земле, только гораздо красивее. А правит морскими людьми морской король. Иногда он кого-нибудь из своих высылает наверх посмотреть. Тогда в ночь над океаном светят призрачные огни.
– Финвен, вам первый кусочек, – Финтан снял с очага длинный ивовый прут с нанизанными на него кусками мяса. Прут пошел по рукам, каждый снимал себе кусочек. Вскоре сзади послышалось шипение обжегшейся комиссии. – Клиддно, сын Морврана! Отчего нельзя тыкать пальцем в звезды на небе?
– Как только человек рождается, тотчас новая звезда зажигается, – задумчиво объяснил Клиддно. – И у каждого из нас на небе есть своя звезда. Если выйти в звездную ночь и начать показывать пальцем и гадать: «Может, эта моя? А может, та?», – и так каких-нибудь десять-пятнадцать раз, то если ты укажешь при этом на свою звезду, то тотчас умрешь.
– В связи с этим другой вопрос. Горонви, что случается в ночь на седьмой день седьмой луны?
– Небо открывается, – отвечал Горонви. – Так прямо, как дверь, и открывается – скрип-скрип. А оттуда такой свет неземной! Люди останавливаются, шапки снимают. Страшный свет, очень красиво. А потом дзинь! – закрывается, вот как дверь захлопывается. И не видно уж больше ничего.
И Горонви, влюбленный в старую фоморскую манеру сказа, хлопнул себя по коленям и сплюнул в подтверждение достоверности своих слов. Тут встал один из членов комиссии, прервал урок, представился кембриджским профессором естествознания, поправил пенсне и гневно сказал::
– Это невероятно! Как можно сообщать такие сведения подросткам? Откуда такая безответственность? У них же искажены все понятия. Молодые люди! – трагически обратился он к сидевшим ближе всего Гвидиону с Ллевелисом. – Вы знакомы с элементарными естественнонаучными представлениями о мире?
– М-м… Мне кажется, да, – настороженно отвечал за двоих Гвидион.
– Как вы, в таком случае, можете слушать эту белиберду?! Камни растут! Небо открывается!!!..
– А какие, собственно, у вас возражения по существу? – спросил, помолчав, Финтан.
Ситуацию, как ни странно, разрешил заглянувший на крики Змейк. Он вошел через один из входов, к которым не была в то время приставлена дверь, отвел лорда Бассета и кембриджского профессора в сторону и отстраненным тоном сказал несколько никак не идущих к делу фраз: «Этнографический материал… малые народности… методика была представлена на конгрессе в Пензансе…»
Эта странная, вероятно, магическая речь неожиданно успокоила бурю. Члены комиссии подошли и извинились перед Финтаном. Ученики остались в восхищении и в твердой уверенности, что Змейк применил гипнотические способности, поскольку буквальные его слова не имели ни малейшего смысла. Дополнительно их укрепило в этом убеждении то, что когда Финтан, преодолевая неприязнь к Змейку, спросил его, что это за конгресс в Пензансе, Змейк изогнул одну бровь и без энтузиазма сообщил, что лично ему название Пензанс ни о чем не говорит.
* * *
На урок к Диону Хризостому все ввалились в радужном настроении, совершенно забыв про комиссию и предвкушая очередную встречу с любимым наставником. В тот день они уворовали у хлебопечек из кладовки хламиды, хитоны и пеплосы и переоделись, чтобы сделать Диону приятное. Обычно для уроков греческого никто не переодевался, эта одежда предназначалась для третьего курса, у которого шли по программе практические приложения истории древнего мира, но, увидев чистенькие, сложенные стопками хламиды, первокурсники не удержались. Радостной толпой, почти все босиком, они набились в класс и обнаружили, что комиссия уже заняла там лучшие места. Вдобавок один из членов комиссии, владеющий древнегреческим, зловещим шепотом переводил остальным все, что делалось на уроке.
Дион был на высоте. Глазом не моргнув, он назначил тему контроверсии: выстрел Эрота. Все засуетились, выделили из своей среды Эрота, Аполлона и Дафну. Керидвен, которой поручили роль Дафны, сразу застыла неподвижно и раскинула руки, всячески изображая, что она уже лавр, чтобы Дилан, сын Гвейра, бывший Аполлоном, не вздумал к ней приставать. Эротом назначили Клиддно. Дафну как женщину снабдили защитником. Судебная тяжба началась.
Вышел вперед Дилан, обратился к богам, смачно обосновал тему и пять минут на хорошем греческом осуждал Эрота, который, будучи сопляком, лезет в дела старших. Несколько человек он привлек в качестве свидетелей. Дион благосклонно кивал, иногда поправляя синтаксис, но не мысль.
Затем Клиддно выгораживал Эрота, упирая на то, что Аполлон первый стал насмехаться над ним и тыкать ему в нос своим превосходством в стрельбе из лука. Если смотреть на дело трезво, рассуждал Клиддно, Эрот не мог не принять вызов. К тому же Эроту приходится стрелять с утра до вечера просто по обязанности, так что он так или иначе вынужден был бы подстрелить Аполлона.
Затем перешли к истории с Дафной, которой пришлось превратиться в лавр, чтобы избавиться от ухаживаний ненавистного ей Аполлона. Самую большую бурю возмущения со стороны девочек вызвало даже не то, что Аполлон довел Дафну до превращения в дерево, а то, что он потом сорвал с нее веточку. Керидвен произнесла горячую речь, утверждая, что не имел он никакого права с нее ветки срывать. Защитник Дафны Эльвин и Дилан долгое время увлеченно и красочно спорили, можно ли сказать, что Аполлон сорвал с нее одеяния, и было ли это элементом одежды, и если было, то каким. При этом по примеру Диона каждый из агонистов прежде, чем начать свою речь, буквально выметал плиты зала полами своей хламиды, рассыпаясь в кинических рассуждениях о собственном ничтожестве. В конце концов не выдержала комиссия.
– Все ученики прекрасно говорят по-гречески, – сухо отметил лорд Бассет, прервав контроверсию. – Но о чем они говорят? Что это за тема для обсуждения на школьном семинаре? Учащиеся одеты как комедианты…
– Мы одеты как честные и порядочные люди, – твердо возразил Дилан. – А если на нас нет сандалий, так это оттого, что они заперты были в сундуке.
* * *
– Я должен найти описание этого случая, – твердил Гвидиону Ллевелис, которому никак не давало покоя прошлое Мак Кехта. – Вот увидишь: я докажу, что он никого не убивал. Наверняка там была какая-нибудь заварушка, все мелькало, ничего нельзя было разобрать… в темноте. Ну, кто-то убил этого Миаха. Подумали на Мак Кехта. Может быть, он как раз накануне говорил ему: «Еще раз придешь домой поздно – убью». Не верю я всем этим поздним источникам, честное слово.
И во всякий библиотечный день, которым была среда, Ллевелис летел в библиотеку, едва успев спросонья натянуть на себя необходимый минимум одежды. Но поскольку интерес его многим мог показаться нездоровым, а в особенности живо Ллевелис представлял себе реакцию святого Коллена, когда он скажет ему, что хотел бы разыскать все сохранившиеся материалы по убийствам, совершенным доктором Мак Кехтом, то действовать напрямую было нельзя. Ни одна из доступных книг не содержала ничего больше двух строк известного содержания.
Некоторое время Ллевелис, набрав с собой бутербродов, пролистывал судебные дела острова Ирландия. Однако не похоже было, чтобы дело это проходило через суд. «Я так и думал. Глухое дело, – бурчал Ллевелис, слюнявя палец. – Недоказанное».
По некотором размышлении он попросил святого Коллена провести его в лапидарий, то есть в камнехранилище. Это был подземный раздел библиотеки, содержавший эпиграфический материал – надписи на камнях. Камни стояли неупорядоченным образом, однако святой Коллен с факелом в руках ориентировался в фондах хорошо. Ворочать отдельные экземпляры, лежащие плашмя, было нелегко, но святой Коллен, попеременно эксплуатируя то идею рычага, то свою святость, неизменно исхитрялся поставить все-таки нужный камень удобно и, подозвав читателя, деликатно обметал метелкой текст. Однако за Ллевелисом он не поспевал. Чтобы как-то отвести глаза святому Коллену, Ллевелис сказал, что ищет материалы по битвам Туата Де Дананн с фоморами и после этого уже всласть наползался в пыли на коленях, подлезая под нагромождения валунов и просачиваясь в щелки между стоячими камнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47