– Я знаю, что всех участников того пира казнили страшной казнью, – всхлипнул он. – Я слышал об этом от горшечника Неокла. Но я-то разве заслужил такое?..
И он, положив скрещенные руки на колени и голову на руки, умолк.
– Обеденный перерыв, – сказал Зануцки, утирая со лба крупные капли пота.
* * *
– Поразительная безалаберность! – сказал Мерлин. – Как я мог! Прямо ответить на вопрос о своих доходах! Только последний идиот… Коллеги!
И тут состоялся последний педсовет перед закрытием школы, как назвал его Мерлин, ибо он нисколько не сомневался, что школу закроют после того, что опрошенные преподаватели успели высказать на собеседовании. Впрочем, опасения накопились у всех.
– Я, кажется, вел себя не очень обдуманно, – предположил очаровательный Морган-ап-Керриг, силясь перевязать галстук так, чтобы он был впереди. – Но кто кинет в меня камень?
– Никто. Камень сам прилетит откуда ни возьмись и попадет прямиком в вас, дорогой Морган, – сурово сообщил Мерлин.
Зловещий настрой директора передался всем. Стало тихо.
– Но, – пробовал оправдаться Морган-ап-Керриг, – мне задали самый неожиданный вопрос. Меня спросили о различных системах запоминания и их преломлении в моей индивидуальной методике.
Все переглянулись.
– Я, сами понимаете, ответил… очень, впрочем, осторожно… что забывание, дескать, вызывается различными внутренними импульсами и наша цель – эти импульсы выявить и… активизировать. Потом они вдруг стали уверять меня, что я веду какую-то дисциплину под названием… под названием…
– Основы социальной адаптации и безопасности жизнедеятельности, – сухо подсказал Змейк.
– Да, да, спасибо, коллега. Вы представляете себе, как я ужаснулся, когда мне сообщили, что я веду этот предмет? Они долго уверяли, что это моя специальность, но, к чести своей должен сказать, тут я был тверд, как скала.
– Короче, вы провалили дело, Морган, – сказал Мерлин и поморгал, стараясь уяснить себе, где именно у него в глазу соринка. – Да я и сам… Впрочем, я держался превосходно. Пристали ко мне: какими я пользуюсь источниками при чтении курса истории. Как будто не ясно, какими! Как будто кому-нибудь можно сейчас доверять, кроме себя самого! В последние годы, говорят, появляются новые источники, надо с ними знакомиться!.. Это при том, что я все видел собственными глазами, я, выходит, должен помалкивать! На мой взгляд, это называется затыкать неудобных свидетелей. Да. Но я был верхом кротости и терпения. Мне десять минут внушали, что следует регулярно пересматривать… меня. Одним словом, мне почти сказали в лицо, что я – устаревший источник и должен быть подвергнут переработке. Но я…
– Что до меня, то я вынужден был упомянуть драконов, – повинился Зигфрид. – Но очень сжато и без дальнейшей видовой классификации, – уточнил он.
Мерлин схватился за голову.
– Мне пришлось сказать, – начал Мак Кехт, – что я был военным хирургом в период активных боевых действий на севере Ирландии.
– С этого места, пожалуйста, рассказывайте все очень подробно, – вдруг попросил Змейк.
– Хорошо, – покорно сказал Мак Кехт. – Меня спросили, был ли я в составе миротворческих сил. Я не стал кривить душой и сказал, что… это было не совсем так.
– После этого вас, разумеется, заподозрили в связях с ИРА, – просто сказал Змейк.
– Боже мой, ну конечно! – воскликнул Мак Кехт. – Как это не пришло мне в голову! После этого у меня спросили, неужели я, имея такое прошлое, считаю себя вправе работать с детьми?
– Это какие-то нелюди! – порывисто воскликнул Мэлдун.
– Да нет же! Они сочли меня бывшим террористом, – как бы извиняясь за членов комиссии, сказал Мак Кехт. – А поскольку упоминание о моем прошлом связано у меня с ужасными комплексами, то я, признаться, растерялся, и, боюсь, они заметили мою неуверенность…
В это время открылась внутренняя дверь, уводившая в лабиринт, и из нее вышел взлохмаченный Пифагор.
– Ко мне сегодня приставали какие-то плебеи, называя меня сотрудником системы общего образования , – гневно обратился он к Мерлину. – Если вы не можете обеспечить мне условий работы, – возмущенно продолжал он, – я могу и уехать обратно в Кротон.
Пифагора окружили Дион, Орбилий и Змейк и живо объяснили ему, что ситуация такова, что личные амбиции придется проглотить.
– Когда кого-нибудь из вас, – чеканно сказал Мерлин, – вызовут для собеседования и зададут вам там, чего Боже упаси, какой-нибудь вопрос, – он сделал многозначительную паузу, – ради всех святых, коллеги, отвечайте на него, именно на него, на этот вопрос. Заметьте, я не напоминаю вам, чтобы вы, будучи вызваны на собеседование, заходили бы в зал через дверь, то есть именно в дверь заходили бы, а не еще как-то. Я ни слова не говорю о том, что не нужно посреди разговора вдруг демонстрировать свою способность дышать огнем. Я думаю, вы и сами достаточно ответственны, чтобы понимать, что это не дружеская беседа. Что еще, Тарквиний? Помогите мне.
– Не стоит трясти своими прошлыми регалиями и вспоминать, как при дворе царя Ашурбанипала вам была пожалована в знак особых заслуг священная мартышка, – нехотя изрек Змейк.
– Да, верно! – оживился Мерлин. – Боже мой, Тарквиний, какая все-таки у вас светлая голова!..
– Впрочем, все эти меры предосторожности излишни, – прибавил Змейк. – Полагаю, мы можем вести себя вполне раскованно. После всего, что уже прозвучало, еще две-три унции правды добавят к нашей репутации не больше, чем завоевание Иски-на-Аске – к славе Цезаря.
– А мы все-таки попытаемся, – возразил Мерлин. – Невелика беда – допустили пару оплошностей. Можно списать на несварение желудка. Вот если бы я случайно явился на собеседование без головы или еще что-нибудь, тогда конечно, а так…
– А вы уверены, что когда были на собеседовании, ваша голова была при вас? – холодно поинтересовался Змейк.
– Оставьте ваши аллегории, Тарквиний, – разгорячился Мерлин. – Знаете, мне уже приписывали и государственную измену, и ересь, и до сих пор мне всегда, абсолютно всегда удавалось все списать на несварение желудка! Кстати, пусть студенты не думают, что мы настолько озабочены происходящим, что позабудем разобрать их успеваемость и случаи злостного хулиганства!.. Вот вы, Мэлдун: вы там у себя, на «Началах навигации», изучаете способы отдать концы во всяких там увертливых морях тропического пояса, а вы бы лучше изучали способы НЕ отдать концы! А то вон один студент вчера учился вязать морские узлы и натянул этот свой канат поперек лестницы черного хода. А тут как раз шел я! Я шел, вы понимаете!..
– Кстати о хулиганстве, – со всей доброжелательностью сказал Мак Кехт. – Оуэн, ваш протеже, Бервин, сын Эйлонви, постоянно сидит в библиотеке, изучает поэзию…
– А при чем тут хулиганство? – подслеповато щурясь, спросил архивариус. – Все бы так хулиганили!..
– Но Бога ради! – воскликнул Мак Кехт. – Он же превращается во все!..
– Мне странно слышать это от Туата Де Дананн, – колко заметил Мак Кархи.
– Я бы слова не сказал, но там же кругом читатели! – слабо возразил доктор. – Вчера напротив девочки сидели, пытались сделать конспект по медицине. Бервин же меняет облик пятнадцать раз за минуту, рядом с ним невозможно заниматься!..
– Скажите своим девочкам, что, когда занимаешься, не вредно иногда бывет сосредоточиться на учебнике, а не пялиться на то, во что превращается твой сосед. Пришел заниматься, так занимайся. И нечего глазеть по сторонам, – сказал Мак Кархи так резко, что сам удивился.
– Мне очень нравится ваш новый тон, Оуэн, – встрепенулся Мерлин. – Я даже не подозревал за вами способности выпускать когти такой длины. Видимо, Бервин действительно чего-то стоит, если при нападках на него у вас появляются интонации настоящего преподавателя.
* * *
Сюань-цзан сидел под корявой шелковицей возле Башни Сновидений, переименованной им в Башню Западных Облаков, и диктовал трем своим ученикам, с величайшим вниманием глядя на то, что выводили их кисти на кусках выцветшего, застиранного шелка:
– У старых дворцовых ворот
Тропа меж акаций. К пути
На дальнее озеро И
Она неприметно ведет.
Черты ваших иероглифов, Тангвен, настолько зыбки, что похожи на бамбук, едва прорисовавшийся в тумане. Боюсь, вы слишком жидко развели тушь. Ваш иероглиф «сяо» так слипся с иероглифом «лу», Эльвин, как будто двое влюбленных жмутся друг к другу, укрывшись от дождя под деревом фэн. Вертикальные черты ваших иероглифов, Афарви, отклонились от вертикали, подобно лианам, колеблемым осенним ветром в Шаннань под тоскливые крики обезьян.
В это время учитель увидел, как к нему приближается важное лицо, в котором он распознал чиновника высокого ранга. Он быстро уменьшил всех троих учеников и спрятал их в рукав, затем выпрямился и спокойно посмотрел прямо перед собой.
– Это вы приглашенный профессор из Китая? – спросил Зануцки.
– Да, я Чэнь Сюань-цзан, ничтожный ценитель поэзии, особыми способностями не отличаюсь и об упомянутой вами степени цзюйжэня могу только мечтать.
– Вы, вероятно, прибыли к нам со своими собственными методиками и вряд ли удосужились познакомиться с нашими методическими требованиями и разработками? Сколько я наблюдал вчера за вашими учениками в библиотеке, они все время писали один и тот же иероглиф. Но эффективность такого преподавания, как правило, невысока. Надо побольше теории, надо побуждать студентов к самостоятельному рассуждению!
– Чтобы проникнуть в суть вещей путем созерцания, – отвечал Сюань-цзан, – нужно быть не простым смертным, а жителем небесных чертогов. Скажу прямее – с одного взгляда на иероглифы выучиться писать их под силу одному лишь Будде да, может быть, парочке бодисатв. Мои же ученики только-только выучились держать кисть и растирать тушь. Где уж тут позволить им рассуждать о дэ и жэнь!
– Сейчас разработано множество прекрасных интенсивных методик, – сказал Зануцки. – Вы, по всей видимости, слабо знакомы с состоянием современной методологии. Курс-интенсив при обучении языку совершенно себя оправдал. Сегодня они пишут иероглифы, завтра уже…
– Читают сутру, – подсказал Сюань-цзан.
– Да, а послезавтра… – Зануцки, перебирая пальцами, подыскивал слова.
– Возносятся на небо, – снова помог ему Сюань-цзан.
– По поводу неба, – сказал после некоторого молчания Зануцки. – Любая попытка втянуть молодежь в какую-либо секту повлечет за собой целый ряд неприятных для вас последствий, – это я обещаю вам лично.
– Мой досточтимый собеседник, очевидно, подобно небесному князю Ли, наделен властью сначала казнить, потом докладывать, – вежливо отвечал Сюань-цзан.
– Что случилось, учитель? – спросили Тангвен, Эльвин и Афарви, едва выйдя из рукава.
– Я беседовал сейчас с очень влиятельным человеком, и, судя по тому, что я узнал от него, вам всем следует сложиться, купить гроб, преподнести его в знак почтения мне, вашему наставнику, и разойтись по домам, – безмятежно сказал Сюань-цзан. – Сперва он дал мне понять, что вместо обучения письму мы должны, не откладывая, переходить прямо к познанию дао, затем – что всякое упоминание о дао в этом государстве карается законом. Полагаю, что в стране, где царит такая неразбериха, никому не будет вреда, если я продолжу преподавать вам уставной почерк кайшу?
– Ваша проницательность, учитель, подобна в некотором роде рентгену, – сказал Эльвин.
* * *
– Каким образом получилось, что вы, не будучи британским подданным, занимаете здесь постоянную должность? – спросил Зануцки, с удовольствием разглядывая архивариуса Хлодвига, показавшегося ему образцом солидности и адекватности.
– По личному приглашению директора. Мы познакомились с господином директором случайно, столкнувшись в Дрездене, у Черных ворот, в прескверную погоду: он одолжился у меня табаком и, видя, как моя табакерка поеживается от холода, немедля пригласил меня на стаканчик глинтвейна, где мы и заключили с ним вечный дружеский союз. Ему особенно полюбилась моя крестница, Эрменгильда, – он даже заточил ее жениха в чернильницу и до конца вечера танцевал только с ней.
– Заточил… в чернильницу?
– О, временно, временно! Но затем меня постигло несчастье: я потерял свое место в Дрезденском городском архиве, где служил много лет, – поверите ли, из-за сущего пустяка. В ночь, когда я должен быть дать особенный фейерверк в честь визита господина градоначальника Шлосса, я по недосмотру выпалил в воздух господами племянниками нашего начальника канцелярии. Это были премиленькие золотистые дракончики, они свернулись в жерле пушек калачиком, задумав свою шалость, и они вертелись и резвились в воздухе ничуть не хуже огненных цветов, но все же мне отказали от места. А ведь я тысячу лет до того служил верой и правдой, и ни одна рукопись никогда не жаловалась на меня господину начальнику канцелярии! И вот, когда я, в полном отчаянии, танцевал в Вене на балу в честь новоселья моего кузена в его подземном дворце, Мерлин и предложил мне запросто должность хранителя архива в своей школе, на что я, разумеется, с радостью согласился, ибо мои перламутровые пуговицы, которые в действительности вовсе не пуговицы, знаете ли, уже начали шептать мне: «Соглашайтесь скорее, господин архивариус, не прогадаете!» «В память о вашей любезности, когда вы угостили меня табачком, милейший Хлодвиг, я оставлю это место за вами сколько пожелаете, ведь вы тогда спасли мне жизнь». Вот что сказал мне господин директор школы.
И архивариус зажмурился, стараясь получше припомнить все подробности той встречи.
* * *
Затем на переаттестацию был вызван Змейк. Когда он сел напротив комиссии, его для начала попросили детально рассказать, где, когда и как он сам получил в свое время образование.
– Начала образования я получил в доме своего отца. Моей семье свойствен достаточно патриархальный уклад, и с раннего детства моя свобода была, как тому и следует быть, существенно ограничена. Шесть лет, между семью и тринадцатью годами, я провел… в одном закрытом учебно-религиозном заведении, – сказал Змейк. – Однажды я вынужден был убить в силу стечения обстоятельств одного из высоких гостей школы, – слегка осовевшие было методисты встрепенулись. – От этой истории я вас избавлю, так как детали ее малоаппетитны. После этого меня отозвали, и я снова вернулся в родительский дом. Мой отец был в целом доволен моими успехами и, по совету друзей семьи, отправил меня для продолжения образования в Элевсин.
– Нет, вы уточните, пожалуйста, – как убили, в связи с чем убили? – резко прервал его Зануцки.
– Он хотел от меня того, что я совершенно не готов был ему предложить, – холодно разъяснил Змейк. – В наше… учебное заведение гости такого ранга приезжали, как правило, с целью развлечься, однако ученики традиционно оставались от этих забав в стороне. Один чрезвычайно знатный посетитель, случайно столкнувшись с воспитанниками, проходившими мимо парами, остановил свой взгляд на мне, избрал меня объектом развлечения и потребовал прислать меня к нему. Мои наставники после некоторых колебаний выполнили эту просьбу. После первых же его слов, обращенных ко мне, я обрушил на него потолок.
– Что это были за слова? – не отставали методисты.
– Он похвально отозвался о моей внешности, – с легкими металлическими нотками в голосе пояснил Змейк.
– А ваших родителей и учителей не обеспокоило совершенное вами убийство?
– Моих благословенных родителей обеспокоило бы, если бы мужчина из нашего рода в тринадцать лет почему-то не смог бы постоять за себя. Если говорить о наставниках, то они зачли мне обрушенный потолок как выпускной экзамен по пяти предметам из девяти, рассмотрев, каким именно способом я его обрушил, – отвечал Змейк.
– Что же это были за предметы? – спросили дотошные методисты, теряя, однако, почву под ногами.
– Алгебра, геометрия, астрономия, сосредоточение и акустика.
– Почему акустика?
– Потому что потолок рухнул бесшумно.
– А астрономия?
– Разумеется, я должен был предварительно вычислить в уме расположение звезд над куполом храма. Что касается музыкальной гармонии и философии, то я досдал их в течение недели.
У методистов начинал заходить ум за разум, однако они никак не могли оставить такую благодатную почву.
– Стало быть, в тринадцать лет вы получили такую серьезную психологическую травму? В столь раннем возрасте вам пришлось убить человека?
– Нет, насчет травмы не сказал бы, – взвешенно отозвался Змейк. – Я забыл отметить, что это была эпоха, когда в принципе исключено было дожить до пятнадцати лет, никого не убив.
Распрощавшись со Змейком, члены комиссии принялись бурно обсуждать услышанное.
– Если таковы события прошлого, о которых он свободно рассказывает, – с пеной на губах говорил психоаналитик, – вы представляете себе, что у него вытеснено в подсознание?..
* * *
В самый канун января, засидевшись допоздна в библиотеке, Ллевелис, Керидвен и Морвидд обнаружили старинное письмо Змейка Риддерху, не оставившее у них сомнений в причастности Змейка к тому страшному, что происходило с его учениками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47