.. – Ее голос был как звук ветра в тростинке, тонкий. – Он думал, что сможет примкнуть к ним, по крайней мере, заставить раскрыть ему информацию, которой он сможет воспользоваться. По самой меньшей мере он написал бы книгу, которая увенчала бы его карьеру, изменила бы наше представление о гаитянской истории. Но я думаю, что он ждал большего. Это были люди, обладавшие властью, влиятельные люди. Рик был честолюбив. Он как-то раз заговорил о своих шансах на то, чтобы стать советником президента по карибским вопросам. Он попытался играть с ними. Они не любят этого. Они не любят, когда с ними играют.
– А ты. Ты тоже с ними играешь? По этому поводу и было предупреждение?
Ее глаза скользнули в сторону.
– Смотри на меня, Анжелина. Об этом они тебя предупреждали? Чтобы ты прекратила играть с ними в игры?
Она качнула головой, неуловимое движение.
– Они что-то ищут. Что-то, что, как они думают, было у Рика. Что-то, что им очень и очень нужно.
– Папку с документами? Уликами?
Она снова покачала головой:
– Большинство его папок уже у них. Они приходили вчера или позавчера, забрали все, что смогли. Но кое-что они не нашли, единственную вещь, которая по-настоящему была им нужна.
– Что за вещь?
– Тетрадь Рика. Он однажды показал ее Филиусу, около года назад. Когда я видела Филиуса вчера, он признался, что рассказал Ордену об этом до того, как его отравили. Он воспользовался этой тетрадью как средством проникнуть в Орден.
– Филиус был членом?
Она покачала головой:
– Нет, но хотел им быть. Обряд, записанный на ту видеопленку, должен был стать одним из нескольких.
Он предполагал... – Она нерешительно помолчала. – Я думаю, Филиус кого-то убил. Вот откуда взялась кровь у него в чаше. Все это засняли на пленку, чтобы держать Филиуса в руках, – это было даже лучше, чем подписанное признание.
– Так что же случилось?
Она пожала плечами:
– Они так и не сумели найти тетрадь. Филиус не должен был знать, где она. Рик имел очень надежное потайное место. Вчера я нашла ее и отнесла в ближайшее отделение Банка Ди Понсе. Я абонировала сейф и оставила ее там.
– Поэтому они превратили Филиуса в зомби?
Она словно поморщилась, потом кивнула:
– В зомби, да, если хочешь. Некоторое время мертвого, потом оживленного с помощью противоядия. Это был один из секретов, которые рабы Буржоли привезли из Тали-Ниангары. Как убить человека, не убивая его.
– Но Рика они убили по-настоящему.
Она кивнула:
– Да. Когда Филиус не оправдал их ожиданий, они дождались возвращения Рика из нашей поездки в Заир. Они хотели захватить его врасплох, но видеокассета насторожила его. Я думаю, это была ошибка. Эта видеокассета. Кто-то оставил ее, чтобы Рик увидел ее и испугался. Но Рик всегда считал себя умнее других людей. Даже в тот момент он подумал, что сможет держаться на шаг впереди них. Я не знаю, что он сделал или что сказал им. Возможно, попытался договориться. Что бы он ни пробовал, это не сработало. Они убили его. А теперь оказывают давление на меня.
– Но они не хотят убить тебя, потому что ты знаешь о тетради.
– Правильно. Однако они могут опасаться, что я передам ее полиции. Они знают, что я возвращалась в квартиру.
– Что в этой тетради?
– То, о чем я тебе рассказала, с подробными именами, датами и тому подобным, все, что Рику удалось откопать. Он располагал уликами, которые могли бы доставить им большие неприятности. Я не думаю, чтобы он был способен уничтожить их, но он мог причинить им значительное неудобство.
– Это все?
– Нет. Рик вел записи всех своих исследований, касавшихся того корабля, который доставил Буржоли и рабов из Тали-Ниангары на Гаити. Он вплотную подобрался к тому, чтобы узнать его название, может быть, даже установить место кораблекрушения...
– Так было кораблекрушение?
Анжелина покачала головой. Волосы мягко упали на лоб, занавесив глаза. Она убрала их рукой.
– Я не знаю. Рик был уверен, что корабль не мог отплыть далеко. Если его не нашли дрейфующим и не отбуксировали в гавань, значит, он должен был уйти на дно.
– Почему этот затонувший корабль так важен?
– Потому что на нем хранится половина золотого диска. Для Ночи Седьмой Тьмы. Без нее царь не вернется.
– А вторая половина у них? – Он не сказал ей о своей находке.
Она покачала головой. На этот раз ее волосы не шевельнулись. Рубену хотелось, чтобы они снова упали ей на глаза, хотелось увидеть, как она снова откинет их этим легким движением руки.
– Рик считал, что Буржоли сохранил ее у себя. Похоже, что она исчезла вместе с ним. Я знаю, что у Рика были какие-то соображения насчет того, где она могла бы оказаться. Это было как-то связано со зданием, где мы жили. Может быть, он думал, что Буржоли зарыл его где-нибудь на своей ферме.
– Он не слишком ошибался.
– Что ты хочешь этим сказать?
Рубен встал и прошел в гостиную. Он вернулся, неся в руках шкатулку, которую забрал с собой из подземной комнаты. Из нее он достал связку писем и протянул их Анжелине.
Она молча пробежала их глазами, одно за другим; ее пальцы казались такими изящными на хрупкой бумаге. Одна страница рассыпалась целиком, пока она держала ее. Бумага и чернила и не разломанное на части прошлое. Она читала долго. Наконец она подняла глаза.
– Все они адресованы Буржоли. Их посылал какой-то мулат из Кап-Франсэ, образованный человек, чиновник. Похоже, что он был главным связующим звеном между Буржоли и орденом на Гаити. Где ты их нашел?
Он коротко рассказал ей обо всем. Сейчас у него не было и тени сомнения, что мумифицированные останки принадлежали самому Буржоли.
В конце рассказа Рубен поднял золотой полукруг со дна шкатулки и протянул ей его. Полукруг был пронзительно блестящим, плоским и твердым, и по всей его поверхности строки выгравированного письма разгуливали, как причудливые насекомые.
Анжелина нежно пробежалась по нему пальцами.
– Это письменность Тифинаг, – прошептала она. – Должно быть, он настоящий. – Она подняла на него глаза. – Они убьют тебя, – проговорила она. – Они пойдут на все, чтобы заполучить это.
– Знаю, – ответил Рубен. – Знаю. – И он взял у нее золотой полумесяц, положил его назад в шкатулку и беззвучно закрыл ее.
Зазвонил телефон, громкий и пронзительный, как чеканное золото. Анжелина вздрогнула. Рубен снял трубку. После короткого молчания он сказал: «Сейчас буду» – и аккуратно положил трубку. Несколько мгновений он сидел, неподвижно глядя на телефон, потом повернул голову к Анжелине:
– Меня хочет видеть капитан Коннелли. Он посылает за мной патрульную машину. Не стал говорить, по какому поводу. Но судя по голосу, он на взводе.
Он снова снял трубку и вызвал номер из памяти аппарата. Дэнни ответил сразу же. Его голос звучал раздраженно, и он был не в состоянии оказывать услуги кому бы то ни было, но Рубен настаивал, пока он не сдался.
– Выезжай немедленно, Дэнни. И, Дэнни...
– Да?
– Захвати оружие.
Рубен повесил трубку.
Анжелина ждала в гостиной. Она казалась нервной измученной.
– Мне нужно идти, – сказал Рубен. – Коннелли не оставил мне выбора. Говорит, это очень важно. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь одна, поэтому я попросил своего напарника Дэнни приехать сюда. Он должен появиться где-то через четверть часа, если не станет долго раскачиваться. Воспользуйся домофоном. Его зовут Дэнни Кохен, рост около метра девяносто, хорошо сложен, тридцати с небольшим лет. Он тебе понравится. Больше никого не впускай. Если он спросит, что происходит, расскажи ему.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, Рубен.
– Все будет в порядке. Я недолго. Обещаю. Дэнни позаботится о тебе. Доверься мне.
25
Прислушайся. Что ты слышишь? Сначала звук собственного дыхания. Затем кровь, всасываемую и выталкиваемую твоим сердцем. И если ты прислушаешься очень, очень внимательно, ты услышишь ток крови в своей голове, похожий на реку в половодье. Это единственные звуки, которые имеют значение: когда они умолкнут, когда ты не услышишь ничего, будет только смерть.
Он набрал полную грудь воздуха в темноте и выпустил его снова. Еще два раза, чтобы наверняка. Его сердце часто колотилось, выйдя из-под контроля. Он чувствовал головокружение, тошнотворное и тревожное. С полным возвращением сознания к нему пришел всеобъемлющий, непрекращающийся страх. Этот страх был похож на одеяло, он окутывал его со всех сторон, душил, и, как ребенок в тесных простынях, он пинался и ворочался, обнаруживая в итоге, что лишь еще плотнее закутывался в него.
Он познал невыразимую тьму. Он беспомощно наблюдал, как его объявили мертвым, с ужасом слушал, как шурупы вворачиваются в крышку гроба, как тяжелые комья сырой земли падают в его могилу, пока не погрузился в полную тишину, где не было ни дыхания, ни тока крови, ни даже биения сердца. Хуже всего было знать. Знать, что они вернутся, знать, что его освободят из могилы лишь только затем, чтобы перевезти куда-то в еще более ужасное место. Потом скрежет лопат рассек густую темноту, за ним последовало жуткое царапанье металла о дерево; он был вне себя от страха.
Его подняли из гроба и накормили тошнотворной пастой из сладкого картофеля, тростникового сиропа и concombre zombi. На следующее утро он получил вторую дозу, затем его оставили одного. Сознание вернулось, но с ним пришло страшное безумие, вызванное психоактивными веществами в concombre. Наполовину обезумевший, он лежал в темноте на беспощадно жестком полу, пока демоны внутри него неистовствовали и трубили в трубы. За ним пришли до полудня и перевезли на машине в другое место.
Он бежал по длинным тоннелям, в которых пахло сыростью, через комнаты, наполненные костями и еще чем-то, утратившим форму и цвет. В конце концов он оказался в пустой комнате, знакомой и вместе с тем чужой, как и та женщина, которая заговорила с ним там. И мужчина, мужчина, который так сильно испугал ее. Теперь он, разумеется, вспомнил: этой женщиной была Анжелина, а комната была гостиной в их квартире, где и началось все это – кровь и голодное молчание. Он так и не смог вспомнить, кто был этот мужчина. Потом его опять привезли сюда и поместили в темноту за тяжелой, запертой на засов дверью.
Кто-то чиркнул спичкой, и в темноте вспыхнул желтый огонек. Через мгновение он выровнялся. Невидимая рука поднесла его к фитилю свечи, нежно поглаживая его, возвращая к жизни.
«Пой», – произнес голос, и другой голос запел, поднимая слова все выше и выше, пока они не коснулись потолка и не прилипли к нему крохотными свисающими комками. Он мог различить неясные очертания двух мужских фигур, одна была высокой, другая – среднего роста. Их спины были обращены к нему. Они были облачены в красное и черное, длинные вышитые мантии, касавшиеся пола. Высокий мужчина наполовину пел, наполовину читал нараспев какой-то гимн.
Его спутник зажег вторую свечу. Надлежаще отмеренное пламя, неровный свет. Еще неясные, перед ним задрожали очертания низкого алтаря. Зажглась третья свеча, потом четвертая. Песнопение все продолжалось, вывязывая из истертой тишины темные узоры любви и ужаса.
На широкой поверхности алтаря стояли изображения лоа с ярко раскрашенными олеографиями по бокам. Маленькие горшочки, накрытые материей с разными узорами, гови, в которых хранились лоа и духи умерших. На большом блюде лежал козлиный череп с коричневой свечой в каждой глазнице, рога были увиты бусами. Человеческий череп без нижней челюсти, покрытый толстым слоем свечного сала. Экземпляр Маленького Альбера, украшенный гирляндами красных и пурпурных бус, покрытый пылью, нетронутый, неприкасаемый.
Фигуры повернулись к нему лицом, теперь пели оба мужчины.
...ода оведо меме ода much ведо, дъеке Дамбала-ведо теги нег ак-а-сьель...
Слева от алтаря стоял большой деревянный крест, одетый в пестрые ткани и перевязанный толстыми веревками. У его подножия он увидел бутылки, некоторые были обернуты в мешковину: клэрен, виски, вермут и бренди. Справа от алтаря стояла модуль - священный гроб тайных обществ Бизанго.
Вид гроба вызвал в нем целый рой воспоминаний. Они гудели в его голове, жестоко жаля.
Кто твоя мать?
Le Veuve, la madoule. Вдова, священный гроб.
Кто твой отец?
У меня нет отца. Я животное.
Кто твоя жена?
Я обручен с могилой.
Кто твой сын?
У меня нет детей. Мертвые не дают жизнь.
Он помнил вопросы, помнил свои ответы. Стоя голым перед алтарем, моргая глазами от неяркого света, причинявшего боль после того, что показалось ему целым веком, проведенным в кромешной тьме, он вызвал это все в своем сознании. Вопросы. Ответы. И цену.
Пение прекратилось. Он стоял не в силах шелохнуться, словно яд еще бродил в его организме. Без всякого выражения на лицах мужчины приблизились к нему, остановившись от него лишь в нескольких дюймах. Высокий заговорил:
– Филиус Нарсис?
Он кивнул, слишком напуганный, чтобы выдавить из себя ответ.
– Кто твоя мать?
Он покачал головой, не в состоянии отвечать. Вопрос был повторен.
– Кто твоя мать?
Ответ пришел из прошлого, голосом, надтреснутым от жажды и страха.
– La Veuve.
– Кто твой отец?
– У меня нет отца. Я животное.
Без всякого Предупреждения мужчины встали по бокам от него и схватили его за руки. Он не сопротивлялся. Они повлекли его, и он пошел, ноги его размякли как студень, он дрожал всем телом, пока они тащили его через комнату.
В боковой стене bagui была вделана низкая узкая дверца, на которой красной краской было нарисован veve. Дверца открылась, и его наполовину ввели, наполовину втащили в небольшой круглый зал, лишенный мебели и украшений. Стены, пол и потолок были выкрашены в белый цвет. С высокого купольного потолка свисала единственная лампочка, ее бледный свет отражался от белых стен, вызвав слезы неожиданной боли на его привыкших к темноте глазах.
Комната была наполнена низким невнятным звуком, который поднимался и падал грубыми, неровными каденциями, то затухая, то вновь возникая, скользя по его венам, как жидкий лед. Звук шел из-под пола, поднимаясь вразнобой из рядов маленьких отверстий, проделанных в чем-то, что выглядело как круглые крышки люков. Это было не столько нечленораздельное бормотание голосов, сколько неутихающий приглушенный стон, протяжный плач отчаяния.
Он принял бы эти звуки за голоса животных или каких-то неодушевленных предметов, если бы не знал доподлинно, что это были человеческие голоса. Когда-то они были человеческими.
Один из люков был поднят и отодвинут в сторону. Открывшееся отверстие было как раз достаточно широким, чтобы в него можно было опустить человека.
Словно по невидимому сигналу, высокий человек резко развернул его к себе, в то время как его товарищ набросил ему через голову на плечи лямки с привязанной к ним веревкой. Он вскрикнул, зовя на помощь, зная, что она не придет. После этого тревожного крика некоторые из воющих голосов поднялись и стали слышнее, словно были эхом его собственного голоса. Слов он не услышал. Они забыли язык, как забыли все человеческое, что было в них. Он спросил себя, разговаривают ли они друг с другом в этой бесконечно длящейся тьме.
Сопротивляющегося, его подтащили к краю дыры. Достигнув его, он вдруг обмяк; сам ужас его положения высосал из него всю волю бороться. Высокий человек наклонился и зашептал ему в ухо слова давно умершего языка, последние слова, произнесенные человеческим голосом, которые он когда-либо услышит. Он вскрикнул, когда его ноги повисли над пустотой и его начали опускать в узкую шахту.
Грубые каменные стены оставляли царапины на его бедрах и плечах, по мере того как он опускался все ниже и ниже на мягко раскручивавшейся веревке. Пять футов, одиннадцать, все глубже и глубже, круг света над его головой уменьшался с каждой секундой.
На глубине пятнадцати футов его ноги коснулись холодной твердой поверхности пола, и он почувствовал, что они больше не держат его. Только колодец, в который его опустили, был настолько узок, что он не смог бы даже сесть на корточки. Его колени ударились в стену, ягодицы уперлись в неподдающийся камень.
Полустоя, полусидя, он безудержно зарыдал. За веревку тихонько дернули, освободив лямки. Они свалились с его плеч, их тут же вытянули из колодца за конец веревки, и они пропали из вида. Его последняя связь с миром наверху, его перерезанная пуповина.
Некоторых, как ему однажды рассказали, хватало на десять лет, двадцать лет. Один, говорили, протянул все сорок: согнутый, искалеченный, слепой, даже отдаленно не напоминавший человеческое существо. Он не мог понять, почему они просто не прекращали принимать пищу, которую им приносили каждый второй день. Скорченные, безумные, измученные болью, которая не утихала ни на минуту, они продолжали жить. В этом и заключался главный ужас – в том, что они не могли отвернуться от жизни.
Сверху раздался скрежет. Плиту с отверстиями задвинули назад, и она легла на место, глухо звякнув с нотой необратимой окончательности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46