Дверь выгнулась поверху, потом разом подалась, открывшись наружу с мрачным скрежетом. В" ноздри Рубену ударил тяжелый запах давным-давно похороненного здесь воздуха. Запах был гнилой и затхлый, но при этом содержал едва уловимый намек на нечто неожиданное: богатый, многогранный аромат духов, который был на целые столетия заточен в глухом пространстве, поблекший, но еще сохранившийся, превратившийся в полупрозрачный, бледный призрак, темный, плывущий, жалкий.
Петли заклинило, и дверь застряла на полпути. Рубен обошел ее и посветил внутрь. Дверной проем был сверху донизу затянут сплошной простыней серой паутины. Рубен остановился в нерешительности, словно путина была более серьезным препятствием, чем дверь. Потом, почти свирепо, он разорвал ее от края до края. Паутина съежилась и повисла по бокам, не открыв его взору ничего, кроме глубокой черноты, в которую не проникал ни единый луч света. Что бы ни лежало по ту сторону двери, это был не солнечный свет, это была не свобода.
Рубен помолился про себя, чтобы это не оказался еще один склеп. То, что он увидел в следующий момент, исторгло слова божбы из его уст. Не ужас, не страх, а сон, из которого весь страх и ужас были иссечены, словно скальпелем хирурга, оставившим после себя тихий, безумный шелест, который выдавал присутствие кошмара, притаившегося в складках самого сна.
Дверь вела во вторую комнату, гораздо меньшую, чем первая, более мрачную, тяжелую, обычную комнату, которую годы сделали зловещей. Под низким потолком из гипса, скупо украшенного лепниной, темные, обитые дубовыми панелями стены проглатывали желтый свет фонаря Рубена. Пол был паркетный, кое-где покрытый персидскими коврами. Рубен заметил следы белого песка там, где с ним в последний раз скребли пол – практика, умершая в девятнадцатом веке. Туман паутины непристойно заколыхался в потоке воздуха, проникшего через распахнутую дверь, потом снова улегся широким покрывалом – серая, в саване пыли неподвижность, сковавшая комнату.
Пауки соткали паутину из времени – дикая, причудливая мозаика, в которой годы застревали, как пестрые мухи. Позади нее, полузадушенные тенями, позолоченные спины высоких книг в кожаных переплетах стояли парадом на полках из темного дерева. В дальнем углу, занимая его целиком, стоял в деревянной подставке глобус; его океаны высохли и поблекли, города пали, высокие башни были обрушены и сравнены с землей. Огромный паук, путешествуя по миру, шагал на ходулях своих лап по темному сердцу Африки, скрюченный и черный.
На задней стене вместо книг висели пыльные портреты мужчин в костюмах восемнадцатого – начала девятнадцатого столетия, затянутые паутиной, потрескавшиеся и кривые от долгого небрежения. Они злобно смотрели на Рубена; взгляд их полуприкрытых глаз был холодным и осуждающим. Каждый держал в руке какой-то предмет, похожий на жезл или скипетр, словно изображал короля или герцога. Но одежда их была темной и строгой, а суровые лица говорили не о неге и роскоши дворцов, а о жизни, посвященной более высоким целям.
Стена, на которой висели портреты, была разделена посередине лестничным пролетом в дюжину ступеней, которые вели наверх и кончались прямо у низкой деревянной двери. На этой двери красным был нарисован круг с лучами, падавшими вниз, – символ солнца, – а в центре круга Рубен смог прочесть еврейские буквы йод, хет, вау, хет - имя Бога Яхве. Под солнцем был изображен лев, он стоял, держа раскрытую книгу, на которой были начертаны латинские слова semper apertus: Всегда открытый.
В центре комнаты, обращенный к двери, стоял высокий деревянный письменный стол в фантастическом наряде из паутины, которая протянулась от его поверхности до самого пола, словно крепко его привязывая. Именно на этом столе и задержался прежде всего нервный взгляд Рубена. Или, говоря точнее, на том, что сидело за этим столом.
Это был мумифицированный труп мужчины, одетый в наряд, относившийся, как и наряды на портретах, к концу восемнадцатого – началу девятнадцатого века: поношенный квакерский казимировый сюртук поверх черного бархатного жилета, шарф из белого муслина и галстук, нанковые панталоны, застегивавшиеся на пуговицу сразу под коленом. Все уже порядком подгнившее, но пока еще не развалившееся. Простая одежда ученого или священника.
На столе перед мумией под толстым слоем пыли лежала открытая книга. Но труп не мог ее видеть. Его высохшее лицо ото лба до подбородка покрывал огромный круг паутины. И в центре этой паутины сидел громадный паук, многоликий, узкотелый, мягко покачивающийся в своей тонко сплетенной колыбели.
Пол позади стола был голым, без ковра. Под тонким слоем пыли можно было разглядеть толстые линии, нарисованные потускневшей красной краской. Большой круг со вписанной в него пятиконечной звездой, через ее внутренние перекрестья проходили еще два концентрических круга, один сантиметрах в пятнадцати от другого. По концам звезды стояли пять высоких подсвечников, в которых все еще торчали желтые восковые миртовые свечи.
Рубен обошел стол и низко нагнулся над пятиугольником. Смахивая и сдувая пыль, он расчистил участок пола и выпрямился, чтобы разглядеть его более пристально. По двойному внутреннему кругу тянулась надпись. Рубен узнал несколько еврейских букв и различил слова, которые, по его мнению, были латинскими. Внутри центральной части звезды без какой-либо видимой закономерности были расположены многочисленные символы. В некоторых он узнал астрологические знаки, в других – кабалистические фигуры, но происхождение остальных оставалось менее ясным. Они казались почти африканскими.
В комнате появился Дэнни, и Рубен поднял голову. Ни тот ни другой не проронили ни слова. Дэнни стоял на пороге, ожидая, пока увиденное понемногу дойдет до его сознания.
– Ты в порядке, Рубен?
– Да, все нормально.
– Это все взаправду, или я сплю? – произнес он полушепотом. Но он знал, что это не сон. Он уже видел это раньше в своем кошмаре, много лет назад, скорчившись под влажными простынями, с пронзительным криком стремясь вырваться на свет из кромешной тьмы. Глубоко внутри Дэнни был испуган, очень испуган. Глубоко внутри Дэнни помнил то, чем кончится его кошмар, то, о чем он не рассказал Рубену.
Дэнни шагнул к одному из книжных шкафов. Смахнув паутину, он вытянул один том с ближайшей полки. Это была большая, in folio, книга в тяжелом переплете из телячьей кожи, скрепленном большими бронзовыми скобами. Рядом стоял небольшой столик. Дэнни положил на него книгу и расстегнул застежки. Страницы потеряли свой первоначальный цвет, в остальном же замечательно хорошо сохранились.
Титульный лист был набран толстым шрифтом. В центре была изображена фигура, состоящая из четырех концентрических кругов, образующих ленту, в которой располагались два набора еврейских и два набора греческих букв. Внутри круга были помещены различные геометрические фигуры, еще еврейские буквы и ряды того, что выглядело как цифры. Внизу под кругом стояли французские слова: Le Grand Pentacule. Великий Пятиугольник.
Что касается заглавия, оно тоже было на французском: Les clavicule de Solomon. Traduit de I'Hebruex en Langue Latine par le Rabin Abognazar et Mis en Langue Vulgaire par M. Barault Archeveque d'Arles. В самом низу страницы стояла дата: MDCXXXIV: 1634.
Сама книга, по-видимому, представляла собой трактат о ритуалах магии, сопровожденный формулами заклинаний, оберегающими знаками, диаграммами и рисунками, изображающими магические обряды.
Рубен подошел к Дэнни. Вместе они прошли вдоль полок, вытаскивая наугад книгу за книгой, быстро просматривая каждую, прежде чем вернуть ее на место. Еще тома на французском, несколько – на латыни, с таинственными заглавиями и странными надписями: De Occulta Philosophica Libri Tres; De naturalium effectum causis, sive de Incantationibus..; Steganographia, hoc est, ars per occultam scripturam animi sui wluntatem absentibus aperiendi certa..; Grimorium Verum; Lemegeton; Veterum Sophorum Sigilla et Imagines Magicae; De Septem Secundies...
В одном ряду они обнаружили более сорока томов на английском, немецком, и голландском языках. Рядом с ними стояло несколько книг на греческом, почти дюжина – на еврейском, три – на языке, который Рубен счел арабским, и одна, язык которой был ему неизвестен. Большинство были датированы семнадцатым и восемнадцатым веками и большей частью были изданы в Париже, Лейдене, Касселе, Базеле и Дармштадте. Самым недавним было издание на английском, в пол-листа, выпущенное в 1800 году в Бостоне Натаниелом Аккернехтом. Написанная неким Персеверансом Хопкинсом, она была озаглавлена «Отрезвляющее Предупреждение Праведникам, Являющее Собой Отчет о Недавних Событиях в Нантакете». Книга была сильно зачитана, и ее поля были сплошь испещрены заметками, сделанными мелким, неразборчивым почерком.
На узком столике в задней части комнаты, прямо под нависавшими портретами, лежала куча затянутых паутиной бумаг, большинство из которых, при близком рассмотрении, оказались письмами. Странными письмами на нескольких языках, но в основном на французском и немецком. Их тексты перемежались цитатами на еврейском и латыни, цепочками цифр, астрологическими и кабалистическими знаками. Целые куски некоторых писем выглядели закодированными. Они приходили со всей Европы, включая несколько из Митау в Курляндии и довольно большое количество из Будапешта, Риги, Бреста и других городов на востоке.
Наибольший интерес представляла пачка из сорока с лишним писем, написанных одной рукой. Они были на французском, вверху стояло «Кап-Франсэ». Даты начинались с 1762 года и кончались 1807, однако почерк почти не изменился за это время. Кап-Франсэ, разумеется, было старым названием Кап-Аитьена, бывшей северной столицы Гаити в те дни, когда это была французская колония Сан-Доминго. Подпись в конце писем была неразборчива.
Вся пачка хранилась в небольшой шкатулке, отдельно от остальных писем. На дне шкатулки лежал плоский золотой предмет. По форме это был полудиск, примерно фут в диаметре, с зазубренной прямой стороной и ровной полукруглой, словно его отломили от более крупного диска. Его поверхность была покрыта странными знаками, ни один из которых не был знаком Рубену. Что-то в этом полудиске говорило том, что его происхождение, как и происхождение символов на полу, возможно, могло быть африканским.
Рубен захлопнул шкатулку.
– Дэнни, чтобы впоследствии не возникло никаких проблем с Коннелли, вот смотри, я забираю их с собой. Я хочу показать эти письма Анжелине. Полудиск тоже.
– Думаю, нам надо выбираться отсюда, – сказал Дэнни. Он направился к лестнице.
– Погоди минуту, – окликнул его Рубен. Все время, что он провел в комнате, его взгляд постоянно возвращался к фигуре, сидевшей за столом. Что-то влекло его в ту сторону.
Он хотел увидеть книгу, посмотреть на ту страницу, которую этот колдун в квакерском наряде читал, когда пробил его час. Он опасливо приблизился к столу сбоку. Рука мумии покоилась на открытой странице, тонкая и сморщенная, втянутая в рукав, как коготь. Когда Рубен передвинул ее, он потревожил все тело. Паук шевельнулся и пустился наутек, он пробежал по паутине и нырнул за нее, ища убежища в пустой правой глазнице колдуна.
Рубен поднял книгу, увесистый фолиант, чтобы убрать ее со стола, при этом он разорвал паутину, соединявшую ее с мумией и столом. Второй крупный паук выбежал из-под нее. Рубен вздрогнул, книга выскользнула у него из рук, с громким шумом упала на пол и захлопнулась. Он поднял ее, фыркая и отплевываясь в густом облаке серой пыли.
Рубен положил книгу на край стола и снова раскрыл ее. На титульном листе было написано:
КНИГА ТАЙН ИЛИ КЕТАБ ЭЛЬ АСРАР АБЕНА ФАРАГИ
МАРОККАНСКОГО ПИСЦА СКОРБИ, ПЕРЕЛОЖЕННАЯ НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК С ЛАТИНСКОГО ПЕРЕВОДА ТРИФЕМИЯ АНГЛИЙСКИМ УЧЕНЫМ МУЖЕМ, И НАИБОГАТЕЙШЕ ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ РИСУНКАМИ, ВЗЯТЫМИ ИЗ ОРИГИНАЛЬНОГО ТЕКСТА ЭКЗЕМПЛЯРА, НАЙДЕННОГО В ЕГИПЕТСКОМ ГОРОДЕ ФАЮМЕ MDHLI
Рубен начал медленно листать пожелтевшие страницы. На каждой левой странице был напечатан текст латинского перевода, напротив английского варианта справа. Основной текст состоял из коротких стихов, которые Рубен принял за заклинания, перемежавшихся со строками кабалистических букв и оберегающих знаков, написанных по-арабски:
Он не просмотрел и десяти страниц, когда книга, так долго пролежавшая неподвижно на одном месте, сломалась у корешка и вновь раскрылась на привычном месте.
Всю страницу занимала гравюра по дереву в стиле шестнадцатого века. Рубену понадобилось около полминуты, чтобы разобраться в замысле и построении рисунка. Когда же ему это удалось, он с дрожью захлопнул книгу и отошел от стола.
Сцена, изображенная на гравюре, представляла собой кладбище, на котором были графически изображены события грядущего Воскрешения из мертвых. Художник изменил антураж предполагаемого египетского оригинала, показав вместо этого европейское кладбище, изобилующее Скорбящими Девами и крестами христианской веры. Но эта гравюра ничем не напоминала традиционные картины Воскрешения, на которых мертвые поднимаются в лучащихся телах возрожденной плоти, одетые в белые одежды и исполненные радости, и идут навстречу Иисусу, спускающемуся с небес.
Вместо этого тела восставших из могил были полусгнившими и отвратительными, прикрытые остатками изъеденных червями саванов. На их разложившихся лицах художник попытался передать выражения страха и крайнего ужаса; со всех сторон их окружала туманная черная мгла, в которой притаились странные фигуры.
Но не это заставило Рубена захлопнуть книгу так торопливо и с таким отвращением. Это был вид существ, которые лизали и обгладывали ноги, руки и лица пробудившихся мертвецов, даже тех, которые, дрожа, еще стояли в своих могилах. Их кожа была ужасного белого оттенка, а их тела, если бы они начали двигаться, извивались бы, Рубен был уверен в этом, самым омерзительным и тошнотворным образом. Одно из этих существ у левого края картины повернуло свое... лицо к читателю с таким выражением голода и ликования, что ничто и никогда не смогло бы стереть его черт из памяти Рубена.
21
Маленькая дверь наверху лестницы была заперта изнутри, но ключ заржавел и не поворачивался. Дэнни вышиб замок ударом ноги так, что дверь сорвалась с петель и отлетела к дальней стене. За дверью открылась узкая деревянная площадка, задушенная пылью. Стены были из голого камня.
С площадки короткая винтовая лестница с шаткими ступенями вела наверх. Они медленно стали взбираться по ней, ничего не чувствуя, страшась встречи с новыми ужасами, нервно прислушиваясь к кряхтению и поскрипыванию древнего дерева у них под ногами. Кто бы ни были те люди, которые построили эти подземные убежища, они всерьез позаботились о том, чтобы до них было не добраться.
На верху лестницы они уперлись в деревянный люк. Как и предыдущая дверь, он открылся в темноту. Фонарь Рубена стал почти бесполезен. Дэнни протянул ему снизу свой. Более яркий луч пробил тьму, и они увидели перед собой еще один тоннель, уже, чем первый, и весь забитый толстыми космами паутины. На этот раз впереди пошел Дэнни, разрывая паутину рукой с фонарем; его взгляд то впивался в темноту, то мгновенно возвращался к свету, стараясь уловить малейшее движение.
Тоннель окончился еще одной деревянной лестницей, которая, как и первая, привела их к деревянному люку. Дэнни толкнул его и выбрался наверх, очутившись в крохотной, похожей на ящик каморке размером три на три фута. Кто-то заложил люк, отделив его стеной от остального мира.
Стена была сложена из кирпича – очень похожа на ту, которую они встретили перед железной решеткой. Раствор и тут местами выкрошился, ослабив кладку. Пробив в ней дыру, достаточную, чтобы оба могли пролезть в нее, они выбрались в давно заброшенный подвал.
Здание над их головами было складом в состоянии полнейшей запущенности, одним из нескольких в районе Фронт-стрит, которые уже не один год стояли здесь, у реки, в ожидании сноса. Они отыскали входную дверь и вышли навстречу позднесентябрьскому солнцу, смаргивая с глаз темноту и ночные кошмары, на усеянной каменными обломками улице чуть севернее Бруклинского моста.
* * *
Комитет по встрече почетных гостей ожидал их в квартире Хаммелов. Специальная команда находилась в тоннеле уже свыше двух часов, пытаясь разобрать завал и пробиться к Рубену и Дэнни, которых считали погибшими или запертыми в каменном мешке. История про зомби была пересказана – в приукрашенном виде – капитану Коннелли, который вплотную приблизился к давно ожидаемому им инфаркту. Дэнни сняли с дела и дали ему нового напарника. Рубена временно отстранили от работы и сказали, чтобы он готовился к дисциплинарному взысканию. ОВР – отдел внутренних расследований полиции – был поставлен в известность. Поговаривали о проведении расследования.
– Что, черт возьми, происходит? – возмущался Рубен.
Никто не знал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46