OCR Денис
«Олма-Пресс»: Дэниел Истерман. Ночь Седьмой Тьмы; Москва; 1997
ISBN 5-87332-555-9
Оригинал: Daniel Easterman, “Night of the Seventh Darkness”
Перевод: Е. Куприн
Дэниел Истерман
Ночь Седьмой Тьмы
С любовью Бетти – а кому же еще
Предисловие
Столько людей помогали мне на различных этапах работы над этой книгой, что, стремясь выразить им свою признательность, я затрудняюсь, с кого начать. Мой агент Джеффри Симмонс и мои редакторы в Лондоне и Нью-Йорке Патриция Паркин и Эд Бреслин читали, комментировали и подробно обсуждали рукопись – я не могу высказать, насколько их критические замечания помогли изменить окончательный вариант книги к лучшему. Их первая линия обороны, моя жена Бет, выступала в качестве домашнего критика: тяжелая работа, и стоящая трех лет чтения рассказов П. Г. Вудхаусана ночь.
Собирая материалы по Нью-Йорку, я не смог обойтись без подсказок Клаудии Каруаны с ее тонким умом, компетентностью и готовностью в любой момент прийти на помощь. Эдди Беллу из издательства «Харпер Коллинз» миллион раз спасибо за то, что он организовал нашу поездку в Нью-Йорк и сделал все, чтобы она прошла так успешно. Теплые слова благодарности я адресую также сержанту Рэймонду О'Доннеллу из городского департамента полиции Нью-Йорка; Филу Петри, помощнику директора по общественным вопросам «Кингз Каунти Хоспитал» в Бруклине; Джонатану Ардену, доктору медицины, заместителю старшего эксперта судебной медицины в графстве Кингз; мистеру Баррону из фирмы «Баррон Фьюнерал Хоумз» в Бруклине и более всего Ритчи Горовицу, нашему неустрашимому, неунывающему и многоопытному водителю, который был нашим проводником по всему, что есть самого хорошего и самого плохого в Бруклине.
В Англии спасибо Йэну и Маргарет Тарбитт за их соображения, касающиеся тестирования на СПИД; Родерику Ричардсу из компании «Трэкинг Лайн»; Элизабет Мюррей; Тиму Леветту за его знание моря; Фреду и Кристин Харди за то, что они поделились своими впечатлениями о погружениях с аквалангом в Карибском море.
Спасибо также всем тем, чьи публикации я ограбил, собирая информацию о Гаити, прежде всего Уэйду Дэйвису, чьи две очень интеллектуальные и живые работы о зомби являются образцом того, как следует проводить исследования и излагать материал.
Часть первая
Неполный круг
Бруклин
«Звездочка, блести, мой свет, Знать хочу я твой секрет...»
1
Форт-Грин, Бруклин, пятница, 18 сентября 199... Поздно днем
Воздух в квартире был затхлым. Вступив в прихожую, Анжелина наморщила нос. Пахло плесенью. Или, может быть, еще чем-то. Они были в отъезде всего три месяца, и из этих трех месяцев Филиус большую часть времени провел здесь, Филиус и с ним, наверное, несколько его приятелей. А может быть, и приятельница. Филиус, правда, говорил, что у него нет женщины, но ей с трудом в это верилось. Он был красив, вырос на улице, и, судя по тем взглядам, которые она иногда ловила на себе, Анжелина не думала, что он голубой.
– Ну, вот мы и до-ома, – протянул Ричард, входя в дверь за ней следом и ставя на пол два чемодана. Слово было плоским, почти бессмысленным: узкое слово в узкой прихожей. Анжелина стояла совершенно неподвижно, ожидая, пока оно дойдет до ее сознания. Они были дома, что бы это слово ни означало. Их следующая поездка за границу состоится не раньше чем... чем через сколько? Без толку гадать. Но что же это за запах?
– Ты не чувствуешь никакого запаха? – спросила она, не оборачиваясь. Ричард положил руки ей на плечи, слегка надавив. Ей не понравилась эта тяжесть, ощущение его рук, таких жестких, рук собственника.
– Нет. – Он наклонил лицо к ее шее и потянул носом. – Новые духи, – прошептал он. – Угадал?
Она купила флакончик «Фенди» в Женеве на обратном пути из Киншасы. В такси, которое доставило их из аэропорта имени Кеннеди, она несколько раз коснулась пробкой стратегических точек, немного неуверенно, почти украдкой. Все три месяца, что они провели в Заире, она прилежно избегала пользоваться духами. От жары они делались прогорклыми на ее коже. А может быть, это сама кожа заставляла их портиться.
– Я не об этом, – сказала она. Теперь она повернулась к нему лицом. – Разве ты ничего больше не замечаешь? Пахнет как будто плесенью. Или сыростью? Словно здесь долго никого не было. – Она пожала плечами. – Может быть, это просто потому, что мы уезжали. Я не привыкла к запаху нашей квартиры.
А может быть, все дело в Африке. В Бруклине она никогда не ощущала запахи с такой силой. Цветы, фрукты, люди, сладковатый запах гниения, наступающие джунгли, вызывающие пресыщение своей жирной зеленью и угрожающие.
Он снова втянул носом воздух и посмотрел на нее как-то искоса:
– Это все твое воображение. Квартира ничем не пахнет. Подожди денек-другой, почувствуешь себя лучше. Пора выводить Африку из организма.
Он занес в прихожую остальной багаж.
– Ты не сваришь кофе, Анжелина? Я совсем выдохся.
Анжелина приготовила две чашки быстрорастворимого; Рик тем временем перетащил чемоданы в спальню и начал их распаковывать. Она обнаружила банку печенья, которую купила в «Эбрэхем и Строс» на Фултон за неделю до отъезда. Печенье было еще съедобным, и она положила несколько штук на тарелку. Рик присоединился к ней на кухне.
«Он действительно выглядит усталым, – подумала она. – И не только физически».
Экспедиция не удалась. Большую часть времени они провели в Кисангани, а потом еще эти потерянные недели в Локуту. Рик быстро превращался в этнолога того типа, который предпочитает заниматься исследованиями в кабинете с воздушным кондиционированием, а не деля палатку со змеями и насекомыми. И он превращал ее из своей жены и помощника в секретаршу и прислугу «за все».
Они пили кофе в молчании, осваиваясь с мыслями и ощущениями возвращения домой. До начала занятий оставалось меньше недели. Власть предержащие решили вернуться к практике позднего начала осеннего семестра, чтобы смогли собраться все, кто не успел зарегистрироваться в срок.
Рик работал в университете Лонг-Айленда вот уже двадцать лет, однако по-прежнему оставался в некотором смысле чужаком. Те из его коллег, кто все еще жил в Форт-Грин, имели квартиры в здании Тауэрс или в высотном здании на Уилоуби, остальные уже давно переехали на Бруклин Хайте или Коббл Хилл. Но Хаммелы так и остались в осыпающемся доме из бурого песчаника, который стоял на Клермонт Авеню, между Мёртл и Атлантик, как старый корабль, оставшийся на мели после отлива людских волн к центру города.
Они поселились здесь десятью годами раньше. Поначалу Рик надеялся, что оживление интереса к домам из песчаника направит развитие города в их сторону. Они вложили в квартиру большие деньги, потом стали ждать, когда придут большие перемены. Ждут до сих пор. Краска на входной двери начала шелушиться, ступени крыльца были завалены мусором, а снаружи, на улице, молодые гаитянцы и пуэрториканки с печальными глазами грезили об ослепительном солнце, которое помнили только их родители. И девушки катили по улицам младенцев в дешевых колясках, а младенцы держали глаза плотно зажмуренными в любое время года. В пустовавшей детской в глубине их квартиры белые крольчата скакали, как призраки, по пятнистым зеленым полям.
Осень замешкалась на окраинах города. Перебравшись через реку со стороны Манхэттена, она кралась, незваная и никем не возвещенная, мимо старых судостроительных верфей до самого Кони-Айленда и океана. Анжелина посмотрела в окно кухни на серую кирпичную стену напротив. Бруклин был безумием, от которого она постоянно пыталась спастись бегством, с тем только, чтобы ее приволакивали обратно, из раза в раз, с растрепанными волосами, сияющими глазами, мягко дикими, с разверстым ртом, в котором застыла песня или протест. Какая Рику разница?
Она чувствовала уверенность, что лето больше никогда не наступит, что в этом году приход зимы не просто неизбежен, но и окончателен. Дрожь пробежала по ее телу; она потягивала свой кофе и смотрела сквозь немытое стекло на меркнущий осенний свет.
* * *
После кофе они закончили распаковывать чемоданы, вернувшись к дешевой одежде – такой только в дощатом шкафу и висеть, – которую никогда не носили в Нью-Йорке, одежде, которую они, возможно, никогда больше не наденут. Анжелина проводила по ней пальцами, складывая, чтобы убрать: легкие хлопчатобумажные платья, полосатые бикини, просторные холщовые штаны, которые она брала для работы на выезде. Она вспомнила, как ездила в Швейцарию после смерти матери, то отвращение, с каким она упаковывала тогда старую одежду для раздачи бедным. Как внезапно живые вдруг становились мертвыми, как смерть терлась своим костлявым телом об их наряды, их постельное белье, как она наполняла собой мебель и книги. Анжелина взяла в руки брюки Рика. Ощущение было такое, будто их носил мертвец: они казались ей подержанными, тронутыми тленом. Она молча повесила их на деревянные плечики и убрала подальше, в угол гардероба.
Рику не терпелось заняться любовью. Здесь, в Бруклине, он жил в одно мгновение. Вот почему они так никуда и не переехали, почему эта квартира стала для нее кандальной цепью. Бруклин давал ему жизнь, столько же жизни, сколько забирал у нее. Рик подвел ее к кровати, нетерпеливый, возбужденный; за все время, что они были в Африке, она ни разу не видела его таким живым, полным энергии. Анжелина позволила ему раздеть себя, позволила его рукам совершить свое неуклюжее путешествие по ее телу – он словно убеждался, что она все так же нетронута. Снова тяжелые прикосновения собственника.
Успокоив его поцелуем, ублажая его губами, но не языком, она стала ласкать его руками, медленно, без всяких чувств, без раскаяния, с давно приобретенным искусством. И он кончил быстро, словно между делом, перепачкав простыни, простыни Филиуса, которые она забыла сменить.
Он заснул почти тотчас же, голый, пожилой, повернувшись к ней своей толстой спиной. Приподнявшись на локте, она посмотрела на него с чем-то похожим на отвращение. В ее глазах он потерял всякую привлекательность: его торчащий живот, вялый, плачущий пенис, красная от солнечных ожогов кожа. Рыжие волосы на квадратной голове с тяжело нависшим лбом начали желтеть. Губы раскраснелись, щеки покрывала тонкая сетка кровавых прожилок. Что она полюбила в нем? Видела ли она в нем хоть когда-нибудь что-то такое что можно любить? Если честно?
Она села прямо, уставив глаза в стену напротив позволяя комнате по кусочкам возвращаться в ее со знание, по мере того как ночь медленно вползала в Бруклин, осенняя, вязкая, тяжелая от напитавшей ее безысходной горечи. В Африке внезапность наступления ночи всегда удивляла и пугала ее – короткое сошествие пестреющего пятнами солнца с небосклона, мгновенное присутствие ночи во всем. Но здесь мир вращался не так быстро: земля переползала из света во тьму, оставляя ей время на то, чтобы облачиться в броню и защититься от ее наступления.
Она посмотрела на себя в зеркале на стене – бледное лицо мулатки, испуганные глаза, густые брови, которые она выщипывала в детстве. Она дала простыне упасть с груди и рассмотрела ее в зеркале, мягкую, несколько отвисающую с годами. Сорок два – это уже старость? Ее волосы по-прежнему падали темной волной на узкие плечи, талия пока еще не раздалась в ширину, она брила ноги через день с религиозным постоянством и душилась, когда была дома. «Зачем? – спросила она себя. – Разве это что-нибудь меняло? Могло хоть когда-нибудь что-нибудь изменить?»
Ночь пришла, а она все так же сидела и слушала, как город на мягких лапах ходил под ее окном, огромный и хищный. Рядом раздавалось хриплое дыхание мужа, терзая ее слух. На часах в темноте беззвучно мигали зеленые секунды. Она была в Нью-Йорке, не в Африке. Но снаружи другие джунгли оттачивали свои зубы под той же безучастной луной.
* * *
В одиннадцать часов она выбралась из кровати, чтобы приготовить что-нибудь поесть. Рик крепко спал. В кухне было холодно. Поплотнее закутавшись в халат и постоянно натыкаясь на что-то в полутьме, она обследовала шкафы, осторожно постукивая дверцами, и содержимое морозильной камеры. Это напоминало ей полуночные вылазки, которые она совершала в детстве, захватывающее дух приключение позднего ужина, вкус холодного цыпленка. По крайней мере, Филиус загрузил морозильную камеру, как она просила. Перед отъездом Анжелина оставила ему сто долларов специально для этой цели. Филиус, пожалуй, даже перестарался. Ему, должно быть, пришлось не раз и не два наведаться в супермаркет «Финаст» на Мёртл, где, как она знала, он делал все свои покупки. Нижние лотки морозильника были до самого верха забиты тяжелыми кусками мяса.
На полке над ними она нашла быстрозамороженный ужин и бросила его в микроволновую печь. В Африке у них был мальчик. Он готовил для них, прибирался в комнатах, бегал за покупками – все за жалкие гроши. Для него она была белой – женой белого человека, такой же чужой, как и Рик. Она уже забыла, как его звали. Тенькнул звонок микроволновки, и она достала оттуда обернутый алюминиевой фольгой под-носик, чудесным образом разогретый.
В гостиной она бросилась в кресло, ложкой отправляя в рот рис с цыпленком. Ела она без аппетита. Впрочем, чего вообще можно ожидать от пищи в наше время? Ее комнатные растения не пережили этого лета. Она и не надеялась, что они выживут, с Филиусом в квартире или без него. Они никогда не выживали.
Снова этот запах. То ли затхлый, то ли сырой, не разберешь. Теперь он стал как будто глуше, а может быть, она просто начала привыкать к нему. Не то чтобы сладковатый, не то чтобы кислый, он был везде и при этом нигде в особенности. Почему-то – она не могла понять почему – он вызывал у нее беспокойство, словно, где-то глубоко внутри себя, она узнала его. Воспоминание? Предчувствие?
Анжелина проглотила последнюю ложку разогретого цыпленка. «Спасибо вам, – отозвался ее желудок, – в мои годы мне, просто необходима всякая отрава». Вернувшись на кухню, она отыскала баночку сливочного мороженого с орехами пекан и ложку.
С мороженым в руке Анжелина вернулась в гостиную и включила телевизор. Она без интереса нажимала кнопку дистанционного управления, перескакивая с канала на канал. Полуночные ток-шоу, комедии положений вторичной переработки, рок-клипы, фильмы, которые устарели уже в тот день, когда впервые появились на экран. Консервированный смех, консервированные аплодисменты, консервированные чувства. Она снова выключила телевизор.
Филиус обещал ей записать несколько фильмов, пока она будет в отсутствии. На полке их стояло около дюжины, все с яркими надписями красным маркером, оставленными неловкой гаитянской рукой Филиуса. Тринадцатый канал этим летом проводил показ современных французских фильмов. Она пробежала глазами по названиям: «Les Ripoux» Клода Зиди – он знал, что ей хотелось иметь этот фильм; «Coup de Torchon» Тавернье, снятый в Америке, – это может подождать; «Дива»; «Подземка»; «Бетти Блю». Да, «Бетти Блю» - это как раз то, что нужно.
Она вставила кассету в видеомагнитофон и включила телевизор. Образы заполнили экран. Беатрис Даль и Жан-Хьюг Англан в любовной сцене. Анжелина расслабилась. Она поуютнее устроилась в кресле, глубоко зарывшись в подушки, в темный, беспорядочный мир Бетти и Зорга. Она знала, чем все кончится – безумием и быстрой смертью, бессильно бьющимися о жалость любовника, но до этого существовала надежда определенного рода. Дорожную грязь смывало с нее и уносило прочь. Африку смывало прочь. Рика и его дельфинье тело в потеках пота смывало прочь. Вздыхая, она отправляла холодное мороженое в рот, ложку за ложкой.
Вдруг изображение затрепетало и стало зернистым. Несколько перекошенных кадров проскочило, затем картинка пошла рябью. Анжелина сердито подалась вперед. Она забыла сказать Филиусу об этой неполадке, забыла попросить его отнести видеомагнитофон в мастерскую на Фултон, чтобы его починили.
Недели за две до их отъезда аппарат начал фокусничать. Во время записи, иногда в течение целых десяти минут кряду, он вдруг перескакивал с записи на воспроизведение, оставляя пробелы в середине фильмов – участки мелкой ряби на новых кассетах, куски старой записи на уже использованных. Словно снимал слой за слоем на ваших глазах.
Она потянулась за пультом дистанционного управления, но в этот момент экран начал проясняться. Медленно изображение опять стало четким. Но это не было «Бетти Блю». Любопытно. Анжелина помнила, что оставляла Филиусу чистые кассеты. Должно быть, он сначала записал на этой что-то другое, а уже потом – «Бетти Блю».
Звука не было, только чуть слышное шипение ленты. Качество записи было плохим, освещение – никудышным. Огромные тени резко контрастировали с пятнами яркого света, жесткими и четко прорисованными, как будто кто-то упражнялся к экспрессионизме. По крошечному экрану словно при замедленном воспроизведении двигались темные фигуры, похожие на черепах, плавающих в зеленом море, или на тяжелых, неповоротливых рыб в мутной, стоялой воде за стеклом аквариума, не замечающих глаза ручной видеокамеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46