После захода солнца я, наконец, более или менее пришел в себя, а утром меня повели на допрос.
Я сидел посредине комнаты на стуле, а руки у меня были за спиной в наручниках. В кабинете было трое: следователь, его помощник и секретарь. Следователь сидел прямо передо мной за столом, его помощник сидел на столе, стоящем сбоку, а секретарь стенографировал, находясь где-то позади меня. В комнате пахло канцелярской пылью, и от этого все окружающее как бы покрылось легким налетом бюрократизма. Вскоре в комнату вошел четвертый — он встал позади меня так, чтобы я его не видел.
Личность мою установили быстро, еще вчера. Они не допрашивали меня вчера потому, что, во-первых, я еще не совсем пришел в себя после отравления газом, а во-вторых, они всю ночь выясняли подробности моего необычного дела — следствие больше всего беспокоил вопрос об оружии, ибо просто так такую машину убийства, которую использовал я, нигде не достать. К моему удивлению, следователям даже понравилось, что я национальный герой. Уважение ко мне они не испытывали, — им нравилось проявлять свою власть надо мной.
— А где же адвокат? — спросил я.
— Будет тебе адвокат, но попозже, — с глумливой издевкой ответили мне. — Сначала мы поговорим с тобой так.
Им нравилось издеваться надо мной, и я это прекрасно видел. Повторюсь, но к моему героическому прошлому они не испытывали никакого уважения — они радовались тому, что сами, ничтожные по сравнению со мной, сейчас все-таки могут проявлять власть над таким человеком, как я. Эта парочка — следователь и его помощник — стала злить меня. Я быстро признался в совершенном преступлении, сообщив им, что убил из мести, из-за нанесенной мне раны в живот.
— Так, значит, ты так забеспокоился о своем животике, бедненький!
Помощник, а может быть второй следователь (кто его знает? Он не представился) издевался надо мной в открытую, а его начальник молча потворствовал этому. Я видел (но не глазами, конечно!), что протокол пишется с определенной, не в мою пользу корректировкой слов следователей.
А затем они накинулись на меня: «Где оружие? Откуда взял? Куда положил? Кто дал?» Я сказал, что на вопросы о пистолете отвечать не буду.
Тот, четвертый, который стоял сзади, вышел и встал передо мной. В этот момент секретарь вышел. Я понял, что сейчас меня будут бить — у стоящего передо мной на голове был шлем с непрозрачным стеклом, так что лица его не было видно, а в руках у него была дубинка.
— Ну, так где оружие?! — вновь крикнул второй следователь.
— Не скажу, — ответил я.
— Ты так беспокоишься о своем животе, что ради этого ты пошел на преступление! А ну-ка, сделай ему массаж! — с радостью в голосе приказал он.
Меня ударили в живот дубинкой, один раз, но сильно. Этот, в шлеме, отошел в сторону и стоял там с видом киногероя, поигрывая своим оружием.
Как им все это нравилось!
Я прекрасно осознавал то, что уже ступил на ту дорогу, которая все больше и больше отдаляет меня от всего остального человечества, а потому чувствовал себя гораздо свободнее — решение принято давно, еще вчера, после долгих размышлений, а значит, сегодня необходимо просто выполнить его. Мне нужен был этот удар в живот для очистки своей совести — как повод, чтобы нанести ответный удар, — и я нанес его!
Как только человек в шлеме ударил меня, так сразу же я вошел в мозг помощника и, найдя там некоторых его родственников, убил несколько человек из тех, кто попался мне первыми. Сделать это было легко — так же легко, как порвать лист бумаги. Следом за этим я заглянул в души всех четверых, заглянул так глубоко, что для меня не осталось в них никаких тайн, ибо я увидел все, что там находилось, — все, во всеобъемлющем значении этого слова, — врага надо знать в лицо, и теперь я знаю их, знаю о них все!
Тем временем мой организм пытался отдышаться и, наконец, ему это удалось сделать.
— Ну, что — ты понял все?! Будем и дальше играть в кошки-мышки или начнешь говорить? — спросил помощник.
— Начальник, отпусти домой своего помощника — у него сегодня трагический день, — ответил я.
Я видел себя со стороны — мое лицо имело спокойное деловое выражение. Такое же спокойное и уверенно-расслабленное лицо было у меня, когда я стрелял в того парня. Каменный взгляд, напряженное лицо, сжатые губы — нет, нет и еще раз нет — оставьте это лицо для кино — у меня было такое же лицо, как у человека, наливающего воду из кувшина в кружку, — и только такое.
— Ты что-то там сказал, козел, или мне послышалось, а?! — вновь нагрубил мне помощник.
Даже тогда мой арсенал был слишком велик для людей (а сейчас он стал еще больше), и горе тем, кто испытал на себе его действие! Смешная ситуации, смешная до боли, смешная до крови ситуация — слабый угрожает гораздо более сильному, не зная об этом! Я слегка заглянул в будущее и ответил:
— Давай подождем четырнадцать минут — тебе позвонят, и ты все узнаешь сам.
— Я что-то не понял, к чему ты клонишь, — вдруг сказал начальник, — объясни-ка нам и поподробнее.
— Через четырнадцать минут будет звонок сюда твоему помощнику. Точка, — отрезал я. — А через пятнадцать минут вы можете меня спрашивать о чем угодно, только спрашивать меня вы сами не захотите.
— Это угроза? Ты что, нам угрожаешь?! Да ты знаешь, что с тобой будет?! Ты, видимо, ничего не понял, но скоро поймешь! — вновь накинулся на меня помощник.
— Подожди, — оборвал следователь своего подчиненного, — давай его послушаем.
— Да что там слушать! — кричал тот. — Вправить ему мозги — и дело с концом!
— С этим всегда успеется… — а этого-то мы задели, — с удовольствием отметил начальник, — пусть пока поговорит, а мы послушаем.
— Ну, давай, объясняй, — повернулся ко мне помощник, — что ты там такое говорил.
— Я же сказал — терпеливо объяснял я, — сюда скоро позвонят. А сейчас я лучше расскажу вам об этом товарище, который любит размахивать дубинкой. Что вам рассказать: описать ли его лицо, назвать имя, фамилию или, быть может, раскрыть его душу?
В комнате воцарилось молчание.
— Давай про душу, — приказал следователь.
Я начал говорить, я рассказал о его взрослой жизни, причем выбирая глубоко личные воспоминания.
— Хватит, наверное, — прервал я свой рассказ на середине. — Я не сильно ошибся? — поинтересовался я.
— Откуда ты это все узнал? — ошеломленно спросил человек с дубинкой.
— Из твоей головы, из твоих мозгов, друг мой, — заулыбался я. — А теперь скажи, веришь ли ты мне в том, что я знаю твое имя и вижу твое лицо, пусть и скрытое шлемом?
— Да, ты это можешь, — согласился собеседник.
— Он, что, все верно угадал? — удивился следователь.
Человек в шлеме кивнул, затем подумал и сказал:
— Я больше не буду его бить.
— Ты что, испугался этого человека?
Тот, в шлеме, не ответил, кивнул и отвернулся; потом он отошел назад и сел где-то позади меня.
— Ну и дела, — протянул помощник, — и скоро мне позвонят?
— Скоро, скоро — не беспокойся, — ответил я, а затем начал учить их. — С людьми нужно обращаться по-людски, а не так, как вы: я сделал то, что считал нужным, вы делаете свое дело — наши пути пересеклись, но это не повод для неуважения и издевательств. Если бы вы уважали меня (а ведь я все-таки национальный герой, награжденный высокими наградами, и достоин хотя бы из-за этого простого уважения), то я не сделал бы то, что сделал. Если бы вы уважали меня, то не издевались бы и не приказывали бы своему подчиненному размахивать дубинкой. Вы оба — дешевки, а потому и расплачиваетесь не за то, что вы сделали, а за свою сущность!
— Так я дешевка!? — возмутился помощник.
Я не ответил. Он мне напоминал крупного рака, уверенно копающегося в мешке, шевелящего клешнями и усами. Рак уверен в себе, но он не знает, что хозяйка уже вскипятила кастрюлю воды, сейчас она возьмет столь уверенного в себе рака и положит в кипящую воду!
Я знал, что начальник тоже напрямую причастен к тому, что произошло со мной, ведь он натравливал своего помощника на меня, как пса, а потому пусть получает то же самое, что и его подчиненный, но пусть эта весть придет к нему позже, — так мне будет проще выйти на свободу.
Я так и сделал — несколько его родственников умрут одновременно, мгновенно и через месяц ( за это время мое дело успеют « положить на полку»), а этого, дурака с дубинкой, я пощадил: пусть немного поболеет — завтра у него обнаружится тяжелый недуг, и у него будет много времени для того, чтобы поразмыслить над своим поведением… но он выздоровеет, и эта болезнь пойдет только ему на пользу.
Власть над чужой жизнью, включая человеческую, была у меня с самого начала: я прекрасно знал, как при второй встрече со мной «отец» отобрал жизнь у человека — и я уже тогда мог легко сделать то же самое, но ни разу не делал этого раньше, вплоть до сегодняшнего дня — и вот сейчас я сделал это: я оборвал нервные волокна в определенных местах, и жизнь ушла из тела, чтобы никогда не вернуться обратно. Болезнь я создал аналогичным способом, только обрывал волокна в других местах, и не так много.
…Следователи стали говорить друг с другом о своих делах, не обращая никакого внимания на меня, — мне эта ситуация напоминала затишье перед бурей.
…Видеофонный звонок раздался неожиданно, как удар грома. Помощник спрыгнул со стола, как пантера и схватил трубку — ему что-то говорили, он смотрел на экран, а потом я увидел, как его лицо вдруг вытянулось и постарело — удар был очень силен. Разговор окончился, и человек, внезапно потерявший под ногами почву, положил трубку.
— Что с тобой? Что случилось? — засуетился начальник.
Тот рассказал: оказывается, сейчас нескольких его родственников врачи пытаются вернуть к жизни; надежды на успех хорошие, только непонятно, что с ними произошло. Они замолчали, а я принялся объяснять:
— Из человека ушла жизнь потому, что я забрал ее. Их можно спасать или же не спасать — все бесполезно — о твоих родственниках уже сейчас можно говорить в прошедшем времени.
— Да я тебя сейчас убью! — воскликнул помощник и развернулся ко мне всем телом.
— Ты не ударишь меня — ты умрешь прежде, чем замахнешься, — пригрозил ему я, и это была истинная правда.
Следователь схватил своего помощника и остановил его, после чего попытался успокоить товарища, а затем вывел того из комнаты; секретарь вышел вслед за ними. Вскоре начальник вернулся, и вернулся он один — без подчиненного и секретаря.
— Я бы хотел, чтобы вы сняли с меня наручники, — сказал я следователю.
Тот сначала удивился, а затем вздохнул и освободил мои руки — он действовал, как пришибленная собака. Человек в шлеме незаметно вышел, и мы остались одни.
— Пиши документ о моем освобождении, — приказал я.
— Я не могу, ведь ты же обвиняемый, и я еще ничего не узнал об оружии, а потом… — все равно будет суд, — попытался оправдаться он.
Я — нечеловек, и в тот момент хотел дать всем убедительные доказательства того, что я не являюсь подвластным людскому суду, для чего решил предъявить убедительные доказательства:
— Возьми камеру, мы пойдем на улицу, я постреляю, а ты снимешь, — приказал я.
— Ты это серьезно? А куда ты будешь стрелять? — потерянно удивился мой собеседник.
— В людей, конечно, — придавил его я. — Ну, что, ты идешь? Я не прошу — я приказываю!
— Будь ты проклят… конечно, иду, — подчинился он.
Он был почти что в шоковом состоянии и действовал, как будто бы находился под гипнозом.
Меня отпустили; все было официально и строго по закону. На улице меня уже ждал следователь с камерой в руке. Небо хмурилось, но солнце еще виднелось из-за туч; птицы приумолкли, а некоторые из них низко-низко проносились над домами.
— Ну, и где мы будем стрелять? — спросил я.
— Где хочешь, — ответил он.
— Пошли в какую-нибудь церковь, — решил я.
— В церковь? — удивленно переспросил собеседник.
— В церковь, в храм, синагогу, мечеть или что-либо подобное, короче говоря, в любое место, где люди молятся.
— И ты собираешься там стрелять? — еще больше удивился следователь.
— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил я. — Почитай историю — в церквях убивали точно так же, как и в обычных домах.
— Но почему именно церковь? — вновь недоумевающе переспросил он.
— А почему люди молятся богу, а не мне? — задал я риторический вопрос. — Мое могущество сравнимо с могуществом бога и будет еще больше! Но хоть я и не бог, однако от меня тоже многое зависит, например, жизнь тех, кто сейчас молится — ты сам выберешь дом молитвы, и я войду туда!
Мы долго шли по улице; мы прошли несколько таких зданий, и мой провожатый долго колебался, прежде чем решился и указал мне на дверь.
Мы вошли внутрь, следователь включил камеру и начал съемку. В помещении находилось несколько человек; священнослужитель, удивленный и возмущенный видом съемочной камеры в доме молитвы, поспешил к нам навстречу.
— Ты снимаешь? — осведомился я.
— Да.
— Запомни, — сказал я, глядя прямо в объектив, — почему я убью троих: один — это случайность, два — это нечто непонятное, а три — это уже система. Итак, начали.
Я надел очки и браслет, взяв их из воздуха, потом оттуда же взял пистолет, подсоединил его и открыл огонь. Синий луч подсветки быстро нашел трех жертв — все кончилось, менее чем за секунду: священнослужитель, который шел к нам, и еще двое посетителей, упали и остались лежать со взорванными головами. Я снял очки, браслет и оружие, и эти предметы исчезли в воздухе. Следователь зафиксировал все: и то, как я вооружался, и то, как я стрелял; он заснял всю обстановку, убитых и сбившихся в кучу кричащих людей, и тех двоих, которые побежали к боковому выходу, и упавшую в обморок пожилую женщину, а под конец камера сняла то, как моя амуниция мгновенно испарилась в воздухе. То, как она появляется и исчезает, было невероятно для технологии сегодняшнего дня: только пространственные тоннели могли сделать нечто подобное, однако это можно было бы сделать исключительно в специально приспособленном помещении, находясь в непосредственной близости от огромного шкафообразного преобразователя пространства, но никак не в первом попавшемся доме молитвы. Когда все, что надо, следователь снял, и мы вышли наружу, тогда на прощанье я приказал ему:
— На оправдательный приговор по моему делу я не надеюсь — пусть мое дело останется нераскрытым. Если этого не будет, то многие поплатятся своими жизнями: стрелять я уже не буду, потому что это слишком сложно — в случае чего, убивать буду так, как родственников твоего помощника.
— Я не жесток, — после паузы продолжил я, — я просто живу по своим понятиям добра и зла, и они слегка отличаются от общепринятых. Прощай, я пошел.
…До следующего утра меня не беспокоили. Отлет был назначен на полдень, однако утром меня вызвали в штаб. Там находилось много военных.
— Объясни нам, что произошло с тобой вчера? — потребовали они.
— Я убил парня, который неделю тому назад ранил меня ножом, — начал лгать я, — убил из мести. Затем в церкви я показал следователю, как я это сделал — вот и все.
— Ты совершил преступление, и тебя надо судить, — заявили мне.
— Никто из живущих сейчас не имеет права судить меня! — резко ответил я, и уже более спокойным тоном продолжил. — А о суде я договорился — его не будет.
— Как это? — не поняли они.
— Поговорите со следователем — он вам все объяснит.
— Мы уже говорили с ним и ничего не поняли.
— Хорошо, тогда объясню все сам, — сказал я. — Я обладаю некоторыми экстраординарными способностями, например, могу убивать на любых расстояниях, причем, не видя жертву, — и помощник следователя это уже прочувствовал на себе, а еще я могу читать в душах людей, как в открытой книге.
Мое признание не шокировало присутствующих, ибо они уже знали обо мне многое, однако эти мои слова вместе со вчерашними убийствами поставили меня над ними, несмотря на то, что я был гораздо ниже любого из них по званию. Ситуация изменилась в мою пользу — теперь я мог диктовать им свою волю, но не хотел делать этого и отдал инициативу в их руки — пусть сами поймут меня и сделают так как я того хочу без принуждения с моей стороны.
После моих слов возникла пауза, во время которой военные обдумывали мои слова и одновременно пытались поверить в невероятное. Ощутимый риск присутствовал для обеих сторон, поэтому они, как и я, не стали обострять ситуацию, а попытались понять ее до конца, прежде чем делать какие-либо выводы.
— А оружие, где ты взял оружие? — вновь спросили меня, но спрашивали уже не столь агрессивно, как раньше.
Пистолет вполне логично интересовал их, однако глупо рассказывать им то, что знать им совершенно не нужно!
— Пусть это будет моим маленьким секретом.
— Речь идет о доверии к тебе, как к воину: ты же наш герой — и вдруг убийца! — возмутились военные.
— Единство и борьба противоположностей — это первый закон диалектики. Противоположности друг другу отнюдь не мешают, а дополняют до целого — и на этом построен мир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67