Отступив на шаг от письменного стола, он пронзительным взглядом впился в Жана Лазара. «Интересно, сколько раз он репетировал эту сцену? – мелькнуло у Лазара в мозгу. – Сколько раз оттачивал сценарий? Наверное, не раз и не два, – пришел он к выводу, бесстрастно разглядывая необычного посетителя. – Перед зеркалом, должно быть, тренировался». Молодой человек явно рисовался, словно позируя перед невидимой камерой или на сцене несуществующего театра.
– Я твой сын, – торжественно изрек он.
Лазар продолжал молча смотреть на него. Ни одна мышца не дрогнула на его лице. Рот молодого человека сжался в жесткую линию, в остекленевших глазах появился холодный блеск.
– Я твой сын. Мария Казарес была моей матерью. Меня зовут Кристоф Ривьер. Когда-то и ты носил такую же фамилию. Я родился в Новом Орлеане в декабре 1969 года. А ты заставил ее бросить меня. Ты был беден, вот и уговорил ее отдать меня в сиротский дом – а там, глядишь, кто-нибудь и усыновит. Да только никому я оказался не нужен. Я видел собственное свидетельство о рождении – эту бумажку показывала мне Мария. Она все мне рассказала – как не хотела расставаться со мной, как на коленях в слезах молила тебя, но ты, паскуда, и слушать не хотел. Ты, сволочь, завернул меня в тряпочку и выбросил. Как мусор…
– Понятно. – Лазар скрестил руки на груди. Одного спокойного слова оказалось достаточно, чтобы прервать поток гневных словоизлияний. Молодой человек с побелевшим лицом пристально смотрел на него. – Значит, Мария показала тебе твое свидетельство о рождении? А свидетельство о твоей смерти она случайно тебе не показывала?
Губы парня опять скривились в ироничной усмешке.
– А как же! Конечно, показывала. Но только ей было прекрасно известно, что свидетельство это – фальшивое! Потому что появилось оно только годы спустя после моей так называемой смерти. Прошли годы, прежде чем ты смог его состряпать. Пока не стал богатым настолько, что мог купить все, что угодно. Свидетельство выписать задним числом? Пожалуйста! Удостоверить факт кончины младенца? Нет проблем! Скажи, во сколько тебе это обошлось? В пятьсот долларов? В тысячу?
– В пять тысяч, – ответил Лазар.
Он говорил все тем же равнодушным тоном. Лицо парня исказилось от возмущения и дикой злобы. Он задергался от нервного тика. Пистолет в его руке заплясал – дуло подпрыгнуло вверх, нацелившись в потолок.
– Я так и знал. – В его голосе зазвенели истерические нотки. – Знал, чтоб мне пусто было. Ах ты, задница вонючая, сволочь мерзкая…
– С пистолетом поосторожнее, – посоветовал ему Лазар. – Не дергайся, а то пальнешь еще нечаянно. Да не бойся ты, я безоружен. Вот, смотри… – Он полез во внутренний карман, наблюдая, как в глазах собеседника заметался панический испуг. – Это всего лишь бумажник. Видишь? – Лазар положил на стол бумажник из черной кожи. – А сейчас я покажу тебе одну фотографию. Посмотри на нее внимательно.
Он вытащил из бумажника небольшую цветную фотографию и подтолкнул ее молодому человеку через стол. Парень жадно схватил снимок, но тут же небрежно пихнул его обратно.
– А это еще кто? Мальчишка какой-то больной. Заморыш скрюченный…
– Это мой сын. – У Лазара самого внезапно потемнело в глазах от ярости. Его подмывало прямо сейчас встать и разбить этому наглецу физиономию. Однако он остался сидеть, терпеливо выжидая, когда уляжется гнев. А потом продолжил холодным, ровным тоном:
– Это мой сын. И звали его Кристоф Ривьер – именно так, как ты говоришь. У него от рождения был детский церебральный паралич. Знаешь, что это такое? Одно из самых тяжелых несчастий, которое может постигнуть ребенка. Это заболевание не всегда влияет на умственное развитие, но всегда поражает мышцы тела. Ты видишь это на фотографии. Оно постоянно прогрессирует, его невозможно остановить. За те деньги, что я заработал, моему сыну был обеспечен самый лучший уход. А пока денег не было, он находился в католическом приюте для больных детей в Новом Орлеане. Позже его поместили в очень хорошую клинику в штате Нью-Йорк. Я навещал его четыре раза в год. Каждый год его жизни. Он умер незадолго до того, как ему исполнилось двенадцать, в 1981 году.
Задумчиво глядя на фотографию, он замолчал, а затем бережно положил ее обратно в бумажник и неспешно спрятал его в карман. Молодой человек даже не шевельнулся.
Поколебавшись, Лазар сделал сдержанный жест рукой.
– Я любил его без памяти. И очень им гордился. Тебе, да и другим, наверное, не дано понять, как я восхищался его мужеством. Решение оставить сына в Америке было самым трудным в моей жизни. Когда я пустился на поиски удачи, я сделал это ради его блага. Обеспечить его благосостояние и благосостояние его матери стало главным делом моей жизни… – Он вздохнул, и голос его зазвучал тверже. – Я вижу: ты не веришь мне. Что ж, не хочешь – не верь. По причинам, знать которые тебе не обязательно, я решил скрыть правду от Марии. Но скрывать ее от тебя я не считаю нужным. Ты фантазер. Ты не мой сын. Моего сына уже не вернуть, как страстно я ни желал бы этого.
Ему пришлось собрать в кулак все свое самообладание, когда он увидел, какой эффект произвели его слова. Лицо молодого человека дико задергалось, руки заходили ходуном. Теперь он уже не мог сдержать дрожи. Этот человек находился во власти самых необузданных, самых разрушительных эмоций: его раздирали ярость и недоверие, горечь и страх. Лазар был уверен, что в следующую секунду раздастся выстрел. Но этого не произошло, и он испытал невольное уважение к неврастенику, который в нелегкий момент смог пересилить себя.
Понурив голову, Лазар устало провел ладонью по лицу. Прилив энергии, который вызвал в нем приход этого невменяемого парня, иссяк. Теперь он не чувствовал ничего, кроме смертельной усталости души и тела. Казалось, он впал в кому, и оставалось только удивляться, почему до сих пор живо его упрямое тело, почему легкие все еще вдыхают воздух, а сердце гонит по жилам кровь.
Сейчас им владели мысли о мертвом сыне, которого он любил так безумно, так беззаветно. О долгих страданиях бедного мальчика, которые с самого начала превратили эту любовь в пытку. Ах, если бы можно было начать жизнь заново, он все сделал бы по-другому. Он прежде всего сделал бы так, чтобы свою коротенькую жизнь его сын провел с ним и Марией. Да, Мария была слабее его, и эта боль могла надломить ее. Пусть. Это было бы лучше, чем то, что с ней произошло. Но жизнь, к сожалению, прожита. Другой уже не будет.
Роковое решение было принято им, когда он был совсем еще молод. Любовь, стыд и чувство вины с одинаковой силой терзали его тогда. Чувство вины… Оно было поистине невыносимым, оно заживо пожирало его. Он был виноват не только перед сыном, но и перед Марией. Лазар медленно поднял глаза на молодого человека, сидевшего напротив. Неужели она в самом деле поверила его бредням? Наверное, поверила. Бедная женщина с помутившимся рассудком… И все же, насколько можно было судить, Мария, сохраняя остатки осмотрительности, рассказала этому мальчишке далеко не все. Парень, как видно, даже не догадывался, что люди, к которым он набивался в сыновья, были братом и сестрой. А может, Мария просто напрочь забыла об этом, выбросила этот факт из головы, как и все остальное, что причиняло ей боль? Возможно…
Теперь Жан Лазар понимал, что в его непреклонности заключалась его величайшая слабость. Приняв однажды решение, он никогда не отступал от него, боясь показаться себе малодушным. Пытаясь оградить Марию от невзгод, он лишил ее и себя близости с сыном. Однако теперь видел, что именно в этом состояла главная утрата его жизни.
Лазар глядел на высокого, красивого и сильного молодого человека напротив. Смотрел и думал: «До чего же несуразно устроена человеческая жизнь. Он страдает, потому что у него нет отца. Я в отчаянии, потому что у меня нет сына. Неужели этот мальчик не понимает, что если бы случилось невозможное и он действительно оказался моим сыном, то я просто онемел бы от счастья? Господи, да я вскочил бы сейчас с места, сжал бы его в объятиях! Вся моя жизнь изменилась бы, обретя смысл, и, может быть, я даже поверил бы, что есть, есть на свете Бог».
– Ну рассказывай, – вскинул он голову, – расскажи, зачем ты пришел сегодня? Чего хочешь?
И он рассказал – запинаясь от волнения и хвастаясь одновременно. Он был явно не в себе. «Неужели он сам не видит, насколько нереален его план?» – внутренне удивился Лазар. Парень прочно зациклился на идее о том, что эта казнь, которую он почему-то буднично называл убийством, должна быть публичной. Ему позарез нужно было, чтобы его видели, фотографировали, снимали на видео. Это пробудило в усталой душе Лазара проблеск любопытства. Слушая длинную тираду молодого человека, он размышлял об одном из самых тяжких жизненных испытаний – испытании славой, к которой была так равнодушна Мария. Кажется, он говорил об этом во вчерашней траурной речи. Да-да, говорил…
Жан Лазар и сам был чужд тщеславия. Зато этот мальчик просто бредил славой. Это проявлялось буквально во всем – в его бледном лице, горящих глазах, беспорядочных жестах. Единственным его желанием было стать известным, причем известным на весь мир, и добиться этого он предполагал очень простым способом: с помощью одного-двух выстрелов. В качестве дороги к заветной цели мальчик избрал отцеубийство, в качестве подмостков – подиум в Доме мод, в качестве зрителей – представителей мировой прессы. Лазар подавил горестный вздох. Кому, как не ему, было знать, какие опасности таит в себе слава. А этот паренек наивно полагал, что сможет столь дурацким способом самоутвердиться, более того, обрести утерянные корни, дать всем понять, кто он и откуда.
Однако у Жана Лазара вовсе не было желания умирать такой смертью. Вместе с тем он не хотел томиться ожиданием. На экране монитора вновь появилась Куэст. Она шла в черном костюме, отороченном соболями. Это была одна из последних моделей одежды, созданных Казарес. Длинный шарф из черного соболя волочился следом за манекенщицей по подиуму. Поворачиваясь, она отработанным изящным пинком отбросила роскошный мех в сторону.
Была середина показа. Костюм во всех отношениях получился просто исключительным, хотя Лазар, честно говоря, никогда не разделял страсти Марии к мехам. Сдвинув брови, он решительно встал:
– Нет, так дело не пойдет.
Не сводя с него немигающего взора, молодой человек поднял пистолет.
– Боюсь, тебе все-таки придется подчиниться. Все будет так, как скажу я. Ты выйдешь отсюда, пройдешь по коридору, через раздевалку, взойдешь на подиум. Вместе со мной. И тогда я сделаю это.
– Благодаря твоей самодеятельности мой салон битком набит вооруженной полицией.
– Тем лучше.
– Кровавую баню устроить хочешь? – смерил его Лазар холодным взглядом. – Что ж, в это можно поверить. Рискни. Но только без моей помощи. Это последняя коллекция Марии, и она будет продемонстрирована так же, как и все другие до нее. Четко. Отточенно. По всем правилам. Есть одна простая вещь, которую ты никак не можешь взять в толк… – Он посмотрел парню прямо в глаза. – Всю свою жизнь я никому не позволял командовать собой. Здесь я отдаю приказы.
– Теперь уже не ты, – злобно усмехнулся молодой человек, опять наведя на Лазара пистолет.
Ответив сумасшедшему мальчику безмятежной улыбкой, Жан Лазар встал из-за стола и направился к нему. Ствол пистолета дрогнул, молодой человек сделал шаг назад. Он быстро оглянулся на дверь, очевидно, не на шутку запаниковав. Лазар сознавал, что сейчас необходимо сказать что-то правильное, бьющее прямо в цель, причем сказать немедленно.
Может, сказать, что он, Жан Лазар, рад умереть прямо сейчас, на этом месте? Что этот любезный молодой человек премного обяжет его, если нажмет на спусковой крючок? А если нет, то Лазар все равно найдет какой-то другой способ свести счеты с жизнью… Нет, подумал он, приглядевшись к парню внимательнее. Такой скучный выстрел этого шизика вряд ли устроит – не то удовольствие. И признаться ему в желании умереть почти наверняка означало бы, что парень начнет тянуть время, а то и вовсе откажется от своего намерения.
Лазар влюбленными глазами посмотрел на черное дуло пистолета. «Ярость – вот что может его спровоцировать», – пришла ему в голову здравая мысль. Тем более что молодой человек уже был на взводе – казалось, он вот-вот задымится от злости.
Ярость, оскорбление… Что еще? Лазар незаметно пожал плечами: ничего, и этого достаточно.
– До чего же ты глуп, – язвительно произнес он. – Неужели ты до сих пор еще не понял, что не добьешься от меня ровным счетом ничего? Ну что, например, ты будешь делать, если я возьму и просто откажусь выйти из этой комнаты вместе с тобой? Что ты можешь? Выстрелить? Да у тебя уже сейчас руки трясутся. Кишка тонка – вот как это называется. Ведь признайся, трусишь. А если и решишься выстрелить, то наверняка промахнешься. Ты хоть раз до этого оружие в руках держал? Не похоже что-то.
Он спокойно прошел мимо дрожащего мальчика, который даже не попытался остановить его. Лазар намеренно шел к двери как можно медленнее. Парень стоял на месте как вкопанный. Лазар обернулся. Визитер теперь трясся всем телом, пистолет глядел куда-то в сторону. Он вытянул руку на всю длину, отчего ствол заплясал еще сильнее. В искаженном от ужаса лице не было ни кровинки. Лазару стало почти жалко этого больного человечка. Он презрительно оглядел его.
– Мой сын был мужественным человеком, – веско проговорил Жан Лазар. – И я любил его за это мужество. Все те годы, что он жил, я по-настоящему уважал его, восхищался им, преклонялся перед ним…
– Я! Я – твой сын! Я – Кристоф! А ты, сволочь, все врешь! Мария узнала меня. Моя мать знала, кто я ей…
– Мария была не в своем уме, – спокойно посмотрел ему в глаза Лазар. – Под конец она стала почти такой же помешанной, как ты… Что, страшно небось? Ты даже пистолет прямо держать не можешь, не то что выстрелить из него. В отличие от моего сына ты на проверку оказался заурядным трусом. Трус, хвастун и дурак. Ничтожество. Теперь я ясно вижу.
С этими словами Жан Лазар повернулся к молодому человеку спиной. Берясь за дверную ручку, он испытал горечь. Неужели сорвалось? Жаль. Значит, придется терпеть еще несколько часов: бессмысленные аплодисменты, восторги, славословия, а потом – пустота. Жаль до слез. «А ведь это был бы верный способ добиться того, чтобы последняя коллекция Марии Казарес запомнилась на долгие годы», – с грустной усмешкой подумал он. Хотя, впрочем, какое это имеет значение? Сегодня вечером он отправится в один из множества своих домов. В каждом из них Мария держала солидный запас снотворного и обезболивающего. Горсть этих таблеток сделает свое дело не хуже, чем пуля. Главное, чтобы количество было соответствующим. И спиртным запить для верности.
Жан Лазар повернул дверную ручку, и в то же мгновение что-то обожгло ему спину. Стеньг комнаты вздрогнули от грохота. Падая, Лазар успел подумать, что молодой человек, имени которого он так и не узнал, выстрелил несколько раз. Привалившись к стене, он с удивлением услышал внутри себя странный булькающий звук.
Лазар внимательно наблюдал за процессом собственного умирания. Его поразила та ясность, с которой он ощущал свой уход из жизни. Удивительно, но оказалось, что смерть, как и все остальное, имеет несколько стадий. Сначала кровь окрасила белую рубашку, потом стало сыро и тепло в паху. Там тоже была кровь, но Лазар подумал, что утратил контроль над мочевым пузырем, и на долю секунды почувствовал инстинктивную брезгливость. Это ему совершенно не нравилось. Он хотел что-то сказать, но вместо слов изо рта полилась алая струйка. Затем начало слабеть зрение. Комната потемнела, сузилась – и ушла куда-то в сторону.
Угасающее сознание подсказывало ему, что убийца пришел в исступление. Молодой человек пронзительно визжал, выкрикивая то ли слова любви, то ли проклятия. «Кажется, ощупывает меня», – подумал Лазар. Чужие ладони обшаривали его грудь, шею, лицо. «Ну и чего он добьется? – удивился умирающий. – Только в крови вымажется».
Собрав остатки сил, Жан Лазар попытался сесть. Теперь он чувствовал к молодому человеку любовь и признательность. Хотелось утешить его, успокоить, сообщить, что почти наверняка никто не слышал выстрела – стены-то звуконепроницаемые. Что же он, в самом деле, мешкает? Уходить надо, пока не закончился показ. Через черный ход для служащих. Может, еще успеет. Хотелось сказать еще что-то неизмеримо ценное и важное. Что-то такое вертелось в холодеющем мозгу – нечто, составляющее главную тайну жизни.
Однако суть этого секрета неумолимо ускользала от него. Стар крепко вцепился в лацканы его пиджака. Рот Лазара беспомощно кривился – он пытался что-то сказать. Стар, всхлипнув, начал осыпать лицо умирающего отца поцелуями. Побледневшие губы шевельнулись еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71