– Сколько лет было вашему ребенку до того… прежде, чем дьявол забрал его, тетя Шарлотта? – спросила я.
Она покачала головой.
– Я не помню. Он все время был здесь, и вдруг его не стало. Эмили никогда не рассказывала мне, когда его забрали. Однажды я заглянула в колыбель и обнаружила, что его нет, – говорила она, глядя на куклу.
– И Эмили сказала, что его забрал дьявол?
– Ага. Как-то ночью она видела, как дьявол вошел в детскую, а затем она услышала, как ребенок засмеялся. Когда она подошла к двери, дьявол уже взял моего малыша и вылетел в окно, обернувшись черной птицей.
– Как вы могли поверить в такую глупую историю, тетя Шарлотта?
Она уставилась на меня.
– Но моего малыша нет, – ее глаза наполнились слезами.
Я посмотрела на колыбель.
– А кто положил эту куклу? – спросила я.
– Эмили, потому что я так сильно была расстроена и плакала. Эмили сказала, чтобы я представила, что это он, и больше не плакала, а то дьявол может вернуться и забрать меня.
– А как же отец ребенка, тетя Шарлотта? Он не расстроился?
– Эмили сказала, что его отцом был дьявол. Она сказала, что как-то ночью, когда я спала, ко мне в комнату вошел дьявол и сделал так, что внутри меня начал расти ребенок.
Как это ужасно, думала я, так напугать милую Шарлотту и заставить ее поверить в эти страшные вещи.
– Эмили, должно быть, сама дьяволом была и сделала все это с тобой и моей мамой. Я рада, что никогда с ней не встречалась.
– Веди себя хорошо, и ты никогда с ней не встретишься, – сказала Шарлотта. – Если ты плохая, то попадешь в ад, а Эмили – та, которая встречает людей у ворот ада. Так говорит Лютер.
Я еще раз посмотрела на куклу в колыбели. Что за странная и жуткая история скрыта в стенах этого старого дома. Может, будет лучше не копать так глубоко и не задавать так много вопросов, подумала я и вышла следом за тетей Шарлоттой.
Когда мы спускались по ступенькам, я повернулась и внезапно увидела мелькнувшую по стене тень, но я ничего не сказала тете Шарлотте. Я была уверена, если я скажу, то она ответит, что это привидение ее злой сестры Эмили.
Когда старинные часы пробили двенадцать, тетя Шарлотта отложила свое рукоделие и объявила, что пора приготовить ланч для мужчин. Я помогла ей сделать бутерброды, и вскоре пришли Гейвин с Лютером. Одного взгляда на Гейвина было достаточно, чтобы догадаться, что он действительно поработал. Его одежда была вся в сене, руки перепачканы грязью и смазкой, так же, как его лицо и шея, волосы были всклокочены, и он был красным от усталости.
– Сначала я умоюсь, – кивнул он мне, а затем шепотом добавил, – Лютер шутил, когда говорил о тяжелой работе. Я отрабатываю наше содержание.
– Лютер, можно Гейвину прервать работу на некоторое время и подняться на чердак, чтобы подобрать одежду для себя, Кристи и Джефферсона? – спросила Шарлотта.
Лютер поднял взгляд от своей тарелки.
– Только будь осторожен там, наверху, – предупредил он Гейвина. – Кое-какие доски в полу не так надежны, как раньше, слышишь?
– Да, сэр, – сказал Гейвин.
Я понимала, что это для него сейчас лучше, чем снова возвращаться к работе с Лютером. Мысль обследовать чердак и покопаться в старинных вещах взволновала и Джефферсона. Он даже смог отложить на время свои кисти и краски, чтобы пойти с нами.
Шарлотта показывала нам дорогу. Она шла походкой гейши, сложив руки на животе и опустив голову, и непрерывно болтала, описывая, как она играла на чердаке, когда была маленькой.
– Я всегда ходила туда одна и никогда не боялась, – добавила она и остановилась в конце коридора возле узкой двери.
За дверью находилась темная лестница, освещенная только тусклой лампочкой, свисающей на толстом проводе. Ступеньки подозрительно скрипели, когда мы последовали за Шарлоттой наверх.
– Всем было все равно, сколько времени я провожу здесь, – сообщила она нам. – Даже Эмили. Потому что я никому не мозолила глаза. – Она остановилась на верхней ступеньке лестницы и оглянулась на нас. – Так говорила мне мама. «Шарлотта», – говорила она, – никогда не мозоль людям глаза». Глупо, правда? Я никогда не мозолила глаза кому-либо. Я даже не знаю, как это делается.
Гейвин улыбнулся мне, и мы подождали, пока Шарлотта рассматривала чердак.
– Здесь нет освещения, – сказала она. – Только свет из окон и от нашей лампы. У меня тут где-то была еще одна, – она зажгла керосиновую лампу, оставленную наверху лестницы. Мы последовали за ней.
Казалось, на чердаке целую вечность никто не появлялся. Верх лестницы был покрыт густой паутиной, которая свисала из всех уголков и щелей. Слой пыли был таким толстым, что мы видели отпечатки наших ног на полу. Гейвин, Джефферсон и я остановились и оглядели этот длинный, широкий чердак, тянувшийся чуть ли не на всю длину огромного дома. Четыре слуховых окна впереди обеспечивали дополнительное освещение, и в проникающих лучах солнечного света кружились хлопья пыли, поднятые сквозняком от ветра, продувающего чердак через щели в стенах и оконных рамах. Мне казалось, что мы проникли в могилу, так как воздух был такой затхлый и тяжелый, и все, казалось, пролежало нетронутым десятилетиями.
– Осторожно, – сказал Гейвин, как только мы все сделали шаг вперед. Доски пола подозрительно заскрипели.
– Смотрите! – закричал Джефферсон и показал вправо, где беличье семейство устроило себе дом.
Белки уставились на нас, высокомерно задрав свои носики, и затем метнулись в угол, за сундуки и мебель. Здесь покоились старые диваны и стулья, столы и ружья, а также комоды и спинки кроватей. Здесь также хранились старые портреты. Один из них особенно привлек мое внимание. На портрете была изображена молодая девушка, ненамного старше меня, и она ласково, почти как ангел, улыбалась. Ни на одном из остальных портретов не было даже намека на улыбку. Выражения лиц были суровыми и серьезными.
– Вы не знаете, кто эта девушка, тетя Шарлота, – спросила я, беря в руки портрет в серебряной раме.
– Это младшая сестра моей мамы, – объяснила Шарлотта, – Эмили сказала, что она умерла при родах, когда ей было всего девятнадцать, потому что у нее оказалось слабое сердце.
– Как печально. Она такая счастливая и красивая на портрете.
У каждой семьи есть свое проклятье, подумала я. Кто-то сам их создает, а кому-то остается только брести среди них как путешественнику, попавшему в грозу. Девушка на портрете, казалось, никогда не испытывала ночных кошмаров, еще трудней было представить, что она так трагически погибла. Что лучше: жить в страхе или представить, что мир наполнен радужными красками, как это делала Шарлотта?
– Не могу во все это поверить, – сказал Гейвин, оглядываясь. – Здесь, наверное, вещи копились годами.
– Мой папа и папа Лютера, и папа моего папы хранили все, – раскрыла тайну Шарлотта. – Когда что-то становилось не нужным, это переносилось сюда и хранилось на всякий случай. Эмили обычно называла это место кладбищем домашних вещей. Иногда она пыталась напугать меня и, поднимая глаза к потолку, шептала: «Мертвецы бродят вокруг нас. Веди себя хорошо, а то они спустятся оттуда среди ночи и будут заглядывать к тебе в окно».
– Заглядывать в окно? – повторила я. Гейвин посмотрел на меня, ожидая, что я сейчас начну рассказывать о том, что я видела и чувствовала прошлой ночью.
– Да, – сказала Шарлотта. – Эмили не любила приходить сюда. Поэтому-то я и играла здесь все время. Здесь Эмили оставляла меня в покое, – она засмеялась. – И я не выполняла всю эту работу по дому, которую она заставляла меня делать.
Возможно, у Шарлотты детская душа, думала я, но иногда она была очень умной.
– Идемте, – она подвела нас к сундукам, стоящим справа. – Чем дальше мы пойдем, тем старее будут там вещи, – объяснила она.
Мы шли мимо бесконечного ряда коробок, некоторые из них были полны старых газет и книг, другие – старой посудой, чашками и старинным кухонным инвентарем. Мы нашли коробки со старой обувью, и коробки с пружинами и шурупами, ржавыми инструментами. Гейвин обнаружил в одной из коробок старые бухгалтерские книги и вытащил одну из них посмотреть.
– Забавно. Здесь списки рабов и цена каждого. Смотри!
Я взглянула на открытую страницу и прочитала:
– Дарси, четырнадцать лет, вес восемь с половиной стоунов, стоимость – двадцать долларов.
Гейвин продолжал рассматривать книги.
– А здесь расписаны урожаи и сколько за них было выручено денег, что было нужно и сколько это стоило. Все это наверняка когда-нибудь будет ценным историческим материалом для музея или еще чего-нибудь, – проговорил он.
Джефферсон нашел старый ржавый пистолет, местами испорченный временем и сажей.
– Бах, бах, бах! – закричал он, размахивая пистолетом.
– Осторожнее, Джефферсон, – предупредила я. – Не порежься о какую-нибудь ржавую железку.
– Кристи, – позвал Гейвин, открыв маленький сундучок из темного красного дерева, – взгляни на это.
Я опустилась рядом с ним на колени. В сундучке лежали все принадлежности дамского туалета: перламутровые гребешки и расчески, зеркальца, некоторые из них – с камеями на обратной стороне и на ручках. Здесь были украшения, нитки бус, искусно имитирующих жемчуг, жемчужные серьги, булавки, браслеты и серебряное ожерелье с камнями, имитирующими рубины и изумруды. Все это было ручной работы и, несмотря на время, неплохо сохранилось.
Казалось, этот чердак действительно волшебное место, в котором остановилось время.
– Как красиво! – воскликнула я.
– На тебе это будет выглядеть еще лучше, – прошептал Гейвин, приблизив свое лицо к моему.
Словно теплая волна захлестнула мою грудь. Я почувствовала, что покраснела, и быстро взглянула на тетю Шарлотту, которая металась, открывая сундуки и коробки, восхищенно восклицая, обнаружив знакомые с детства вещи. Для нее это было похоже на встречу с друзьями.
– Здесь очень милая одежда, дорогая, – сказала Шарлотта, открывая большой металлический сундук.
Я нашла платье с коротким корсажем и юбками, платье с высоким корсажем, доходившим до шеи, и узкими рукавами, пышно собранными по линии плеча. Там были цветные корсажи с белыми юбками, некоторые с цветными поясами. Другие сундуки были набиты нижними жесткими юбками, которые поддерживали форму платья.
Мы также нашли одежду начала века. Я откопала накидки и костюм для верховой езды, шляпки, атласные шали и бархатные пелерины.
Джефферсон обнаружил сундук, в котором хранились зонтики от солнца, и другой, наполненный высокими сапогами, кожа которых замечательно сохранилась. Гейвин отыскал сундуки с мужской одеждой, бриджами, пальто и военной формой. Ему понравилась форма времен первой мировой войны, и он примерил один из кителей, который ему был совершенно впору.
Мы с Джефферсоном тоже начали примерять вещи, подбирая их друг другу, и со смехом расхаживали по чердаку в старинной одежде и обуви. Даже Шарлотта присоединилась к нам, примеряя то шаль, то пиджак, и смеялась, глядя на свое отражение в старом зеркале, стоящем позади сундуков и коробок. Внезапно я услышала еще чей-то смех, его услышала не только я, но и Гейвин. Но Шарлотта, казалось, не обратила внимания на это, а Джефферсон был слишком занят. Я схватил Гейвина за руку и зашептала:
– Что это? – Мы посмотрели в глубь чердака, но ничего не увидели.
– Полагаю, это просто эхо, – неуверенно сказал Гейвин. Мы прислушались, но больше ничего не услышали.
Наконец мы собрали то, что посчитали подходящим, и сложили все это в сундук.
– Мы все это отнесем вниз и постираем, – решила я.
– Подожди, – закричал Гейвин. – Я хотел бы, чтобы ты надела вот это сегодня вечером.
Он вытащил светло-розовое бальное платье с невероятно пышным кринолином. Кружевной корсет был сделан так, что плечи оставались открытыми.
– А я надену это, – объявил он, показывая на фрак и брюки.
Сзади концы фрака были узкими и свисали ниже колен. Рукава были широкими у плеч и сужались к запястьям. Затем он вытащил цилиндр. Из кармана фрака Гейвин выудил черный атласный шарф, завязанный бантом.
Мы засмеялись. Тетя Шарлотта захлопала в ладоши и объявила, что и она тоже себе что-нибудь подберет.
– У нас будет праздник. Я испеку что-нибудь сладкое с вареньем и попрошу Лютера принести бутылку нашего вина из одуванчиков. Кристи будет играть на рояле, и мы все будем петь. О, я так рада, что вы здесь, – сказала она, широко улыбаясь и радостно оглядывая нас. – Словно… словно я родилась заново и. в другой семье.
Пока я приводила в порядок нашу новую одежду, Гейвин взял Джефферсона с собой к Лютеру, чтобы помочь ему с оставшейся работой. Шарлотта помогала мне и непрерывно рассказывала о днях своей юности. Но каждый раз, когда я спрашивала о старухе Катлер, она замолкала. Я чувствовала, что она знает больше, чем рассказывает, но, видимо, это было не таким приятным воспоминанием. Но, вспомнив то, что мне рассказывали о старухе Катлер, я не удивилась.
Шарлотта решила, что ради этого события на обед можно приготовить цыпленка, и пошла к Лютеру, чтобы убедить его в этом. Как только она ушла, я услышала отчетливые шаги за пределами прачечной.
– Гейвин? – позвала я. Ответа не было. – Джефферсон? – Но снова ответа не последовало. Медленно я положила одежду и выглянула за дверь. Снова я увидела какую-то тень. – Кто здесь? – Хотя ответа снова не было, я ясно ощущала чье-то присутствие. Мое сердце глухо забилось. – Гейвин, если ты решил надо мной подшутить, то это уже не смешно.
Я подождала, но никто не ответил. Медленно и тихо я вышла в коридор. Пол заскрипел. Я остановилась и напряженно прислушалась. Звук тяжелого дыхания привлек мое внимание. Я сделала несколько шагов в этом направлении и… и увидела его!
Сначала я пришла в такой ужас при виде его, что не смогла вымолвить ни слова. Он был высокий, тучный, с темными вьющимися волосами и большими темными глазами. Его борода была такая же, как и волосы на голове. Наконец я завизжала, и мой визг заставил его броситься по коридору наружу через боковую дверь. После того, как он исчез и я была в состоянии более спокойно обдумать все происшедшее, я вдруг осознала, что в его круглом лице было больше любопытства, чем угрозы.
Гейвин прибежал на мой вопль, а за ним и Джефферсон с Лютером и Шарлоттой.
– Что случилось?
Я показала в сторону, где находилась боковая дверь.
– Я видела его. Он стоял вот тут. На этот раз он не игра моего воображения. Он высокий, с темными вьющимися волосами и загорелым лицом. У него большие глаза, и на нем надеты серые мешковатые брюки с черными подтяжками.
– Кто это был? – спросил Гейвин и посмотрел на Лютера.
– Он безобиден, – пробормотал Лютер.
– Кто безобиден? – быстро спросил Гейвин.
– Это всего лишь Хомер, – объяснил Лютер. – Он живет у Дугласов, наших соседей. Не обращайте на него внимания, – добавил он и направился было прочь.
– Но Лютер… он так просто проникает в дом, а прошлой ночью я уверена, что он был на крыше и заглядывал в окно, – сказала я. – Думаю, он следит за нами все это время.
– Не обращайте на него внимания, – повторил Лютер и вышел.
– Кто он, Шарлотта? Почему он вот так запросто сюда приходит? – спросила я, поворачиваясь к ней. Она пожала плечами и улыбнулась.
– Мы ему нравимся, а Лютер всегда дает ему что-нибудь. Я оставляю для него какую-нибудь выпечку, и иногда днем он приходит и съедает ее. Иногда он помогает Лютеру.
– Он не пытался обидеть тебя? – спросил Гейвин.
– Нет. Думаю, я напугала его больше, чем он меня.
– Он просто хотел узнать, кто ты и почему здесь, – говорила Шарлотта. – Он очень застенчивый. Может, потому что родители нашли его в поле.
– Они нашли его?
– Рядом со своим домом, как Моисея, принесенного потоком. Однажды они нашли его там плачущим. У них не было детей, и они решили, что он – дар свыше. Но все знали, что кто-то оставил его там, кто-то от него отказался.
Она засмеялась.
– Бедный Хомер. Он думает, что свалился с неба. Ну, – она хлопнула в ладоши, – Лютер сказал, что я могу приготовить цыпленка, и у нас сегодня вечером будет праздник. Правда, мило?
– А Хомер придет? – спросил Джефферсон.
– Может быть, он придет, – ответила Шарлотта и поспешила начать приготовления.
– Хорошо, – кивнул Гейвин, – я извиняюсь за то, что не поверил тебе прошлой ночью. Хомер… Интересно, какие еще сюрпризы поджидают нас здесь. Идем Джефферсон, – сказал он, обнимая Джефферсона за плечи, – вернемся к нашему рабскому труду. Только мужчинам приходится выполнять здесь настоящую работу, – поддразнивая, добавил он.
– Ну, да? К твоему сведению, Гейвин Стивен Лонгчэмп, работа по дому тоже тяжелая, если не тяжелее, чем на ферме, особенно, если о доме не заботились так долго, – вспылила я, уперев руки в бока.
– Ого, племянничек! Мы в немилости. Уносим поскорее отсюда ноги, пока есть возможность.
– А? – Джефферсон смутился.
Гейвин наклонился ко мне и прошептал:
– Когда ты по-настоящему выходишь из себя, ты становишься даже еще красивее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40