Мне больнее, чем вам”, гипс и сигаретный пепел, 1996 год), я продала за двадцать тысяч фунтов стерлингов (я не шучу); а за рисунок Кевина Аутана – неизвестно, были ли у этого художника конечности, потому что, по-моему, рисовал он, держа ручку в зубах, – женщины с лицом комара (“Ужаленная”, пастель и шариковая ручка, 1998) мне дали восемь тысяч фунтов.Так что вместо бетона и нержавеющей стали теперь в доме были дубовые полы и шкафы из вишни; жуткие двухместные кресла сменили мягкие диванчики с лоскутными покрывалами; стены из бледно-серых стали пастельно-желтыми; везде появились цветы, а спальня из чопорного кошмара в духе минимализма превратилась в уютное гнездышко в розовых тонах и с мягким освещением – на эту идею меня вдохновил новоорлеанский “бордельный” стиль. Правда, грешить мне в этом гнездышке было не с кем.Мне не нравились люди, с которыми мы с Домиником общались, но я никогда не давала им этого понять – я их кормила, поила, давала кров, а по утрам даже готовила им завтраки. Ходила на их скучные приемы, проводила в их загородных домах выходные, разговаривала с ними. Была с ними до омерзения мила и приветлива. Покупала подарки их детям, хотя большинство их отпрысков вели себя отвратительно и были такими тугими на голову, что лучшим подарком для них стал бы бумажный пакетик, какие раздают в самолете пассажирам. С некоторыми из них я даже ездила в отпуск, сплошь и рядом ощущая себя так, будто попала на шоу психов: Тупица и Синий Чулок смотрят, как их исчадие Монстр извивается на полу, издавая нечеловеческие звуки. После каждой такой поездки я неделями приходила в себя.Нет, я, конечно, не говорю, что все друзья Доминика должны были поклясться мне в верности до гроба. Но стоило мне только уйти от Доминика, как они буквально растворились, еще раз доказав, что иногда клише живы только потому, что они верны. Некоторые из мужчин даже приглашали меня поужинать, но были оскорблены моим нежеланием лить горькие слезы, жаловаться на судьбу и Доминика и, не дожидаясь десерта, кидались на меня – кто грубо, кто не очень. А некоторые из женщин звонили мне, интересовались, “в порядке” ли я, и разочаровывались, узнав, что в порядке. Другие дамы стали очень пристально следить за своими мужьями, когда те находились в непосредственной близости от меня, как будто их толстые и лысеющие муженьки были неотразимее Брэда Пита. Но на этом их участие в моей жизни и заканчивалось.Не могу сказать, что очень скучала по их обществу, но все равно странно думать, что в 2001 году люди еще считают своей обязанностью непременно принять сторону одного из супругов после их мирного развода. Но так оно и было – все они встали на сторону богатого, преуспевающего и популярного Доминика, который к тому же часто устраивал у себя вечеринки и приемы. Я же была неработающей домохозяйкой, одна в большом доме, практически без знакомых и друзей. И хотя меня еще приглашают на званые ужины и приемы, мне иногда кажется, что я похожа на заброшенную зверушку, одиноко снующую по своей клетке.Фрэнк, добрая душа, оказался единственным, кто остался мне верен. Я познакомилась с ним пару лет назад в Париже. У Доминика тогда на весь день были запланированы встречи с покупателями, а Фрэнк, уже в то время достаточно известный художник, не знал, как развлечься. Фрэнк пишет огромные, метра на четыре, полотна – сплошь портреты коров. Не могу сказать, что я в восторге от его творений, но он по крайне мере умеет держать кисть в руках, а его коровы выглядят очень правдоподобно – так и кажется, что они сейчас сойдут с полотен и замычат прямо в ухо. Я сводила его на ланч в изысканный французский ресторан, где мы ели жареного цыпленка и запивали его прекрасным белым бургундским. Потом мы пошли покупать декоративные ароматические свечи в магазин “Диптих” на бульваре Сен-Жермен, а после отправились к замку Консьержери, который в период Великой французской революции превратили в тюрьму, – взглянуть на камеру, где доживала свои последние дни Мария Антуанетта.– Только не начинай, – сказала я, когда мы поднимались по узкой и темной лестнице.– Что? – спросил Фрэнк.– Я знаю, что революция была нужна и т. д. и т. п., но я не хочу слушать шутки по поводу того, что все дворяне заслуживали гильотины. Хотя бы помолчи, пока мы осматриваем вещи, окружавшие эту женщину.Фрэнк ни о чем таком и не заикнулся, зато попросил показать ему Версаль. То, что Фрэнсис Кин, творец дорогого маскульта, кичащийся своим рабоче-крестьянским происхождением, пожелал увидеть воплощение красоты, роскоши и блеска Парижа, было так неожиданно и неправдоподобно, что я чуть не влюбилась.Мы стали хорошими друзьями, и когда Фрэнку понадобилось жилье в Лондоне (до этого он жил в Берлине – работал консультантом в каком-то Музее современного немецкого занудства), я предложила ему занять одну из комнат в моем доме. Фрэнк живет у меня уже три месяца, и во многом он – просто находка: отлично хозяйничает, и не только на кухне. В первые же две недели после переезда он нашел няню для Хани – Мэри О'Коннор, подругу своей матери. Правда, у Фрэнка явные проблемы с лояльностью – свидетельством тому несчетное количество женщин, перебывавших за это время в его спальне. Ну и что? Это его личное дело. Мне бы только хотелось воспринимать его распутство с юмором, и я бы это вполне сумела, имейся у меня самой хоть какая-нибудь личная жизнь. Но у меня ее нет, и мне до смерти завидно, что у Фрэнка этой личной жизни аж через край. Еще немного, и я совсем остервенею. Пора найти себе мужчину. 2 Да, я тут много чего наговорила по поводу странностей англичан, но, наверное, я сама не до конца верю в их чудаковатость, раз уж умудрилась дважды выйти замуж за представителя туманного Альбиона. Поэтому я решила отныне стать подоброжелательней к ним, тем более что с утренней почтой появился отличный повод для этого – открытка от Изабеллы Говард, с которой я не виделась несколько месяцев, с приглашением отужинать у нее в пятницу. То есть завтра. Не слишком вежливо присылать приглашение за день, но не в моем положении привередничать. Мэри или Фрэнк смогут вечером присмотреть за Хани.Человеческое общество! Новые люди! Я почти вприпрыжку мчусь наверх одеваться. Легкая кофточка, зеленый камзол с воротником из коричневого меха, темно-лиловая твидовая юбка и мои любимые туфли – зеленые, с открытой пяткой. На дворе октябрь, но колготки я терпеть не могу. Перехватываю волосы на затылке резинкой, наношу на губы немного блеска и – voila. Конечно, не высший пилотаж, но вполне прилично.Фрэнка не видно – надо полагать, ушел к себе в мастерскую. Отлепляю Хани от Мэри – сегодня мы идем в детский сад. Фелисити, наша соседка, недавно заметила, что у меня ребенок примерно того же возраста, что и у нее, и пригласила нас в частный детский сад “Милые крошки”, всего в паре кварталов от моего дома. В детском саду всем заправляют сами родители, они же выступают и в качестве воспитателей. Сад открыт по вторникам и четвергам, и все мамы дежурят там по очереди – читают сказки детям, меняют подгузники, утирают носы. Поскольку мамаши приходят туда со своими детьми практически каждый день, даже когда не дежурят, управляться с малышами должно быть легко. Сегодня мы идем в садик в первый раз, и я буду помогать Фелисити, чтобы осмотреться и привыкнуть.Жду с нетерпением. В этом районе я практически никого не знаю и порой, прогуливаясь с коляской по Примроуз-Хилл или Хемпстед-Хит, чувствую себя как сосланная прокаженная. Мне бывает очень одиноко – хочется, чтобы было с кем поболтать во время прогулки, а потом выпить чашечку кофе. Если все сложится удачно, то сегодня я познакомлюсь с себе подобными. От восторга я издаю какой-то нелепый визг, который Хани повторяет всю дорогу до двери.– Мы мышки, веселые мышки, – радостно говорю я ей.– Мама, – отвечает немногословная Хани.Иду по мокрому тротуару, толкая перед собой коляску, и чувствую, что день удался.В здании церкви, где разместились “Милые крошки”, очень грязно. Линолеум весь в разводах и пятнах, мебель заляпана, засалена – куда ни глянь, всюду отпечатки пальцев и прилипший мусор. Отчего родители в этом заведении игнорируют моющие средства? И почему некоторые представители средних слоев такие жуткие грязнули? Наверное, потому, что их мамы и папы считают нечистоплотность признаком богемности, анти-буржуазности. Но боже мой, не до такой же степени! Милая девчушка с взъерошенными волосами, идеальной розовой кожей и немного грязными ногтями – это одно, а тут – совсем другое. А вообще-то такое обилие грязи явно указывает на то, что каждая из этих мамаш училась в частной школе, носит благородное имя и мнит себя не заурядной буржуа, а изысканной, свободной, непредсказуемой богемной женщиной. А наш Примроуз-Хилл – центр псевдобогемы. Иногда мне до боли хочется переехать туда, где еще моют полы и протирают столы, где никто не стесняется своей принадлежности к среднему классу.Господи, ну и грязь. Ну почему к примеру, у всех этих детей сопливые носы, которые никто не подтирает? В помещении стоит сильный запах обкаканных подгузников. Наверное, мне лучше сделать вид, что ничего странного я в этом не вижу. (Хотя очень даже вижу. Нет, в самом деле, если твой ребенок наложил в подгузник, смени его поскорей – в какашках нет ничего богемного!)С полдюжины разношерстных теток сидят на детских стульчиках и с гордостью взирают на зеленые сопли своих отпрысков. Я с надеждой улыбаюсь мамашам, и сердце мое сжимается. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, какие они скучные, а еще эта мадам слева от меня... Слоноподобная особа, одетая (возможно ли это в 2001 году?) в туго перепоясанный голубой комбинезон. Ногти на ногах кривые и грязные, одна гигантская грудь с разбухшими венами вытащена наружу, и ее жадно сосет ребенок злобного вида с маленькими птичьими глазками. Ребенку не меньше четырех лет. Господи боже мой! Я отворачиваюсь, но, видимо, недостаточно быстро. Женщина – это млекопитающее существо очень напоминает мне корову, Фрэнк наверняка бы смог ее нарисовать – кидает на меня недобрый взгляд, видимо заметив ужас на моем лице. У нее такие же глазки, как у сынка, – мне кажется, что мама и сынок с большим удовольствием заклевали бы меня.– Внимание! – Фелисити хлопает в ладоши. – Внимание!Все обращают взоры на нее.– Это Стелла, – говорит Фелисити, указывая на меня.Меня медленно оглядывают – с ног до головы, и чувствую я себя примерно так же, как в свой первый день в школе. Зря я надела эти туфли – скорее всего, тут не приемлют даже накрашенных ногтей на ногах, не говоря уж о больших “украшательствах” внешности.– А вот этот сверточек зовут Хани. Сколько ей, Стелла?– Хани полтора года, Фелисити, – отвечаю я ей в тон, стараясь сдержать смех.– А, – рассеянно говорит она, – полтора года. – И повышает голос: – Хани полтора года, внимание все!Эта новость тоже не вызывает у мамаш большого интереса, они по-прежнему равнодушно пялятся на меня.– Прекрасно! – восклицает Фелисити сумасшедше-радостным тоном. (Она что, принимает антидепрессанты? Но мы, пожалуй, еще не настолько хорошо знакомы, чтобы спрашивать ее об этом.) – Итак, теперь представимся. Это Марджори, она ведет у нас игровую группу, и ее малыш Юан, – объявляет Фелисити, указывая на женщину с выменем. – Я назову всех присутствующих в порядке их работы, начиная с часу дня. Итак, в час: Эмма и Рэйнбоу, Эмилия и Пердита, Винета и Чайна, Кейт и Ика-бод, Сюзанна и Манго, Джулия и ее тройняшки (экстракорпоральное оплодотворение – делаю про себя вывод) Гектор, Кастор и малыш Полли. На самом деле его зовут Полидевк, но мы не разделяем предрассудков по поводу имени и уверены, что Полли могут звать как мальчика, так и девочку. У нас ведь нет предрассудков, да? – обращается она к аудитории. – Нет! Ах да, еще Луиза и Александр, – добавляет Фелисити, словно только вспомнив о них; видимо, эта женщина у них за “паршивую овцу”.Я широко улыбаюсь Луизе-и-Александру, и они улыбаются мне в ответ. Еще немного, и у меня начнется истерический смех. Икабод? Манго? Можете считать меня занудой, но... Гектор? Гектор, изуродованное тело которого волокли за колесницей, пока его лицо не содралось с головы? И Пердита, что в переводе с французского означает “потерянная”? О чем думали эти люди, давая своим детям такие жуткие имена? Я понимаю, что Хани тоже не самое обычное имя, но мы так назвали свою дочь из практических соображений – в надежде, что все окружающие будут милы с ней. Разве можно рассердиться на девочку, которую зовут Хани?< Милая, голубушка (англ. Honey). >– Вот и славненько, – продолжает Фелисити все тем же неестественно радостным голосом. – Вот и познакомились. Чувствуйте себя как дома, Стелла. Вон там чайник, если хотите чайку, а потом мы приступим к работе. – Она снова повышает голос и хлопает в ладоши: – Внимание все! У нас сейчас свободное время!Господи, какое неприятное сборище. Я ставлю Хани на пол у кучки заляпанного “лего” и ухожу к чайнику, но через пару секунд слышу ее крик. Прибегаю обратно и вижу, что маленький, но очень толстый мальчик уронил ее на пол и изо всех сил топает своими грязными кроссовками по ее руке.– Эй, ты! – кричу я как последняя рыночная торговка. – Какого черта ты делаешь? – Отпихиваю мальчишку (руки у него липкие) и поднимаю Хани.– Бобо, – говорит Хани. – Бобо мне, – и начинает плакать.Толстый мальчик сверлит меня злым взглядом, на верхней губе засохли сопли, кожа цветом напоминает изношенные трусы. Ему года три.– Не делай больше так, – обращаюсь я к нему тоном, выдающим лишь сотую долю моего гнева. – Нельзя обижать других ребят. Тем более что она намного тебя младше. – Я целую Хани и ставлю ее обратно на пол.– Это мой “лего”, – говорит ребенок, пиная детали конструктора.– Это общий “лего”, – отвечаю я. – Ты с ним даже не играл.Мальчишка нагибается, чтобы сравняться ростом с Хани, и, прежде чем я успеваю что-либо предпринять, изо всех сил кусает ее за щеку.– Ой! – кричит Хани.Я, конечно, не могу в первый же день посещения детского сада избивать детей, но, черт возьми, искушение очень велико!– Я что сказала, веди себя прилично! – зло шиплю я. Слышу в своем голосе ядовитые нотки и понимаю, что я не из тех добрых женщин, которые любят всех детей без исключения. – А теперь иди, играй где-нибудь в другом месте. Давай, вали отсюда!Чуть не добавила: “Вали отсюда, жиртрест”, но вовремя заткнулась.– Ики, сладкий мой, – слышу голос сзади. – Ох, Ики, ты что, напроказничал?– Уаааааааа! – взвывает Икабод. Не плач, а вой слабоумного. – Уаааааааа!Как только мать подходит к нему, он пинает ее прямо в голень. Вижу, как ее лицо кривится от боли.– Напроказничал? Мягко сказано. Он истоптал руку моей дочери, а потом укусил ее за щеку, – говорю я Кейт, матери Икабода, женшине с затравленным лицом, плохо прокрашенными волосами и старушечьей стрижкой. Хани продолжает реветь. – И всего за пять минут. Это, по-моему, уж слишком.– Ох, Ики. Ох.Ей что, больше нечего сказать? Могла бы хоть извиниться! Почему она даже не ругает его?Мамаша крошки Икабода поворачивается ко мне с очень недовольным видом.– Надеюсь, вы его не ругали? – спрашивает она осуждающе.– Вообще-то, ругала. Посмотрите, – я показываю ей руку Хани, где красным цветом отпечаталась подошва. А на щеке остались следы зубов.– Мы никогда не ругаем Ики, – говорит Кейт. – Мы считаем, что ребенка нельзя бранить и наказывать. Он выражает свой гнев доступным ему способом, то есть физически.Я почти закипаю от злости, пузырьки ярости поднимаются на поверхность.– А я выражаю свой гнев единственным доступным мне способом, – отвечаю я, изо всех сил пытаясь говорить вежливо. – То есть вербально. Хотя я могла бы освоить более физические способы, если вы на этом настаиваете.– Ики просто устал, – вздыхает Кейт. Набухшие вены на ее шее ясно свидетельствуют о том, что она готова убить меня. – Ты устал, да, малыш? Устал мой мальчик, – обращается она к нему тоном, которым мы раньше говорили со своей собакой.– Тогда, может, вам лучше увести его домой, – лепечу я ей в тон, – и уложить баиньки?– Очевидно, Фелисити не объяснила вам основных правил поведения в нашем саду. Ругать детей – это очень несовременно. В наше время, – Кейт меряет меня взглядом, явно намекая на мой возраст, хотя сама моложе меня максимум на два года, – считается, что наказывать детей нельзя. Они должны расти и развиваться органично, как... как растения. Кейт кидает на меня еще один надменный взгляд, зло фыркает и, игнорируя мое изумление, уходит прочь. Икабод ковыляет за ней.Растения? А тот мерзкий запах, как оказалось, идет из штанов Икабода. Устал он, как же! Любимая мантра среднего класса с их дрянным подходом к воспитанию: “Он просто устал”. Он бросил вам в лицо гранату? Измазал дерьмом стены в гостиной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23