— В чем там было дело? — спросила она, стирая с лица косметику. В ее ушах все еще звучали песни Фрэнка.
По окончании представления Синатра подсел к ним за столик. Он держался с очаровывающим обаянием, заигрывая с ней и рассказывая Джеку непристойные анекдоты. В присутствии Синатры Джек вел себя как юноша, только что поступивший в колледж, словно решался вопрос о принятии его в студенческое братство.
— Ты имеешь в виду разговор с Джанканой?
Она кивнула. Как странно, подумала она: люди сразу раскрепощаются, когда живут вместе в гостинице, и ведут себя как дома. Она вот, например, стоит перед зеркалом в ванной, одетая в старый махровый халат, на ногах — домашние тапочки, и стирает с лица косметику, как это может позволить себе жена, придя домой из гостей; а Джек, обвязав вокруг пояса полотенце, чистит зубы над раковиной так тщательно, словно ему все детство только и вдалбливали, как следует правильно ухаживать за полостью рта. Джек звучно прополоскал горло и сплюнул.
— Как он тебе показался? — спросил он.
— Господин Момо? Он гангстер. Несколько воспитаннее, чем большинство из них, но разве от этого что-нибудь меняется, дорогой? От таких типов не жди ничего хорошего.
Джек оскалился и стал внимательно разглядывать свои зубы в зеркале с отсутствующим выражением на лице. Такое выражение появляется обычно на лице мужчины, когда он слышит от своей жены нечто такое, что противоречит его мнению, а у него нет желания спорить, потому что он хочет поскорее лечь с ней в постель. Господи, как хорошо знакомо ей такое выражение! Она кинула в него скомканную салфетку.
— Эй, прекрати! — сказала она, улыбаясь, чтобы он не подумал, будто она рассердилась (хотя на самом деле она немного разозлилась). — Мы с тобой не муж и жена, Джек.
— Ну, разумеется, не муж и жена, — отозвался он, стараясь скрыть свое раздражение.
— Тогда и веди себя не как муж. У нас с тобой любовный роман, мы не связаны брачными узами. Если тебе хочется дать понять женщине, чтобы она не лезла не в свое дело, тогда езжай домой и указывай Джеки.
Опасаясь, что рассердила Джека, Мэрилин подошла к нему, развязала халат и скинула его на пол. Протиснувшись между ним и раковиной, она стала умываться, тесно прижимаясь к нему ягодицами.
— Ну хорошо, — сказал он. — Ты права. Извини.
— Не бери в голову, — ответила Мэрилин. Она слишком сильно любила Джека и не могла долго обижаться на него. Кроме того, их ожидала чудесная ночь в объятиях друг друга, и она не хотела портить настроение ни себе, ни ему.
Мэрилин потянулась к выключателю и погасила свет, затем, развязав на нем полотенце, потянула его за собой под душ. Она включила воду — прическа, конечно, будет испорчена, ну и черт с ней; завтра она что-нибудь придумает! — и, встав на цыпочки, поцеловала его. Он стоял под горячим душем в часах, и скорее всего они не были водонепроницаемыми, но она не собиралась из-за этого терять минуты наслаждения. Смеясь, она намылила все его тело, потом он намылил ее. Мыльная вода, струившаяся по их телам, скапливалась на две ванны и пузырилась вокруг щиколоток. Она раздвинула ноги, чтобы ему удобнее было мыть интимные части ее тела, затем, поняв по выражению его лица, что он не в состоянии больше сдерживать свое возбуждение, помогла ему овладеть ею. Ванная была окутана паром, со всех сторон на них летели горячие брызги. Он приподнял ее и, крепко поддерживая за бедра, отдался во власть своего желания, то прижимая ее к себе, то снова отталкивая, пока наконец не достиг оргазма.
Они обтерли друг друга одним полотенцем и перешли в спальню. Джек налил себе виски, а ей — шампанского. Мэрилин запила им снотворное.
— О Боже, — произнес он, ложась рядом с ней. — Это было потрясающе.
— M-м. — Сама Мэрилин не получила удовлетворения. Ей не очень нравилось заниматься любовью в ванной или под душем. Она предпочитала подолгу лежать в ванне одна и мечтать о чем-нибудь приятном, забывая обо всем на свете. Что касается сегодняшнего купания, ей просто хотелось еще раз подчеркнуть, что она ему не жена, а любовница, и это первое, что пришло ей в голову в тот момент.
— Так что нужно от тебя Джанкане? — спросила она, тесно прижавшись к Джеку всем телом.
— Он не хочет, чтобы ему предъявили обвинение. Думаю, он приехал специально, чтобы своим присутствием подтвердить предупреждение парней из Чикаго. А именно: е Хоффой делайте что хотите, но нас, по возможности, не трогайте и, ради Бога, не слишком наседайте на него. А мы в свою очередь окажем вам любую помощь, сенатор, только свистните. Что-то вроде этого.
— Помощь? От чикагской мафии? Они же убийцы!
— Гм. Как знать. Иногда бывает очень кстати иметь знакомых, которых способны убивать. Я могу назвать немало людей, которых мне не хотелось бы видеть живыми. — Он рассмеялся.
— Эти люди — преступники, Джек. Подонки.
— Слушай, Мэрилин. Я расскажу тебе сейчас одну притчу. Когда-то давно к одному политику из Бостона пришли несколько головорезов и предложили деньги на проведение его кампании. Он взял деньги и сказал следующее: “Что ж, Христос никогда не прогонял грешников, почему же я должен их прогонять?”
— Кто это сказал?
— Мой дед.
Она засмеялась, хотя на душе у нее было тревожно. И все же, спрашивала она себя, кто она-то такая, чтобы читать проповеди человеку, у которого и отец и дед были политиками и который, несомненно, скоро станет президентом страны?
— А как тебе мисс Кэмпбелл? — спросила она.
— Мисс Кэмпбелл? — переспросил он. — Я особо не приглядывался к ней.
— Врунишка, — прошептала Мэрилин. Она протянула руку и стала щекотать его, а он катался по кровати, пытаясь увернуться, пока наконец не запросил пощады. Она наклонила бокал, поливая его грудь и живот остатками шампанского.
— Эй, оно же холодное , черт побери! — закричал он.
Она погасила лампу, стоявшую на ночном столике, и, скрывшись под простыней, которой они укрывались, перебралась к его ногам, обхватив губами его плоть.
— Сейчас я тебя согрею.
На этот раз, сказала она себе, я буду любить его в свое удовольствие и заставлю делать то, что нравится мне, и столько, сколько захочу.
В конце концов, она звезда, а не какая-то шлюха вроде этой Кэмпбелл!
— О Боже, — прошептала она, снова укладываясь рядом с ним и целуя его в губы. Всю жизнь провела бы в постели, если ты рядом.

“Всю жизнь провела бы в постели, если ты рядом”.
Берни Спиндел поправил наушники на голове и проверил, хорошо ли крутится пленка, хотя не сомневался, что запись идет отлично. Он всегда пользовался оборудованием самого высокого качества. У него был немецкий магнитофон — Uher-5000 (магнитофонами этой марки пользуются радио— и телекомпании). Он всегда писал одновременно на два магнитофона — на случай отказа одного из них, что было маловероятно.
Склонившись над магнитофонами, которые он установил в подсобном помещении ресторана, Спиндел вслушивался в тихие нежные звуки, издаваемые любовниками в пылу страсти. По его лицу струился пот.
“Смешно, — думал он, — что люди — даже умные люди, как сенатор Кеннеди, например, — никак не хотят понять, что техника может творить чудеса”. Они все еще верят, что могут скрыть свою личную жизнь и поступки от посторонних, — закрывают двери, задергивают шторы, говорят шепотом, когда заключают с кем-нибудь незаконную сделку, или выбалтывают свои сокровенные мысли любовницам, или ложатся в постель с чужими женами. Как будто эти меры предосторожности могли оградить их от такого специалиста, как Спиндел! Он добывал информацию при помощи керамических потайных микрофонов, какими пользуются в ЦРУ. Эти подслушивающие устройства — чудо электронной техники; они способны улавливать шепот в любом углу комнаты и передавать его без искажений и е усилением на магнитофоны, установленные на расстоянии в сотни футов. Нет ни одного телефона в мире, в который Спиндел не смог бы вмонтировать подслушивающее устройство. Работая в ФБР, он по распоряжению Гувера устанавливал микрофоны даже в телефоны в Белом доме! У него были новейшие приборы японского производства, такие, о которых в ЦРУ и Совете национальной безопасности еще и слыхом не слыхивали.
Если бы Спиндел был по натуре веселым человеком, он рассмеялся бы, услышав от кого-нибудь, что при желании всегда можно найти возможность укрыться от посторонних глаз и ушей. Но Спиндел давно уже разучился смеяться, ибо, много лет занимаясь подслушиванием, он узнал о людях столько неприглядного, что стал пессимистом. Как священник, исповедующий грешников, Спиндел никогда не слышал ничего хорошего. Установленные им магнитофоны записывали только ложь, обман, разврат.
“О, Джек, Джек! Дже-ек!” — слышал он в наушниках ее крик — сначала вопль, затем низкий, почти животный стон. По его подсчетам это случилось уже в третий раз с тех пор, как она приехала двенадцать часов назад.
Спиндел попытался вспомнить, обладал ли он сам когда-либо женщиной трижды за двенадцать часов, но вскоре пришел к печальному выводу, что в его жизни и близко подобного не случалось.
22
Впервые в жизни она приехала на работу вовремя, так что даже сама была удивлена, а у Билли Уайлдера прямо глаза на лоб полезли. Войдя в гримерную, она переоделась в старое, заляпанное косметикой шелковое кимоно, и ее гример Уайти Снайдер и парикмахер с помощниками сразу же принялись колдовать над ее внешностью, перевоплощая ее в Шугар Кейн. Ей казалось, что эта процедура будет длиться вечно.
Она принесла с собой книгу Томаса Пэйна “Права человека” (она поставила перед собой цель — самосовершенствоваться и, поскольку Джек упомянул эту книгу в одной из своих речей, порешила непременно ознакомиться с ее содержанием) и, пока ей укладывали волосы, читала, упрямо заставляя себя сосредоточиться. Читать эту книгу было еще труднее, чем биографию Линкольна, и она с облегчением отложила ее в сторону, когда Уайти принялся гримировать лицо.
— “Права человека”, гм? — спросил Уайти, бросив взгляд на обложку. — А про права женщин там тоже есть?
— Этот парень, Пэйн, пока еще ничего об этом не сказал, Уайти.
— Неудивительно. — Уайти, как и большинство людей рабочих профессий, презирал интеллигенцию, а в эту категорию он включал всех писателей, в том числе и Артура Миллера.
Он наклонился к ней, и вдвоем они стали внимательно рассматривать ее отражение в ярко освещенном зеркале, словно видели в нем еще не законченное произведение искусства. Уайти покачал головой.
— У тебя великолепный цвет кожи, куколка, — сказал он. — Ты просто создана для того, чтобы сниматься в цветных фильмах. Как жаль, что Билли снимает черно-белую картину!
— Ну, ты же знаешь , почему он решил снимать нецветной фильм, Уайти. Он показывал мне пробные снимки Джека и Тони, загримированных под девушек. Их лица похожи на лица мертвецов после бальзамирования в Форест-Лон. Смотреть противно. Словно это не комедия, а фильм ужасов , знаешь? Поэтому Билли и решил сделать фильм черно-белым.
— Мне это известно, куколка, но я думаю о тебе. Публике интересно, как выглядишь ты , а не те двое, и, в частности, — ты уж прости меня за выражение — им плевать, как выглядит этот наглый мерзавец Кёртис.
Кёртис постоянно злился на нее из-за того, что по ее вине приостанавливались съемки, из-за ее опозданий — не говоря уже о том, что с каждым дублем она играла все лучше и лучше, а он, наоборот, терял свою игру, — и делал все возможное, чтобы унизить ее. Когда его спросили, что он чувствует, снимаясь с ней в любовных сценах, он ответил: “Это все равно, что целоваться с Гитлером!”, причем заявил об этом во время просмотра отснятых сцен в комнате, где было несколько представителей администрации студии “XX век — Фокс”.
Разумеется, ей передали его слова (как он и рассчитывал), и она так расстроилась, что тут же разревелась. Ей очень хотелось завоевать расположение Кёртиса, так же, как раньше она стремилась понравиться Джоан Кроуфорд, и Роберту Митчуму, и Ларри с Вивьен. А Кёртис только и делал, что отзывался о ней неуважительно и даже едко передразнивал ее во время приемов!
Она и сейчас готова была разреветься, вспомнив об этом, но Уайти уже наложил ей на лицо макияж. Она поднялась и скинула халат; кроме бюстгальтера, на ней ничего не было. Волосы на лобке она обесцветила несколько дней назад — слава Богу, не сожгла себе кожу в этот раз! Хоть об этом можно не беспокоиться недели две. В гримерную вошли костюмеры с раскроенными частями ее костюма. Они будут сшивать костюм в единое целое прямо на ней, и при этом она должна стоять смирно, не двигаясь.
Она вздохнула. Нелегкая задача — простоять час, а может, и дольше, не шевелясь, но она понимала, что при малейшем движении в нее может воткнуться иголка или булавка. Уайти вырезал из коричневой оберточной бумаги большой круглый воротник и накрыл ей плечи, чтобы портные случайно не размазали грим у нее на лице.
— Ты уже на финишной прямой, куколка, — весело заключил он.
“На финишной прямой, как бы не так!” — подумала она. Она надела белый пояс с подтяжками, натянула чулки и осторожно, чтобы не обломать ногти, пристегнула их к поясу. Затем надела белые туфли на высоких каблуках и замерла на месте, вытянув в стороны руки. Старшая швея из костюмерного отделения приложила к ее телу куски костюма, и ассистенты, опустившись на колени по обе стороны от нее, стали осторожно сшивать платье в единое целое. Она чувствовала себя юной девственницей, которую наряжают для церемонии посвящения в весталки, — как-то она смотрела фильм про древних римлян, и в нем была точно такая же сцена. Естественно, как только на ней начали сшивать платье, ей тут же захотелось в туалет. “Наверное, у юных девственниц в Древнем Риме тоже возникало такое желание”, — подумала она…
Усилием воли она заставила себя думать о предстоящей съемке. Швеи закончили свою работу. Она стала медленно поворачиваться перед зеркалом; многочисленные помощники внимательно осматривали ее, словно авиаконструкторы, оценивая новый самолет перед первым испытательным полетом. Даже Уайти, бывалый профессионал, смотрел на нее серьезно, потирая рукой подбородок, — в лице ни тени улыбки, брови сосредоточенно сдвинуты. Затем он кивнул и едва заметно улыбнулся.
— Все в порядке, куколка, — одобрительно произнес он. — Пора на площадку.
Пока готовившие ее к съемке работники студии в последний раз поправляли на ней грим и прическу, расправляли костюм, она стоя листала газету, которую принес с собой Уайти, и вдруг наткнулась на фотографию Джека и Джеки: они стояли рука об руку на крыльце своего нового дома в Джорджтауне. “Кеннеди переехали в новый дом и ждут ребенка” — прочитала она подпись под фотографией. Неожиданно ей стало дурно, голова раскалывалась, как при мигрени.
Раздался приглушенный стук в дверь, она приоткрылась, и в комнату заглянул молодой парень.
— Прошу прощения, мисс Монро, — робко проговорил он, — но господин Уайлдер просил передать вам, что у него все готово…
Не задумываясь, словно под воздействием шоковой терапии, она повернулась в его сторону и взвизгнула:
— Пошел к черту!
Парень покраснел и закрыл дверь.
Она почувствовала, что люди в комнате смотрят на нее с неодобрением, даже Уайти. На киностудиях существовало неписаное правило: кинозвезда не должна кричать на рядовых сотрудников, которые всего лишь исполняют то, что им приказано. Можно послать к черту режиссера, продюсера, знаменитых актеров, снимающихся с тобой в фильме, но никогда, ни под каким предлогом нельзя позволить себе накричать на технический персонал съемочной группы.
— О Боже, — произнесла она; голова у нее раскалывалась на части. — Простите, я не хотела.
Люди в комнате молча кивнули, но вид у всех был угрюмый. Наверное, такое скорбное настроение охватывает окружение тореадора, если они видят, что он боится выходить на бой с быком.
— Я правда не хотела, — сказала она, широко раскрыв глаза, готовая расплакаться от охватившего ее горя.
— Ничего, куколка, — успокоил ее Уайти, потрепав по плечу, но она знала, что ее не простили.
Самое ужасное, ей было стыдно за свое поведение, хотя она понимала, что сорвалась только потому, что увидела фотографию Джека рядом с беременной Джеки. Потрясение было слишком сильным.
В такие моменты ей всегда хотелось немедленно уехать домой, запереть дверь и спрятаться, но в данной ситуации об этом не могло быть и речи. На туалетном столике стояло с полдюжины маленьких флакончиков. Она вытащила из одного две капсулы и, проткнув их булавкой, проглотила, не запивая, чтобы не размазать помаду о стакан.
Она постояла немного, ощущая, как в желудке у нее что-то глухо забурлило, по телу стала разливаться безжизненная теплота, и все ее существо от кончиков пальцев на ногах до ногтей рук погружается в бесчувственную пустоту; на душе стало неестественно легко и спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78