– Пентекост изучает театр. И он «интеллектуал», хоть я и не люблю это слово. Мы говорили о пьесах – старых и новых. Тебя мы не обсуждали.– Так я и поверила тебе! – Она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Вейн слышал шум уличного движения, который достиг своей максимальной силы – время, должно быть, приближалось к девяти. Он знал, что им обоим надо вставать и одеваться, но не чувствовал в себе сил сделать это.В одном он был уверен: он не собирался отказываться от Гиллама Пентекоста только потому, что он не нравится Лисии. Парень был сообразительным, преданным, настоящей ходячей энциклопедией театра. В будущем ему, может быть, удастся убедить Пентекоста сказать что-нибудь приятное о Фелисии; во всяком случае у парня острый ум и оригинальный взгляд на вещи, какого Вейн уже давно не встречал, по крайней мере – осенило его вдруг – с тех пор, как он последний раз беседовал с Рэнди Бруксом в Лос-Анджелесе. Эта мысль ужаснула его, и он был рад, что Лисия, продолжавшая плакать, не могла видеть его лица.– И где же ты пропадал вчера вечером? – простонала она сдавленным голосом.– Ходил выпить с Филипом Чагрином. Я почувствовал, что не могу ему отказать.– С Филипом? Не ври! Если бы он был здесь, он зашел бы ко мне в гримуборную.– Ну он не захотел, извини. Вероятно, ему было стыдно после того, что произошло.– Ты лжешь. Ты был с Пентекостом. Что, это новый Рэнди Брукс? – пожаловалась она.Вейн почувствовал, будто его ударили между ног. Они никогда открыто не обсуждали Рэнди. Каждый из них понимал, что его имя стало для них табу.– Рэнди Брукс? – спросил он, разыграв удивление. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.– Понимаешь, черт бы тебя побрал. Ты прекрасно помнишь, что было между вами в Калифорнии, и я это тоже знаю.– Я тебя не понимаю. Мы с Рэнди были – и остаемся – друзьями.Фелисия вскочила с постели, сбросила с себя ночную сорочку и встала перед ним, обнаженная, живое воплощение упрека.– Посмотри на меня! – закричала она. – Что со мной случилось? – Она резко, с горечью засмеялась, так что Вейн испугался, как бы этот смех не услышала горничная и не вошла, чтобы поинтересоваться, в чем дело. – Нет, – поправила она себя, – что произошло с тобой? Как ты мог предпочесть Рэнди Брукса мне?Она стояла неподвижно, слезы текли у нее по щекам, грудь вздымалась. Для некоторых женщин предстать перед кем-то обнаженными ничего не значило, но у Фелисии было сильно развито чувством стыдливости, которое не изменяло ей даже в минуты страсти. Вейн знал, что ее появление обнаженной перед ним было либо проявлением агрессивности, либо первым признаком приближающегося нервного срыва.Он взглянул на нее холодным взглядом, будто ее нагота нисколько его не интересовала.– Возьми себя в руки, – строго сказал он. – Что бы ты ни думала, меня совершенно не интересуют ни молодые люди, ни мужчины. Рэнди Брукс был и остается моим другом, талантом которого я восхищаюсь. Гиллам Пентекост – просто молодой человек, чьи способности, несмотря на эту разгромную рецензию, я высоко ценю. Я не настраивал его на подобную рецензию, и обязательно серьезно поговорю с ним об этом. Однако он имеет полное право на собственное мнение, и если честно говорить, мы с тобой выслушивали и более неприятные вещи о своей игре, и от более маститых критиков. А сейчас быстро надень халат.Но Фелисия не тронулась с места.– Робби, – сказала она спокойным тоном, который сулил неприятности, – когда я вернулась после лечения в Нью-Йорке, мы ведь занимались любовью, как в старое время, в нашем номере отеля «Савой», помнишь?– Помню, конечно.– Тогда я подумала, что у нас с тобой все будет хорошо.– У нас в самом деле все хорошо, Лисия. Она покачала головой.Удивительно, подумал он, Фелисии тридцать три года, а она выглядит как семнадцатилетняя. Переживания делали ее еще более юной и хрупкой. Когда она повернула голову, ее черные локоны рассыпались у нее по плечам, совсем как у молоденькой девушки. Без косметики ее губы были как коралл, кожа была цвета слоновой кости, чистая, без единой морщинки, безупречно гладкая.– Тебе лучше принять ванну и одеться, – как можно мягче сказал он. – Что бы мы ни думали о проклятой рецензии Пентекоста, пьеса требует доработки. В этом он прав. Мы будем репетировать, пока не исправим все недостатки.– Робби, – тихо произнесла Фелисия, – к черту пьесу. Давай займемся любовью. Прямо сейчас.Как легко можно купить один день спокойствия, подумал Вейн, но он не собирался так легко уступать ей. Он устал постоянно стараться жить согласно ее представлениям о нем – устал играть роль великого любовника. Он жаждал изменения сюжета – хотел настоящей семьи и детей…– Одевайся и пойдем завтракать, – сказал он. – Нам предстоит работа.На мгновение ему показалось, что она собирается молча подчиниться ему. Но Фелисия стремительно бросилась вперед, выхватила у него из рук газету и начала рвать ее в мелкие клочья и выбрасывать на улицу через открытое окно.Вейн протянул руку, чтобы удержать ее. Он не хотел, чтобы богобоязненный рабочий люд Манчестера, подняв голову, увидел в окне гостиницы обнаженную Фелисию Лайл, в час пик выбрасывающую на улицу обрывки «Манчестер Гардиан». Более того, он опасался, что она может начать выкрикивать всевозможные обвинения в его адрес перед толпой людей внизу – хотя мало вероятно, что ее могли услышать в шуме уличного движения. Независимо от истинных причин его поступка – Вейн сам не мог бы сказать, что именно побудило его к действию, – он схватил Фелисию за руку и потащил прочь от окна.Совершенно неожиданно она набросилась на него с быстротой разъяренной кошки. Прежде чем он успел разгадать ее намерения, он почувствовал, как ее ногти впились ему в лицо. У него защипало глаза; он подумал, что она ослепила его. На щеках выступила кровь, смешанная со слезами от внезапной боли и шока. Хотя туман застилал ему глаза, он видел абсолютно бесстрастное лицо Фелисии. Он ожидал увидеть гнев, искаженные черты, сверкающие глаза – именно так эта сцена была бы разыграна в театре, – но лицо Фелисии выражало лишь спокойную решимость, как будто выцарапать ему глаза было главной ее задачей. Он выпустил ее руку и увидел, что она готова вновь броситься на него. Не раздумывая, он сделал шаг вперед и ударил ее с такой силой, что ощутил острую боль во всей своей руке от локтя до плечевого сустава.Он никогда не бил ее прежде. Он вообще никогда не бил женщину. Более того, с тех пор как он вышел из детского возраста, он ни разу в гневе не ударил ни одного человека. Он привык изображать жестокость на сцене, – но в реальной жизни не мог представить себе, что что-то могло заставить его нанести удар – и тем не менее он только что ударил Фелисию, да так, что чуть не сломал себе руку. У него стало тоскливо на душе из-за своего отвратительного поступка, из-за страшной бездны, в которую вдруг провалилась его жизнь. Если бы они оба были пьяны, тогда это можно было бы еще как-то оправдать, но при свете холодного серого утра этот поступок выглядел неприличным, непростительным. Он ударил Лисию кулаком, и она отлетела в угол комнаты. Он вполне мог убить ее.Фелисия лежала на полу возле кровати и всхлипывала.– Я никогда не думала, что ты это сделаешь, – прошептала она.– Я тоже не думал.Она приподнялась – у него не возникло желания помочь ей или вообще дотронуться до нее.На правой щеке у нее начал проступать синяк, а на лбу была глубокая рана: вероятно, при падении она сильно обо что-то ударилась.– Ты мог убить меня, – сказала она, прижимая ко лбу носовой платок, чтобы остановить кровь.Вейн пошел в ванную, принес полотенце и подал его ей.– Да, – спокойно сказал он, – мог. Мне кажется, мы вели себя не самым лучшим образом, такое неистовство было явно излишним. Я думаю, мы не допустим, чтобы это повторилось, правда?– Конечно. – Она усмехнулась. – Знаешь, некоторые люди считают проявление жестокости очень сексуальным.Он помог ей лечь в постель. Царапина начала кровоточить не на шутку. Придется вызвать врача, накладывать швы, давать объяснения. Вейн почувствовал, что не может принять решение.– Сексуальным? – переспросил он. – Возможно. У меня не было такого личного опыта, а у тебя? – Ему казалось легче вести вежливую беседу, пусть и неуместную в данных обстоятельствах, чем терпеть назойливое вмешательство врача.– Был когда-то, – ответила она.– И как это… доставляло удовольствие?– Как сказать. Иногда. Конечно, если потом не появляются вот такие кровоточащие раны. У меня останется шрам?– Не думаю. Но мне кажется, придется накладывать швы. Надо вызвать врача. – Он взял ее за руку. Она была холодна как лед. – Эта жестокость, которую ты находила сексуальной, – продолжал он, – это было недавно или много лет назад?– Много-много лет назад, дорогой. Не беспокойся.– Неужели это было с Чарльзом? Фелисия закрыла глаза и вздохнула.– Бедный Чарльз! Ты прав, дорогой.– Он всегда казался мне самым всепрощающим мужем.– Как иногда хочется, чтобы тебя не прощали… Дай мне сигаретку, дорогой, я закурю, пока ты вызываешь врача.Вейн зажег сигарету и подал ей.– Мне бы не хотелось, чтобы у меня вошло в привычку бить женщин, – сказал он. – Я недоволен собой из-за того, что сделал это.– Недоволен? Дорогой мой Робби! Какая роскошь! Я недовольна собой уже много лет. Тебе надо привыкнуть к этому, как всем нам. А теперь, пожалуйста, вызови доктора, пока я не умерла от потери крови.Вейн поднял трубку и долго стучал по рычагу, чтобы привлечь внимание телефонистки, потом не менее долго убеждал ее вызвать врача в связи с «несчастным случаем».Он чувствовал себя гораздо спокойнее, чем когда-либо за последнее время, как будто проявление жестокости наконец очистило его мысли, лишило его иллюзий. Он ощущал свою вину за свой поступок, гнев на Фелисию за то, что она спровоцировала его. Но он также знал, что все равно хочет на ней жениться.Он присел на край кровати.– У меня нет интимных отношений с Гилламом, – тихо сказал он. – Ты заблуждаешься на этот счет.– Значит, тебе хочется, чтобы они были. Это не менее отвратительно. Даже, может быть, еще хуже.Потому что из-за того, что их нет, ты начинаешь меня ненавидеть, а если бы между вами что-то было, ты бы мог относиться ко мне иначе. Он эрудирован, остроумен, полон интересных идей – и конечно, он считает тебя гением, и это чистая правда, и постоянно говорит тебе об этом, что весьма разумно с его стороны. Я думаю, мне еще повезло, что он – не какая-нибудь расчетливая длинноногая студенточка с длинными белокурыми волосами, помешанная на театре, верно? Хотя, может быть, я ошибаюсь… Нет, не хмурься, пожалуйста, Робби. Мы можем хотя бы раз поговорить с тобой начистоту, даже если потом больше не будем возвращаться к этому разговору. Твоя проблема в том, дорогой, что на самом деле мужчины вовсе не привлекают тебя. Физически, во всяком случае. О, после Голливуда у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать, и я знаю, что права. В какой-то мере об этом можно пожалеть.– Ну, конечно, мужчины не привлекают меня, помилуй Бог! И в Голливуде не произошло ничего такого, чтобы настроить тебя на подобный ход мыслей.– Мы оба знаем, что это не так, и не смотри на меня взглядом Отелло, пожалуйста. Ты уже и так разбил мне голову. Конечно, тебе это сойдет с рук, но я не знаю, смог бы ты оправдаться, если бы задушил меня шарфом или подушкой.Фелисия глубоко затянулась. Рана у нее на лбу перестала кровоточить. Теперь она выглядела ужасно – длинная глубокая царапина, казавшаяся почти неприличной на таком красивом лице. Синяк на щеке тоже распух, став из желтого лиловым, будто персик, который начал портиться. Рука у Вейна ныла. Он испортил внешность своей партнерше настолько, что в роли леди Макбет ее придется заменить дублершей, а сам он, вероятно, не сможет сыграть сцену битвы в конце «Макбета» из-за травмы руки. Он вполне может пойти в театр и повесить объявление об отмене спектакля. Повторяется ситуация как в Сан-Франциско – подрыв профессиональной репутации и банкротство, только на этот раз вся вина лежит на нем.– Бедный Робби, – продолжала Фелисия, почти не глядя на него. – Чертовски жаль, что ты не получил удовольствия. Я хочу сказать, если бы тебе понравилось бить меня, то все было бы не зря. Для тебя, во всяком случае.– Оставь эту тему, пожалуйста. Я хочу наладить нашу жизнь, Лисия. Если бы я мог вернуться к тому положению вещей, какое было между нами, я бы это сделал. Но ни для тебя, ни для меня это невозможно, так что нам надо идти вперед.– И куда же?– Для начала в Лондон. Мы проведем некоторое время вместе. Для разнообразия сделаем перерыв в работе, или будем работать понемногу. Тоби возьмет гастроли на себя. Он раньше играл «Макбета». Играл все роли.– Но зрители хотят видеть тебя, Робби. И меня.– Да, но им придется довольствоваться Тоби. Ну, продадим меньше билетов, Бинки Боумонт получит меньше денег, но это же не конец света, верно? Для начала мы переедем из «Савойя» на квартиру. Мы не можем провести остаток наших дней в гостиницах. Нам нужно пустить корни, найти собственное место, где мы могли бы жить, как все люди. Ты увидишь – все изменится к лучшему.Несмотря на боль от ушиба, Фелисия была теперь сдержана и рассудительна. Вейн взял ее за руку, чтобы успокоить ее и в той же степени себя.– Я не хочу прерывать гастроли, – сказала она. – Об этом не может быть и речи.– Мне кажется, тебе придется это сделать.– Нет. Мы скажем, что я споткнулась в темноте.– Никто в это не поверит.– Мне безразлично. Нам надо репетировать. Как бы ни был отвратителен твой друг Пентекост, он не дурак. Ты играешь хуже, чем можешь.Вейн кивнул. Во многих отношениях, подумал он, Фелисия обладала большим мужеством, чем он, или, возможно, более сильным чувством самосохранения, потому что она точно знала, когда остановиться, как далеко она может зайти и что сказать, чтобы, пусть и временно, наладить их отношения.У него тоже было желание продолжать гастроли, сделать хорошую мину при плохой игре, «действовать несмотря ни на что», как говорили сейчас, но его беспокоило, сможет ли Фелисия это выдержать. Доктор Фогель еще много месяцев назад в Калифорнии предупреждал его быть осторожным, не слишком доверять ее оценке собственных сил. Но если она была намерена продолжать, то нельзя было ее остановить без того, чтобы не спровоцировать новый кризис. К тому же он сам хотел продолжать гастроли.– Понимаешь, Гиллам отметил то, о чем я даже не задумывался. Большинство актеров не справляются с ролью Макбета, потому что он не растет. После того, как он убивает Дункана, он становится меньше и меньше, как будто преступления пожирают его, понимаешь? Будто в течение трех актов Макбет «сжимается», пока наконец тихо не исчезает из пьесы. Поэтому общая тенденция заключалась в том, чтобы сыграть во всю силу первый и второй акты, потому что там находятся все лучшие сцены. Мне кажется, я могу все изменить – дать публике Макбета, который растет… Попробуем, как ты думаешь?– Если ты хочешь, дорогой.Фелисию не интересовала теория, он это знал. Сцена для нее была жизнью, чем-то таким, во что можно окунуться и жить. Но Вейн понимал, что вложив всю энергию в сцены последних трех актов, которые большинство шекспировских актеров упускали, он сместит акцент пьесы, заставив его проявиться позднее, после того, как леди Макбет более или менее уйдет в свое безумие.Может быть, ему не удастся полюбить Макбета, как советовал ему Филип Чагрин, но он может по крайней мере вернуть себе пьесу и сделать ее своей.В дверь постучали.– Войдите, – сказал он спокойным уверенным тоном и, изобразив на лице озабоченность состоянием здоровья Фелисии, встал, чтобы встретить врача, но мысли его уже были заняты Макбетом.Он почувствовал себя гораздо лучше, как будто ужасное происшествие уже отошло в прошлое. Сцена двенадцатая – Это было чертовски мужественно с ее стороны, – сказал Филип Чагрин Гаю Дарлингу. – Продолжать гастроли после такого ужасного инцидента. Швы на таком прекрасном лице! Страшно даже подумать! Конечно, я не поверил ни одному слову из их рассказа. Споткнулась и упала, как бы не так!– Ну не думаешь же ты, что Робби ударил ее?– Думаю. Он ведь где-то повредил руку, верно? Я слышал, он играл последний акт без своего меча. Как бы я ни любил Лисию, надеюсь, что он все же ударил ее, честное слово. Помимо того, что происходит – или не происходит – в их личной жизни, она почти уничтожила его «Макбета».– Все равно я не могу себе представить, чтобы Робби ее ударил. Он так к ней привязан.– Это не привязанность, Гай, это вина. По правде говоря, Робби не следовало покидать Пенелопу ради женщины с таким трудным и незаурядным характером, как у Лисии. Робби влюбился по уши и даже не замечал этого. Любопытно, что он поздно начал – и как актер тоже, между прочим…– Завистливое пренебрежение тебе не идет, Филип.– Я, конечно, не без грехов, но зависть не входит в их число.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52