Прежде чем он успел произнести: «Любовь моя, Дункан приедет к ночи», У. Шекспир «Макбет».
она спрыгнула с края декорации и протянула руки, чтобы обнять его, застав врасплох. Ничего страшного не случилось бы, но в этот момент луч прожектора ушел в сторону, оставив их обоих в полной темноте. Фелисия оступилась, упала на колени и на слове «Дункан» увлекла Робби за собой на пол. Он вскрикнул от боли, и его шлем с шумом покатился по сцене.На мгновение ей показалось, что повторился несчастный случай как на «Ромео и Джульетте», но Робби все-таки встал, ощупывая свои кости.– Ничего не сломано, – сказал он. – По крайней мере, хоть в этом повезло.– Может быть, ты поможешь мне встать!Он протянул ей руку. Фелисия подумала, что сейчас он обнимет ее и рассмеется, как раньше, но как только она была на ногах, он отвернулся и пошел за своим шлемом. Потом он холодно посмотрел на нее из-за кулис и крикнул:– Начнем сначала?Только когда она, проклиная свою судьбу, осветителей и его, вновь поднялась на стену замка, до нее дошло, что Робби, должно быть, решил, что она пьяна.И она знала, кого ей надо за это благодарить!
Фелисия давно перестала бояться дня премьеры (чего нельзя было сказать о Робби), тем более в таком совершенно нешикарном месте, как Манчестер военного времени.«Что в воздухе я вижу пред собою? Кинжал!» Из-за кулис она видела, как Робби, спотыкаясь в темноте, идет за светящимся кинжалом, который на мгновение повисает в воздухе перед ним, а потом внезапно смещается в сторону так, что ослепляет его. Она испытывала некое мрачное удовлетворение, видя как он неуверенно поднимается по крутым ступеням как человек, который пытается поймать бабочку руками.Фелисия предвидела, что освещение и спецэффекты могут стать причиной провала, и она была права. В любой момент можно было ждать самого ужасного звука на представлении трагедии – хихиканья или сдавленного смеха.Своим талантом актера, выразительностью взгляда Робби мог заставить публику хоть ненадолго хранить молчание. Но со своего места Фелисия видела, как на его лице появилось выражение ужаса, когда он понял, что поднимается по невероятно узким ступеням в полной темноте, глядя на сверкающий кинжал, который раскачивался у него перед глазами. В любой момент он мог оступиться и с грохотом покатиться по лестнице вниз на сцену.Так ему и надо! – сказала она по себя. Любой, кто играл в театре, знал, что нет ничего опаснее темной сцены, особенно когда луч прожектора светит тебе прямо в лицо и ослепляет. Робби сам поставил мизансцену, где и то и другое было практически неизбежно. Уж он-то должен был предвидеть опасность.Фелисия поплотнее завернулась в наброшенную на плечи шаль: после Калифорнии она все время страдала от холода и сырости английской погоды. Робби наконец добрался до верхней ступеньки лестницы и остановился на узкой платформе, которая для зрителей должна была изображать лестничную площадку. Здесь мерцающий кинжал в конце концов поднялся вверх и исчез, и Робби смог вынуть свое настоящее оружие.Это был прекрасный монолог – не из тех, что старые театралы знают наизусть, так что со сцены иногда можно услышать, как они бормочут слова, – но достаточно живой, чтобы у Робби был отличный шанс привлечь внимание публики еще до того, как начнет разворачиваться настоящее действие пьесы. Фелисия знала, как это было важно, и она также видела, что у него что-то не ладилось. Его Макбет почему-то пока казался менее значительным, чем на репетициях. Она услышала осторожное покашливание за спиной и, оглянувшись, увидела Тоби Идена, который смотрел в зал у нее из-за плеча.– Полный зал, – шепотом сказал он. – И никто не заснул!Фелисия почувствовала исходивший от него запах джина, хотя на вид он был абсолютно трезвым. Конечно, по Тоби Идену никогда невозможно было что-либо заметить – это она знала. Он играл Банко с такой мрачной важностью, что создавалось впечатление, будто он был епископом, а не закаленным в боях солдатом, но он вполне мог в последний момент передумать и изменить характер роли.– Он какой-то тихий, – шепнула в ответ Фелисия.Тоби вытаращил на нее глаза.– Я его отлично слышу.– Я не это имела в виду.– Он что-то придерживает на потом? Конечно. Правильно делает! У него еще много важных сцен впереди, не так ли? Нет смысла выкладываться в первом акте, верно?– Мне кажется, дело не в этом.– Ровный старт ведет к убедительной победе. Это знает каждый жокей, Лисия.– Но можно безнадежно отстать уже на старте, Тоби.– Может быть, наш добрый друг думает о тебе. А вот и звонок! Твой выход, дорогая.Фелисия услышала звонок, потом конец монолога Робби.Сбросив шаль на пол, она приготовилась к своей сцене. Где-то над собой она услышала глухие шаги: это Робби удалился в спальню Дункана, закрыв за собой дверь.Фелисия расправила плечи, энергично поморгала глазами (по какой-то непонятной причине ее глаза открывались шире, стоило ей несколько раз моргнуть) и самым медленным шагом, на какой она только была способна, пошла на сцену, освещаемая светом рампы. Она усвоила, что никогда нельзя выходить быстрым шагом – научилась этому много лет назад у большого мастера – самого Филипа Чагрина. Все, что ты делаешь на сцене, говорил он ей, публике кажется происходящим слишком быстро, так делай же все медленнее. В конце концов в актерской игре нет ничего естественного, и самая трудная задача – заставить все выглядеть естественным.Она дошла до нужного места и помедлила секунду, ожидая луча прожектора, который, как на репетиции, все время отклонялся в сторону.Зрители молчали – хотя у нее не было ощущения, что в тишине можно было бы услышать, как падает на пол булавка. Такое было бы возможно, если бы Робби сыграл сцену с кинжалом в полную мощь. Когда Робби играл Антония, публика замолкала, пораженная мощью его таланта, и наступала полная тишина, но сегодня такого не было.Тем не менее это был момент, ради которого Фелисия жила. Ничто так не волновало ее, как любовь публики. Она скорее почувствовала, чем услышала слабый шелест программок, когда зрители, затаив дыхание, наклонились вперед, чтобы лучше рассмотреть ее – кинозвезду, прославленную красавицу, объект их любопытства. По ее телу будто пробежал электрический ток, словно внимание зрителей зарядило ее энергией.Она увидела, что пятно света остановилось наконец там, где нужно, сделала глубокий вдох и вышла вперед под внезапно раздавшийся гром аплодисментов. Она слушала их, стоя в сияющем потоке света, вдыхая знакомые запахи пыльных бархатных кресел, влажной одежды и пота, которые достигали сцены вместе с исходившим от зала теплом, и ждала, когда смолкнут аплодисменты, и не сводила глаз с того конца сцены, откуда должен был появиться Робби, спускавшийся сейчас с платформы вниз.Только когда в зале воцарилась напряженная тишина, у Фелисии возникла мысль, не пытался ли Тоби сказать ей, что Робби намеренно приглушает силу своей игры, чтобы она лучше выглядела. В глубине души она знала, что это действительно так. Без сомнения, Робби, обеспокоенный рассказом Пентекоста о том, что он застал ее со стаканом в руке, и опасавшийся повторения «Ромео и Джульетты» на этот раз на родной почве, решил сделать так, чтобы ее игра выглядела лучше, не доверяя ей самой.Я ему покажу! – сказала она себе и с выражением гнева, такого сильного и искреннего, что публика от неожиданности вздрогнула, бросилась вперед. Ее голос поднялся до пронзительного крика, когда она бросила в зал: «Вино, свалив их с ног, мне дало смелость;Их притушив, меня зажгло…» так громко, что Робби, широко открыв глаза, в ужасе посмотрел на нее из-за кулис, а за спиной у нее охрипшим от джина голосом Тоби Иден прошептал:– Вот это да! Что, черт возьми, на нее нашло?У себя в гримуборной Робби нервничал.– Не представляю, что на нее нашло.– Тебе надо отдохнуть, старина. Пятый акт – самый трудный, – сказал Тоби.– Я не могу отдыхать. Я чувствую, что все идет не так.– Все нормально. Фелисия великолепна!– А тебе не кажется, Тоби, что она заходит слишком далеко? Я хочу сказать, «Макбет» – не фильм ужасов.– Ну не знаю, старина. В какой-то мере это так и есть.– Честно говоря, Тоби, я не могу сказать, что такой подход нравится мне больше, чем ее «кошачьи» замашки.Роберт Вейн в гриме и костюме полулежал на диване с сигаретой и чашкой чая в руке. На столе перед ним лежали его корона, меч и кинжал.Тоби Иден удобно устроился в кресле рядом с ним; в руке у него был стакан с джином, халат был наброшен прямо на костюм, на лице по-прежнему был грим, в котором он выходил в сцене появления призрака Банко. У него был довольный вид человека, который рано отыграл в пьесе свою гибель и появление в роли призрака, и теперь два акта мог ничего не делать, только пить и курить трубку.– У нее очень нездоровый блеск в глазах, – сказал он. – Не часто Шекспир дает актрисе шанс быть настоящей злодейкой. Лисия здесь как рыба в воде. – Он запыхтел своей трубкой. – Странно это.– Она старается переиграть меня, Тоби. И в этом виноват Филип.– А-а… – Иден выпустил кольцо дыма. – Удивительно, что ты это говоришь. По правде говоря, я не уверен, что Филип именно этого добивался, но ты можешь сам спросить его. Он в зале.– Филип? Здесь?– Пятый ряд, у прохода. Его невозможно не заметить, хотя он и приклеил себе фальшивые усы. Они ему совсем не идут – он стал похож на клерка, укравшего казенные деньги.Вейн закрыл глаза. Ему было неприятно узнать, что другой актер, которого к тому же он уважал, тем более Филип Чагрин, сидит в зале. Он привык думать о публике как о безликой массе, а не как об известных ему отдельных личностях. Те, кто собирался посмотреть его игру, обычно не предупреждали его об этом заранее.Он мысленно проанализировал первую часть спектакля и постарался представить себе, что подумал о ней Филип. Слишком много шума и игры на публику со стороны Лисии и недостаточно – с его, решил Вейн. По какой-то причине ему не удалось сделать Макбета таким, как он хотел, и ему казалось, что публика это почувствовала. Зрители явно были преисполнены благоговейного страха перед игрой Лисии, испуганы гневным, обезумевшим, зловещим чудовищем, которое налетало на Макбета, как нимфоманка с полуобнаженной грудью, и цеплялось за него с такой неприкрытой страстью, что Вейн испытывал неловкость.Он по-прежнему чувствовал ее разгоряченное тело, слабо пахнущее ее любимыми духами, несмотря на запах грима и пудры, прижимавшееся к нему. Ее руки обнимали его, ногти впивались в его тело, так что, когда она почти повисла на нем после появления призрака Банко на пиру и сказала: «Ложись-ка лучше: сон – бальзам природы», это прозвучало как откровенное приглашение к сексу – так что следующая реплика Макбета «Мой страх гнетущий…» вызвала смешки в зале, с раздражением вспомнил Вейн.– Интересно, что Филип здесь делает? – спросил он.Иден пожал плечами. В это движение он вложил столько скрытого смысла, сколько иной человек не мог вложить во всю свою жизнь.– В этом нет ничего удивительного. Это ведь его постановка. Он захотел увидеть ее из зала. Ты бы тоже так поступил, старина. И я.– Да, конечно. Но что мне делать, Тоби?– Что делать? Доиграть пьесу – что еще? Не будь так мрачен – леди Макбет умирает в начале акта.– Я имею в виду Филипа.– Филипа? Пригласи его выпить, Робби. Я хочу сказать, он же твой друг и чертовски хороший актер. – Он задумчиво потер рукой нос. – Может быть, Филип и старый гомик, но, клянусь Богом, он никогда не пытался совратить меня!Впервые за вечер Вейн громко рассмеялся. Ему стало значительно легче.Шквал аплодисментов прокатился по залу, достигнув крещендо в тот момент, когда Фелисия и Робби взялись за руки. Она сбилась со счета, сколько раз их вызывали. Впервые она почувствовала себя равной Робби – фактически даже выше его, и аплодисменты зрителей, раздававшиеся каждый раз, как она выходила кланяться, подтверждали это.Странно, подумала она, что можно любить человека и все равно соперничать с ним. Критики постоянно связывали ее имя с именем Вейна, как будто они были чем-то единым, неразрывным, как Роллс-Ройс, но всегда были намеки, а иногда и откровенное утверждение, что она была младшим партнером и что только благодаря ему она играет главные женские роли. «На пределе своих возможностей» – часто повторяли критики, характеризуя ее игру с Робби, хотя чаще они находили еще более обидные определения. Ну, сказала она себе, выходя на последний поклон, сегодня она явно «не на пределе»!Фелисия улыбнулась Робби, который ответил на ее улыбку, несмотря на напряжение и переутомление, отразившиеся на его лице.– Отпразднуем сегодня, дорогой? – спросила она, когда занавес опустился.Он покачал головой.– Потом, – сказал он. – Сначала мне надо кое с кем встретиться.Внезапно ее осенило – с Пентекостом, конечно! Неужели он – новый Рэнди Брукс? Она не могла в это поверить – по крайней мере, в день своего триумфа!Она резко повернулась на каблуках и сердито зашагала прочь, как раз в тот момент, когда помощник режиссера, уступая настойчивости публики, вновь поднял занавес.Фелисия не оглянулась. Она продолжала удаляться спиной к зрителям, предоставив Робби кланяться и улыбаться, будто то, что произошло, было самым обычным явлением.Она поднялась наверх, сбросила туфли и налила себе первый за этот вечер стакан. Сцена одиннадцатая – Здесь нам будет удобно.Филип Чагрин с гениальностью великого актера умел моментально изменить свою внешность, придав своему лицу жалкое выражение побитой собаки. Усы преобразили его черты, превратив благородный профиль в карикатуру человеческой слабости, подчеркнутую хитрым взглядом и нервозностью заядлого курильщика. Глядя на него, Вейн подумал, смог ли бы он сделать то же самое – удалось бы и ему с таким же мужеством пройти через все испытания, какие выпали на долю Чагрина.Все же самообладание Чагрина было не беспредельным. Он не захотел пойти в гостиницу или задержаться в театре дольше, чем нужно, и отказался встретиться с Фелисией или Тоби.– Еще рано, – сказал он. – Я пришел сюда не для встречи с ними.Он выбрал незаметный паб в двух минутах ходьбы от театра – хотя нескольких минут прогулки по Манчестеру в это время года было достаточно, чтобы промочить ноги, одежду и начать ужасно кашлять от угольной пыли, тумана и промышленных дымов. Вейн был рад оказаться в помещении и стряхнуть воду со своего пиджака.Бармен вышел к ним из зала; у него было белое, как у клоуна, лицо. Его густые вьющиеся волосы были такими ненатурально светлыми, что Вейн сначала принял их за парик, но потом он заметил на щеках бармена и что-то похожее на румяна.– Мы скоро закрываем, дорогие мои, – сказал он.Чагрин положил пару банкнот на стол.– Я приезжий, – сказал он. – Я бы хотел здесь остаться.– Пожалуйста, дружочек. Только запишись в книгу, детка. – Он придвинул Чагрину потрепанную амбарную книгу, в которой тот расписался.– Я всегда подписываюсь именем Бинки Боумонта, – шепнул Чагрин Вейну. – Если полиция начнет проверять, это будет для него такой неожиданностью. Два виски, пожалуйста. Двойных.Вейн с радостью взял стакан.– Я удивлен, что в такое время у них есть виски для посторонних, – заметил он. – В большинстве заведений отвечают, что у них нет ни капли.Чагрин поднял свой стакан.– Твое здоровье. Иногда, дорогой мой Робби, ты поражаешь меня своей наивностью. В барах вроде этого нет посторонних. О, я не хочу сказать, что здесь все знают друг друга по имени, но уже тот факт, что ты находишься здесь, говорит о том, что ты не посторонний, понимаешь?– Честно сказать, я не думал, что в Манчестере есть места, подобные этому.– В Манчестере? Дорогой мой, такие места есть повсюду. Даже в Кентербери Кентербери – один из древнейших городов Англии в графстве Кент; знаменит своим кафедральным собором – памятником архитектуры XI–XV веков. Примас англиканской церкви носит титул архиепископа Кентерберийского.
прямо рядом с собором. Что красноречиво говорит о нравах в англиканской церкви, если тебе о них еще неизвестно.– Разумно ли ты поступил, появившись здесь, Филип? После того, что случилось в Лондоне?– Разумно? Конечно, неразумно. Однако мое место здесь. – В его голосе прозвучали нотки раздражения, нетерпения и обиды. Он пристально посмотрел на Вейна. – Я нахожусь там, где хочу находиться, Робби, чего нельзя сказать о большинстве людей.– Все равно тебе не повезло.– О чем ты говоришь? Таковы условия игры, понимаешь? Джайлс Монкриф, у которого были другие странности, как ты знаешь, всегда спрашивал каждую привлекательную женщину, не хочет ли она переспать с ним – вот так прямо подходил и спрашивал на улице совершенно незнакомых женщин. Однажды я поинтересовался, многие ли отвечают «да».– Нет, Филип, – сказал он (ты помнишь этот его сочный бас), – утвердительных ответов очень мало – примерно один из ста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
она спрыгнула с края декорации и протянула руки, чтобы обнять его, застав врасплох. Ничего страшного не случилось бы, но в этот момент луч прожектора ушел в сторону, оставив их обоих в полной темноте. Фелисия оступилась, упала на колени и на слове «Дункан» увлекла Робби за собой на пол. Он вскрикнул от боли, и его шлем с шумом покатился по сцене.На мгновение ей показалось, что повторился несчастный случай как на «Ромео и Джульетте», но Робби все-таки встал, ощупывая свои кости.– Ничего не сломано, – сказал он. – По крайней мере, хоть в этом повезло.– Может быть, ты поможешь мне встать!Он протянул ей руку. Фелисия подумала, что сейчас он обнимет ее и рассмеется, как раньше, но как только она была на ногах, он отвернулся и пошел за своим шлемом. Потом он холодно посмотрел на нее из-за кулис и крикнул:– Начнем сначала?Только когда она, проклиная свою судьбу, осветителей и его, вновь поднялась на стену замка, до нее дошло, что Робби, должно быть, решил, что она пьяна.И она знала, кого ей надо за это благодарить!
Фелисия давно перестала бояться дня премьеры (чего нельзя было сказать о Робби), тем более в таком совершенно нешикарном месте, как Манчестер военного времени.«Что в воздухе я вижу пред собою? Кинжал!» Из-за кулис она видела, как Робби, спотыкаясь в темноте, идет за светящимся кинжалом, который на мгновение повисает в воздухе перед ним, а потом внезапно смещается в сторону так, что ослепляет его. Она испытывала некое мрачное удовлетворение, видя как он неуверенно поднимается по крутым ступеням как человек, который пытается поймать бабочку руками.Фелисия предвидела, что освещение и спецэффекты могут стать причиной провала, и она была права. В любой момент можно было ждать самого ужасного звука на представлении трагедии – хихиканья или сдавленного смеха.Своим талантом актера, выразительностью взгляда Робби мог заставить публику хоть ненадолго хранить молчание. Но со своего места Фелисия видела, как на его лице появилось выражение ужаса, когда он понял, что поднимается по невероятно узким ступеням в полной темноте, глядя на сверкающий кинжал, который раскачивался у него перед глазами. В любой момент он мог оступиться и с грохотом покатиться по лестнице вниз на сцену.Так ему и надо! – сказала она по себя. Любой, кто играл в театре, знал, что нет ничего опаснее темной сцены, особенно когда луч прожектора светит тебе прямо в лицо и ослепляет. Робби сам поставил мизансцену, где и то и другое было практически неизбежно. Уж он-то должен был предвидеть опасность.Фелисия поплотнее завернулась в наброшенную на плечи шаль: после Калифорнии она все время страдала от холода и сырости английской погоды. Робби наконец добрался до верхней ступеньки лестницы и остановился на узкой платформе, которая для зрителей должна была изображать лестничную площадку. Здесь мерцающий кинжал в конце концов поднялся вверх и исчез, и Робби смог вынуть свое настоящее оружие.Это был прекрасный монолог – не из тех, что старые театралы знают наизусть, так что со сцены иногда можно услышать, как они бормочут слова, – но достаточно живой, чтобы у Робби был отличный шанс привлечь внимание публики еще до того, как начнет разворачиваться настоящее действие пьесы. Фелисия знала, как это было важно, и она также видела, что у него что-то не ладилось. Его Макбет почему-то пока казался менее значительным, чем на репетициях. Она услышала осторожное покашливание за спиной и, оглянувшись, увидела Тоби Идена, который смотрел в зал у нее из-за плеча.– Полный зал, – шепотом сказал он. – И никто не заснул!Фелисия почувствовала исходивший от него запах джина, хотя на вид он был абсолютно трезвым. Конечно, по Тоби Идену никогда невозможно было что-либо заметить – это она знала. Он играл Банко с такой мрачной важностью, что создавалось впечатление, будто он был епископом, а не закаленным в боях солдатом, но он вполне мог в последний момент передумать и изменить характер роли.– Он какой-то тихий, – шепнула в ответ Фелисия.Тоби вытаращил на нее глаза.– Я его отлично слышу.– Я не это имела в виду.– Он что-то придерживает на потом? Конечно. Правильно делает! У него еще много важных сцен впереди, не так ли? Нет смысла выкладываться в первом акте, верно?– Мне кажется, дело не в этом.– Ровный старт ведет к убедительной победе. Это знает каждый жокей, Лисия.– Но можно безнадежно отстать уже на старте, Тоби.– Может быть, наш добрый друг думает о тебе. А вот и звонок! Твой выход, дорогая.Фелисия услышала звонок, потом конец монолога Робби.Сбросив шаль на пол, она приготовилась к своей сцене. Где-то над собой она услышала глухие шаги: это Робби удалился в спальню Дункана, закрыв за собой дверь.Фелисия расправила плечи, энергично поморгала глазами (по какой-то непонятной причине ее глаза открывались шире, стоило ей несколько раз моргнуть) и самым медленным шагом, на какой она только была способна, пошла на сцену, освещаемая светом рампы. Она усвоила, что никогда нельзя выходить быстрым шагом – научилась этому много лет назад у большого мастера – самого Филипа Чагрина. Все, что ты делаешь на сцене, говорил он ей, публике кажется происходящим слишком быстро, так делай же все медленнее. В конце концов в актерской игре нет ничего естественного, и самая трудная задача – заставить все выглядеть естественным.Она дошла до нужного места и помедлила секунду, ожидая луча прожектора, который, как на репетиции, все время отклонялся в сторону.Зрители молчали – хотя у нее не было ощущения, что в тишине можно было бы услышать, как падает на пол булавка. Такое было бы возможно, если бы Робби сыграл сцену с кинжалом в полную мощь. Когда Робби играл Антония, публика замолкала, пораженная мощью его таланта, и наступала полная тишина, но сегодня такого не было.Тем не менее это был момент, ради которого Фелисия жила. Ничто так не волновало ее, как любовь публики. Она скорее почувствовала, чем услышала слабый шелест программок, когда зрители, затаив дыхание, наклонились вперед, чтобы лучше рассмотреть ее – кинозвезду, прославленную красавицу, объект их любопытства. По ее телу будто пробежал электрический ток, словно внимание зрителей зарядило ее энергией.Она увидела, что пятно света остановилось наконец там, где нужно, сделала глубокий вдох и вышла вперед под внезапно раздавшийся гром аплодисментов. Она слушала их, стоя в сияющем потоке света, вдыхая знакомые запахи пыльных бархатных кресел, влажной одежды и пота, которые достигали сцены вместе с исходившим от зала теплом, и ждала, когда смолкнут аплодисменты, и не сводила глаз с того конца сцены, откуда должен был появиться Робби, спускавшийся сейчас с платформы вниз.Только когда в зале воцарилась напряженная тишина, у Фелисии возникла мысль, не пытался ли Тоби сказать ей, что Робби намеренно приглушает силу своей игры, чтобы она лучше выглядела. В глубине души она знала, что это действительно так. Без сомнения, Робби, обеспокоенный рассказом Пентекоста о том, что он застал ее со стаканом в руке, и опасавшийся повторения «Ромео и Джульетты» на этот раз на родной почве, решил сделать так, чтобы ее игра выглядела лучше, не доверяя ей самой.Я ему покажу! – сказала она себе и с выражением гнева, такого сильного и искреннего, что публика от неожиданности вздрогнула, бросилась вперед. Ее голос поднялся до пронзительного крика, когда она бросила в зал: «Вино, свалив их с ног, мне дало смелость;Их притушив, меня зажгло…» так громко, что Робби, широко открыв глаза, в ужасе посмотрел на нее из-за кулис, а за спиной у нее охрипшим от джина голосом Тоби Иден прошептал:– Вот это да! Что, черт возьми, на нее нашло?У себя в гримуборной Робби нервничал.– Не представляю, что на нее нашло.– Тебе надо отдохнуть, старина. Пятый акт – самый трудный, – сказал Тоби.– Я не могу отдыхать. Я чувствую, что все идет не так.– Все нормально. Фелисия великолепна!– А тебе не кажется, Тоби, что она заходит слишком далеко? Я хочу сказать, «Макбет» – не фильм ужасов.– Ну не знаю, старина. В какой-то мере это так и есть.– Честно говоря, Тоби, я не могу сказать, что такой подход нравится мне больше, чем ее «кошачьи» замашки.Роберт Вейн в гриме и костюме полулежал на диване с сигаретой и чашкой чая в руке. На столе перед ним лежали его корона, меч и кинжал.Тоби Иден удобно устроился в кресле рядом с ним; в руке у него был стакан с джином, халат был наброшен прямо на костюм, на лице по-прежнему был грим, в котором он выходил в сцене появления призрака Банко. У него был довольный вид человека, который рано отыграл в пьесе свою гибель и появление в роли призрака, и теперь два акта мог ничего не делать, только пить и курить трубку.– У нее очень нездоровый блеск в глазах, – сказал он. – Не часто Шекспир дает актрисе шанс быть настоящей злодейкой. Лисия здесь как рыба в воде. – Он запыхтел своей трубкой. – Странно это.– Она старается переиграть меня, Тоби. И в этом виноват Филип.– А-а… – Иден выпустил кольцо дыма. – Удивительно, что ты это говоришь. По правде говоря, я не уверен, что Филип именно этого добивался, но ты можешь сам спросить его. Он в зале.– Филип? Здесь?– Пятый ряд, у прохода. Его невозможно не заметить, хотя он и приклеил себе фальшивые усы. Они ему совсем не идут – он стал похож на клерка, укравшего казенные деньги.Вейн закрыл глаза. Ему было неприятно узнать, что другой актер, которого к тому же он уважал, тем более Филип Чагрин, сидит в зале. Он привык думать о публике как о безликой массе, а не как об известных ему отдельных личностях. Те, кто собирался посмотреть его игру, обычно не предупреждали его об этом заранее.Он мысленно проанализировал первую часть спектакля и постарался представить себе, что подумал о ней Филип. Слишком много шума и игры на публику со стороны Лисии и недостаточно – с его, решил Вейн. По какой-то причине ему не удалось сделать Макбета таким, как он хотел, и ему казалось, что публика это почувствовала. Зрители явно были преисполнены благоговейного страха перед игрой Лисии, испуганы гневным, обезумевшим, зловещим чудовищем, которое налетало на Макбета, как нимфоманка с полуобнаженной грудью, и цеплялось за него с такой неприкрытой страстью, что Вейн испытывал неловкость.Он по-прежнему чувствовал ее разгоряченное тело, слабо пахнущее ее любимыми духами, несмотря на запах грима и пудры, прижимавшееся к нему. Ее руки обнимали его, ногти впивались в его тело, так что, когда она почти повисла на нем после появления призрака Банко на пиру и сказала: «Ложись-ка лучше: сон – бальзам природы», это прозвучало как откровенное приглашение к сексу – так что следующая реплика Макбета «Мой страх гнетущий…» вызвала смешки в зале, с раздражением вспомнил Вейн.– Интересно, что Филип здесь делает? – спросил он.Иден пожал плечами. В это движение он вложил столько скрытого смысла, сколько иной человек не мог вложить во всю свою жизнь.– В этом нет ничего удивительного. Это ведь его постановка. Он захотел увидеть ее из зала. Ты бы тоже так поступил, старина. И я.– Да, конечно. Но что мне делать, Тоби?– Что делать? Доиграть пьесу – что еще? Не будь так мрачен – леди Макбет умирает в начале акта.– Я имею в виду Филипа.– Филипа? Пригласи его выпить, Робби. Я хочу сказать, он же твой друг и чертовски хороший актер. – Он задумчиво потер рукой нос. – Может быть, Филип и старый гомик, но, клянусь Богом, он никогда не пытался совратить меня!Впервые за вечер Вейн громко рассмеялся. Ему стало значительно легче.Шквал аплодисментов прокатился по залу, достигнув крещендо в тот момент, когда Фелисия и Робби взялись за руки. Она сбилась со счета, сколько раз их вызывали. Впервые она почувствовала себя равной Робби – фактически даже выше его, и аплодисменты зрителей, раздававшиеся каждый раз, как она выходила кланяться, подтверждали это.Странно, подумала она, что можно любить человека и все равно соперничать с ним. Критики постоянно связывали ее имя с именем Вейна, как будто они были чем-то единым, неразрывным, как Роллс-Ройс, но всегда были намеки, а иногда и откровенное утверждение, что она была младшим партнером и что только благодаря ему она играет главные женские роли. «На пределе своих возможностей» – часто повторяли критики, характеризуя ее игру с Робби, хотя чаще они находили еще более обидные определения. Ну, сказала она себе, выходя на последний поклон, сегодня она явно «не на пределе»!Фелисия улыбнулась Робби, который ответил на ее улыбку, несмотря на напряжение и переутомление, отразившиеся на его лице.– Отпразднуем сегодня, дорогой? – спросила она, когда занавес опустился.Он покачал головой.– Потом, – сказал он. – Сначала мне надо кое с кем встретиться.Внезапно ее осенило – с Пентекостом, конечно! Неужели он – новый Рэнди Брукс? Она не могла в это поверить – по крайней мере, в день своего триумфа!Она резко повернулась на каблуках и сердито зашагала прочь, как раз в тот момент, когда помощник режиссера, уступая настойчивости публики, вновь поднял занавес.Фелисия не оглянулась. Она продолжала удаляться спиной к зрителям, предоставив Робби кланяться и улыбаться, будто то, что произошло, было самым обычным явлением.Она поднялась наверх, сбросила туфли и налила себе первый за этот вечер стакан. Сцена одиннадцатая – Здесь нам будет удобно.Филип Чагрин с гениальностью великого актера умел моментально изменить свою внешность, придав своему лицу жалкое выражение побитой собаки. Усы преобразили его черты, превратив благородный профиль в карикатуру человеческой слабости, подчеркнутую хитрым взглядом и нервозностью заядлого курильщика. Глядя на него, Вейн подумал, смог ли бы он сделать то же самое – удалось бы и ему с таким же мужеством пройти через все испытания, какие выпали на долю Чагрина.Все же самообладание Чагрина было не беспредельным. Он не захотел пойти в гостиницу или задержаться в театре дольше, чем нужно, и отказался встретиться с Фелисией или Тоби.– Еще рано, – сказал он. – Я пришел сюда не для встречи с ними.Он выбрал незаметный паб в двух минутах ходьбы от театра – хотя нескольких минут прогулки по Манчестеру в это время года было достаточно, чтобы промочить ноги, одежду и начать ужасно кашлять от угольной пыли, тумана и промышленных дымов. Вейн был рад оказаться в помещении и стряхнуть воду со своего пиджака.Бармен вышел к ним из зала; у него было белое, как у клоуна, лицо. Его густые вьющиеся волосы были такими ненатурально светлыми, что Вейн сначала принял их за парик, но потом он заметил на щеках бармена и что-то похожее на румяна.– Мы скоро закрываем, дорогие мои, – сказал он.Чагрин положил пару банкнот на стол.– Я приезжий, – сказал он. – Я бы хотел здесь остаться.– Пожалуйста, дружочек. Только запишись в книгу, детка. – Он придвинул Чагрину потрепанную амбарную книгу, в которой тот расписался.– Я всегда подписываюсь именем Бинки Боумонта, – шепнул Чагрин Вейну. – Если полиция начнет проверять, это будет для него такой неожиданностью. Два виски, пожалуйста. Двойных.Вейн с радостью взял стакан.– Я удивлен, что в такое время у них есть виски для посторонних, – заметил он. – В большинстве заведений отвечают, что у них нет ни капли.Чагрин поднял свой стакан.– Твое здоровье. Иногда, дорогой мой Робби, ты поражаешь меня своей наивностью. В барах вроде этого нет посторонних. О, я не хочу сказать, что здесь все знают друг друга по имени, но уже тот факт, что ты находишься здесь, говорит о том, что ты не посторонний, понимаешь?– Честно сказать, я не думал, что в Манчестере есть места, подобные этому.– В Манчестере? Дорогой мой, такие места есть повсюду. Даже в Кентербери Кентербери – один из древнейших городов Англии в графстве Кент; знаменит своим кафедральным собором – памятником архитектуры XI–XV веков. Примас англиканской церкви носит титул архиепископа Кентерберийского.
прямо рядом с собором. Что красноречиво говорит о нравах в англиканской церкви, если тебе о них еще неизвестно.– Разумно ли ты поступил, появившись здесь, Филип? После того, что случилось в Лондоне?– Разумно? Конечно, неразумно. Однако мое место здесь. – В его голосе прозвучали нотки раздражения, нетерпения и обиды. Он пристально посмотрел на Вейна. – Я нахожусь там, где хочу находиться, Робби, чего нельзя сказать о большинстве людей.– Все равно тебе не повезло.– О чем ты говоришь? Таковы условия игры, понимаешь? Джайлс Монкриф, у которого были другие странности, как ты знаешь, всегда спрашивал каждую привлекательную женщину, не хочет ли она переспать с ним – вот так прямо подходил и спрашивал на улице совершенно незнакомых женщин. Однажды я поинтересовался, многие ли отвечают «да».– Нет, Филип, – сказал он (ты помнишь этот его сочный бас), – утвердительных ответов очень мало – примерно один из ста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52