Он был высоким по тону, как звук разбившегося стекла, и мгновенно породил мертвую тишину. Вейн почувствовал, что весь покрылся холодным потом, как тогда в Сан-Франциско, когда он висел на перилах балкона. Он ощущал со всех сторон устремленные на него испуганные глаза, будто он забыл свою реплику.– Любовь, – медленно произнесла Фелисия, продолжая смеяться. – Да, расскажи им о любви, Робби.У Вейна свело челюсти, но он заставил себя улыбнуться.– Любовь, – как автомат повторил он. – Конечно. Дружба и любовь…Но пока он отчаянно искал слова, которые он мог бы сказать о дружбе и любви, он увидел, как губы Фелисии, изящные и прекрасные как всегда, зашевелились, и услышал ее голос, настолько громкий, что он долетал до каждого угла просторной палатки.– Робби, дорогой, – своим мелодичным голосом произнесла она, подняв на него сияющие глаза. – Скажи мне – почему ты больше не хочешь трахаться со мной? Сцена шестая Вейн не зря был великим актером.На одну-две секунды, не более, его лицо побледнело, и он был на грани обморока, но это могли бы заметить только люди, которые играли с ним на сцене. Он принял удар как крепкое дерево, лишь согнувшееся под порывами ветра, потом мгновенно преобразился, став воплощением в высшей степени прекрасного настроения, будто Фелисия только что удачно посмеялась над ним – может быть, чуть-чуть непристойно и откровенно, но из лучших побуждений, любя – и наконец, разразился гомерическим хохотом, так что слезы выступили у него на глазах. И гости, которым на одно ужасное мгновение показалось, что они стали свидетелями какого-то стихийного бедствия вроде лесного пожара, тоже начали смеяться, как будто она произнесла самую остроумную фразу года.
Она лежала в постели, недоумевая, как ей удалось раздеться. У нее раскалывалась голова, во рту пересохло; от несмытой косметики стягивало лицо. Робби раздевал ее? У нее было смутное воспоминание о том, как он это делал, молча и не слишком деликатно. Она помнила, как кричала ему:– Ну, давай, трахни меня, давай, что же ты медлишь?Но она точно знала, что он не сделал этого – такая жалость, подумала она, была бы, по крайней мере, хоть какая-то компенсация за испорченный вечер.Она попыталась вспомнить окончание вечеринки. У нее были туманные воспоминания о том, как она кружилась все быстрее и быстрее то с одним партнером, то с другим; где-то в стороне мелькало лицо Марти Куика, старавшегося ее удержать… Но что она помнила яснее всего, к сожалению, так это лицо Робби за мгновение перед тем, как ему удалось рассмеяться.Браво, Робби! – хотелось ей закричать. Как всегда, он безупречно разыграл спектакль и, как всегда, обманул ее ожидания. Она обратилась к нему самым непристойным образом, как только могла, с криком неутоленной страсти, отчаяния, боли и – как всегда добилась лишь того, что унизила его. А она хотела вывести его из себя и таким образом разбудить в нем любовь, но вместо этого получила неизменную вежливость, всепрощение, заботливое внимание, с которым он проводил ее наверх и уложил в постель.Она беспокойно металась на кровати, перепачкав подушки гримом, хотя обычно даже мысль о следах помады или туши на свежевыстиранном постельном белье была ей невыносима. Она скорее ходила бы в грязном нижнем белье или надела пару чулок со спустившейся петлей…Фелисия оглядела комнату. Ее одежда была аккуратно сложена на стуле. Робби умело раздел ее. Она закрыла глаза и попыталась представить себе эту сцену. Она была уверена, что доктор Фогель тоже был здесь – она вспомнила его открытое лицо, вспотевшее от танцев, или, может быть, от мысли об ударе по его профессиональной репутации, когда он делал ей укол. Ей показалось, что она видела Рэнди Брукса рядом, и Марти Куика. Были ли они здесь, когда Робби снимал с нее одежду? По какой-то причине ей была отвратительна мысль, что Брукс мог видеть ее обнаженной. Марти был не в счет, но представив себе, как бледное лицо Брукса склоняется над ней, она поежилась.Пошатываясь, она встала с постели, накинула халат, прошла в ванную и включила свет. Отражение в зеркале ее собственного лица поразило Фелисию – опухшие глаза, всклокоченные волосы, размазанный грим. Она умылась и причесалась, и сказала себе, что должна найти Робби и предстать перед ним. Об извинениях не могло быть и речи – она зашла слишком далеко, чтобы просить прощения, – но, может быть, если она, ничего не говоря, будет просто стоять перед ним со слезами на глазах, он простит ее. Ей было невыносимо хоть на минуту оставаться одной в этом снятом на время особняке, который она никогда не считала своим «домом». Серия просчетов, ошибок, неудач постепенно привела их сюда, как будто они старались убежать от несчастья, перебираясь все дальше и дальше на запад, пока не оказались на тихоокеанском побережье.Алекс Корда, живший в эмиграции в Голливуде, рассказывал им, что в свой первый приезд сюда, в начале тридцатых годов, он снимал дом в Малибу и иногда находил по утрам на пляже аккуратно сложенную одежду и обувь людей, которые просто уплывали в океан, чтобы умереть – бедняги устремлялись на запад в погоне за мечтой о счастье и успехе, а преодолев сотни миль, не находили ни того ни другого. Корда вернулся в Беверли-Хиллз, боясь, что однажды ночью он может последовать их примеру.– Там прекрасные закаты, – говорил он, описывая Малибу, – но у меня всегда было ощущение, будто я стою над пропастью.Робби тогда посмеялся, но Фелисия прекрасно поняла, чего боялся Корда.Ее мать, вероятно, чувствовала то же самое, когда они отправились жить в Кению. Видимо, родители Фелисии полагали, что их испортившиеся в Лондоне отношения наладятся, стоит им уехать подальше. Только под ярким экваториальным солнцем Найроби ее отец наконец вынужден был признать свою несостоятельность как фермер и бизнесмен и последовавший за тем полный развал их семейной жизни. До самого своего конца он верил, что если бы они уехали дальше, в Родезию или Южную Африку, их брак мог бы выстоять, но это была только одна из многих иллюзий, которыми он утешал себя, когда напивался.Фелисия вспомнила, как он бодро сказал, стоя среди их вещей, приготовленных к погрузке на корабль – «начинаем новую жизнь». Он трогательно верил в новую жизнь, и эту веру унаследовала Фелисия вместе с неспособностью по-настоящему начать ее. Она мечтала вернуться к какому-то неясному ей самой поворотному моменту, от которого пошли все неприятности, но чем больше она думала о нем, тем неопределеннее он оказывался. Она надеялась начать новую жизнь, выходя замуж за Чарльза, и стереть все то дурное, что произошло с ней, когда она вернулась в Англию, чтобы жить у дяди Гарри и его жены. Когда это не сработало, она решила начать все сначала, когда родилась Порция. Став подающей надежды молодой актрисой, она на какое-то время решила, что это и есть новая жизнь, но самой резкой переменой в ее жизни был уход от Чарльза к Робби – действительно драматическое начало новой жизни, которое тоже оказалось иллюзией.Доктор Фогель твердил ей о необходимости держать свою жизнь под контролем, но не мог предложить магической формулы, как это сделать, а сама Фелисия считала, что ее жизнь постоянно была под контролем – под контролем прошлого, ее собственных ошибок, ошибок Робби, целой цепи ошибок, больших и мелких, которую она была не в силах разорвать.Фелисия вышла в коридор, решив, что Робби сидит где-то внизу, размышляя в одиночестве о событиях вчерашнего вечера. Как большинство особняков в Беверли-Хиллз, их дом имел несколько гостиных. В нем не было главной комнаты, не было одной общей гостиной, где вся семья могла бы собираться у камина. Можно было переходить из одной гостиной в другую, пока ты не оказывался на другой стороне дома у стеклянных дверей, ведущих к бассейну. Это выглядело так, будто идешь по вестибюлю большого отеля – настолько похоже, что Фелисия иногда удивлялась, что не видит здесь посторонних людей, сидящих в креслах с газетой в руках, или идущих ей навстречу в сопровождении коридорного. Не безликость ли этого дома постепенно сводила ее с ума? Вполне возможно, сказала она себе, спокойно принимая возможность того, что она действительно сходит с ума.Внизу она помедлила. Комнаты были слабо освещены и украшены большими зеркалами. Огромная, громоздкая мебель отражалась в них. Фелисия возненавидела этот дом с первого взгляда, хотя он находился в престижной части Беверли-Хиллз и принадлежал Аарону Даймонду до того, как он переехал повыше на склон холма, чтобы быть ближе к продюсерам и подальше от своих клиентов. Здесь было слишком много сверкающей полировки, слишком много позолоты, декоративных элементов и раскрашенных подо что-то поверхностей, как будто декоратор задался целью доказать, что можно заставить что угодно выглядеть как малахит, или мрамор, или ляпис-лазурь. Фелисия не представляла себе, в какой комнате может находиться Робби, пока не услышала тихие голоса и не увидела огонек сигареты.– …посмешище, – услышала она шепот Робби.– Ну что ты, Робби, ты выше всех их, вместе взятых.Она узнала голос Рэнди Брукса, хотя он тоже говорил шепотом. «Почему шепотом? – подумала она. – Не хотят беспокоить ее, думая, что она все еще спит в спальне наверху?» – В шепоте была какая-то странная интимность – Робби обычно говорил шепотом, когда они были вместе в постели, даже когда их никто не мог услышать. Ей всегда казалось это странным. Она сама говорила нормальным голосом, смеялась, вскрикивала, когда они занимались любовью, но Робби, видимо, считал, что должен говорить тихо, будто они делали что-то незаконное и опасное.Забыв о хороших манерах, она остановилась и стала вслушиваться, прислонившись спиной к бару.– Если бы Лисия ненавидела меня, – услышала она слова Робби, – я бы мог понять, почему она это сделала. Но все чертовски осложняется тем, что она любит меня.– Прости за откровенность, но у нее странная манера выражать свою любовь. А тебе не приходила мысль, что она, может быть, спятила?– Спятила?– Сошла с ума.Робби затянулся, его профиль на секунду появился из темноты в красном свете горящей сигареты. Он сидел на диване, спиной к Фелисии, так что она видела только его затылок. Брукс сидел рядом с ним, обнимая его рукой за плечи.– Она не «спятила», Рэнди, ничего подобного.– Тогда в чем ее проблема?– Я – ее проблема.– Ты? Что ты ей сделал?– Все дело в том, что я не сделал. – Робби вздохнул. – Лисия – очень страстная женщина, ты же знаешь.– Ну и что в этом плохого?Последовало долгое молчание.– Дело в том, что мы уже давно… не спали вместе, – сказал Робби.– Ну такое бывает.Робби, казалось, не слушал его – он будто говорил сам с собой.– Странно, – сказал он, – но секс никогда особенно не интересовал меня, пока я не встретил Лисию. Мой отец внушал нам, когда мы еще были детьми, что секс – скверная и опасная вещь, и я, наверное, верил ему. Представляешь, я ни разу не спал с Пенелопой, моей женой, до тех пор пока мы не поженились.Фелисия этого не знала. Сейчас она не могла понять, почему он рассказывает об этом именно Бруксу!– Что это доказывает? – осторожно заметил Брукс, очевидно, не ожидавший такого рода откровения. Лисия тоже не была готова услышать такое – Робби никогда не рассказывал ей об этом, и все же сейчас он делился своим секретом не с ней, а с Рэнди Бруксом.– Пенелопа меня не понимала, – продолжал Робби. – «Было бы понятно, если бы ты был священником», – говорила она. Она была обижена. Я хочу сказать, это были двадцатые годы, понимаешь, я был актером, играл романтические роли – и весьма успешно. А тут я вел себя как лицемерный викторианский святоша. Не могу сказать, чтобы она отказывалась – она давала мне множество возможностей, чуть было не отказалась выйти за меня замуж из-за этого.– Она зациклилась на этом.– Вероятно. Когда же мы наконец переспали в Париже, по пути в Венецию, где мы собирались провести медовый месяц, это не доставило нам обоим большого удовольствия. Не знаю, почему. Понимаешь, я считал, что если я отложу этот момент до свадьбы, то мы испытаем настоящий взрыв страсти, но на самом деле нас постигло разочарование. Особенно Пенелопу. Она недвусмысленно дала мне понять, что я не оправдал ее ожидания.– Это плохо.– Когда я учился в актерской школе, старая Элси Доннелл, лучший педагог из всех, всегда говорила мне: «Это как в спорте, понимаешь, ты должен беречь свои силы для роли». Я считал это вполне оправданным. Я хочу сказать, секс – это страсть, энергия, физическое напряжение – все вместе, верно? И запас сил у тебя не безграничен, не так ли? Если ты без оглядки будешь расходовать их в своих личных отношениях, они исчерпаются, и у тебя не хватит сил на твою работу. То же самое касается и страсти, понимаешь? Иногда мне кажется, что я боялся страсти, как будто она опустошала меня – как будто она отнимала у меня силы… – Он помолчал. – Я считал, что от этого страдает моя игра на сцене, – печально произнес он. – Я чувствовал, что должен сделать выбор.Не в этом ли крылось объяснение? Фелисия похолодела при мысли о том, чего она была лишена все эти годы. Неужели он променял их жизни на свою работу?– Я никогда не думал о сексе с такой точки зрения, – задумчиво сказал Брукс. Потом после паузы добавил: – Это еще и удовольствие, Робби.– Да-да, конечно, – нетерпеливо произнес Робби. – Я не утверждаю, что Элси была права, но дело в том, что я поверил ей. Я до сих пор считаю, что в ее словах есть доля истины. Тем не менее, – резко сказал он, – мой брак рухнул ко всем чертям. Потом я встретил Лисию, и все изменилось. Она была актрисой, понимаешь, и чертовски хорошей актрисой, но она верила совсем в другое – любовь, секс, страсть, актерская игра, они были для нее едины, связаны между собой. Между нами с первого взгляда возникло влечение, а вовсе не любовь, понимаешь. По отношению к Пенелопе я чувствовал себя ужасно виноватым за то, что я сделал – или не сделал, и к тому же страдал оттого, что спал с женой другого мужчины – вполне порядочного парня, как я узнал позднее, а вовсе не напыщенного тирана, каким его изобразила мне Лисия, но ведь все лгут о своих супругах, когда заводят любовников. Я не мог перед ней устоять – даже, пожалуй, и не пытался, если честно сказать. Я поплыл по течению, и все было просто чудесно.– Значит, все было хорошо… – Я занимался с Фелисией тем, о чем даже не мог подумать, живя с Пенелопой. Каким-то образом она помогла мне раскрыться, впервые заставила меня понять, что такое секс. Я не мог ею насытиться, Рэнди, не мог выпустить из рук. Я чувствовал ее запах в своей гримуборной, ощущал ее вкус у себя на губах, не мог забыть о ней, находясь на сцене… Мы часто скрывались вдвоем в маленьких гостиницах и тавернах, боясь, что частные детективы могут нас выследить. Страх, вина, страсть – как мы тогда жили! А потом, когда мы смогли встречаться открыто, какое это было облегчение. Мы поселились вместе, вместе играли в театре, просыпались по утрам, зная, что не нужно придумывать никаких объяснений…– А потом?– А потом? Не знаю. Внезапно мы перестали быть тайными любовниками – мы стали знаменитыми людьми. Мы уже не прятались – мы выставляли себя напоказ. И я начал думать, что страдает моя работа. О нет, не сразу. Напротив, сначала я думал, что Лисия права – секс действительно помогает мне быть лучше на сцене. Мне не приходилось изображать страсть, я чувствовал ее.Вейн засмеялся.– Тогда я вкладывал слишком много чувственности даже в те роли, где этого и не требовалось. Я помню, как бедный Тоби Иден жаловался, что я играю Яго, будто я – собака, пытающаяся потереться о ногу Отелло! Он был так смущен, мой друг Тоби, что не мог даже посмотреть мне в глаза на сцене – все время склонял голову, чтобы не видеть меня. Один из критиков писал, что он был похож на лошадь, которая увидела что-то на дороге, что ей очень не понравилось, и она отказывается к этому приближаться… Но в конечном итоге ты же не можешь строить всю роль только на чувственности, верно? И жизнь тоже. Фелисия всегда требовала от меня больше, чем я мог ей дать.Голос Брукса был так тих, что в нем не чувствовалось никакой заинтересованности. Или это было притворством? – подумала Фелисия. Может быть, он понял, что лучший способ заставить Робби говорить – это не возражать и не перебивать его?– Женщины все таковы, Робби, – пробормотал он. – Они так устроены.Фелисия слышала собственное дыхание, и удивлялась, что Робби и Рэнди до сих пор не заметили ее присутствие. Она испытывала странное чувство отстраненности – не это ли чувствует публика в зале? – вместе со все растущим возмущением, что Робби решил поделиться такими интимными подробностями с Рэнди Бруксом. Он ненавидел говорить о себе, всегда избегал этой темы в разговорах с ней, и все же здесь он свободно беседовал с Рэнди о тех самых вещах, которые были особенно важны в отношениях между ней и им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Она лежала в постели, недоумевая, как ей удалось раздеться. У нее раскалывалась голова, во рту пересохло; от несмытой косметики стягивало лицо. Робби раздевал ее? У нее было смутное воспоминание о том, как он это делал, молча и не слишком деликатно. Она помнила, как кричала ему:– Ну, давай, трахни меня, давай, что же ты медлишь?Но она точно знала, что он не сделал этого – такая жалость, подумала она, была бы, по крайней мере, хоть какая-то компенсация за испорченный вечер.Она попыталась вспомнить окончание вечеринки. У нее были туманные воспоминания о том, как она кружилась все быстрее и быстрее то с одним партнером, то с другим; где-то в стороне мелькало лицо Марти Куика, старавшегося ее удержать… Но что она помнила яснее всего, к сожалению, так это лицо Робби за мгновение перед тем, как ему удалось рассмеяться.Браво, Робби! – хотелось ей закричать. Как всегда, он безупречно разыграл спектакль и, как всегда, обманул ее ожидания. Она обратилась к нему самым непристойным образом, как только могла, с криком неутоленной страсти, отчаяния, боли и – как всегда добилась лишь того, что унизила его. А она хотела вывести его из себя и таким образом разбудить в нем любовь, но вместо этого получила неизменную вежливость, всепрощение, заботливое внимание, с которым он проводил ее наверх и уложил в постель.Она беспокойно металась на кровати, перепачкав подушки гримом, хотя обычно даже мысль о следах помады или туши на свежевыстиранном постельном белье была ей невыносима. Она скорее ходила бы в грязном нижнем белье или надела пару чулок со спустившейся петлей…Фелисия оглядела комнату. Ее одежда была аккуратно сложена на стуле. Робби умело раздел ее. Она закрыла глаза и попыталась представить себе эту сцену. Она была уверена, что доктор Фогель тоже был здесь – она вспомнила его открытое лицо, вспотевшее от танцев, или, может быть, от мысли об ударе по его профессиональной репутации, когда он делал ей укол. Ей показалось, что она видела Рэнди Брукса рядом, и Марти Куика. Были ли они здесь, когда Робби снимал с нее одежду? По какой-то причине ей была отвратительна мысль, что Брукс мог видеть ее обнаженной. Марти был не в счет, но представив себе, как бледное лицо Брукса склоняется над ней, она поежилась.Пошатываясь, она встала с постели, накинула халат, прошла в ванную и включила свет. Отражение в зеркале ее собственного лица поразило Фелисию – опухшие глаза, всклокоченные волосы, размазанный грим. Она умылась и причесалась, и сказала себе, что должна найти Робби и предстать перед ним. Об извинениях не могло быть и речи – она зашла слишком далеко, чтобы просить прощения, – но, может быть, если она, ничего не говоря, будет просто стоять перед ним со слезами на глазах, он простит ее. Ей было невыносимо хоть на минуту оставаться одной в этом снятом на время особняке, который она никогда не считала своим «домом». Серия просчетов, ошибок, неудач постепенно привела их сюда, как будто они старались убежать от несчастья, перебираясь все дальше и дальше на запад, пока не оказались на тихоокеанском побережье.Алекс Корда, живший в эмиграции в Голливуде, рассказывал им, что в свой первый приезд сюда, в начале тридцатых годов, он снимал дом в Малибу и иногда находил по утрам на пляже аккуратно сложенную одежду и обувь людей, которые просто уплывали в океан, чтобы умереть – бедняги устремлялись на запад в погоне за мечтой о счастье и успехе, а преодолев сотни миль, не находили ни того ни другого. Корда вернулся в Беверли-Хиллз, боясь, что однажды ночью он может последовать их примеру.– Там прекрасные закаты, – говорил он, описывая Малибу, – но у меня всегда было ощущение, будто я стою над пропастью.Робби тогда посмеялся, но Фелисия прекрасно поняла, чего боялся Корда.Ее мать, вероятно, чувствовала то же самое, когда они отправились жить в Кению. Видимо, родители Фелисии полагали, что их испортившиеся в Лондоне отношения наладятся, стоит им уехать подальше. Только под ярким экваториальным солнцем Найроби ее отец наконец вынужден был признать свою несостоятельность как фермер и бизнесмен и последовавший за тем полный развал их семейной жизни. До самого своего конца он верил, что если бы они уехали дальше, в Родезию или Южную Африку, их брак мог бы выстоять, но это была только одна из многих иллюзий, которыми он утешал себя, когда напивался.Фелисия вспомнила, как он бодро сказал, стоя среди их вещей, приготовленных к погрузке на корабль – «начинаем новую жизнь». Он трогательно верил в новую жизнь, и эту веру унаследовала Фелисия вместе с неспособностью по-настоящему начать ее. Она мечтала вернуться к какому-то неясному ей самой поворотному моменту, от которого пошли все неприятности, но чем больше она думала о нем, тем неопределеннее он оказывался. Она надеялась начать новую жизнь, выходя замуж за Чарльза, и стереть все то дурное, что произошло с ней, когда она вернулась в Англию, чтобы жить у дяди Гарри и его жены. Когда это не сработало, она решила начать все сначала, когда родилась Порция. Став подающей надежды молодой актрисой, она на какое-то время решила, что это и есть новая жизнь, но самой резкой переменой в ее жизни был уход от Чарльза к Робби – действительно драматическое начало новой жизни, которое тоже оказалось иллюзией.Доктор Фогель твердил ей о необходимости держать свою жизнь под контролем, но не мог предложить магической формулы, как это сделать, а сама Фелисия считала, что ее жизнь постоянно была под контролем – под контролем прошлого, ее собственных ошибок, ошибок Робби, целой цепи ошибок, больших и мелких, которую она была не в силах разорвать.Фелисия вышла в коридор, решив, что Робби сидит где-то внизу, размышляя в одиночестве о событиях вчерашнего вечера. Как большинство особняков в Беверли-Хиллз, их дом имел несколько гостиных. В нем не было главной комнаты, не было одной общей гостиной, где вся семья могла бы собираться у камина. Можно было переходить из одной гостиной в другую, пока ты не оказывался на другой стороне дома у стеклянных дверей, ведущих к бассейну. Это выглядело так, будто идешь по вестибюлю большого отеля – настолько похоже, что Фелисия иногда удивлялась, что не видит здесь посторонних людей, сидящих в креслах с газетой в руках, или идущих ей навстречу в сопровождении коридорного. Не безликость ли этого дома постепенно сводила ее с ума? Вполне возможно, сказала она себе, спокойно принимая возможность того, что она действительно сходит с ума.Внизу она помедлила. Комнаты были слабо освещены и украшены большими зеркалами. Огромная, громоздкая мебель отражалась в них. Фелисия возненавидела этот дом с первого взгляда, хотя он находился в престижной части Беверли-Хиллз и принадлежал Аарону Даймонду до того, как он переехал повыше на склон холма, чтобы быть ближе к продюсерам и подальше от своих клиентов. Здесь было слишком много сверкающей полировки, слишком много позолоты, декоративных элементов и раскрашенных подо что-то поверхностей, как будто декоратор задался целью доказать, что можно заставить что угодно выглядеть как малахит, или мрамор, или ляпис-лазурь. Фелисия не представляла себе, в какой комнате может находиться Робби, пока не услышала тихие голоса и не увидела огонек сигареты.– …посмешище, – услышала она шепот Робби.– Ну что ты, Робби, ты выше всех их, вместе взятых.Она узнала голос Рэнди Брукса, хотя он тоже говорил шепотом. «Почему шепотом? – подумала она. – Не хотят беспокоить ее, думая, что она все еще спит в спальне наверху?» – В шепоте была какая-то странная интимность – Робби обычно говорил шепотом, когда они были вместе в постели, даже когда их никто не мог услышать. Ей всегда казалось это странным. Она сама говорила нормальным голосом, смеялась, вскрикивала, когда они занимались любовью, но Робби, видимо, считал, что должен говорить тихо, будто они делали что-то незаконное и опасное.Забыв о хороших манерах, она остановилась и стала вслушиваться, прислонившись спиной к бару.– Если бы Лисия ненавидела меня, – услышала она слова Робби, – я бы мог понять, почему она это сделала. Но все чертовски осложняется тем, что она любит меня.– Прости за откровенность, но у нее странная манера выражать свою любовь. А тебе не приходила мысль, что она, может быть, спятила?– Спятила?– Сошла с ума.Робби затянулся, его профиль на секунду появился из темноты в красном свете горящей сигареты. Он сидел на диване, спиной к Фелисии, так что она видела только его затылок. Брукс сидел рядом с ним, обнимая его рукой за плечи.– Она не «спятила», Рэнди, ничего подобного.– Тогда в чем ее проблема?– Я – ее проблема.– Ты? Что ты ей сделал?– Все дело в том, что я не сделал. – Робби вздохнул. – Лисия – очень страстная женщина, ты же знаешь.– Ну и что в этом плохого?Последовало долгое молчание.– Дело в том, что мы уже давно… не спали вместе, – сказал Робби.– Ну такое бывает.Робби, казалось, не слушал его – он будто говорил сам с собой.– Странно, – сказал он, – но секс никогда особенно не интересовал меня, пока я не встретил Лисию. Мой отец внушал нам, когда мы еще были детьми, что секс – скверная и опасная вещь, и я, наверное, верил ему. Представляешь, я ни разу не спал с Пенелопой, моей женой, до тех пор пока мы не поженились.Фелисия этого не знала. Сейчас она не могла понять, почему он рассказывает об этом именно Бруксу!– Что это доказывает? – осторожно заметил Брукс, очевидно, не ожидавший такого рода откровения. Лисия тоже не была готова услышать такое – Робби никогда не рассказывал ей об этом, и все же сейчас он делился своим секретом не с ней, а с Рэнди Бруксом.– Пенелопа меня не понимала, – продолжал Робби. – «Было бы понятно, если бы ты был священником», – говорила она. Она была обижена. Я хочу сказать, это были двадцатые годы, понимаешь, я был актером, играл романтические роли – и весьма успешно. А тут я вел себя как лицемерный викторианский святоша. Не могу сказать, чтобы она отказывалась – она давала мне множество возможностей, чуть было не отказалась выйти за меня замуж из-за этого.– Она зациклилась на этом.– Вероятно. Когда же мы наконец переспали в Париже, по пути в Венецию, где мы собирались провести медовый месяц, это не доставило нам обоим большого удовольствия. Не знаю, почему. Понимаешь, я считал, что если я отложу этот момент до свадьбы, то мы испытаем настоящий взрыв страсти, но на самом деле нас постигло разочарование. Особенно Пенелопу. Она недвусмысленно дала мне понять, что я не оправдал ее ожидания.– Это плохо.– Когда я учился в актерской школе, старая Элси Доннелл, лучший педагог из всех, всегда говорила мне: «Это как в спорте, понимаешь, ты должен беречь свои силы для роли». Я считал это вполне оправданным. Я хочу сказать, секс – это страсть, энергия, физическое напряжение – все вместе, верно? И запас сил у тебя не безграничен, не так ли? Если ты без оглядки будешь расходовать их в своих личных отношениях, они исчерпаются, и у тебя не хватит сил на твою работу. То же самое касается и страсти, понимаешь? Иногда мне кажется, что я боялся страсти, как будто она опустошала меня – как будто она отнимала у меня силы… – Он помолчал. – Я считал, что от этого страдает моя игра на сцене, – печально произнес он. – Я чувствовал, что должен сделать выбор.Не в этом ли крылось объяснение? Фелисия похолодела при мысли о том, чего она была лишена все эти годы. Неужели он променял их жизни на свою работу?– Я никогда не думал о сексе с такой точки зрения, – задумчиво сказал Брукс. Потом после паузы добавил: – Это еще и удовольствие, Робби.– Да-да, конечно, – нетерпеливо произнес Робби. – Я не утверждаю, что Элси была права, но дело в том, что я поверил ей. Я до сих пор считаю, что в ее словах есть доля истины. Тем не менее, – резко сказал он, – мой брак рухнул ко всем чертям. Потом я встретил Лисию, и все изменилось. Она была актрисой, понимаешь, и чертовски хорошей актрисой, но она верила совсем в другое – любовь, секс, страсть, актерская игра, они были для нее едины, связаны между собой. Между нами с первого взгляда возникло влечение, а вовсе не любовь, понимаешь. По отношению к Пенелопе я чувствовал себя ужасно виноватым за то, что я сделал – или не сделал, и к тому же страдал оттого, что спал с женой другого мужчины – вполне порядочного парня, как я узнал позднее, а вовсе не напыщенного тирана, каким его изобразила мне Лисия, но ведь все лгут о своих супругах, когда заводят любовников. Я не мог перед ней устоять – даже, пожалуй, и не пытался, если честно сказать. Я поплыл по течению, и все было просто чудесно.– Значит, все было хорошо… – Я занимался с Фелисией тем, о чем даже не мог подумать, живя с Пенелопой. Каким-то образом она помогла мне раскрыться, впервые заставила меня понять, что такое секс. Я не мог ею насытиться, Рэнди, не мог выпустить из рук. Я чувствовал ее запах в своей гримуборной, ощущал ее вкус у себя на губах, не мог забыть о ней, находясь на сцене… Мы часто скрывались вдвоем в маленьких гостиницах и тавернах, боясь, что частные детективы могут нас выследить. Страх, вина, страсть – как мы тогда жили! А потом, когда мы смогли встречаться открыто, какое это было облегчение. Мы поселились вместе, вместе играли в театре, просыпались по утрам, зная, что не нужно придумывать никаких объяснений…– А потом?– А потом? Не знаю. Внезапно мы перестали быть тайными любовниками – мы стали знаменитыми людьми. Мы уже не прятались – мы выставляли себя напоказ. И я начал думать, что страдает моя работа. О нет, не сразу. Напротив, сначала я думал, что Лисия права – секс действительно помогает мне быть лучше на сцене. Мне не приходилось изображать страсть, я чувствовал ее.Вейн засмеялся.– Тогда я вкладывал слишком много чувственности даже в те роли, где этого и не требовалось. Я помню, как бедный Тоби Иден жаловался, что я играю Яго, будто я – собака, пытающаяся потереться о ногу Отелло! Он был так смущен, мой друг Тоби, что не мог даже посмотреть мне в глаза на сцене – все время склонял голову, чтобы не видеть меня. Один из критиков писал, что он был похож на лошадь, которая увидела что-то на дороге, что ей очень не понравилось, и она отказывается к этому приближаться… Но в конечном итоге ты же не можешь строить всю роль только на чувственности, верно? И жизнь тоже. Фелисия всегда требовала от меня больше, чем я мог ей дать.Голос Брукса был так тих, что в нем не чувствовалось никакой заинтересованности. Или это было притворством? – подумала Фелисия. Может быть, он понял, что лучший способ заставить Робби говорить – это не возражать и не перебивать его?– Женщины все таковы, Робби, – пробормотал он. – Они так устроены.Фелисия слышала собственное дыхание, и удивлялась, что Робби и Рэнди до сих пор не заметили ее присутствие. Она испытывала странное чувство отстраненности – не это ли чувствует публика в зале? – вместе со все растущим возмущением, что Робби решил поделиться такими интимными подробностями с Рэнди Бруксом. Он ненавидел говорить о себе, всегда избегал этой темы в разговорах с ней, и все же здесь он свободно беседовал с Рэнди о тех самых вещах, которые были особенно важны в отношениях между ней и им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52