Хочется исповедаться перед кем угодно, хоть бы и перед этим лощеным педерастом, компаньоном его отца. Никогда он так ясно не понимал, что представляет собой Фредди Баттон. Он играет в серьезной адвокатской фирме «Даннинг-Спонджет» роль эдакого профессионального душки, и к нему сплавляют всех вдов и наследников вроде Шермана, у которых, по общему мнению компаньонов, больше денег, чем проблем. Однако другого исповедника к его услугам сейчас нет.
— У меня есть знакомая, Мария Раскин, — начал он. — Жена некоего Артура Раскина, который нагреб кучу денег неизвестно на чем.
— Слышал о таком, — кивает Фредди.
— Я в последнее время… — Шерман подыскивает правильные слова, — довольно много виделся с миссис Раскин. — И, поджав губы, смотрит на Фредди. Его взгляд договаривает: «Да, вот именно. Обычная нечистоплотная интрижка».
Фредди понял и кивает.
И Шерман после еще одной краткой заминки пускается в подробный рассказ о давешней поездке по вечернему Бронксу. При этом он следит за лицом Фредди, готовый прочесть на нем осуждение или — хуже того! — злорадство. Но видит только дружеское участие, размеченное кольцами дыма. Он больше уже не презирает Фредди. От души у него отлегло. Яд изливается наружу. О, мой исповедник!
Продолжая рассказ, он начинает испытывать совсем другое чувство: безотчетную радость. Приятно быть героем такого захватывающего приключения. И он уже опять гордится, — так глупо гордится! — что дрался в джунглях, что победил. Он красуется, он на подмостках, он главный герой. На лице у Фредди дружеское, участливое выражение сменяется… восхищением…
— Так что вот, — заканчивает Шерман. — Как мне теперь себя вести, ума не приложу. Надо было, конечно, сразу же заявить.
Фредди откинулся на спинку кресла, устремил глаза вдаль, глубоко затянулся сигаретой. А потом снова поглядел на Шермана и успокоительно улыбнулся.
— Ну, из того, что вы рассказываете, ясно одно: в том, что пострадал молодой человек, вашей личной ответственности нет. — Вместе со словами изо рта у него одно за другим вырываются облачка дыма. Ну, кто еще так умеет? — Речь может идти о вашей доле ответственности, как владельца машины, за незаявление, и может встать вопрос об оставлении места происшествия. Это я должен буду уточнить по кодексу. Они могут также выдвинуть обвинение в нападении, поскольку вами была брошена покрышка, но едва ли ему дадут ход, ведь у вас были очевидные причины считать, что покушаются на вашу жизнь. Замечу, что происшествие такого рода вовсе не исключительное, как вы, по-видимому, думаете. Знаете Клинтона Дэнфорта?
— Нет.
— Всегда очень корректный. Похож на капиталиста, как их раньше изображали на карикатурах, знаете, в шелковом цилиндре. Так вот, однажды вечером Клинтон и его жена ехали домой… — И Фредди начинает рассказывать о том, как у машины его достославного клиента заглох мотор в Куинсе, посреди Озонового парка. Шерман просеивает сыплющиеся слова в поисках зернышка надежды для себя. Но потом догадывается, что просто у Фредди опять сработал рефлекс обаяния. Секрет светского шарма состоит в том, чтобы по всякому поводу рассказывать забавный аналогичный случай, желательно — из жизни именитых людей. А этот эпизод с Дэнфортами — по-видимому, единственный за всю его двадцатипятилетнюю адвокатскую практику, хоть отдаленно касающийся нью-йоркских улиц.
— …черный с полицейской собакой на поводке.
— Фредди, — Шерман уже опять говорит сквозь зубы. — Мне нет дела до вашего жирного приятеля Дэнфорта.
— Как вы говорите? — Фредди поражен и хлопает глазами.
— Мне сейчас не до него. У меня серьезная проблема.
— Конечно, конечно, прошу меня извинить. — Голос Фредди звучит мягко, умиротворяюще, и притом сокрушенно; так говорят с помешанным, если он начинает горячиться. — Я ведь только хотел показать, что…
— Не надо мне ничего показывать, выбросьте сигарету и скажите ваше мнение.
Фредди, не отводя глаз от лица Шермана, гасит в пепельнице окурок.
— Хорошо. Скажу вам мое мнение.
— Я не хотел быть грубым, Фредди, но вы же понимаете.
— Понимаю, Шерман.
— Курите, ради бога, если охота, но не отвлекайтесь.
Узкие кисти вскидываются в знак того, что сигарета — это не важно.
— Словом, так, — говорит Фредди. — Вот мое мнение. По-моему, в главном, что касается нанесения увечья, на вас ответственность не лежит. Против вас могут выдвинуть обвинение в том, что вы покинули место происшествия и не уведомили полицию, это не исключено. Как я уже сказал, мне тут надо кое-что уточнить. Но думается, это ничем серьезным вам не грозит, при условии если нам удастся установить, что события развивались именно так, как вы мне сейчас изложили.
— Что значит — удастся установить?
— Понимаете ли, в этой газетной публикации меня беспокоит одно: она слишком далеко отступает от фактов, описанных вами.
— Да, я знаю. Ни слова о другом… о другом парне, который подошел ко мне сначала. И о перегороженной мостовой, и о том, что дело было на въезде. Они называют местом происшествия Брукнеровский бульвар. Но это было вовсе не на Брукнеровском бульваре и вообще ни на каком бульваре. У них получается, будто парнишка… отличник учебы… черный святой… переходил себе через улицу, ни о чем худом не помышляя, и вдруг едет какой-то белый расист в роскошном автомобиле, на ходу сбивает его с ног и уносится дальше. Идиотство все это! «Роскошный автомобиль», «роскошный автомобиль», а это всего только обыкновенный «мерседес». Да теперь «мерседес» — все равно что раньше «бьюик».
Фредди вздернул бровь, выразив таким образом сомнение по этому поводу, но Шерман еще не все сказал.
— Я вот что хочу у вас спросить, Фредди. Тот факт, что за рулем… — он хотел сказать «сидела Мария Раскин», но воздержался, чтобы не получилось так, будто он перекладывает вину на нее, — что машину вел не я, когда был сбит этот юноша, не снимает с меня ответственности в глазах закона?
— В том, что касается нанесения телесных повреждений, по-моему, да. Хотя, как я сказал, надо заглянуть в кодекс. Но позвольте и мне спросить у вас. А какова версия вашей приятельницы миссис Раскин?
— Что значит — ее версия?
— Ну, как она описывает это происшествие. Она тоже говорит, что машину вела она?
— Говорит? Не говорит, а в самом деле она вела.
— Да, но если ей, допустим, будет в этом случае угрожать судебное преследование?
Шерман на минуту онемел.
— Н-ну, я не могу себе представить, чтобы она… — «солгала», хотел было он сказать, но не сказал, потому что вообще-то это не так уж немыслимо. Ему становится страшно.
— По крайней мере, каждый раз как я с ней обсуждал этот случай, она повторяла одну и ту же фразу: «В конце концов, за рулем-то сидела я». Когда я в первый раз, тогда же, завел разговор о том, чтобы обратиться в полицию, она сказала: «За рулем сидела я, мне и решать». Не знаю, конечно, все может быть, но… О господи!
— Я не хочу сеять у вас в душе сомнение, Шерман. Просто имейте в виду, что она — единственный человек, который может подтвердить ваши слова, и притом с риском для себя самой.
Шерман отвалился от стола. Пышнотелая воительница, которая сражалась в джунглях с ним бок о бок, а потом, скользкая, отдавалась ему на полу…
— Значит, если я теперь обращусь в полицию и расскажу, как все было, а она не подтвердит, то мое положение будет еще хуже, чем сейчас?
— Не исключено. Поймите, я не говорю, что она непременно откажется подтвердить ваши слова. Я просто хочу, чтобы вы ясно представляли себе свое положение.
— И что же, по-вашему, мне следует делать, Фредди?
— С кем вы об этом говорили?
— Ни с кем. Только с вами.
— А с Джуди?
— Нет. С Джуди, как вы понимаете, — тем более.
— Ну так и не говорите покамест ни с кем, даже с Джуди, без крайней необходимости. Но и тогда обязательно внушите ей, чтобы она помалкивала. Вы не представляете себе, как сказанное вами слово можно при желании вывернуть наизнанку и использовать против вас же. Я это наблюдал неоднократно.
Шерман усомнился, но кивнул.
— А я между тем, с вашего позволения, проконсультируюсь с одним знакомым юристом, который как раз специализируется в этой области.
— Здесь, в «Даннинг-Спонджете»?
— Нет.
— Потому что мне бы не хотелось, чтобы это дело гоняли, как мяч, по здешним коридорам.
— Не беспокойтесь. Я имею в виду другую фирму.
— Что за фирма?
— «Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель».
Длинный ряд слогов, неприятный, как дурной запах.
— Чем они занимаются?
— Всем понемногу. Но известностью пользуются как специалисты по уголовным делам.
— По уголовным делан?
Фредди улыбнулся.
— Не пугайтесь. Специалисты по уголовным делам помогают не одним уголовникам. К человеку, которого я имею в виду, мы уже не раз обращались. Его зовут Томас Киллиан. Очень толковый дядька. Ваших лет. Учился, кстати, в Йейле, в Йейльской юридической школе. Единственный ирландец — выпускник Йейльской юридической школы. И единственный выпускник Йейльской юридической школы, который ведет уголовные дела. Шучу, конечно.
А Шерман снова отваливается от стола, пораженный словами «уголовные дела». Фредди, снова ощутив себя хозяином положения, достает портсигар из слоновой кости с серебром, вытаскивает из-под зажима сигарету «Синиор Сервис», разминает и, прикурив, с глубоким удовлетворением затягивается.
— Я хочу знать его мнение, — объясняет он Шерману, — тем более что, судя по газетной публикации, дело приобрело политическую окраску. Томми Киллиан разберется тут гораздо лучше, чем я.
— «Дершкин, Кто-то и Шлофель»?
— «Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель», — поправляет Фредди. — Три еврея и один итальянец, да еще Томми Киллиан, ирландец. Видите ли, Шерман, адвокатская профессия в Нью-Йорке подверглась большой специализации. Как бы распалась на отдельные кланы… и кланчики… Вот, к примеру. Если бы мне нужно было защищаться от обвинения в небрежности за рулем автомобиля, я бы не хотел, чтобы мои интересы представлял кто-то из «Даннинг-Спонджета». Я бы обратился в одну из адвокатских фирм на южном конце Бродвея, которые только такими делами и занимаются. Они находятся на самой нижней ступени в адвокатуре. Всякие Беллавиты и Шлоссели — публика грубая, неотесанная, скользкая, сомнительная, вы даже себе представить не можете, какие они. И тем не менее я бы обратился только к ним. Они знают всех судей, секретарей, других адвокатов. Они умеют договариваться. Если в суде появится какой-нибудь Брэдшоу или Фарнсворт из «Даннинг-Спонджета», ничего не выйдет, с ним просто разговаривать не станут. То же самое и уголовное дело. Юристы-"уголовники" тоже не высшей пробы народец, но в делах определенного рода приходится прибегать к их услугам. И в данной ситуации Томми Киллиан — как раз подходящая фигура.
— Господи, — только и смог выговорить Шерман. Из всего того, что наговорил ему Фредди, в голове у него застряло одно: уголовное дело.
— Выше голову, Шерман!
Уголовное дело.
* * *
В операционном зале с ценными бумагами «Пирс-и-Пирса» Шермана встречает укоризненный взгляд Мюриел, ассистентки.
— Где ты был, Шерман? Я пыталась с тобой связаться.
— Да я… — Он хотел было повторить давешнюю ложь, да еще в приукрашенном виде, но ее лицо предупреждает, что так он только хуже запутается. — Ну ладно, в чем дело?
— Сразу, как ты ушел, поступил новый выпуск «Файделити Мьючуалс» на двести миллионов. Я позвонила в «Полсек и Фрэгнер», но тебя там не было, и они тебя даже не ждали. Арнольд недоволен, Шерман. Хочет тебя видеть.
— Иду, — говорит Шерман и поворачивает к своему столу.
— Постой, — окликает его Мюриел. — Еще тебя искал этот парень из Парижа. Четыре раза звонил. Месье Леви. Сказал, что ты должен был ему отзвонить. И велел передать тебе; девяносто три, окончательно. Сказал, что ты поймешь.
13
Оранжевый угорь
В 4.15 Крамер и двое следователей, Мартин и Гольдберг, в партикулярном «додже» подъехали к кварталам Эдгара По. Демонстрация назначена на пять. Здешний жилой квартал был спроектирован в «зеленую» эпоху искоренения трущоб. Замысел проектировщиков состоял в том, чтобы возвести башни прямо на зеленом травянистом участке, где будут резвиться детишки, а вдоль извилистых тропинок на скамеечках под тенистыми деревьями рассядутся старики. Обернулось же дело тем, что резвящиеся детишки в первый же месяц ободрали и выломали саженцы тенистых деревьев и старикам, которые сдуру вздумали бы посидеть вдоль извилистых тропинок, грозила не менее жестокая расправа. Теперь квартал представлял собой нагромождение закопченных кирпичных строений, вздымающихся кверху из россыпей шлака и утоптанной голой земли. Бетонные столбики, на которых некогда покоились зеленые досочки скамеек, торчат оголенные, точно древние руины.
Суточные городские приливы и отливы, связанные с ритмом человеческих трудов, не достигают кварталов Эдгара По, где безработные составляют, по меньшей мере, 75 процентов. Так что в 4.15 там ничуть не люднее, чем в полдень. Нигде ни души. Крамер разглядел только стайку подростков, прошмыгнувших гуськом вдоль разрисованного цоколя одной из башен. Рисунки — ничего особенного, закопченный кирпич в сетке цементного раствора не вдохновляет даже пубертатных аэрозольных рисовальщиков.
Мартин притормозил. Вот центральный проезд перед корпусом А, где должна состояться демонстрация. Людей нет, только посреди проезда какой-то долговязый юнец возится с колесом машины. Машина, красный «камаро», стоит носом к тротуару и перегораживает проезд. Юнец в черных джинсах, черной футболке и полосатых кроссовках сидит на корточках с разводным ключом в руке.
Мартин останавливается в пяти шагах от него и глушит мотор. Юнец, не поднимаясь, оглядывается на «додж». Мартин с Гольдбергом бок о бок на переднем сиденье. Крамер сзади. Остановились, сидят с каменными лицами. В чем дело, Крамеру непонятно. Потом Мартин вылезает из машины. На нем бежевая ветровка, трикотажная рубашка, какие-то дешевые серые штаны. Подходит к парню, останавливается над ним и спрашивает:
— Ты что здесь делаешь?
Не то чтобы очень любезно. Парень недоуменно отвечает:
— Ничего. Щиток закрепляю.
— Ах, щито-ок? — язвительно переспрашивает Мартин.
— Ага.
— И ты всегда так ставишь машину, хрен дери, поперек проезда?
Юнец встает. Длинный, руки мускулистые, кисти тяжелые, в одной зажата монтировка. С разинутым ртом он смотрит сверху вниз на Мартина, который рядом с ним кажется карликом, плечи под ветровкой такие узкие, и не в форме, и без полицейского значка. Крамер глазам своим не верит. Здесь, в Южном Бронксе, на месте предстоящей демонстрации протеста против «белого правосудия», Мартин бросает вызов черному парню, который на две головы его выше и держит монтировку в руке.
А Мартин, голова набок, не моргнув, смотрит прямо тому в лицо. Парень, по-видимому, тоже изумлен, он стоит неподвижно и молчит. Потом, скосив глаза, замечает сидящего в «додже» Гольдберга, широколицего, с глазами-щелочками и обвислыми черными усами. Снова переводит взгляд на Мартина и говорит с вызовом сердито:
— Просто щиток закрепляю, понятно? И тебя не трогаю.
А сам, еще не договорив, начинает отступать, обходит, вроде как бы гуляючи, свой «камаро», открывает дверцу, закидывает монтировку на заднее сиденье, снова непринужденной походкой обходит машину спереди, садится за руль, задним ходом выезжает на середину проезда, и «камаро», хрипло взревев, уносится прочь. Мартин снова лезет в «додж», берется за баранку.
— Ну, Мартин, тебе благодарность в приказе за налаживание контактов с местным населением, — говорит Гольдберг.
— Пусть спасибо скажет, что я ему штраф не выписал, — отзывается Мартин. — Ни хера, тут больше и негде машину припарковать.
А еще удивляются, почему их в гетто все ненавидят, подумал Крамер. Но одновременно он смотрит на Мартина и… восхищается. Сам-то он, Крамер, ростом, весом, мускулатурой не уступает парню с монтировкой и, пожалуй, одолел бы его. Но ему сначала пришлось бы подраться. Задень он этого парня, и дело бы неизбежно тут же кончилось дракой. А вот Мартин твердо знал, что драки не будет. Что парень по глазам угадал в нем фараона-ирландца из породы неотступающих. Конечно, не последнюю роль играло и присутствие Гольдберга с его свирепой рожей, и наличие револьвера в кобуре под мышкой. Но все равно Крамер сознает, что ему слабо сделать то, что сейчас у него на глазах проделал Мартин, феноменальный маленький чемпион этой знаменитой бойцовской породы. И в пятисотый раз за время работы в прокуратуре Бронкса Крамер безмолвно преклонился перед самым загадочным и самым желанным из чисто мужских достоинств: ирландской отвагой.
Мартин припарковал «додж» на освободившемся месте. Они сидят втроем в машине и ждут.
— Дурью мается начальство, — говорит Мартин.
— А что, Мартин, — обращается к нему Крамер, гордясь близостью с таким парнем, — удалось вам выяснить, кто передал распечатку в «Сити лайт»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— У меня есть знакомая, Мария Раскин, — начал он. — Жена некоего Артура Раскина, который нагреб кучу денег неизвестно на чем.
— Слышал о таком, — кивает Фредди.
— Я в последнее время… — Шерман подыскивает правильные слова, — довольно много виделся с миссис Раскин. — И, поджав губы, смотрит на Фредди. Его взгляд договаривает: «Да, вот именно. Обычная нечистоплотная интрижка».
Фредди понял и кивает.
И Шерман после еще одной краткой заминки пускается в подробный рассказ о давешней поездке по вечернему Бронксу. При этом он следит за лицом Фредди, готовый прочесть на нем осуждение или — хуже того! — злорадство. Но видит только дружеское участие, размеченное кольцами дыма. Он больше уже не презирает Фредди. От души у него отлегло. Яд изливается наружу. О, мой исповедник!
Продолжая рассказ, он начинает испытывать совсем другое чувство: безотчетную радость. Приятно быть героем такого захватывающего приключения. И он уже опять гордится, — так глупо гордится! — что дрался в джунглях, что победил. Он красуется, он на подмостках, он главный герой. На лице у Фредди дружеское, участливое выражение сменяется… восхищением…
— Так что вот, — заканчивает Шерман. — Как мне теперь себя вести, ума не приложу. Надо было, конечно, сразу же заявить.
Фредди откинулся на спинку кресла, устремил глаза вдаль, глубоко затянулся сигаретой. А потом снова поглядел на Шермана и успокоительно улыбнулся.
— Ну, из того, что вы рассказываете, ясно одно: в том, что пострадал молодой человек, вашей личной ответственности нет. — Вместе со словами изо рта у него одно за другим вырываются облачка дыма. Ну, кто еще так умеет? — Речь может идти о вашей доле ответственности, как владельца машины, за незаявление, и может встать вопрос об оставлении места происшествия. Это я должен буду уточнить по кодексу. Они могут также выдвинуть обвинение в нападении, поскольку вами была брошена покрышка, но едва ли ему дадут ход, ведь у вас были очевидные причины считать, что покушаются на вашу жизнь. Замечу, что происшествие такого рода вовсе не исключительное, как вы, по-видимому, думаете. Знаете Клинтона Дэнфорта?
— Нет.
— Всегда очень корректный. Похож на капиталиста, как их раньше изображали на карикатурах, знаете, в шелковом цилиндре. Так вот, однажды вечером Клинтон и его жена ехали домой… — И Фредди начинает рассказывать о том, как у машины его достославного клиента заглох мотор в Куинсе, посреди Озонового парка. Шерман просеивает сыплющиеся слова в поисках зернышка надежды для себя. Но потом догадывается, что просто у Фредди опять сработал рефлекс обаяния. Секрет светского шарма состоит в том, чтобы по всякому поводу рассказывать забавный аналогичный случай, желательно — из жизни именитых людей. А этот эпизод с Дэнфортами — по-видимому, единственный за всю его двадцатипятилетнюю адвокатскую практику, хоть отдаленно касающийся нью-йоркских улиц.
— …черный с полицейской собакой на поводке.
— Фредди, — Шерман уже опять говорит сквозь зубы. — Мне нет дела до вашего жирного приятеля Дэнфорта.
— Как вы говорите? — Фредди поражен и хлопает глазами.
— Мне сейчас не до него. У меня серьезная проблема.
— Конечно, конечно, прошу меня извинить. — Голос Фредди звучит мягко, умиротворяюще, и притом сокрушенно; так говорят с помешанным, если он начинает горячиться. — Я ведь только хотел показать, что…
— Не надо мне ничего показывать, выбросьте сигарету и скажите ваше мнение.
Фредди, не отводя глаз от лица Шермана, гасит в пепельнице окурок.
— Хорошо. Скажу вам мое мнение.
— Я не хотел быть грубым, Фредди, но вы же понимаете.
— Понимаю, Шерман.
— Курите, ради бога, если охота, но не отвлекайтесь.
Узкие кисти вскидываются в знак того, что сигарета — это не важно.
— Словом, так, — говорит Фредди. — Вот мое мнение. По-моему, в главном, что касается нанесения увечья, на вас ответственность не лежит. Против вас могут выдвинуть обвинение в том, что вы покинули место происшествия и не уведомили полицию, это не исключено. Как я уже сказал, мне тут надо кое-что уточнить. Но думается, это ничем серьезным вам не грозит, при условии если нам удастся установить, что события развивались именно так, как вы мне сейчас изложили.
— Что значит — удастся установить?
— Понимаете ли, в этой газетной публикации меня беспокоит одно: она слишком далеко отступает от фактов, описанных вами.
— Да, я знаю. Ни слова о другом… о другом парне, который подошел ко мне сначала. И о перегороженной мостовой, и о том, что дело было на въезде. Они называют местом происшествия Брукнеровский бульвар. Но это было вовсе не на Брукнеровском бульваре и вообще ни на каком бульваре. У них получается, будто парнишка… отличник учебы… черный святой… переходил себе через улицу, ни о чем худом не помышляя, и вдруг едет какой-то белый расист в роскошном автомобиле, на ходу сбивает его с ног и уносится дальше. Идиотство все это! «Роскошный автомобиль», «роскошный автомобиль», а это всего только обыкновенный «мерседес». Да теперь «мерседес» — все равно что раньше «бьюик».
Фредди вздернул бровь, выразив таким образом сомнение по этому поводу, но Шерман еще не все сказал.
— Я вот что хочу у вас спросить, Фредди. Тот факт, что за рулем… — он хотел сказать «сидела Мария Раскин», но воздержался, чтобы не получилось так, будто он перекладывает вину на нее, — что машину вел не я, когда был сбит этот юноша, не снимает с меня ответственности в глазах закона?
— В том, что касается нанесения телесных повреждений, по-моему, да. Хотя, как я сказал, надо заглянуть в кодекс. Но позвольте и мне спросить у вас. А какова версия вашей приятельницы миссис Раскин?
— Что значит — ее версия?
— Ну, как она описывает это происшествие. Она тоже говорит, что машину вела она?
— Говорит? Не говорит, а в самом деле она вела.
— Да, но если ей, допустим, будет в этом случае угрожать судебное преследование?
Шерман на минуту онемел.
— Н-ну, я не могу себе представить, чтобы она… — «солгала», хотел было он сказать, но не сказал, потому что вообще-то это не так уж немыслимо. Ему становится страшно.
— По крайней мере, каждый раз как я с ней обсуждал этот случай, она повторяла одну и ту же фразу: «В конце концов, за рулем-то сидела я». Когда я в первый раз, тогда же, завел разговор о том, чтобы обратиться в полицию, она сказала: «За рулем сидела я, мне и решать». Не знаю, конечно, все может быть, но… О господи!
— Я не хочу сеять у вас в душе сомнение, Шерман. Просто имейте в виду, что она — единственный человек, который может подтвердить ваши слова, и притом с риском для себя самой.
Шерман отвалился от стола. Пышнотелая воительница, которая сражалась в джунглях с ним бок о бок, а потом, скользкая, отдавалась ему на полу…
— Значит, если я теперь обращусь в полицию и расскажу, как все было, а она не подтвердит, то мое положение будет еще хуже, чем сейчас?
— Не исключено. Поймите, я не говорю, что она непременно откажется подтвердить ваши слова. Я просто хочу, чтобы вы ясно представляли себе свое положение.
— И что же, по-вашему, мне следует делать, Фредди?
— С кем вы об этом говорили?
— Ни с кем. Только с вами.
— А с Джуди?
— Нет. С Джуди, как вы понимаете, — тем более.
— Ну так и не говорите покамест ни с кем, даже с Джуди, без крайней необходимости. Но и тогда обязательно внушите ей, чтобы она помалкивала. Вы не представляете себе, как сказанное вами слово можно при желании вывернуть наизнанку и использовать против вас же. Я это наблюдал неоднократно.
Шерман усомнился, но кивнул.
— А я между тем, с вашего позволения, проконсультируюсь с одним знакомым юристом, который как раз специализируется в этой области.
— Здесь, в «Даннинг-Спонджете»?
— Нет.
— Потому что мне бы не хотелось, чтобы это дело гоняли, как мяч, по здешним коридорам.
— Не беспокойтесь. Я имею в виду другую фирму.
— Что за фирма?
— «Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель».
Длинный ряд слогов, неприятный, как дурной запах.
— Чем они занимаются?
— Всем понемногу. Но известностью пользуются как специалисты по уголовным делам.
— По уголовным делан?
Фредди улыбнулся.
— Не пугайтесь. Специалисты по уголовным делам помогают не одним уголовникам. К человеку, которого я имею в виду, мы уже не раз обращались. Его зовут Томас Киллиан. Очень толковый дядька. Ваших лет. Учился, кстати, в Йейле, в Йейльской юридической школе. Единственный ирландец — выпускник Йейльской юридической школы. И единственный выпускник Йейльской юридической школы, который ведет уголовные дела. Шучу, конечно.
А Шерман снова отваливается от стола, пораженный словами «уголовные дела». Фредди, снова ощутив себя хозяином положения, достает портсигар из слоновой кости с серебром, вытаскивает из-под зажима сигарету «Синиор Сервис», разминает и, прикурив, с глубоким удовлетворением затягивается.
— Я хочу знать его мнение, — объясняет он Шерману, — тем более что, судя по газетной публикации, дело приобрело политическую окраску. Томми Киллиан разберется тут гораздо лучше, чем я.
— «Дершкин, Кто-то и Шлофель»?
— «Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель», — поправляет Фредди. — Три еврея и один итальянец, да еще Томми Киллиан, ирландец. Видите ли, Шерман, адвокатская профессия в Нью-Йорке подверглась большой специализации. Как бы распалась на отдельные кланы… и кланчики… Вот, к примеру. Если бы мне нужно было защищаться от обвинения в небрежности за рулем автомобиля, я бы не хотел, чтобы мои интересы представлял кто-то из «Даннинг-Спонджета». Я бы обратился в одну из адвокатских фирм на южном конце Бродвея, которые только такими делами и занимаются. Они находятся на самой нижней ступени в адвокатуре. Всякие Беллавиты и Шлоссели — публика грубая, неотесанная, скользкая, сомнительная, вы даже себе представить не можете, какие они. И тем не менее я бы обратился только к ним. Они знают всех судей, секретарей, других адвокатов. Они умеют договариваться. Если в суде появится какой-нибудь Брэдшоу или Фарнсворт из «Даннинг-Спонджета», ничего не выйдет, с ним просто разговаривать не станут. То же самое и уголовное дело. Юристы-"уголовники" тоже не высшей пробы народец, но в делах определенного рода приходится прибегать к их услугам. И в данной ситуации Томми Киллиан — как раз подходящая фигура.
— Господи, — только и смог выговорить Шерман. Из всего того, что наговорил ему Фредди, в голове у него застряло одно: уголовное дело.
— Выше голову, Шерман!
Уголовное дело.
* * *
В операционном зале с ценными бумагами «Пирс-и-Пирса» Шермана встречает укоризненный взгляд Мюриел, ассистентки.
— Где ты был, Шерман? Я пыталась с тобой связаться.
— Да я… — Он хотел было повторить давешнюю ложь, да еще в приукрашенном виде, но ее лицо предупреждает, что так он только хуже запутается. — Ну ладно, в чем дело?
— Сразу, как ты ушел, поступил новый выпуск «Файделити Мьючуалс» на двести миллионов. Я позвонила в «Полсек и Фрэгнер», но тебя там не было, и они тебя даже не ждали. Арнольд недоволен, Шерман. Хочет тебя видеть.
— Иду, — говорит Шерман и поворачивает к своему столу.
— Постой, — окликает его Мюриел. — Еще тебя искал этот парень из Парижа. Четыре раза звонил. Месье Леви. Сказал, что ты должен был ему отзвонить. И велел передать тебе; девяносто три, окончательно. Сказал, что ты поймешь.
13
Оранжевый угорь
В 4.15 Крамер и двое следователей, Мартин и Гольдберг, в партикулярном «додже» подъехали к кварталам Эдгара По. Демонстрация назначена на пять. Здешний жилой квартал был спроектирован в «зеленую» эпоху искоренения трущоб. Замысел проектировщиков состоял в том, чтобы возвести башни прямо на зеленом травянистом участке, где будут резвиться детишки, а вдоль извилистых тропинок на скамеечках под тенистыми деревьями рассядутся старики. Обернулось же дело тем, что резвящиеся детишки в первый же месяц ободрали и выломали саженцы тенистых деревьев и старикам, которые сдуру вздумали бы посидеть вдоль извилистых тропинок, грозила не менее жестокая расправа. Теперь квартал представлял собой нагромождение закопченных кирпичных строений, вздымающихся кверху из россыпей шлака и утоптанной голой земли. Бетонные столбики, на которых некогда покоились зеленые досочки скамеек, торчат оголенные, точно древние руины.
Суточные городские приливы и отливы, связанные с ритмом человеческих трудов, не достигают кварталов Эдгара По, где безработные составляют, по меньшей мере, 75 процентов. Так что в 4.15 там ничуть не люднее, чем в полдень. Нигде ни души. Крамер разглядел только стайку подростков, прошмыгнувших гуськом вдоль разрисованного цоколя одной из башен. Рисунки — ничего особенного, закопченный кирпич в сетке цементного раствора не вдохновляет даже пубертатных аэрозольных рисовальщиков.
Мартин притормозил. Вот центральный проезд перед корпусом А, где должна состояться демонстрация. Людей нет, только посреди проезда какой-то долговязый юнец возится с колесом машины. Машина, красный «камаро», стоит носом к тротуару и перегораживает проезд. Юнец в черных джинсах, черной футболке и полосатых кроссовках сидит на корточках с разводным ключом в руке.
Мартин останавливается в пяти шагах от него и глушит мотор. Юнец, не поднимаясь, оглядывается на «додж». Мартин с Гольдбергом бок о бок на переднем сиденье. Крамер сзади. Остановились, сидят с каменными лицами. В чем дело, Крамеру непонятно. Потом Мартин вылезает из машины. На нем бежевая ветровка, трикотажная рубашка, какие-то дешевые серые штаны. Подходит к парню, останавливается над ним и спрашивает:
— Ты что здесь делаешь?
Не то чтобы очень любезно. Парень недоуменно отвечает:
— Ничего. Щиток закрепляю.
— Ах, щито-ок? — язвительно переспрашивает Мартин.
— Ага.
— И ты всегда так ставишь машину, хрен дери, поперек проезда?
Юнец встает. Длинный, руки мускулистые, кисти тяжелые, в одной зажата монтировка. С разинутым ртом он смотрит сверху вниз на Мартина, который рядом с ним кажется карликом, плечи под ветровкой такие узкие, и не в форме, и без полицейского значка. Крамер глазам своим не верит. Здесь, в Южном Бронксе, на месте предстоящей демонстрации протеста против «белого правосудия», Мартин бросает вызов черному парню, который на две головы его выше и держит монтировку в руке.
А Мартин, голова набок, не моргнув, смотрит прямо тому в лицо. Парень, по-видимому, тоже изумлен, он стоит неподвижно и молчит. Потом, скосив глаза, замечает сидящего в «додже» Гольдберга, широколицего, с глазами-щелочками и обвислыми черными усами. Снова переводит взгляд на Мартина и говорит с вызовом сердито:
— Просто щиток закрепляю, понятно? И тебя не трогаю.
А сам, еще не договорив, начинает отступать, обходит, вроде как бы гуляючи, свой «камаро», открывает дверцу, закидывает монтировку на заднее сиденье, снова непринужденной походкой обходит машину спереди, садится за руль, задним ходом выезжает на середину проезда, и «камаро», хрипло взревев, уносится прочь. Мартин снова лезет в «додж», берется за баранку.
— Ну, Мартин, тебе благодарность в приказе за налаживание контактов с местным населением, — говорит Гольдберг.
— Пусть спасибо скажет, что я ему штраф не выписал, — отзывается Мартин. — Ни хера, тут больше и негде машину припарковать.
А еще удивляются, почему их в гетто все ненавидят, подумал Крамер. Но одновременно он смотрит на Мартина и… восхищается. Сам-то он, Крамер, ростом, весом, мускулатурой не уступает парню с монтировкой и, пожалуй, одолел бы его. Но ему сначала пришлось бы подраться. Задень он этого парня, и дело бы неизбежно тут же кончилось дракой. А вот Мартин твердо знал, что драки не будет. Что парень по глазам угадал в нем фараона-ирландца из породы неотступающих. Конечно, не последнюю роль играло и присутствие Гольдберга с его свирепой рожей, и наличие револьвера в кобуре под мышкой. Но все равно Крамер сознает, что ему слабо сделать то, что сейчас у него на глазах проделал Мартин, феноменальный маленький чемпион этой знаменитой бойцовской породы. И в пятисотый раз за время работы в прокуратуре Бронкса Крамер безмолвно преклонился перед самым загадочным и самым желанным из чисто мужских достоинств: ирландской отвагой.
Мартин припарковал «додж» на освободившемся месте. Они сидят втроем в машине и ждут.
— Дурью мается начальство, — говорит Мартин.
— А что, Мартин, — обращается к нему Крамер, гордясь близостью с таким парнем, — удалось вам выяснить, кто передал распечатку в «Сити лайт»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86