— Когда он пришел из больницы с этой штукой на руке… не знаю, как ее назвать.
— Гипс?
— Нет, это не гипс. Больше похоже на лубок. Такая большая холщовая рукавица.
— Так. Он вернулся из клиники с пораненной рукой. Когда это было?
— Это было… третьего дня вечером.
— И как он объяснил, что с ним случилось?
— Он почти ничего не объяснил. Рука болела, и он хотел скорее лечь. Сказал что-то насчет машины, но я так поняла, что они ехали в машине и попали в аварию. Я же говорю, он не хотел разговаривать. Я думаю, ему в больнице что-то дали, болеутоляющее. И он хотел скорее лечь. Ну, я и сказала иди ложись.
— Не говорил он, кто с ним был при аварии?
— Никого с ним не было. Он был один.
— Тогда он не мог ехать в машине.
— Он и не ехал. А шел.
— Понятно. Дальше. Что было потом?
— Утром ему стало совсем плохо. Попробовал поднять голову и чуть не потерял сознание. Так ему было плохо, что я даже не пошла на работу. Позвонила и осталась дома. Тогда-то он и сказал, что его сшибла машина.
— Объяснил он, как это произошло?
— Он переходил Брукнеровский бульвар, и его сбил проезжавший автомобиль, он упал и ушиб руку, но, должно быть, он и голову ушиб, потому что у него оказалось страшное сотрясение мозга. — В этом месте самообладание ей изменило. Она закрыла глаза. А когда открыла, в них стояли слезы.
Крамер минуту переждал.
— В каком месте на Брукнеровском бульваре это произошло?
— Не знаю. Когда он пытался говорить, боль была непереносимая. Он лежал, и только глаза то закроет, то откроет. Даже сесть не мог.
— Но он был один, вы сказали. Что он делал на Брукнеровском бульваре?
— Не знаю. Там на углу Сто шестьдесят первой улицы есть кулинария «Жареные цыплята по-техасски», Генри любит куриные палочки, которые они продают, может быть, он туда шел, но я не знаю.
— Куда его ударил автомобиль? В какое место?
— Этого я тоже не знаю. Может быть, в больнице вам ответят.
Вмешался Преподобный Бэкон:
— В больнице они совсем опозорились. Не сделали ни рентген, ни компьютерную томографию, ни пробу на ядерно-магнитный резонанс. Ничего не сделали. К ним обратились с тяжелой травмой головы, а они наложили повязку на запястье и отпустили пострадавшего домой.
— Должно быть, там не знали, что его сшибло машиной, — говорит Крамер и обращается к Мартину:
— Так ведь?
— В регистрационном журнале травмопункта про машину ничего на записано, — ответил Мартин.
— У него была серьезная травма головы! — повторил Преподобный Бэкон. — Он, наверно, наполовину не соображал, что говорит. Они должны такие вещи сами определять.
— Хорошо. Не будем отклоняться, — призывает Крамер.
— Он запомнил часть автомобильного номера, — сказала миссис Лэмб.
— Что именно он вам сообщил?
— Что первая буква была R. А вторая Е или F, или Р, или В, какая-то прямая буква.
— А штат какой? Нью-йоркская?
— Какой штат? Не знаю. Нью-йоркская, я думаю. Он не говорил, что машина нездешняя. И еще он назвал марку.
— Какая?
— «Мерседес».
— Понятно. Цвет?
— Цвета не знаю. Он не сказал.
— Две дверцы? Четыре?
— Не знаю.
— Как выглядел водитель, он не сказал?
— Сказал, что в машине были мужчина и женщина.
— Мужчина за рулем?
— Наверно. Не знаю.
— Что-нибудь про то, как они выглядели?
— Они были белые.
— Он сказал, что они были белые? Еще что-нибудь?
— Больше ничего. Только, что белые.
— Это все? Больше он ничего не сообщил ни о машине, ни о людях?
— Нет. Он почти не мог говорить.
— Как он добрался до клиники?
— Не знаю. Он не сказал.
Крамер обращается к Мартину:
— Что сказали в клинике?
— Пришел сам с улицы.
— Не мог же он со сломанной рукой прийти пешком от Брукнеровского бульвара до клиники Линкольна.
— «Пришел сам» не значит, что шел пешком всю дорогу. Просто на своих ногах пришел в отделение травматологии. Не санитары на носилках принесли. Не в машине «скорой помощи» приехал.
Крамер уже мысленно примеривается, как бы можно представить дело в суде. Куда ни кинь, всюду тупик. Он помолчал и проговорил, качая головой:
— Д-да, это все мало что нам дает.
— То есть как это мало? — В голосе Бэкона впервые зазвучала резкая нота. Вам дают первую букву номерного знака, и кое-что насчет второй буквы, и марку автомобиля — сколько, по-вашему, есть «мерседесов» с номерным знаком RE, RF, RB или RP?
— Трудно сказать, — отвечает Крамер. — Следователь Мартин и следователь Гольдберг этим, конечно, займутся. Но не хватает свидетеля. Без свидетеля тут нет материала для возбуждения уголовного дела.
— А по-моему, тут материала хватит на два уголовных дела, — возражает Бэкон. — Молодой человек, выдающийся молодой человек на пороге смерти. Автомобиль. Номерной знак. Что еще нужно для дела?
— Послушайте, — мягко говорит Крамер, — надеясь терпеливо-снисходительным тоном смягчить резкость слов. — Сейчас я вам кое-что попробую объяснить. Допустим, мы завтра же разыщем автомобиль. Так? Допустим, он зарегистрирован в Нью-Йорке, и допустим, в Нью-Йорке имеется только один «мерседес» с номерным знаком, начинающимся с буквы R. Ну, нашли мы автомобиль. Но водителя мы все равно не знаем.
— Да, но ведь можно…
— Из того, что кто-то имеет автомобиль, еще не следует, что в определенный момент времени именно он находился за рулем.
— Но вы можете допросить этого человека.
— Можем. И допросим. Но если только он нам прямо не заявит: «Да, я лично тогда-то и там-то сшиб прохожего на улице и уехал не остановившись», это опять же нам ничего не даст.
Преподобный Бэкон трясет шевелюрой.
— Не понимаю почему.
— Да потому, что нет свидетелей. Не только нет никого, кто бы нам указал место происшествия, но и некому подтвердить, что происшествие вообще имело место.
— У вас же есть сам Генри Лэмб!
Крамер вскидывает ладони и слегка пожимает плечами, тактично намекая на то обстоятельство, что сын миссис Лэмб, по-видимому, вообще уже не сможет выступить в качестве свидетеля.
— Есть его рассказ, что он рассказал матери.
— Да, он дает ориентир, но это — показания с чужих слов.
— Не с чужих, а родной матери!
— Вы можете считать их абсолютно достоверными, и я могу считать их абсолютно достоверными, но все равно для суда они не годятся.
— Глупость какая-то.
— Таков закон. Но чтобы уж совсем откровенно, я должен обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство. Когда три дня назад пострадавший явился в отделение травматологии, он не сказал, что был сбит автомобилем. Это тоже уменьшает достоверность их… ихних слов.
— У него было сотрясение мозга… и перелом запястья. Мало ли он еще чего тогда не сказал.
— Но разве на следующее утро сознание у него прояснилось? Может быть выдвинуто и такое возражение.
— Кем это выдвинуто? Вами, что ли?
— Я никаких возражений не выдвигаю. Я просто показываю вам, что без свидетелей возникают разного рода сложности.
— Ну ладно. Но машину вы можете найти? И допросить владельца. И осмотреть машину на предмет улик. Разве нет?
— Разумеется. Как я вам уже сказал, этим займутся. — Крамер снова кивает на Мартина и Гольдберга. — Они и свидетелей попробуют отыскать. Но не думаю, что осмотр машины даст какие-нибудь улики. Если машина его и ударила, то только слегка задела. На теле у пострадавшего есть синяки, но нет серьезных телесных повреждений, какие бывают при настоящем ударе едущим транспортом.
— То есть как это если ударила?
— В этом деле полным-полно всяких «если», Преподобный Бэкон. Если мы обнаружим автомобиль и если владелец нам скажет: «Да, я сшиб на днях молодого человека на улице и уехал не остановившись, а после не заявил в полицию», — вот тогда можно возбуждать дело. Во всех прочих случаях имеется масса сложностей.
— Ах так, — говорит Преподобный Бэкон. — А может, вам просто нет охоты тратить время на это расследование, ввиду того что тут масса сложностей, а?
— Нет. Этому случаю будет уделено не меньше внимания, чем любому другому.
— Вот вы сказали: чтобы уж совсем откровенно. И я тоже скажу совсем откровенно. Генри Лэмба не назовешь видным жителем города или сыном видных жителей, но он прекрасный молодой человек. Да… Почти кончил среднюю школу. Не отсеялся. Собирался… собирается поступать в колледж. Не замешан ни в каких неприятностях. Но он живет в новом муниципальном микрорайоне имени Эдгара Алана По. Негритянский юноша из муниципальной новостройки. Теперь давайте на минуту все перевернем. Представим, что Генри Лэмб — белый юноша и живет на Парк авеню и собирается поступать в Йейль, и на Парк авеню его сшиб чернокожий мужчина с чернокожей женщиной, ехавшие, к примеру, не в «мерседесе», а в «понтиаке файер-берде»… И этот юноша рассказал своей матери, что Генри Лэмб рассказал своей. Ну и что? Тогда бы у вас тоже не было бы материалов для возбуждения дела? Да вы бы и не подумали ссылаться на сложности, вы бы ухватились за эту информацию и перебрали ее всю с лица и с изнанки!
Ожил, как молчавший вулкан, Мартин:
— Мы бы делали ровно то же самое, что и сейчас. Мы двое суток разыскивали миссис Лэмб. А когда нам стало известно про номерной знак? Вы сами только что слышали. Я работал и на Парк авеню, и на Брукнеровском бульваре. Без разницы.
Голос Мартина так четок и спокоен, взгляд так тверд, так упрям и по-ирландски несентиментален, что Преподобный Бэкон, кажется, на минуту дрогнул. Испепелить взором маленького ирландца и заставить его отвести глаза ему не удалось. Тогда он, слегка улыбнувшись, сказал:
— Мне вы можете так говорить, ибо я священнослужитель и сам хочу верить, что правосудие слепо. Да… Я хочу в это верить. Но не советую вам выходить с такими заявлениями на улицы Гарлема и Бронкса. Не советую вам рассказывать там жителям про наши блага, потому что они уже знают правду. Узнали на своем горьком опыте.
— Я на улицах Бронкса бываю каждый день и всегда повторю, что сейчас сказал, если кому интересно, — ответил Мартин.
— Понятно… — кивнул Преподобный Бэкон. — У нас есть такая организация, называется «Всенародная солидарность». Мы проводим обследование жилых кварталов, и люди обращаются к нам со своими проблемами. Могу сказать вам, что народ вашего мнения не разделяет. У народа другое мнение.
— Присутствовал я при одном из ваших обследований, — сказал Мартин.
— Где вы присутствовали?
— Да при вашем обследовании. На Ган-Хиллроуд.
— Да? Гм. Не знаю, о чем вы говорите.
— Тоже на улицах Бронкса дело было.
— Словом, так, — вмешался Крамер, обращаясь к миссис Лэмб. — Спасибо вам за сведения. Будем надеяться, что вы получите благоприятные известия о сыне. Номерной знак мы проверим. А вы, если услышите о ком-то, кто был в тот вечер с вашим сыном или, может быть, что-то видел, пожалуйста, дайте нам знать, хорошо?
— Да… — ответила она с тем же сомнением в голосе, что и в начале встречи. — Спасибо.
Мартин все еще не отводил от Преподобного Бэкона свои добермановские глазки. Поэтому Крамер сказал Гольдбергу:
— У вас есть карточка с номером телефона, чтобы дать миссис Лэмб?
Гольдберг пошарил во внутреннем кармане и протянул ей карточку. Она взяла и спрятала не глядя.
Преподобный Бэкон поднялся.
— Мне вы можете карточку не давать, — сказал он Гольдбергу. — Я вас знаю. Да… Я с вами свяжусь. Буду наблюдать за этим делом. Я хочу, чтобы были приняты меры. Организация «Всенародная солидарность» требует, чтобы были приняты меры. И мы добьемся, чтобы меры были приняты. Да… Так что можете не сомневаться, я еще с вами поговорю.
— Сделайте одолжение, — сказал Мартин. — Когда вам будет удобно.
И чуть-чуть оскалил зубы в слабом подобии улыбки. Крамеру вспомнились лица мальчишек на школьном дворе, когда назревала драка.
Он встал и пошел к выходу, бросив через плечо «До свидания» и от души надеясь, что Воинствующий Мартин и Еврейский Ирландец уйдут вслед за ним.
Когда ехали обратно в крепость, Мартин сказал Крамеру:
— Черт, теперь я знаю, зачем парней посылают на юридические факультеты. Вас там учат про любую бодягу разговорчики интеллигентные разговаривать.
Но он сказал это добродушно, без зла.
— Ты же понимаешь, Марти, — ответил Крамер, сочтя, что как соратник в битве с бодягой под крышей Преподобного Бэкона имеет теперь право держаться с неустрашимым ирландцем запанибрата, — при матери этого бедняги… И потом, а вдруг там что-то есть, насчет автомобильного номера.
— Хочешь пари?
— А все-таки. Вдруг.
— Черта с два вдруг. Хрена ли, тебя сбивает на улице машина, и ты обратился в клинику, но как-то забыл им об этом сообщить? А потом дома тоже как-то забыл сообщить об этом матери? Но утром, чуток очухавшись, говоришь: «Да, кстати, меня вчера машина сбила». Иди ты знаешь куда! Бедняга, конечно, попал в переделку, но не машина тут виновата, а в чем дело — он не хотел, чтоб знали.
— Это-то да. Посмотрите, нет ли на него протоколов, ладно?
— А знаете, — говорит Гольдберг, — мне жаль этих людей. Они так говорят, что мальчишка не имел дела с полицией, будто это хрен знает какое достижение. В новостройках оно так и есть. Нашли, хрен дери, чем хвастаться; не имел дела с полицией! Герой, да и только. Мне ее жаль.
В голос еврейского ирландца закралась еврейская слеза.
Но тут снова заговорил Мартин:
— Такой женщине вообще нечего делать в муниципальных домах. Порядочная женщина. Без всякого этого дерьма. Я припомнил тот случай, когда ее мужа убили. Был работяга и не трус. Оказал сопротивление подонку, тот взял и выстрелил ему прямо в рот. Она работает, пособием не пользуется, мальчишка ходит в церковь, учится в школе. Она порядочная женщина. С кем у нее мальчишка связался, этого я не знаю, но она женщина порядочная. Там добрая половина народу так привыкли жаловаться на жизнь, случится что, от них невозможно внятного слова добиться, только и знают, что весь мир перед ними в долгу. А эта — без дураков. Жаль ее, конечно, что живет в новостройке, но знаешь, — он посмотрел на Крамера, — в новостройках тоже, бывает, живут приличные люди, работают и вообще…
Гольдберг умудренно кивнул и добавил:
— Теперь и не поверишь, ведь эти гребаные муниципальные дома для того и строились. Чтобы там жили трудящиеся люди. Так было задумано: дешевые жилища для трудящихся. А в наши дни если встретишь там кого-то, кто на работу ходит и старается жить по-человечески, так прямо сердце от умиления сжимается.
И тут Крамер начинает кое-что понимать. Понимать, что полицейские в этом отношении мало чем отличаются от прокурорских помощников. Та же ассенизаторская реакция. Им тоже осточертевает с утра до ночи отправлять за решетку негров и латинос. Полицейским даже хуже: им приходится глубже залезать в дерьмо. И поддерживает их только сознание, что это делается ради чьего-то блага, ради блага порядочных людей. Вот они и смотрят во все глаза, сколько ни приходится им рыться в дерьме, и замечают каждого, кто поднялся… каждого хорошего человека с темной кожей.
Это еще не просвещенный подход, думает Крамер, но можно сказать, что это, блин, первый шаг на пути к просвещению.
9
Один англичанин по фамилии Фэллоу
На этот раз телефонный звонок взорвался с такой силой, что вызвал бешеное сердцебиение, и каждый толчок гнал кровь в голову под страшным давлением… Инсульт!.. сейчас у него случится инсульт… валяйся тут с инсультом один, в этой высотной американской халупе!.. Инсульт! Страх расшевелил спящего зверя. Зверь всплыл и выставил мерзкую харю.
Фэллоу открыл один глаз: телефон покоится в своем коричневом стрептолоновом гнезде. Голова кружится, хотя он даже не оторвал ее от подушки. Перед глазами, как куски дерьма, плавают огромные тени соринок на непромытой роговице. Пульсирующая в висках кровь взбивает в сгустки ртутный желток, и они кусками дерьма ползут из-под век. Снова взрывается телефон. Фэллоу закрывает глаз. Но скотская харя не исчезла. Эта заварушка с гомосексуалами…
А ведь вечер начинался так обычно!
У него оставалось меньше сорока долларов, чтобы прожить еще целых три дня, и тогда он сделал то, что и всегда в таких случаях: позвонил американцу. Американцу Джилу Арчеру, литературному агенту, который женат на женщине, чье имя Фэллоу не в состоянии запомнить. И предложил поужинать вместе в «Лестере». Вроде бы он тоже будет с дамой, Арчер приехал с женой, ну а он, понятно, один. И естественно, в такой ситуации Арчер, неизменно любезный янки, расплатился по счету один. Такой был спокойный, мирный вечер, ничем не примечательный вечер англичанина в Нью-Йорке со скучным ужином за счет очередного американца, и он уже собрался уходить, хотя было довольно рано. Но тут приехали Каролина Хефтшенк со своим молодым приятелем-художником, итальянцем Филиппе Кирацци и остановились у их столика, а потом сели. Арчер спросил, не хотят ли они чего-нибудь выпить, и Фэллоу предложил заказать еще бутылку вина; Арчер и заказал еще бутылку вина, и они ее выпили, потом еще одну, в «Лестере» уже набилось полно народу, шум, гам, все знакомые лица, и Алекс Бритт-Уидерс прислал официанта с подносом, и на нем по бокалу вина на каждого — администрация угощает, отчего Арчер сразу вырос в собственных глазах, мол, знаком с владельцем ресторана, не как-нибудь — янки к таким вещам очень чувствительны, — Каролина Хефтшенк все время висла на своем красавчике итальянце Кирацци, а тот красовался и драл нос, демонстрируя свой прекрасный профиль, гордитесь, мол, все, что дышите одним воздухом со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86