Но вопрос-то касается вовсе не простых людей, не так ли?
«Германия, парень, — сказал тогда Майлс. — Германия — вот что главное. Мы вскоре увидим рождение новой германской диктатуры, и возникнет она, Бен, совсем не случайно. Ее возрождение замышлялось еще в добрые старые времена. Замышлялось».
Да и Тоби тоже предупреждал о зреющем широком заговоре с целой цепью политических убийств.
А затем сверкнул свет в конце туннеля, вспышка фейерверка озарила густую темень, наступил момент истины.
И ее привнес во время нашей беседы убитый Владимир Орлов. Он напомнил тогда о крахе фондовой биржи США в 1987 году. Вот что он заявил: «Обвал фондовой биржи, говоря вашими словами, вовсе не обязательно означает катастрофу для тех, кто готов к такому потрясению. Тут многое получается наоборот: так, к примеру, группа смекалистых инвесторов может извлечь немалую выгоду из такого обвала...»
Помнится, я еще спросил, а не «Чародеи» ли воспользовались крахом фондовой биржи и увеличили свои капиталы?
Конечно же, они, подтвердил он: «Пустив в продажу обобщенные компьютерные программы, используя четырнадцать тысяч индивидуальных расчетных счетов, тщательно выверенных в Токио, и нажимая на те или иные рычаги в нужное время и с нужным темпом, они не только сколотили огромные деньги в период того обвала, господин Эллисон. Они, собственно, и спровоцировали этот обвал».
А если «Чародеи» смогли спровоцировать в 1987 году такой глубокий и в то же время принесший им огромные прибыли кризис фондовой биржи, то... почему бы им не организовать нечто подобное и в Германии?
Ведь Алекс высказывал же мрачное предостережение о том, что ЦРУ разъедают раковые метастазы коррупции. Они выражаются, в частности, и в том, что разведка теперь собирает по всему миру сверхсекретные сведения экономического характера с тем, чтобы манипулировать фондовыми биржами, а через них — оказывать давление на правительства.
Может ли быть такое?
Следовательно, приглашая Александра Траслоу в Германию, новый канцлер Фогель имел при этом какие-то скрытые замыслы? А что, если в Бонне начнут протестовать против приезда американского обер-шпиона? По крайней мере, сообщения о неонацистских демонстрациях не сходят со страниц прессы. И разве в такой обстановке кто-нибудь удивится, если Александра Траслоу прикончат немецкие экстремисты? Нет, все же это тщательно разработанный, последовательный план.
Алекс, разумеется, слишком много знает о «Чародеях» и о подспудных пружинах краха Немецкой фондовой биржи...
В Вашингтоне уже было девять часов вечера, когда я наконец дозвонился до Майлса Престона.
— Крах Немецкой фондовой биржи? — хрипло переспросил Майлс таким тоном, будто я сморозил какую-то глупость. — Бен, послушай, эта биржа лопнула потому, что немцы наконец-то создали единую фондовую биржу «Дойче берзе». Еще четыре года назад такого случиться никак не могло. А теперь скажи мне вот что: с чего ты это вдруг заинтересовался экономикой Германии?
— Не могу сказать, Майлс...
— Ну а чем ты вообще-то сейчас занимаешься? Ты где-то в Европе, верно ведь? Где же?
— Ну просто в Европе, а больше не спрашивай.
— А чего ты там потерял?
— Извини, пожалуйста.
— Бен Эллисон — мы же друзья. Со мной не финти.
— Если бы мог, не финтил. Но не могу.
— Ну как знаешь... черт с тобой, я все понял. Если собираешься разбираться с этим делом, я тебе могу помочь. Поговорю кое с кем, кое-что покопаю, поспрашиваю кругом. Как тебе позвонить?
— Не могу сказать...
— Тогда сам звони мне.
— Я позвоню, Майлс, — бросил я на прощание и положил трубку.
Долго я сидел потом на краю кровати, тупо уставившись в окно, откуда открывался великолепный вид на площадь Парадов. Там в лучах яркого солнца блестели красивые старинные здания. И тут меня почему-то охватил безотчетный, тупой страх.
43
Я не спал — просто не мог уснуть, и тогда решил позвонить одному из своих знакомых адвокатов в Цюрихе. Он, к счастью, оказался в городе, да еще в своей конторе. Звали его Джон Кнапп, он специализировался в области корпоративного права, то есть права акционерных обществ — отрасли еще более скучной, нежели патентное право, чему я особенно радовался. Жил он постоянно в Цюрихе и вот уже лет пять являлся представителем одной солидной американской юридической компании. Банковскую систему Швейцарии он знал несравненно лучше, чем кто-либо другой из известных мне юристов, потому что учился в свое время в Цюрихском университете и иногда выполнял по поручению своих клиентов некоторые довольно щекотливые операции по переводу денег. Мы были знакомы еще со студенческой скамьи, учась на одном курсе и одном отделении правовой школы в Гарварде и, случалось, играли в теннис. Я подозревал, что в глубине души он недолюбливал меня, как и я его, но адвокатские дела частенько сводили нас вместе, поэтому мы поддерживали непринужденный, шумливый дух товарищества, столь характерный для отношений матерых мужчин.
Молли все еще спала, будить ее я не решился и оставил записку, что вернусь через час или два. Выйдя из гостиницы, я поймал около подъезда свободное такси и попросил шофера подвезти меня до «Кронненхалле» на Рамиштрассе.
* * *
Джон Кнапп был худощавым мужчиной маленького роста и страдал обычной болезнью всех коротышек. Как крохотная собачонка чихуахуа, бывает, грозно рычит на огромного сенбернара, так и он старался пыжиться, напускать на себя важный и надменный вид с величественными жестами, а в результате выглядел смешным, если не сказать больше — карикатурным. У него были небольшие карие глазки, коротко подстриженные каштановые волосы, а на лоб начесана челка, отчего он походил на разбитного монаха-расстригу. Долго прожив в Цюрихе, он привык носить одежду, по цвету и фасону принятую у швейцарских банкиров: темно-синий костюм английского покроя и бургундские рубашки в полоску, выписанные, видимо, из Парижа от «Шарве», ну и, конечно же, плетеные запонки.
На встречу он приехал с запозданием на целую четверть часа, по всей видимости, намеренно: он был из породы тех парней, которые перечитали все брошюрки и самоучители, растолковывающие, как добиться успеха и влияния, устроить ленч для нужных людей, пустить пыль в глаза и открыть свою контору на людном месте у перекрестка.
Бар «Кронненхалле» всегда набит битком, я с трудом пробирался между столиками в поисках заказанного места. Публика в зале была что надо — сливки местного общества. Кнаппу нравилось вращаться в подобных кругах, и он регулярно ездил кататься на лыжах на модные горные курорты.
— Господи, да что же это с твоими руками? — воскликнул он в недоумении, пожав мне правую перевязанную руку немножко сильнее, чем следовало бы, и заметив, как я поморщился.
— Да это мне маникюр не так сделали, — пошутил я.
Выражение испуга на его лице моментально сменилось на гримасу неудержимой живости и веселья.
— Так ты хочешь сказать, что порезал себе пальцы вовсе не о бумагу, когда с увлечением листал заявления и жалобы клиентов?
Я лишь улыбнулся, хотя меня так и подмывало отмочить какую-нибудь колкость из своего богатого арсенала шуточек и осадить его (адвокаты, занимающиеся корпоративным правом, особенно ранимы и не терпят подковырок, я это знаю по собственному опыту), тем не менее промолчал и не сказал ни слова. В моих правилах всегда помнить, что нудный и скучный собеседник — это такой человек, который болтает и болтает, в то время как вам хотелось бы, чтобы он побольше вас слушал. Ну ладно, Бог с ним, так или иначе он мигом забыл о моих перевязанных руках и переключился на другие темы. Быстренько покончив со всякими общими предварительными словами, он взял быка за рога:
— Ну а все же, какого черта ты приперся сюда, к нам, в Цюрих?
Я потягивал виски с содовой, а он заказал себе вишневой наливки.
— На этот раз, боюсь, мне придется быть кое в чем осмотрительным, — объяснил я. — Приехал по делам.
— Ага, — многозначительно и понимающе промолвил он.
Без сомнений, кто-нибудь из наших общих знакомых рассказал ему, что я одно время работал в разведке. Может, он даже считал, что моя прошлая работа и обусловила успех на адвокатском поприще (разумеется, он и сам хотел бы быть причастным к разведке). Так или иначе я полагал, что с Кнаппом лучше держаться, напустив туману, нежели выдумывать какую-то легенду, поэтому я решился чуть приоткрыть карты:
— У одного моего клиента здесь осталось наследство, вот он и пытается разыскать его.
— А это что, твоя побочная работа? Халтурка, так сказать?
— Не совсем так. Но, вообще-то, этим делом занимается наша фирма. Больше того, что я уже сказал, разреши мне не говорить.
Он поджал обидчиво губы, усмехнулся, будто и без меня знал уже все, и предложил:
— Ну валяй, послушаем, что тебе надо.
Со всех сторон несся такой неумолчный шум и гам, что всякая попытка уловить голос его мыслей оказалась бы безуспешной. Несколько раз я придвигался и наклонялся к нему, напрягаясь и сосредоточиваясь изо всех сил, но безрезультатно. Оставалось ждать, что он скажет вслух, а это меня как раз и не устраивало. Все слова его были настолько банальны, мелочны и глупы, что о них и говорить не стоило.
— Ну, а что тебе известно насчет золота? — задал я первый вопрос.
— А что тебя конкретно интересует?
— Я следую по следам вклада золота в один из местных банков.
— В какой банк-то?
— Убей — не знаю.
Он лишь иронически фыркнул и пояснил:
— Послушай, бедолага. Здесь официально зарегистрировано четыре сотни банков, да еще, считай, сотен пять филиалов и отделений. А в Швейцарию ежегодно поступают миллионы унций нового золота из Южной Африки и отовсюду. Так что желаю удачи в поисках золотишка.
— Ну, а какой банк самый большой?
— Самый большой банк? Большая тройка — это Анштальт, Ферейн, Гезелльшафт.
— Что за названия?
— Извини, пожалуйста. Анштальтом мы зовем «Креди сюисс», или «Швейцарский кредит». Ферейн — это «Сосьете де банк сюисс» («Швейцарская корпорация банков»). Ну а Гезелльшафт — это «Юнион де банк сюисс», то есть «Объединение швейцарских банков». Так, значит, ты думаешь, что золото помещено в один из этой троицы, а в какой конкретно — не представляешь?
— Во-во, понятия не имею.
— Ну а сколько золота-то?
— Тонны.
— Тонны? — еще одно ироническое хмыканье. — Я очень и очень сомневаюсь. О чем мы говорим? Какой стране принадлежит золотишко-то?
Я лишь в недоумении пожал плечами:
— Да не стране. Процветающей частной компании.
Кнапп лишь протяжно присвистнул. Какая-то блондинка, одетая в узкое светло-зеленое платье, подпоясанная тонким пояском, обернулась на его свист, видимо, подумав, что это он таким образом выразил свое восхищение ее фигурой. Но, разобрав, очевидно, что для этого монаха-расстриги в синем костюме интерес она вряд ли представляет, быстренько отвернулась.
— Итак, в чем тут проблема? — поставил он вопрос, допив вишневку и поманив пальцем официанта, чтобы тот принес еще бокальчик. — Кто-то перепутал или забыл номер счета?
— Ну вот послушай, — начал я подделываться под его манеру разговора, хотя мне это очень не нравилось. — Если в Цюрих прибудет весьма значительная партия золота и ее поместят на хранение под кодовым номером, то куда, скорее всего, поместят?
— В специальные хранилища. Ну а банкам решать такие задачи становится все труднее. Они уже набили свои подвалы золотом и ценностями под завязку, свободных мест больше нет, а муниципальные власти не дают разрешения строить высокие здания, так что им приходится зарываться в землю, словно кротам.
— Стало быть, под Банхофштрассе?
— Во-во, прямо под нее.
— А может, сподручнее перепродавать золото прямо здесь и превращать его в легко реализуемые ценные бумаги или в банкноты? В немецкие марки, швейцарские франки или еще в какую-то твердую валюту?
— Ни в коем случае. Швейцарское правительство панически боится инфляции, поэтому установило предельные суммы, которые иностранцы могут держать в местных банках в форме наличности. Максимальная сумма наличности в иностранной валюте не должна превышать ста тысяч франков.
— Но ведь золото не приносит процента на вклад, верно ведь?
— Само собой разумеется, не приносит, — согласился Кнапп. — Но в Швейцарии ты вообще не найдешь банка, где выплачивают проценты, на которые можно сносно жить-поживать. Обычно ставка устанавливается не более одного процента, а то и вообще ни шиша. А кое-когда даже самому вкладчику приходится платить за то, что банк взял его деньги на сохранение. Я ничуть не шучу. Многие банки удерживают до полутора процентов при выдаче вклада.
— Ну хватит об этом. А теперь вот что скажи: если посмотреть на золото, ведь можно определить его происхождение, из какой страны оно поступило, разве не так?
— Обычно можно. Золото, ну я имею в виду то, которое центральные банки используют в качестве золотых резервов, хранится в виде золотых слитков, как правило, по двенадцать с половиной кило в чушке, содержащей золота пробы «три девятки», то есть чистого золота в слитке — 99,9 процента. На клейме слитка обычно указываются страна, проба и серийный номер. — Тут официант принес Кнаппу его вишневку, а он взял ее, даже не спросив, в какой стране ее изготовили, и продолжал говорить далее: — Каждый десятый слиток золота проверяется, для чего его просверливают в шести разных местах и миллиграммы отскабливают на пробу. В общем, на подавляющем большинстве золотых чушек стоит знак, указывающий, где добыли для них исходный материал. — Он сдавленно хихикнул, медленно отхлебнул порядочный глоток вишневой наливки и продолжал далее: — Попробуй вот этого пойла. Уверен, тебе понравится. Чтобы там ни говорили, а рынок золота — дело очень щекотливое и напряженное. Помню, как совсем недавно случилась довольно забавная заварушка. Весьма солидную партию золотишка затеяли сплавить Советы, а тут кто-то из бдительных заметил, что на некоторых слитках на клеймах стоит царский орел. Ну, понятное дело, гномы и засуетились.
— С чего бы это они?
— Слушай дальше, дружище. Случилось это в 1990 году. Представляешь, в 1990 году от Рождества Христова вдруг появились слитки золота с царскими, романовскими орлами на клеймах! Было от чего прийти в изумление. Все подумали: горбачевское правительство, которое доживало последние деньки; решило выбросить на рынок остатки золотого запаса страны! Подчищало, так сказать, все, что оставалось внутри некогда бездонной бочки. Ну, а ради чего еще оно стало бы выскребать остатки царских золотых резервов? В результате цены на золото резко рухнули вниз — до пятидесяти долларов за унцию.
Я медленно отпил виски с содовой, почувствовав, как кровь прилила мне в голову, и спросил:
— Ну а что потом?
— Что потом-то? А потом ничего. Как оказалось, все произошло в результате самого обыкновенного советского бардака, полной неразберихи внутри финансового механизма Советов. Получилось так, что в результате нагромождения ошибки на ошибку, они сами запутались, где хранится царское золото. Видя, что цены на рынке золота пляшут, они решили дождаться наивысших цен и припрятали здесь у нас золотишко на хранение до лучших времен. Недурно задумано, как ты считаешь, а? Совки, они ведь не все поголовно олухи.
Долго я сидел в раздумье. А что, если все его слова дезинформация, «липа», так сказать? А что, если... Но смысла во вранье не находилось. И, допив стакан, я спросил, стараясь казаться как можно равнодушным:
— Итак, стало быть, золото тоже можно отмывать?
Секунду-другую Кнапп соображал, а потом заметил:
— Да-а... конечно же, можно. Его нужно только переплавить, переделать пробу, избавиться от клейма. Если нужно проделать все это в тайне, то не надо только связываться с дураками, хоть это и трудно, но зато все будет шито-крыто, и стоит переделка недорого. Золото полностью видоизменяется. Но учти, Бен, этими делишками я не балуюсь. Ты, как я понимаю, разыскиваешь целую груду золота, принадлежащую какому-то твоему клиенту, а где она спрятана — толком не знаешь, так ведь, а?
— Да все не так-то просто. Более точно насчет золота сказать не могу. Ну а ты вот что объясни мне: когда ты говоришь о тайне, сохраняемой швейцарскими банками, то что это значит? Трудно ли проникнуть в эту тайну?
— Постой, постой, — засуетился Кнапп. — Мне на ум сразу приходит что-то из области шпионажа.
Я в недоумении посмотрел на него, а он пояснил:
— Очень даже нелегко, Бен. Здесь у нас наиболее глубоко почитаются слова «принцип конфиденциальности» и «беспрепятственный обмен валюты», а попросту говоря, здесь уважают неотъемлемое право индивида на сохранение тайны размеров своих вкладов. Я хочу сказать, что, когда Ульрих Цвингли затеял в Цюрихе реформацию, утопив все эти католические изваяния святых в реке Лиммат, перво-наперво что он сделал, это содрал со статуй золотые украшения и позолоту и передал их городскому совету, что и послужило началом швейцарской банковской системы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58