А сколько он платит своим охранникам, которых никак не менее полудюжины? Не так уж и много, видимо, но он к тому же укрывает этих парней, оберегает их от ареста и тюрьмы, что грозит им, если они вернутся в Россию. Как быстро меняются события в истории: еще недавно всемогущие офицеры госбезопасности, щит и меч коммунистической партии, теперь дрожат от страха за свою шкуру, а на них ведется охота, как на бешеных собак.
Меня все же беспокоила сравнительная легкость, с которой удалось проникнуть на территорию виллы Кастельбьянко. Так какие же меры безопасности приняты здесь для охраны человека, который трясется за свою жизнь, человека, который вынужден был просить защиты у шефа ЦРУ, как какой-нибудь чикагский лавочник, искавший покровительства от рэкетиров у подручных Аль-Капоне?
Нет, все же система безопасности здесь самая современная, хотя и не видно никаких снайперов, скрытых видеокамер с круговым обзором.
Безопасность здесь покоилась на совершенно иных началах. Она заключалась прежде всего в анонимности охраняемого и оказалась столь надежной, что даже в ЦРУ не знали, где он скрывается. Слишком широкие и строгие меры безопасности стали бы... ну ладно, я не могу удержаться, чтобы не сказать: своеобразной красной тряпкой для быка. Слишком тщательная и строгая система охраны неизбежно привлекла бы к себе ненужное внимание. Почему бы богатому эксцентричному немцу не нанять для охраны несколько человек? Но налаживать слишком уж изощренную систему охраны — дело довольно рискованное.
Ну хорошо, так или иначе мне удалось проникнуть на объект, а согласно добытым данным, Орлов должен тоже находиться здесь. Теперь встала проблема: каким образом мне пробраться в сам дом? А когда я проберусь туда, возникнет еще более трудная задача: как выбраться оттуда живым и невредимым?
В двадцатый раз прокрутив мысленно свой план, я дал сигнал своему итальянскому пособнику бросить все эти мраморные плиты и следовать за мной.
* * *
— Помогите! Ради всех святых, помогите мне кто-нибудь! — кричал Руджеро, что есть сил молотя в тяжелую деревянную дверь, ведущую в кухню. На его руку выше локтя было просто страшно смотреть: из глубокой раны обильно капала кровь.
Я присел в кустах за ржавыми железными бачками, куда сваливали остатки пищи, и наблюдал. Внутри раздался какой-то шум — значит, отчаянные крики и стуки услышали. Наконец, дверь медленно, со скрипом открылась, показалась пожилая толстая женщина в кухонном фартуке, надетом поверх бесформенного цветастого домашнего платья. Ее карие глаза, резко выделяющиеся на фоне морщинистого лица и гривы растрепанных седых волос, широко раскрылись при виде раны на руке Руджеро.
— Что это такое? — вскрикнула она по-русски испуганно визгливым голосом. — Боже мой! Входи, молодой человек! Быстрее!
Руджеро отвечал, естественно, на итальянском:
— Плита упала. Мрамор очень острый.
Я предположил, что женщина эта — экономка, а когда Орлов находился у власти, служила у него домашней работницей и, по моим представлениям, относилась ко всем несчастным случаям по-матерински, что характерно для русских женщин ее поколения. Она, само собой разумеется, и не подозревала даже, что Руджеро оказался раненным вовсе не острым краем мраморной плиты, а это я искусно разукрасил ему руку с помощью грима, купленного в лавке в Сиене. Она не могла и предположить, что, когда повернулась, чтобы помочь этому молодому итальянцу войти в кухню и оказать ему первую помощь, кто-то еще выпрыгнет из кустов и схватит ее. Я быстро прижал к ее носу и рту пропитанную хлороформом тряпку, не дав ей даже пикнуть, и удержал от падения ее обмякшее крупное тело.
Руджеро потихоньку затворил за нами кухонную дверь и встревоженно глянул на меня, без сомнения думая: а кем это «канадский бизнесмен» является на самом деле? Но его помощь щедро оплачена, поэтому он меня не выдаст.
Играя в детстве в Кастельбьянко, Руджеро хорошо напомнил, где находится вход на кухню. Он также вкратце описал мне расположение внутренних помещений. Таким образом, по-моему, он с лихвой отработал полученные авансом денежки.
Затем я вынул припрятанную в кармане тонкую нейлоновую бечевку, с помощью Руджеро связал экономку, стараясь затягивать петли не слишком туго, и воткнул ей в рот кляп, чтобы она не шумела, когда очухается. После этого мы перенесли ее бесчувственное тело с пропахшей луком кухни в большую кладовку.
Там мы распрощались, пожав друг другу руку. Я отстегнул ему «расчет» в американских долларах. С вымученной улыбкой на устах он сказал «чао» и убежал.
Из кухни несколько каменных ступенек вели в темный коридор, по обе стороны которого оказалось несколько пустых спальных комнат. Я крался по коридору как можно тише, стараясь не вызвать ни звука. Где-то в глубине дома послышалось слабое тревожное жужжание, но звучало оно так далеко — будто в милях от этого места. Нигде не было слышно обычных домашних звуков, хотя в старых замках такие звуки не редкость.
Тут я подошел к месту, где сходятся сразу два коридора, — пустому углублению, в котором стояли два небольших потертых деревянных кресла. Настойчивое раздражающее жужжание становилось все отчетливее и громче. Казалось, оно раздается совсем где-то рядом. Я пошел на звук вниз, повернул налево, прошел несколько шагов вперед и опять свернул влево.
Сунув руку в карман спецовки, я нащупал ствол «зауэра» и почувствовал холодную сталь пистолета.
И вот я оказался перед высокими створками дубовой двери. Жужжание и звон явно доносились оттуда, повторяясь с регулярными интервалами.
Вытащив пистолет и пригнувшись как можно ниже, я медленно отворил одну створку и прокрался внутрь, не зная, кто или что ждет меня там.
Помещение оказалось большой и пустой столовой с голыми стенками, посредине стоял огромный дубовый стол с сервизом на одного человека.
Ленч, видимо, уже закончился. За столом сидел один-единственный человечек — маленький, лысоватый, по виду совершенно безвредный пожилой мужчина в очках с толстыми стеклами в черной оправе. Он с озлоблением жал на кнопку вызова экономки, которая, разумеется, никак не могла явиться на его сигнал. Фотокарточку этого человека я видел не один десяток раз, но все равно никак не ожидал, что этот коротышка и есть сам Владимир Орлов.
Он был в строгом костюме и в галстуке, и уже поэтому в домашней обстановке выглядел как-то нелепо: ну кто еще придет к нему в гостя, когда он прячется за семью замками? Костюмчик на нем был вовсе не из элегантных английских, которые так любят носить нынешние русские из высшего эшелона власти. Наоборот, он был поношенным, старомодным, мешковатым, сшитым в Советском Союзе или где-то еще в Восточной Европе много-много лет назад.
Владимир Орлов являлся самым последним шефом КГБ, его неулыбчивое, суровое лицо я разглядывал бесчисленное число раз на фотографиях в досье ЦРУ и в разных газетах. Его вытащил откуда-то из недр КГБ Михаил Горбачев на смену предавшего его в дни путча шефа КГБ с целью свержения правительства, в дни, когда Советская власть билась в предсмертных судорогах. Мы мало что знали о нем, кроме того, что он был «надежным» и «дружественно расположенным» к Горбачеву, ну и прочие общие характеристики и всякие неподтвержденные домыслы.
И вот он сидит передо мной — маленький и жалкий. Вся власть и сила, казалось, ушли из него. Он сердито глянул на меня и произнес по-русски, глотая окончания:
— Кто вы такой?
Секунд десять-двадцать я не знал, что ответить, а затем нашелся и сказал по-русски, спокойно, чего и сам не ожидал:
— Я зять Харрисона Синклера и женат на его дочери Марте.
Маленький человечек с ужасом уставился на меня, будто я был привидением. Косматые брови его поползли вверх, глаза сначала сузились, затем широко распахнулись, лицо мгновенно побледнело.
— Боже мой, — прошептал он, — Боже мой.
Я же просто стоял и глядел, и сердце у меня готово было выпрыгнуть наружу, я не понимал, за кого он меня принимает.
Он медленно поднялся из-за стола, грозно и в то же время как-то обличающе глядя на меня.
— Как же, черт вас побери, вы проникли сюда?
Я ничего не отвечал.
— Глупо с вашей стороны заявиться в мой дом, — сказал он едва слышным шепотом. — Харрисон Синклер предал меня. А теперь нас обоих прикончат.
35
Медленно входил я в похожую на пещеру столовую. Шаги гулко звучали в ее голых стенах и в высоком куполообразном потолке.
Орлов сохранял на лице своем бесстрастное и повелительное выражение, но глаза его беспокойно бегали туда-сюда. Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга.
Мысли у меня скакали галопом. «Харрисон Синклер предал меня. Теперь нас обоих прикончат», — все еще звучали в ушах его слова.
Предал его? Что он хотел этим сказать?
Орлов заговорил первым, голос у него громко и четко звенел и перекатывался под сводами потолка:
— Как вы осмелились прийти ко мне?
Он протянул руку под стол и нажал потайную кнопку. Откуда-то из холла послышался продолжительный звонок. Тут же раздался звук приближающихся шагов. Экономка, по-видимому, пришла теперь в себя, но развязаться или подать голос вряд ли могла, поэтому на вызов не откликалась. Скорее всего, это какой-нибудь охранник услышал звонок и заподозрил что-то неладное.
Я вынул из кармана «зауэр» и направил его на бывшего председателя КГБ. Я еще подумал, а стоял ли он когда-либо под «пушкой» всерьез, а не в шутку. В системе госбезопасности, где он прослужил почти всю свою жизнь, так, по крайней мере, говорилось в его досье, которое мне довелось читать, среди офицеров разведки и контрразведки ценилось не умение обращаться с пистолетами, автоматами и ядами, а способность ловко и вовремя составлять отчеты и писать докладные записки.
— Зарубите себе на носу, — сказал я, пряча пистолет под стол, — что я вовсе не собираюсь причинять вам вред. Мы просто наскоро переговорим, вы и я, а потом я исчезну. Если появится охранник, заверьте его, что все идет нормально. Иначе вы наверняка умрете, вот это я обещаю вам твердо.
Не успел я перейти к главному, как дверь внезапно распахнулась и в столовую влетел охранник, которого я прежде не видел. Направив на меня автомат, он заорал:
— Не шевелись!
Я натянуто улыбнулся и быстро зыркнул глазами на Орлова; секунду-другую поколебавшись, он сказал охраннику:
— Уходи. Спасибо, Володя, со мной все в порядке. Я невзначай задел кнопку тревоги.
Охранник опустил автомат, медленно и внимательно окинул меня взглядом — а поскольку я был одет в рабочую спецовку, то показался ему подозрительным — и, пробормотав: «Извините», вышел из столовой и аккуратно закрыл за собой дверь.
После его ухода я сел за стол напротив Орлова. На лбу его блестела испарина, лицо явно побледнело. Хотя он и сохранял видимость хладнокровия и надменности, но был явно напуган.
Теперь я сидел всего в нескольких футах от него, может, даже слишком близко, что ему не нравилось, и он отводил голову всякий раз, когда говорил. На лице его то и дело проскакивала гримаса неудовольствия.
— Зачем вы заявились сюда? — грубо проворчал он хриплым голосом.
— Чтобы узнать, что за соглашение вы заключили с моим тестем, — ответил я.
Наступило долгое молчание, я в это время весь напрягся, пытаясь расслышать голос его мыслей, но никакого голоса не услышал.
— За вами же наверняка следили. Вы подвергаете нешуточной угрозе и меня, и себя.
Ничего не отвечая, я продолжал с напряжением ловить голос его мыслей, и тут вдруг услышал какой-то шум, бессмысленные фразы, которые не смог даже понять. Проскочил сгусток мыслей, но разобрать что-либо было невозможно.
— Вы же не русский, так ведь? — спросил я.
— Зачем вы заявились сюда? — снова спросил Орлов, поворачиваясь на стуле. Локтем он задел за тарелку и с грохотом оттолкнул ее к другим блюдам. Голос его окреп и стал громким и наглым. — Дурак набитый.
Он говорил, а я в этот момент слышал еще какие-то его мысли, которые не понимал, он мыслил, видимо, на каком-то незнакомом мне языке. На каком же? Это не русский язык, не может того быть, он звучит как-то странно. Я морщился, прикрывал глаза, прислушивался и слышал лишь поток каких-то гласных звуков, слова же разобрать никак не мог.
— Что это такое? — говорил он между тем. — Зачем вы сюда приперлись? Что вам здесь нужно?
Он отодвинул дубовый резной стул с высокой спинкой подальше от меня. Раздался режущий визг ножек стула о кафельный пол.
— Вы же родились в Киеве, — говорил я. — Верно ведь?
«Убирайся отсюда!» — расслышал я голос его мысли.
— Вы не русский по национальности, не так ли? Вы украинец.
Он поднялся и стал медленно пятиться к двери. Я тоже поднялся и, вынув «зауэр», вынужденно произнес с угрозой:
— А ну, стоять на месте.
Он замер как вкопанный.
— По-русски вы говорите с небольшим украинским акцентом. Вас выдает мягкое «ге» с придыханием.
— За каким хреном ты сюда приволокся?
— Ваш родной язык украинский, — невозмутимо продолжал я. — И думаете вы по-украински, разве не так?
— Так вам и это известно? — рявкнул он. — Вам сюда незачем было приходить, угрожать мне, вынюхивать, что там Харрисону Синклеру известно. — Он сделал шаг ко мне, шаг, который должен был обозначать угрозу, а на деле оказался жалкой попыткой перехватить психологическую инициативу. Старый полувоенный френч сталинского покроя висел на нем, словно на чучеле гороховом. — Если у вас есть что-то сказать мне или передать, то поскорее уж выдайте свое потрясающее сообщение. — Он сделал еще один шаг. — Я допускаю, что у вас есть что сказать, и даю вам пять минут, чтобы выложить, а затем убирайтесь подобру-поздорову.
— Присядьте, пожалуйста, — пригласил я и пистолетом показал на стул. — Мое дело много времени не займет. Зовут меня Бенджамин Эллисон. Как я сказал, женат я на Марте Синклер, дочери Харрисона Синклера. Она целиком и полностью унаследовала всю собственность своего покойного отца. Ваши контакты — а я уверен, что вы поддерживаете широкие и устойчивые контакты, — могут подтвердить, что я не самозванец и действительно являюсь тем, кем представился.
Казалось, он смягчился и расслабился, но вдруг сделал стремительный бросок и прыгнул на меня, вытянув вперед руки. С каким-то громким, нечеловеческим, гортанным выкриком «а-а-а-х!» он кинулся на меня и, обхватив мои колени, попытался свалить. Я изогнулся, устоял и, схватив его за плечи, заученным приемом уложил на пол. Растянувшись у ножек дубового стола, тяжело дыша, с побагровевшим лицом, он только и смог выдавить: «Нет». Очки его откатились со стуком в сторону. Не отводя от него пистолета, я протянул руку, достал очки, водрузил их ему на нос и свободной рукой помог встать на ноги.
— Пожалуйста, — предостерег его я, — прошу вас, не пытайтесь проделывать снова подобные трюки.
Орлов бессильно опустился на стоящий рядом стул, он был похож на куклу-марионетку, у которой обрезали нити, но все еще сохранял настороженность. Меня почти заколдовал вид этого в недавнем прошлом мирового лидера, который так быстро, на глазах, скукожился в буквальном смысле слова. Мне припомнилось, как я однажды повстречался с Михаилом Горбачевым после лекции в школе имени Кеннеди в Бостоне, куда он приехал уже после того, как его столь бесцеремонно выгнал из Кремля Борис Ельцин. И тогда я тоже удивился, увидев, что Горбачев — невысокий человек, обыкновенный простой смертный. Еще, помнится, я испытал тогда сильную симпатию к нему.
Послышались какие-то фразы по-русски. Я четко расслышал его мысли на чистом русском языке, но их окружал поток украинских фраз и слов, как окружает урановый стержень толстая графитовая оболочка. Вот что я разобрал.
Да, родился он в Киеве, а когда ему исполнилось пять лет, семья переехала в Москву. Как и тот кардиолог в Риме, он был двуязычен, хотя думал по большей части на украинском языке, а мысли на русском проскакивали лишь изредка.
Вот он четко подумал о «Чародеях» в ЦРУ.
— Между прочим, — тут же заметил я, стараясь придать своим словам особый вес и значимость, — о наших «Чародеях» вы мало что знаете.
Орлов только рассмеялся в ответ, зубы у него оказались гнилыми, неровными, некоторых недоставало.
— Я знаю все, господин... Эллисон.
Я пристально вглядывался в его лицо, напрягался, стараясь уловить хоть какую-то мысль. И снова поток их продолжался на украинском. Лишь изредка улавливал я знакомые слова, по звуку схожие то с русскими, то с английскими словами, а иногда и с немецкими. Так, я четко расслышал слово «Цюрих», затем «Синклер» и еще какое-то слово, похожее на «банк», но твердой уверенности в том не было.
— Нам нужно поговорить, — настаивал я. — О Харрисоне Синклере. И о сделке, заключенной с ним.
Тут я опять пододвинулся к нему поближе, приняв глубоко задумчивый вид. Теперь на меня обрушился целый поток незнакомых слов, расплывчатых и неразличимых, но одно из них просто оглушило меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Меня все же беспокоила сравнительная легкость, с которой удалось проникнуть на территорию виллы Кастельбьянко. Так какие же меры безопасности приняты здесь для охраны человека, который трясется за свою жизнь, человека, который вынужден был просить защиты у шефа ЦРУ, как какой-нибудь чикагский лавочник, искавший покровительства от рэкетиров у подручных Аль-Капоне?
Нет, все же система безопасности здесь самая современная, хотя и не видно никаких снайперов, скрытых видеокамер с круговым обзором.
Безопасность здесь покоилась на совершенно иных началах. Она заключалась прежде всего в анонимности охраняемого и оказалась столь надежной, что даже в ЦРУ не знали, где он скрывается. Слишком широкие и строгие меры безопасности стали бы... ну ладно, я не могу удержаться, чтобы не сказать: своеобразной красной тряпкой для быка. Слишком тщательная и строгая система охраны неизбежно привлекла бы к себе ненужное внимание. Почему бы богатому эксцентричному немцу не нанять для охраны несколько человек? Но налаживать слишком уж изощренную систему охраны — дело довольно рискованное.
Ну хорошо, так или иначе мне удалось проникнуть на объект, а согласно добытым данным, Орлов должен тоже находиться здесь. Теперь встала проблема: каким образом мне пробраться в сам дом? А когда я проберусь туда, возникнет еще более трудная задача: как выбраться оттуда живым и невредимым?
В двадцатый раз прокрутив мысленно свой план, я дал сигнал своему итальянскому пособнику бросить все эти мраморные плиты и следовать за мной.
* * *
— Помогите! Ради всех святых, помогите мне кто-нибудь! — кричал Руджеро, что есть сил молотя в тяжелую деревянную дверь, ведущую в кухню. На его руку выше локтя было просто страшно смотреть: из глубокой раны обильно капала кровь.
Я присел в кустах за ржавыми железными бачками, куда сваливали остатки пищи, и наблюдал. Внутри раздался какой-то шум — значит, отчаянные крики и стуки услышали. Наконец, дверь медленно, со скрипом открылась, показалась пожилая толстая женщина в кухонном фартуке, надетом поверх бесформенного цветастого домашнего платья. Ее карие глаза, резко выделяющиеся на фоне морщинистого лица и гривы растрепанных седых волос, широко раскрылись при виде раны на руке Руджеро.
— Что это такое? — вскрикнула она по-русски испуганно визгливым голосом. — Боже мой! Входи, молодой человек! Быстрее!
Руджеро отвечал, естественно, на итальянском:
— Плита упала. Мрамор очень острый.
Я предположил, что женщина эта — экономка, а когда Орлов находился у власти, служила у него домашней работницей и, по моим представлениям, относилась ко всем несчастным случаям по-матерински, что характерно для русских женщин ее поколения. Она, само собой разумеется, и не подозревала даже, что Руджеро оказался раненным вовсе не острым краем мраморной плиты, а это я искусно разукрасил ему руку с помощью грима, купленного в лавке в Сиене. Она не могла и предположить, что, когда повернулась, чтобы помочь этому молодому итальянцу войти в кухню и оказать ему первую помощь, кто-то еще выпрыгнет из кустов и схватит ее. Я быстро прижал к ее носу и рту пропитанную хлороформом тряпку, не дав ей даже пикнуть, и удержал от падения ее обмякшее крупное тело.
Руджеро потихоньку затворил за нами кухонную дверь и встревоженно глянул на меня, без сомнения думая: а кем это «канадский бизнесмен» является на самом деле? Но его помощь щедро оплачена, поэтому он меня не выдаст.
Играя в детстве в Кастельбьянко, Руджеро хорошо напомнил, где находится вход на кухню. Он также вкратце описал мне расположение внутренних помещений. Таким образом, по-моему, он с лихвой отработал полученные авансом денежки.
Затем я вынул припрятанную в кармане тонкую нейлоновую бечевку, с помощью Руджеро связал экономку, стараясь затягивать петли не слишком туго, и воткнул ей в рот кляп, чтобы она не шумела, когда очухается. После этого мы перенесли ее бесчувственное тело с пропахшей луком кухни в большую кладовку.
Там мы распрощались, пожав друг другу руку. Я отстегнул ему «расчет» в американских долларах. С вымученной улыбкой на устах он сказал «чао» и убежал.
Из кухни несколько каменных ступенек вели в темный коридор, по обе стороны которого оказалось несколько пустых спальных комнат. Я крался по коридору как можно тише, стараясь не вызвать ни звука. Где-то в глубине дома послышалось слабое тревожное жужжание, но звучало оно так далеко — будто в милях от этого места. Нигде не было слышно обычных домашних звуков, хотя в старых замках такие звуки не редкость.
Тут я подошел к месту, где сходятся сразу два коридора, — пустому углублению, в котором стояли два небольших потертых деревянных кресла. Настойчивое раздражающее жужжание становилось все отчетливее и громче. Казалось, оно раздается совсем где-то рядом. Я пошел на звук вниз, повернул налево, прошел несколько шагов вперед и опять свернул влево.
Сунув руку в карман спецовки, я нащупал ствол «зауэра» и почувствовал холодную сталь пистолета.
И вот я оказался перед высокими створками дубовой двери. Жужжание и звон явно доносились оттуда, повторяясь с регулярными интервалами.
Вытащив пистолет и пригнувшись как можно ниже, я медленно отворил одну створку и прокрался внутрь, не зная, кто или что ждет меня там.
Помещение оказалось большой и пустой столовой с голыми стенками, посредине стоял огромный дубовый стол с сервизом на одного человека.
Ленч, видимо, уже закончился. За столом сидел один-единственный человечек — маленький, лысоватый, по виду совершенно безвредный пожилой мужчина в очках с толстыми стеклами в черной оправе. Он с озлоблением жал на кнопку вызова экономки, которая, разумеется, никак не могла явиться на его сигнал. Фотокарточку этого человека я видел не один десяток раз, но все равно никак не ожидал, что этот коротышка и есть сам Владимир Орлов.
Он был в строгом костюме и в галстуке, и уже поэтому в домашней обстановке выглядел как-то нелепо: ну кто еще придет к нему в гостя, когда он прячется за семью замками? Костюмчик на нем был вовсе не из элегантных английских, которые так любят носить нынешние русские из высшего эшелона власти. Наоборот, он был поношенным, старомодным, мешковатым, сшитым в Советском Союзе или где-то еще в Восточной Европе много-много лет назад.
Владимир Орлов являлся самым последним шефом КГБ, его неулыбчивое, суровое лицо я разглядывал бесчисленное число раз на фотографиях в досье ЦРУ и в разных газетах. Его вытащил откуда-то из недр КГБ Михаил Горбачев на смену предавшего его в дни путча шефа КГБ с целью свержения правительства, в дни, когда Советская власть билась в предсмертных судорогах. Мы мало что знали о нем, кроме того, что он был «надежным» и «дружественно расположенным» к Горбачеву, ну и прочие общие характеристики и всякие неподтвержденные домыслы.
И вот он сидит передо мной — маленький и жалкий. Вся власть и сила, казалось, ушли из него. Он сердито глянул на меня и произнес по-русски, глотая окончания:
— Кто вы такой?
Секунд десять-двадцать я не знал, что ответить, а затем нашелся и сказал по-русски, спокойно, чего и сам не ожидал:
— Я зять Харрисона Синклера и женат на его дочери Марте.
Маленький человечек с ужасом уставился на меня, будто я был привидением. Косматые брови его поползли вверх, глаза сначала сузились, затем широко распахнулись, лицо мгновенно побледнело.
— Боже мой, — прошептал он, — Боже мой.
Я же просто стоял и глядел, и сердце у меня готово было выпрыгнуть наружу, я не понимал, за кого он меня принимает.
Он медленно поднялся из-за стола, грозно и в то же время как-то обличающе глядя на меня.
— Как же, черт вас побери, вы проникли сюда?
Я ничего не отвечал.
— Глупо с вашей стороны заявиться в мой дом, — сказал он едва слышным шепотом. — Харрисон Синклер предал меня. А теперь нас обоих прикончат.
35
Медленно входил я в похожую на пещеру столовую. Шаги гулко звучали в ее голых стенах и в высоком куполообразном потолке.
Орлов сохранял на лице своем бесстрастное и повелительное выражение, но глаза его беспокойно бегали туда-сюда. Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга.
Мысли у меня скакали галопом. «Харрисон Синклер предал меня. Теперь нас обоих прикончат», — все еще звучали в ушах его слова.
Предал его? Что он хотел этим сказать?
Орлов заговорил первым, голос у него громко и четко звенел и перекатывался под сводами потолка:
— Как вы осмелились прийти ко мне?
Он протянул руку под стол и нажал потайную кнопку. Откуда-то из холла послышался продолжительный звонок. Тут же раздался звук приближающихся шагов. Экономка, по-видимому, пришла теперь в себя, но развязаться или подать голос вряд ли могла, поэтому на вызов не откликалась. Скорее всего, это какой-нибудь охранник услышал звонок и заподозрил что-то неладное.
Я вынул из кармана «зауэр» и направил его на бывшего председателя КГБ. Я еще подумал, а стоял ли он когда-либо под «пушкой» всерьез, а не в шутку. В системе госбезопасности, где он прослужил почти всю свою жизнь, так, по крайней мере, говорилось в его досье, которое мне довелось читать, среди офицеров разведки и контрразведки ценилось не умение обращаться с пистолетами, автоматами и ядами, а способность ловко и вовремя составлять отчеты и писать докладные записки.
— Зарубите себе на носу, — сказал я, пряча пистолет под стол, — что я вовсе не собираюсь причинять вам вред. Мы просто наскоро переговорим, вы и я, а потом я исчезну. Если появится охранник, заверьте его, что все идет нормально. Иначе вы наверняка умрете, вот это я обещаю вам твердо.
Не успел я перейти к главному, как дверь внезапно распахнулась и в столовую влетел охранник, которого я прежде не видел. Направив на меня автомат, он заорал:
— Не шевелись!
Я натянуто улыбнулся и быстро зыркнул глазами на Орлова; секунду-другую поколебавшись, он сказал охраннику:
— Уходи. Спасибо, Володя, со мной все в порядке. Я невзначай задел кнопку тревоги.
Охранник опустил автомат, медленно и внимательно окинул меня взглядом — а поскольку я был одет в рабочую спецовку, то показался ему подозрительным — и, пробормотав: «Извините», вышел из столовой и аккуратно закрыл за собой дверь.
После его ухода я сел за стол напротив Орлова. На лбу его блестела испарина, лицо явно побледнело. Хотя он и сохранял видимость хладнокровия и надменности, но был явно напуган.
Теперь я сидел всего в нескольких футах от него, может, даже слишком близко, что ему не нравилось, и он отводил голову всякий раз, когда говорил. На лице его то и дело проскакивала гримаса неудовольствия.
— Зачем вы заявились сюда? — грубо проворчал он хриплым голосом.
— Чтобы узнать, что за соглашение вы заключили с моим тестем, — ответил я.
Наступило долгое молчание, я в это время весь напрягся, пытаясь расслышать голос его мыслей, но никакого голоса не услышал.
— За вами же наверняка следили. Вы подвергаете нешуточной угрозе и меня, и себя.
Ничего не отвечая, я продолжал с напряжением ловить голос его мыслей, и тут вдруг услышал какой-то шум, бессмысленные фразы, которые не смог даже понять. Проскочил сгусток мыслей, но разобрать что-либо было невозможно.
— Вы же не русский, так ведь? — спросил я.
— Зачем вы заявились сюда? — снова спросил Орлов, поворачиваясь на стуле. Локтем он задел за тарелку и с грохотом оттолкнул ее к другим блюдам. Голос его окреп и стал громким и наглым. — Дурак набитый.
Он говорил, а я в этот момент слышал еще какие-то его мысли, которые не понимал, он мыслил, видимо, на каком-то незнакомом мне языке. На каком же? Это не русский язык, не может того быть, он звучит как-то странно. Я морщился, прикрывал глаза, прислушивался и слышал лишь поток каких-то гласных звуков, слова же разобрать никак не мог.
— Что это такое? — говорил он между тем. — Зачем вы сюда приперлись? Что вам здесь нужно?
Он отодвинул дубовый резной стул с высокой спинкой подальше от меня. Раздался режущий визг ножек стула о кафельный пол.
— Вы же родились в Киеве, — говорил я. — Верно ведь?
«Убирайся отсюда!» — расслышал я голос его мысли.
— Вы не русский по национальности, не так ли? Вы украинец.
Он поднялся и стал медленно пятиться к двери. Я тоже поднялся и, вынув «зауэр», вынужденно произнес с угрозой:
— А ну, стоять на месте.
Он замер как вкопанный.
— По-русски вы говорите с небольшим украинским акцентом. Вас выдает мягкое «ге» с придыханием.
— За каким хреном ты сюда приволокся?
— Ваш родной язык украинский, — невозмутимо продолжал я. — И думаете вы по-украински, разве не так?
— Так вам и это известно? — рявкнул он. — Вам сюда незачем было приходить, угрожать мне, вынюхивать, что там Харрисону Синклеру известно. — Он сделал шаг ко мне, шаг, который должен был обозначать угрозу, а на деле оказался жалкой попыткой перехватить психологическую инициативу. Старый полувоенный френч сталинского покроя висел на нем, словно на чучеле гороховом. — Если у вас есть что-то сказать мне или передать, то поскорее уж выдайте свое потрясающее сообщение. — Он сделал еще один шаг. — Я допускаю, что у вас есть что сказать, и даю вам пять минут, чтобы выложить, а затем убирайтесь подобру-поздорову.
— Присядьте, пожалуйста, — пригласил я и пистолетом показал на стул. — Мое дело много времени не займет. Зовут меня Бенджамин Эллисон. Как я сказал, женат я на Марте Синклер, дочери Харрисона Синклера. Она целиком и полностью унаследовала всю собственность своего покойного отца. Ваши контакты — а я уверен, что вы поддерживаете широкие и устойчивые контакты, — могут подтвердить, что я не самозванец и действительно являюсь тем, кем представился.
Казалось, он смягчился и расслабился, но вдруг сделал стремительный бросок и прыгнул на меня, вытянув вперед руки. С каким-то громким, нечеловеческим, гортанным выкриком «а-а-а-х!» он кинулся на меня и, обхватив мои колени, попытался свалить. Я изогнулся, устоял и, схватив его за плечи, заученным приемом уложил на пол. Растянувшись у ножек дубового стола, тяжело дыша, с побагровевшим лицом, он только и смог выдавить: «Нет». Очки его откатились со стуком в сторону. Не отводя от него пистолета, я протянул руку, достал очки, водрузил их ему на нос и свободной рукой помог встать на ноги.
— Пожалуйста, — предостерег его я, — прошу вас, не пытайтесь проделывать снова подобные трюки.
Орлов бессильно опустился на стоящий рядом стул, он был похож на куклу-марионетку, у которой обрезали нити, но все еще сохранял настороженность. Меня почти заколдовал вид этого в недавнем прошлом мирового лидера, который так быстро, на глазах, скукожился в буквальном смысле слова. Мне припомнилось, как я однажды повстречался с Михаилом Горбачевым после лекции в школе имени Кеннеди в Бостоне, куда он приехал уже после того, как его столь бесцеремонно выгнал из Кремля Борис Ельцин. И тогда я тоже удивился, увидев, что Горбачев — невысокий человек, обыкновенный простой смертный. Еще, помнится, я испытал тогда сильную симпатию к нему.
Послышались какие-то фразы по-русски. Я четко расслышал его мысли на чистом русском языке, но их окружал поток украинских фраз и слов, как окружает урановый стержень толстая графитовая оболочка. Вот что я разобрал.
Да, родился он в Киеве, а когда ему исполнилось пять лет, семья переехала в Москву. Как и тот кардиолог в Риме, он был двуязычен, хотя думал по большей части на украинском языке, а мысли на русском проскакивали лишь изредка.
Вот он четко подумал о «Чародеях» в ЦРУ.
— Между прочим, — тут же заметил я, стараясь придать своим словам особый вес и значимость, — о наших «Чародеях» вы мало что знаете.
Орлов только рассмеялся в ответ, зубы у него оказались гнилыми, неровными, некоторых недоставало.
— Я знаю все, господин... Эллисон.
Я пристально вглядывался в его лицо, напрягался, стараясь уловить хоть какую-то мысль. И снова поток их продолжался на украинском. Лишь изредка улавливал я знакомые слова, по звуку схожие то с русскими, то с английскими словами, а иногда и с немецкими. Так, я четко расслышал слово «Цюрих», затем «Синклер» и еще какое-то слово, похожее на «банк», но твердой уверенности в том не было.
— Нам нужно поговорить, — настаивал я. — О Харрисоне Синклере. И о сделке, заключенной с ним.
Тут я опять пододвинулся к нему поближе, приняв глубоко задумчивый вид. Теперь на меня обрушился целый поток незнакомых слов, расплывчатых и неразличимых, но одно из них просто оглушило меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58