Селия Рис: «Пираты»

Селия Рис
Пираты



Library of the Huron: gurongl@rambler.ru
«Пираты»: Росмэн-Пресс; 2005

ISBN 5-353-02006-5Оригинал: Celia Rees,
“Pirates!”

Перевод: А. Дубов
Аннотация В начале восемнадцатого века, когда женщины, сидя дома, занимались рукоделием, а мужчины бороздили моря в поисках приключений и богатства, две необычные девушки — дочь богатого торговца Нэнси Кингтон и ее служанка Минерва Шарп — попадают на корабль, над которым развевается черный флаг. Превратности судьбы привели их в ряды флибустьеров, и они, облаченные в мужское платье, проявляют чудеса отваги, завоевывая уважение даже среди самых отъявленных пиратов. Селия РисПираты ПРЕДИСЛОВИЕ Я взялась за перо по многим причинам.И прежде всего потому, что эти записи помогают мне справиться с тоской. Мне кажется, что, пережив заново все злоключения, выпавшие на нашу с Минервой долю, я смогу заглушить боль утраты. К тому же долгое морское путешествие всегда утомительно, и мне необходимо найти занятие, более подобающее моему нынешнему положению, когда я избавилась от пистолетов и тесака и сменила штаны на платье.Я хочу поведать вам историю своей жизни. Точнее говоря, своей и Минервы. Закончив повествование, я собираюсь отослать мои записи в Лондон, мистеру Даниелю Дефо, который, как я слышала, весьма интересуется свидетельствами тех, кто когда-либо ступал на пиратскую стезю.Если кому-то мой рассказ покажется неправдоподобным, в духе современных романов, могу заверить сомневающихся в том, что это вовсе не вымысел. Наши приключения не нуждаются в приукрашивании. Более того, я намеренно опускаю некоторые детали, чтобы не шокировать читателей. Вы и без того прочтете о многом таком, странном и ужасном одновременно, что порой просто не укладывается в человеческом сознании. Но я умоляю вас отложить окончательное суждение до тех пор, пока вы не перевернете последнюю страницу и не узнаете обо всех обстоятельствах, заставивших нас ступить на грешный путь и стать отъявленными пиратами.
1725ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯПРИКЛЮЧЕНИЙ МИНЕРВЫ ШАРП И НЭНСИ КИНГТОН,ЖЕНЩИН-ПИРАТОВ ЧАСТЬ IДОЧЬ БРИСТОЛЬСКОГО НЕГОЦИАНТА 1 С детства меня манили дальние страны, и долгие годы я мечтала уйти в море на одном из судов моего отца. Однажды серым летним утром 1722 года моя заветная мечта наконец осуществилась, хотя и не совсем так, как мне это представлялось.Я отплыла из бристольского порта на борту «Салли-Энн». Флаг на мачте был приспущен, на рукавах всех членов экипажа чернели траурные повязки. Рассвет выдался холодным и пасмурным. Резкий порыв ветра обдал дождем наши лица. Матросы, нахмурив брови, с тревогой уставились в небо на гонимые ветром облака, но то был всего лишь шквал — последний отголосок шторма, унесшего жизнь моего отца и круто изменившего мою собственную.Мой отец разбогател, торгуя сахаром и рабами. Он владел плантациями сахарного тростника на Ямайке, и именно туда направлялось наше судно. Братья не объяснили мне, почему и зачем, сказали только, что такова предсмертная воля отца. Мне тогда не исполнилось и шестнадцати, поэтому со мной даже не сочли нужным посоветоваться. Они всегда считали меня глупой девчонкой, хотя это вовсе не так. Уже тогда я прекрасно понимала, что доверять им ни в коем случае нельзя. И время показало, что я была права: они продали меня — продали так же хладнокровно, как и любого чернокожего невольника с побережья Гвинеи.Я не знала, суждено ли мне когда-нибудь вновь увидеть мой родной Бристоль, но я не плакала и не провожала взглядом удалявшийся берег, как это делали другие, — кто в надежде хоть мельком еще раз увидеть на прощанье жену, а кто, устремив взор на громаду собора Св. Марии и шепча молитву покровительнице мореплавателей: «Дева Мария, Звезда Морская, обереги нас и ниспошли нам свое благословение».Мой возлюбленный находился в море, отец был похоронен, и его тело, обреченное превратиться в прах, покоилось в гробу под сводами церкви, откуда он всегда провожал свои суда, выходившие из гавани. Быть может, в тот момент его беспокойный дух взирал на меня с небес, сожалея о содеянном и мучаясь от сознания, что мертвые бессильны повлиять на судьбу живых. Но даже если он и находился незримо где-то рядом, я совсем не ощущала его присутствия. Я чувствовала только, что идет дождь, что мои волосы намокли и потемнели от влаги, что дождь струйками стекает по щекам и капает с подбородка. Казалось, само небо оплакивает мою участь. Отчаяние, будто промокший плащ, охватило меня.Мы уже покинули гавань и теперь направлялись к выходу в открытое море по узкому извилистому проливу, змеящемуся меж угрюмых утесов, чьи вершины упирались в нависшие над ними низкие темно-фиолетовые тучи. Гребцы на буксирных шлюпках усердно налегали на весла, но «Салли-Энн» продвигалась вперед очень медленно. Возвышавшиеся с обеих сторон скалы, казалось, готовы были сомкнуться и раздавить нас, словно корабль Ясона и аргонавтов. Лоцман, выкрикивая команды буксирам, выводил «Салли-Энн» из устья Эйвона Эйвон — река в Англии.

, направляя ее к Бристольскому заливу.Помню мрачные заболоченные берега реки и виселицу, установленную низко над водой, на которой покачивалось в железной клетке вымазанное дегтем и в кандалах тело какого-то осужденного матроса — в назидание командам проходящих мимо кораблей Устав Королевского флота Великобритании вплоть до середины XIX века предусматривал исключительно суровые меры наказания для нижних чинов за малейшее нарушение дисциплины. Кроме того, следует заметить, что в английском варианте слово «ship» означает одновременно «корабль» и «судно», тогда как в русской терминологии «корабль» означает любое плавсредство, находящееся на военном подчинении, будь то бывший рыболовецкий сейнер или обычный речной трамвай. В то же время находящийся в гражданском подчинении или переведенный в него любой военный корабль называется уже судном.

. Мне бы следовало тогда обратить на нее больше внимания, но я уже видела виселицы прежде, поэтому не придала ей особенного значения.Выведя нас в море, буксирные шлюпки повернули назад. Пассажиры уже давно поспешили укрыться от непогоды в своих каютах, и на палубе остались только матросы и офицеры, занятые выполнением своих обязанностей. Проходя мимо, они отводили глаза, но ни один из них не попросил меня отойти в сторонку или покинуть палубу. Они оставили меня наедине с моим горем из уважения к моей утрате — смерти отца. Так я думала тогда. Но в портовых кабаках и трактирах слухи распространяются молниеносно, и вполне возможно, что им уже тогда было известно намного больше, чем мне.Прозвучавшая команда ставить паруса заставила экипаж трудиться с удвоенной энергией. Но вот наконец огромные полотнища развернулись на мачтах, и судно устремилось вперед, то и дело меняя галс Галс — курс судна относительно ветра.

, поскольку ветер дул боковой и встречный. Воды залива, красно-бурые от глинозема, принесенного полноводным Северном Северн — река в Англии.

, встретили нас крупной зыбью, возникшей при столкновении течения реки с начинающимся приливом. «Салли-Энн» немилосердно качало, и я изо всех сил вцепилась в поручни побелевшими от напряжения пальцами.Усилившийся дождь скрыл из виду отдалившиеся берега и стер саму линию горизонта, отчего море и небо слились, став одинаково свинцового цвета. Я потеряла возможность ориентироваться и не могла понять, в какую сторону движется наше судно Качка продолжалась. Я впервые в жизни оказалась в открытом море и еще не успела приспособиться, поэтому с большим трудом удерживалась на ногах, когда «Салли-Энн» как-то бочком, по-утиному, переваливалась с волны на волну. Вдруг я поскользнулась на мокрой палубе и чуть не упала, но мой брат Джозеф вовремя подхватил меня сзади и помог сохранить равновесие.— Вот что, Нэнси, ступай вниз, — сказал он. — У команды и без тебя достаточно хлопот. Не хватало, чтобы тебя смыло за борт!Он проводил меня на нижнюю палубу, добродушно улыбаясь и демонстрируя искреннюю братскую заботу. Теперь я понимаю, что он вовсе не кривил душой — ведь его собственное будущее зависело от меня.Джозеф довел меня до каюты и передал на попечение стюарду Эйбу Рейнольдсу. Старина Эйб помог мне снять насквозь промокший плащ и огорченно покачал головой, обнаружив, что и платье тоже вымокло до нитки. Как и моя горничная Сьюзен, Эйб считал, что в сырости корень всех болезней. Он заставил меня закутаться в одеяло и принес с камбуза большую кружку горячего бульона. Однако от одного его вида и запаха меня чуть не вывернуло наизнанку.— Уверена, что это вкусно, но… — Я едва успела схватить ведро.— Вы неприменно должны выпить это, мисс, иначе простудитесь, — укоризненным тоном, в точности как Сьюзен, сказал он, когда я попросила его унести прочь злополучный бульон.Но было уже поздно. Меня лихорадило. Эйб настоял, чтобы я срочно переоделась в сухое и легла в постель. Он обложил мои ступни нагретыми кирпичами и накрыл сверху еще одним одеялом, но даже эти обычно действенные меры не смогли унять ни дрожи, ни периодически повторявшихся приступов тошноты. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой больной и беспомощной и пребывала в полной уверенности, что умираю.— Поначалу все так думают, мисс, — сказал он с ухмылкой. Его передние зубы были давно съедены цингой, а почерневшие клыки торчали по обе стороны образовавшейся щели, словно бивни моржа. — Вскорости вам полегчает, уж вы мне поверьте. Полежите покамест, а я попозже еще загляну.Я лежала, закрыв глаза, и думала о том, что не бывать мне моряком, как мечталось в детстве. Впрочем, Эйб оказался прав: приступы морской болезни прекратились, но появилась ужасная слабость и апатия.Говорят, что те, кто отправился в море, либо устремляются только вперед, либо оглядываются назад. Я смутно представляла себе, что ожидает меня впереди, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как мысленно вернуться в прошлое и размышлять о своей жизни. 2 Я выросла в сугубо мужском окружении. Матушка моя умерла на следующий же день после моего рождения. Мой отец, всем сердцем любивший жену, не смог жить в Бристоле без нее. Сдав новорожденную дочь на попечение кормилице и разослав старших сыновей по родственникам, он с первым же судном отправился на Ямайку, где провел больше года, залечивая душевные раны.Вернулся отец с Робертом, который стал вести наше хозяйство — готовил еду, прислуживал за столом, встречал и провожал гостей. Других слуг в доме не было, если не считать Натана, мальчика на побегушках, на которого были также возложены обязанности истопника. Стиркой занималась приходившая раз в неделю прачка, все же прочие работы по хозяйству исполняли Роберт и Натан. Отец не терпел женскую прислугу, считая всех служанок бездельницами и сплетницами, которые только и умеют что лясы точить да зазря есть хозяйский хлеб.Роберт хорошо обо мне заботился. Он кормил меня, одевал, купал, причесывал и наряжал, когда мы всей семьей отправлялись на воскресную службу в собор Св. Марии. Сам он, будучи другого вероисповедания, каждое воскресенье ходил к заутрене и обедне в баптистскую церковь в Броудмиде. Тамошняя община с радостью приветствовала нового прихожанина, невзирая на цвет его кожи.— Господу все равно, каков ты с виду, — любил повторять Роберт. — Главное, чтобы в сердце своем ты нес имя и слово Божье.Он был неизменно добр и по-своему мудр. Поскольку никто больше не проявил заинтересованности в моем образовании, Роберт научил меня читать. Сидя за большим кухонным столом, мы с ним читали подряд все, что удавалось раздобыть: Библию, какие-то трактаты и проповеди, которые он иногда приносил с собой из церкви, а также листки с балладами и газеты, которые он время от времени покупал у уличных разносчиков. Научившись хорошо читать, я стала тайком пробираться в отцовскую библиотеку, потихоньку унося оттуда книгу за книгой. Так мы с Робертом познакомились с легендами и мифами Древней Греции и Древнего Рима. Но сильнее всего поражали мое воображение такие захватывающие книги, как «Американские буканьеры» Александра Эксквемелина или «Путешествие вокруг света» Уильяма Дампьера. Меня завораживали описания необыкновенных приключений и удивительных открытий. Вот какая жизнь мне по душе! Разве это не здорово?! И почему только Роберт не соглашался со мной? Роберт укоризненно качал головой, и его темные печальные глаза смотрели на меня с грустью и сожалением. Нет, такая жизнь не для меня. Во-первых, я девочка, во-вторых, все пираты безбожники и обречены вечно гореть в аду, а в-третьих, мне вовсе не следует читать подобные книги.Я злилась и наперекор ему продолжала чтение, отвернувшись, чтобы скрыть наворачивавшиеся на глаза слезы обиды. Я не понимала тогда, что сам факт, что я родилась девочкой, и есть прискорбная помеха на пути к моей мечте. «Но ведь Роберт только слуга, — думала я про себя. — Откуда ему знать?»Со временем, когда мне исполнилось семь или восемь лет, я оказалась, по сути, полновластной хозяйкой дома. Братья мои отправились в школу, жизнь каждого из них была предопределена с колыбели. Самый старший, Генри, должен был унаследовать торговое дело отца. Среднему брату, Джозефу, предстояло стать плантатором. Ну, а малыша Неда ожидала военная карьера в пехотном полку. Касательно меня никаких планов не строили по той простой причине, как правильно подметил Роберт, что я была девочкой. Порой у меня возникало впечатление, что родные сами не знают, что со мной делать. Для них я была чем-то вроде шаловливого щенка: иногда его ласкают, иногда ругают и наказывают, но чаще всего просто не замечают.Наш дом стоял на улице, ведущей к докам и портовым пакгаузам. Это было старое, высокое и узкое каменное здание, зажатое между соседними строениями. Рядом с домом проходила мощеная дорога, по которой с раннего утра до поздней ночи громыхали повозки, телеги и фургоны. По сравнению с особняками других торговцев сахаром он выглядел маленьким и невзрачным. Стены потемнели от времени, ступеньки скрипели и прогибались, низкие потолки нависали прямо над головой, но отец упорно отказывался перебраться в другое место. Консерватор по натуре, он не любил перемен. Из окна своей спальни он видел мачты собственных судов и мог в считанные минуты добраться до конторы или какого-нибудь портового кабачка, где нередко заключал сделки. Так стоит ли удивляться тому, что отец не собирался никуда переезжать?По нескольку месяцев в году он проводил на Ямайке, занимаясь делами на плантациях сахарного тростника. Я понимала, что его долгие отлучки вызваны необходимостью — производство и торговля сахаром были основой благосостояния нашей семьи, — но всегда очень скучала по нему. Когда он возвращался, я бранила и распекала его не хуже сварливой жены, хотя он каждый раз привозил мне подарки. Да и что это были за подарки?! Ручная мартышка, которая вскоре издохла, и большой попугай, которого Нед научил ругаться. Но разве могут мертвая обезьянка и попугай-сквернослов заменить отца маленькой девочке? Когда мне становилось совсем грустно, я тайком прокрадывалась в комнату, такую же темную и тесную, как все остальные, которую в нашем доме называли библиотекой, забиралась с ногами в кожаное отцовское кресло и сворачивалась клубочком. Там было пыльно, душно и пахло застоявшимся табачным дымом, но мне нравился этот запах, потому что он напоминал об отце.Но стоило ему вернуться, как библиотека превращалась в лучшее место в мире. Горели светильники, в камине пылал огонь, и меня окружали сотни диковин, привезенных из дальних странствий им самим или капитанами его судов. К потолку на проволоке было подвешено чучело маленького зеленого крокодила с растопыренными лапами и оскаленной пастью, полной острых белых зубов. Рядом с ним висело еще одно чучело какой-то странной шарообразной рыбины, сплошь покрытой шипами. А на полках вдоль стен теснились столь же экзотические предметы: резные африканские маски, слоновьи бивни, черепашьи панцири, отполированный кокосовый орех в серебряной чаше, розовая раковина причудливой формы, похожая на огромный кулак, и множество других заморских редкостей. В углу возвышался большой глобус, на потертой поверхности которого прослеживались пересекающиеся красные и черные линии, отмечающие маршруты наших судов. Они испещряли всю Атлантику: от Африки до Карибского моря и от Ямайки до Бристоля. Бывало, отец наугад раскручивал глобус, затем останавливал его и вел пальцем по одной из таких трасс, безошибочно называя ходившие по ней суда. Он гордился своей флотилией и точно помнил, кем и откуда был привезен каждый экспонат его обширной коллекции. Со временем я тоже изучила и запомнила их до такой степени, что они сделались для меня столь же привычной и неотъемлемой частью обстановки, как мебель или посуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42