Она мотала головой, но насильник схватил ее за подбородок и впился в губы, чтобы заглушить крики. В какой-то момент солдат оторвался от своей жертвы, но закричать ей не дал: ударил по лицу, заорал, принялся угрожать штыком. Потом грубо схватил за грудь и сжал — так сильно, что бедная женщина дернулась от боли. Потом погрузил руку в золотисто-каштановые волосы между ног, а другой стал готовиться к завершению начатого.
Долгую секунду потрясенный жестокостью сцены Истман оцепенело наблюдал за происходящим. Мужчины овладевали полураздетыми женщинами на полу, на футонах, притискивали к стенам. Тела мертвых сестер Соломон, с ног до головы залитые кровью, валялись, как брошенные куклы. У лежащей рядом с Фаей Лорис было перерезано горло; невидящим взором она уставилась в потолок.
Истман перевел взгляд на верзилу, — по всей видимости, предводителя дезертиров. Разорванная до пояса, покрытая пятнами крови рубаха прикрывала бочкообразную грудь. Лицо было пьяно-расслабленным, из царапины на щеке сочилась кровь. Кровоточили царапины и на окровавленных ребрах и бедрах Аркали. В глазах насильника пылал яростный огонь; он спустил штаны, обнажив темный, возбужденный пенис, и взялся за него рукой. Аркали вскрикнула и конвульсивно задергалась, пытаясь высвободить руки, но второй дезертир держал ее мертвой хваткой; дожидаясь своей очереди, он насмехался над ее бессилием шептал ей на ухо всякие непристойности.
— Нет, пожалуйста! — истерично кричала Аркали, царапая ногтями колонну. — Нет! Я девственница! Не надо! Я девственница!
С диким ревом Истман бросился вперед и ударом меча раскроил голову держащему Аркали бандиту. Череп дезертира треснул, как тыква, и тот рухнул на пол.
Верзила молча отскочил от Аркали, не в силах оторвать взгляда от стального самурайского клинка. Его огромный возбужденный член мгновенно съежился и стал донельзя смешным и жалким.
— Сёко! — вскрикнул он. — Офицер!
Остальные дезертиры, смекнув, что творится неладное, подняли головы. Удвоив усилия, женщины выбрались из-под своих мучителей и бросились кто к детям, кто к неохраняемому теперь выходу. Солдаты вскочили на ноги.
Оцепеневшая от ужаса Аркали почувствовала, как офицер в красной куртке взял ее за руку, и вздрогнула, до сих пор не веря, что спасена. Ей казалось, что кошмару не будет конца.
Четверо пьяных солдат лихорадочно нащупывали свое оружие. Офицер отодвинул Аркали за спину и выкрикнул приказ на канойском диалекте, но солдаты, как загнанные в угол звери, вытаращенными глазами смотрели на бластер и не шевелились. Аркали наконец стряхнула с себя оцепенение; схватив одеяло, она стыдливо прикрыла наготу и попятилась. Босая нога угодила в лужу. Опустив глаза, она увидела, что это кровь человека, державшего ее за руки. Из раскроенного черепа сочилась бесцветная жидкость, ужасная рана обнажила мозг; открытые глаза безмолвно молили о помощи.
Аркали зажмурилась и хотела было закричать, но в ушах и без того не смолкал женский визг. Не сразу она поняла, что кричит сама. Тогда Аркали открыла глаза.
Офицеру грозила опасность.
Ее крик словно вывел дезертиров из ступора, и они сбились в кучу. Один, как дубину, сжимал ножку от стола, другой держал в руке паранг, третий подобрал с пола железяку, а верзила, что пытался изнасиловать Аркали, по-прежнему был вооружен штыком. До того солдаты стояли, прижавшись к стене, но теперь начали медленно, опасно расходиться в стороны, окружая Истмана. К ним постепенно возвращалась уверенность в своих силах и росло желание расправиться с молодым офицером. Истман водил стволом бластера туда-сюда, чтобы постоянно держать всех на прицеле.
Аркали услышала у входа топот множества ног. Ее охватила паника, она собралась было предупредить своего спасителя, но, обернувшись, увидела, как в бункер один за другим входят макау-калифорнийский сержант с бластером, братья Соломоны — тоже вооруженные, перепуганный мальчик… и ее отец. Отец, наконец-то! Джос бросился к дочери, запахнул на ней одеяло, крепко обнял ее. Последним, заполнив вход своим могучим телом вход, появился Эллис Стрейкер, помахивающий огромным тесаком.
Увидев его, дезертиры отшатнулись, в глазах появилось обреченное выражение, как у свиней на бойне — словно мерзавцы заранее знали, что их ждет.
— Дай ей свой бластер, — негромким, изменившимся голосом сказал Эллис Джосу Хавкену. — Пусть она сама свершит правосудие.
— Нет! Только не Аркали!
— Джос, это поможет ей залечить раны!
— Нет!
Некоторое время смотрел на Хавкена холодными, похожими на алмазы глазами, потом кивнул:
— Что ж, ты сам решил. Уходите, мы тут сами разберемся.
Джос Хавкен попятился, потрясенный увиденным и предчувствием того, о чем говорил Эллис. Аркали уже перестала кричать. Отец помог ей встать и повел прочь из бункера. По дороге она слепо перешагивала через окровавленные трупы. У самого выхода Джос поднял ее на руки и понес вверх по лестнице, благодаря пси за то, что дочь жива.
Внизу остались спасший ее молодой офицер, братья Соломоны, Эллис Стрейкер и дезертиры. Четверо против четверых, силы равны — все согласно требовал варварскому кодексу чести Эллиса.
Не успел Джос с Аркали на руках выйти на улицу, как из бункера снова донеслись крики. Кастрация началась.
19
Путь верхом до Мияконодзё был похож на сон.
Хайден Стрейкер путешествовал с охраной из пятидесяти всадников, госпожой Ясуко и Хидеки Синго-саном — вторым сыном префекта Кюсю и повелителя этого прекрасного мира, над которым реяли знамена самураев.
Хидеки Синго и Хайден ехали на двух самых больших лошадях — гнедых кобылах ростом по пятнадцати ладоней в холке, ухоженных, с богатыми расшитыми серебром попонами. В десяти шагах позади супруга ехала госпожа Ясуко — ее паланкин, представляющий собой чудо столярного искусства, несли шестеро сплошь покрытых татуировками и почти обнаженных носильщиков.
До самого отъезда из деревни Хайден не мог придти в себя. Рана на руке была перевязана шелковым платком, одежда покрыта засохшей кровью, а в голове все еще звенели яростные отголоски смертельной схватки. Ни о чем другом он думать не мог. Воспоминания о драке перемешались самым причудливым образом: вот госпожа Ясуко встает и склоняется над телом; содрогается тело хатамото, который мертв уже целую минуту; вот Стрейкер переворачивает его, чтобы вытащить из дома. А то, что наемник обмочился перед смертью, кажется ему вполне нормальным и даже комичным.
Хайден Стрейкер испытал жгучее чувство вины. Стыдно насмехаться над унижением, перенесенным человеком в момент смерти, подумал он. Как я мог? А ведь тогда это казалось донельзя забавным. И я смеялся, пси меня побери!
Хайдену смутно вспомнился — хотя это было гораздо позже — стоящий на коленях Синго-сан. Из носа у него течет кровь, в воздухе витает сладковатый запах тления. Голова Дэниела Куинна, вздувшаяся на солнце с мраморно-белой кожей, похожа на голову толстого мальчишки.
Подозревая, что амигдала, подобно монете Харона, спрятана во рту Куинна, Синго-сан отважился лично вскрыть могилу и разжать мертвые челюсти. Когда же под распухшим языком кристалла не оказалось, он в ярости удалился, предоставив другим снова зарывать тело и произносить над могилой прощальные слова… Впрочем, Хайден уже не помнил, что он тогда говорил. Помнил только, что землю — рыхлую темно-коричневую вулканическую породу — он тщательно утрамбовал, а потом, стоя перед заново установленным треножником, повторил свою клятву.
Стрейкер потряс головой. В голове ощущалась тяжесть, точно с похмелья. Неужели меня так опьянило убийство? Ну ничего, кажется, я понемногу отхожу.
В недвижимом воздухе над деревней был разлит запах, который ни с чем не перепутаешь: вонь горелого мяса. От двух костров — одного для сына старосты, второго для хатамото — в небо поднимались два столба черного дыма, сливающихся воедино высоко над соломенными крышами хижин.
Никто из всадников даже и не взглянул на погребальный костер своего бывшего предводителя. Лишь пожилой разведчик Мори-сан, самый старший среди воинов, закаленный долгими годами верной службы, уделил погребальному костру внимание — пустил в его сторону длинную струю слюны.
Когда колонна свернула к реке, Хайден Стрейкер вновь задал себе вопрос: почему же так странно повела себя охрана даймё? У всех на глазах бросившись на Хайго Годзаэмона и убив его, он считал что совершает самоубийство. Самураи были вооружены, находились совсем рядом, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы помочь своему предводителю. Они просто подошли поближе и наблюдали за происходящим так, точно стали свидетелями заурядной уличной потасовки. Покачиваясь в седле, Хайден непрестанно раздумывал над этой загадкой. Допустим, все было бы наоборот. Что сделали бы метракоровские солдаты, ну, скажем, на Сеуле, если б увидели, как японский торговец убивает их полковника? Трудно представить себе американских солдат, тупо глазеющих на такую сцену — будь нападающий хоть любовником супруги самого Контролера Сеульского Анклава!
Здесь не Сеул, одернул себя Стрейкер. И наши правила здесь неприменимы. Это Ямато, Квадрант Кюсю; если хочешь сдержать клятву, то лучше поскорее понять законы Ямато и поступки самураев.
После убийства госпожа Ясуко бросила на Хайдена торжествующий взгляд. В глазах ее все еще полыхала жажда убийства. Затем японка поблагодарила его. То же сделал и Синго-сан, — правда, неохотно. Из носа у него все еще шла кровь, но он вел себя так, будто ничего не случилось. А охрана в наступившей гнетущей тишине покорно, выжидающе смотрела на Хайдена.
В тот момент Стрейкеру было не до них. Ведь он только что убил человека — пусть и по необходимости, но все равно он испытывал к себе глубокое отвращение. Злодеяние оказалось слишком простым, быстрым и будничным.
Как в трансе, чувствуя лишь пульсирующую в рассеченной ладони боль, Хайден удалялся от пережитых им в деревне кошмаров. Только на природе он постепенно пришел в себя и смог обратить внимание на расцветающую, как лотос, плодородную землю. Сочную зелень тянущихся вдоль реки Оки рисовых полей пересекали редкие темные отмели, где в воде пережидали дневное пекло буффалоиды. Центром сей отрадной картины, несомненно, была широкая мелководная река; вода блестела на солнце, тут и там виднелись фигурки возделывающих поля женщин в разноцветной одежде.
Отряд проезжал мимо земляных дамб, кучек крытых соломой домишек и огромных желтоватых листьев плантайнов, увешанных зелеными кулаками еще незрелых плодов.
Под лучами безжалостного светила дневная жара нарастала, на небе появилась похожая на бельмо дымка, становилось все тяжелее дышать. Наконец красноватое солнце нырнуло в дымку за холмами, и Хайден Стрейкер понял, что на Осуми со дня на день начнется сезон дождей.
Однажды небо затянут тучи, исчезнет невыносимая духота и дороги станут совершенно непроходимыми. Запрет на использование техники почти во всех районах Осуми, кроме Анклава, был введен императорским эдиктом. И никто, ни один человек, ни при каких условиях не смел его нарушить. В том числе и разбойники. Следовательно, при неблагоприятных обстоятельствах он, Стрейкер, запросто может застрять тут, в чуждом ему мире, на целые месяцы — чужак, ничего не понимающий не только в здешней жизни, но даже и неспособный разобраться в самом себе.
Он оглянулся на спутников, с горечью отметив про себя, насколько медленно колонна движется колонна. Особенно его раздражал громоздкий, неуклюжий паланкин-каго — в его глазах выглядящий узницей для госпожи Ясуко. Паланкин представлял собой занавешенный со всех сторон экипаж для путешествий, но не катящийся на колесах, а подвешенный на толстом зеленом бамбуковом шесте.
По горам и равнинам Осуми не имеет права передвигаться ни один колесный экипаж. Для них и дорог-то никогда не строилось — обитатели Осуми пользовались узенькими, петляющими тропинками, повторяющими неровности ландшафта, которые годились разве что для босых человеческих ног, лошадиных да козьих копыт. Крестьянам колеса ни к чему — баловство, да и только. Самураям тоже — они и так везде могут проехать верхом, а в случае крайней необходимости, в их распоряжении и воздух.
Разобранное на навьюченные на лошадей составные части каго всадники привезли специально для госпожи из самого Мияконодзё. Бывая в японских кварталах Сеула и Каноя-Сити, Хайден много раз видел подобные транспортные средства: на них частенько разъезжали богатые американские торговцы — в основном для того, чтобы «сохранить лицо» перед местными купцами и ростовщиками, для которых в жизни не было ничего важнее «лица». Правда, отец Хайдена никогда не пользовался носилками, громогласно заявляя, что позволит везти себя шестерке носильщиков только в последний путь или если его заморозят — короче, когда ему будет все равно.
Ты на Осуми, снова напомнил себе Хайден. Это единственный и общепринятый здесь способ путешествовать, не считая, конечно, кура — «седла боевого тигра», который предпочитали уважающие себя аристократы Ямато. Лучше б они чаще меняли носильщиков, думал он, тогда бы скорость передвижения значительно увеличилась. Да и всадники могли бы помочь: сменяй они носильщиков, паланкин все время находился бы на отдохнувших плечах. Может, стоит предложить?
Стрейкер взглянул на Синго-сана. Японец молчал все дорогу, столь умело и почти незаметно направляя скакуна, что производил впечатление еще более неприступного и заносчивого человека.
Лошади оказались на удивление выносливыми. В свое время их завезли на Осуми с Домашних Миров, где принцы императорской крови, правящие несколькими планетами в системе Киото, выводили новые породы с помощью генной инженерии. У этих лошадей были крупные уши, при малейшем звуке тут же прижимающиеся к голове. Они считались исключительно сильными, но отличались скверным норовом, доставшимся по наследству от арабских прародителей.
— Красавица, — обратился Хайден к Синго, ласково ероша гриву своей лошади. — Говорят, эта порода пошла от жеребцов, уцелевших после крушения одного из кораблей. Их скрестили с местными кобылами…
Вместо ответа Синго бросил на спутника ненавидящий взгляд и отвернулся. Хайден Стрейкер понял, что для японца фраза его прозвучала двусмысленно и Синго воспринял ее как оскорбление.
Ну, пси тебя подери… Пси подери вашу манеру думать и говорить загадками, подумал американец, взбешенный реакцией Синго. Да, а заодно пси побери твои подозрительность и ревность по отношению к жене. Ты неусыпно следишь за ней, словно ястреб, а ко мне относишься как к лезущему не в свое дело пройдохе. Хотя, клянусь пси, она во всех отношениях стоит десятка таких, как ты. И я с удовольствием отбил бы ее у тебя — просто ради того, чтобы избавить от твоего общества!
Взрыв сердитых мыслей немного привел его в себя. Хайден выпрямился в седле, чувствуя, как постепенно возвращается способность размышлять здраво. Скоро они благополучно доберутся до Мияконодзё, и проблема амигдалы будет решена.
Аркали, где ты? — промелькнуло в голове. Чем занимаешься? Думаешь ли обо мне? Надеюсь… И, если ты можешь услышать мои мысли, то верь: очень скоро я снова окажусь в обществе нормальных людей и мы с тобой, моя ненаглядная, тут же поженимся. Может быть, тогда все вернется на свои места и я стану прежним.
Ему вдруг стало противно от этих благоглупостей, и он постарался отогнать от себя мысли об Аркали.
Вечером отряд проезжал через городок Хараки, все жители которого, побросав вечерние дела и выбежав на улицы, бросились ниц и ждали, пока колонна не проедет мимо. После Хараки, проехав еще немного, они остановились на постоялом дворе, поужинали и разбили возле него лагерь. Из паланкина-каго наконец появилась госпожа Ясуко. На ней был наряд, которого Хайдену еще не доводилось видеть: длинное, до пят кимоно, но на сей раз из более легкой, более эластичной шелковистой ткани, спадавшее изящными складками до самой земли. В руках Ясуко держала искусно инкрустированную шкатулку с принадлежностями для письма — одну из тех женских вещиц, которые она взяла с собой в дорогу.
Хайден долго смотрел на госпожу. Усевшись за стол, та вытащила лист из волокнистого, напоминающего бумагу материала, развернула его, приготовила тушь. Затем начала писать. Движения ее руки, выписывающей значки хираганы, были точны и изящны. Писала она колонками сверху вниз, слева направо.
Хайден еще несколько минут наблюдал за ней, пока Ясуко не заметила его и не отложила кисточку. Затем, проследив направление его взгляда, она посмотрела туда, где стражники разбивали лагерь. Младшие воины то и дело криками подгоняли несчастных, устанавливающих палатки слуг с постоялого двора-рёкана. Потом Ясуко поняла, что американец чем-то смущен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Долгую секунду потрясенный жестокостью сцены Истман оцепенело наблюдал за происходящим. Мужчины овладевали полураздетыми женщинами на полу, на футонах, притискивали к стенам. Тела мертвых сестер Соломон, с ног до головы залитые кровью, валялись, как брошенные куклы. У лежащей рядом с Фаей Лорис было перерезано горло; невидящим взором она уставилась в потолок.
Истман перевел взгляд на верзилу, — по всей видимости, предводителя дезертиров. Разорванная до пояса, покрытая пятнами крови рубаха прикрывала бочкообразную грудь. Лицо было пьяно-расслабленным, из царапины на щеке сочилась кровь. Кровоточили царапины и на окровавленных ребрах и бедрах Аркали. В глазах насильника пылал яростный огонь; он спустил штаны, обнажив темный, возбужденный пенис, и взялся за него рукой. Аркали вскрикнула и конвульсивно задергалась, пытаясь высвободить руки, но второй дезертир держал ее мертвой хваткой; дожидаясь своей очереди, он насмехался над ее бессилием шептал ей на ухо всякие непристойности.
— Нет, пожалуйста! — истерично кричала Аркали, царапая ногтями колонну. — Нет! Я девственница! Не надо! Я девственница!
С диким ревом Истман бросился вперед и ударом меча раскроил голову держащему Аркали бандиту. Череп дезертира треснул, как тыква, и тот рухнул на пол.
Верзила молча отскочил от Аркали, не в силах оторвать взгляда от стального самурайского клинка. Его огромный возбужденный член мгновенно съежился и стал донельзя смешным и жалким.
— Сёко! — вскрикнул он. — Офицер!
Остальные дезертиры, смекнув, что творится неладное, подняли головы. Удвоив усилия, женщины выбрались из-под своих мучителей и бросились кто к детям, кто к неохраняемому теперь выходу. Солдаты вскочили на ноги.
Оцепеневшая от ужаса Аркали почувствовала, как офицер в красной куртке взял ее за руку, и вздрогнула, до сих пор не веря, что спасена. Ей казалось, что кошмару не будет конца.
Четверо пьяных солдат лихорадочно нащупывали свое оружие. Офицер отодвинул Аркали за спину и выкрикнул приказ на канойском диалекте, но солдаты, как загнанные в угол звери, вытаращенными глазами смотрели на бластер и не шевелились. Аркали наконец стряхнула с себя оцепенение; схватив одеяло, она стыдливо прикрыла наготу и попятилась. Босая нога угодила в лужу. Опустив глаза, она увидела, что это кровь человека, державшего ее за руки. Из раскроенного черепа сочилась бесцветная жидкость, ужасная рана обнажила мозг; открытые глаза безмолвно молили о помощи.
Аркали зажмурилась и хотела было закричать, но в ушах и без того не смолкал женский визг. Не сразу она поняла, что кричит сама. Тогда Аркали открыла глаза.
Офицеру грозила опасность.
Ее крик словно вывел дезертиров из ступора, и они сбились в кучу. Один, как дубину, сжимал ножку от стола, другой держал в руке паранг, третий подобрал с пола железяку, а верзила, что пытался изнасиловать Аркали, по-прежнему был вооружен штыком. До того солдаты стояли, прижавшись к стене, но теперь начали медленно, опасно расходиться в стороны, окружая Истмана. К ним постепенно возвращалась уверенность в своих силах и росло желание расправиться с молодым офицером. Истман водил стволом бластера туда-сюда, чтобы постоянно держать всех на прицеле.
Аркали услышала у входа топот множества ног. Ее охватила паника, она собралась было предупредить своего спасителя, но, обернувшись, увидела, как в бункер один за другим входят макау-калифорнийский сержант с бластером, братья Соломоны — тоже вооруженные, перепуганный мальчик… и ее отец. Отец, наконец-то! Джос бросился к дочери, запахнул на ней одеяло, крепко обнял ее. Последним, заполнив вход своим могучим телом вход, появился Эллис Стрейкер, помахивающий огромным тесаком.
Увидев его, дезертиры отшатнулись, в глазах появилось обреченное выражение, как у свиней на бойне — словно мерзавцы заранее знали, что их ждет.
— Дай ей свой бластер, — негромким, изменившимся голосом сказал Эллис Джосу Хавкену. — Пусть она сама свершит правосудие.
— Нет! Только не Аркали!
— Джос, это поможет ей залечить раны!
— Нет!
Некоторое время смотрел на Хавкена холодными, похожими на алмазы глазами, потом кивнул:
— Что ж, ты сам решил. Уходите, мы тут сами разберемся.
Джос Хавкен попятился, потрясенный увиденным и предчувствием того, о чем говорил Эллис. Аркали уже перестала кричать. Отец помог ей встать и повел прочь из бункера. По дороге она слепо перешагивала через окровавленные трупы. У самого выхода Джос поднял ее на руки и понес вверх по лестнице, благодаря пси за то, что дочь жива.
Внизу остались спасший ее молодой офицер, братья Соломоны, Эллис Стрейкер и дезертиры. Четверо против четверых, силы равны — все согласно требовал варварскому кодексу чести Эллиса.
Не успел Джос с Аркали на руках выйти на улицу, как из бункера снова донеслись крики. Кастрация началась.
19
Путь верхом до Мияконодзё был похож на сон.
Хайден Стрейкер путешествовал с охраной из пятидесяти всадников, госпожой Ясуко и Хидеки Синго-саном — вторым сыном префекта Кюсю и повелителя этого прекрасного мира, над которым реяли знамена самураев.
Хидеки Синго и Хайден ехали на двух самых больших лошадях — гнедых кобылах ростом по пятнадцати ладоней в холке, ухоженных, с богатыми расшитыми серебром попонами. В десяти шагах позади супруга ехала госпожа Ясуко — ее паланкин, представляющий собой чудо столярного искусства, несли шестеро сплошь покрытых татуировками и почти обнаженных носильщиков.
До самого отъезда из деревни Хайден не мог придти в себя. Рана на руке была перевязана шелковым платком, одежда покрыта засохшей кровью, а в голове все еще звенели яростные отголоски смертельной схватки. Ни о чем другом он думать не мог. Воспоминания о драке перемешались самым причудливым образом: вот госпожа Ясуко встает и склоняется над телом; содрогается тело хатамото, который мертв уже целую минуту; вот Стрейкер переворачивает его, чтобы вытащить из дома. А то, что наемник обмочился перед смертью, кажется ему вполне нормальным и даже комичным.
Хайден Стрейкер испытал жгучее чувство вины. Стыдно насмехаться над унижением, перенесенным человеком в момент смерти, подумал он. Как я мог? А ведь тогда это казалось донельзя забавным. И я смеялся, пси меня побери!
Хайдену смутно вспомнился — хотя это было гораздо позже — стоящий на коленях Синго-сан. Из носа у него течет кровь, в воздухе витает сладковатый запах тления. Голова Дэниела Куинна, вздувшаяся на солнце с мраморно-белой кожей, похожа на голову толстого мальчишки.
Подозревая, что амигдала, подобно монете Харона, спрятана во рту Куинна, Синго-сан отважился лично вскрыть могилу и разжать мертвые челюсти. Когда же под распухшим языком кристалла не оказалось, он в ярости удалился, предоставив другим снова зарывать тело и произносить над могилой прощальные слова… Впрочем, Хайден уже не помнил, что он тогда говорил. Помнил только, что землю — рыхлую темно-коричневую вулканическую породу — он тщательно утрамбовал, а потом, стоя перед заново установленным треножником, повторил свою клятву.
Стрейкер потряс головой. В голове ощущалась тяжесть, точно с похмелья. Неужели меня так опьянило убийство? Ну ничего, кажется, я понемногу отхожу.
В недвижимом воздухе над деревней был разлит запах, который ни с чем не перепутаешь: вонь горелого мяса. От двух костров — одного для сына старосты, второго для хатамото — в небо поднимались два столба черного дыма, сливающихся воедино высоко над соломенными крышами хижин.
Никто из всадников даже и не взглянул на погребальный костер своего бывшего предводителя. Лишь пожилой разведчик Мори-сан, самый старший среди воинов, закаленный долгими годами верной службы, уделил погребальному костру внимание — пустил в его сторону длинную струю слюны.
Когда колонна свернула к реке, Хайден Стрейкер вновь задал себе вопрос: почему же так странно повела себя охрана даймё? У всех на глазах бросившись на Хайго Годзаэмона и убив его, он считал что совершает самоубийство. Самураи были вооружены, находились совсем рядом, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы помочь своему предводителю. Они просто подошли поближе и наблюдали за происходящим так, точно стали свидетелями заурядной уличной потасовки. Покачиваясь в седле, Хайден непрестанно раздумывал над этой загадкой. Допустим, все было бы наоборот. Что сделали бы метракоровские солдаты, ну, скажем, на Сеуле, если б увидели, как японский торговец убивает их полковника? Трудно представить себе американских солдат, тупо глазеющих на такую сцену — будь нападающий хоть любовником супруги самого Контролера Сеульского Анклава!
Здесь не Сеул, одернул себя Стрейкер. И наши правила здесь неприменимы. Это Ямато, Квадрант Кюсю; если хочешь сдержать клятву, то лучше поскорее понять законы Ямато и поступки самураев.
После убийства госпожа Ясуко бросила на Хайдена торжествующий взгляд. В глазах ее все еще полыхала жажда убийства. Затем японка поблагодарила его. То же сделал и Синго-сан, — правда, неохотно. Из носа у него все еще шла кровь, но он вел себя так, будто ничего не случилось. А охрана в наступившей гнетущей тишине покорно, выжидающе смотрела на Хайдена.
В тот момент Стрейкеру было не до них. Ведь он только что убил человека — пусть и по необходимости, но все равно он испытывал к себе глубокое отвращение. Злодеяние оказалось слишком простым, быстрым и будничным.
Как в трансе, чувствуя лишь пульсирующую в рассеченной ладони боль, Хайден удалялся от пережитых им в деревне кошмаров. Только на природе он постепенно пришел в себя и смог обратить внимание на расцветающую, как лотос, плодородную землю. Сочную зелень тянущихся вдоль реки Оки рисовых полей пересекали редкие темные отмели, где в воде пережидали дневное пекло буффалоиды. Центром сей отрадной картины, несомненно, была широкая мелководная река; вода блестела на солнце, тут и там виднелись фигурки возделывающих поля женщин в разноцветной одежде.
Отряд проезжал мимо земляных дамб, кучек крытых соломой домишек и огромных желтоватых листьев плантайнов, увешанных зелеными кулаками еще незрелых плодов.
Под лучами безжалостного светила дневная жара нарастала, на небе появилась похожая на бельмо дымка, становилось все тяжелее дышать. Наконец красноватое солнце нырнуло в дымку за холмами, и Хайден Стрейкер понял, что на Осуми со дня на день начнется сезон дождей.
Однажды небо затянут тучи, исчезнет невыносимая духота и дороги станут совершенно непроходимыми. Запрет на использование техники почти во всех районах Осуми, кроме Анклава, был введен императорским эдиктом. И никто, ни один человек, ни при каких условиях не смел его нарушить. В том числе и разбойники. Следовательно, при неблагоприятных обстоятельствах он, Стрейкер, запросто может застрять тут, в чуждом ему мире, на целые месяцы — чужак, ничего не понимающий не только в здешней жизни, но даже и неспособный разобраться в самом себе.
Он оглянулся на спутников, с горечью отметив про себя, насколько медленно колонна движется колонна. Особенно его раздражал громоздкий, неуклюжий паланкин-каго — в его глазах выглядящий узницей для госпожи Ясуко. Паланкин представлял собой занавешенный со всех сторон экипаж для путешествий, но не катящийся на колесах, а подвешенный на толстом зеленом бамбуковом шесте.
По горам и равнинам Осуми не имеет права передвигаться ни один колесный экипаж. Для них и дорог-то никогда не строилось — обитатели Осуми пользовались узенькими, петляющими тропинками, повторяющими неровности ландшафта, которые годились разве что для босых человеческих ног, лошадиных да козьих копыт. Крестьянам колеса ни к чему — баловство, да и только. Самураям тоже — они и так везде могут проехать верхом, а в случае крайней необходимости, в их распоряжении и воздух.
Разобранное на навьюченные на лошадей составные части каго всадники привезли специально для госпожи из самого Мияконодзё. Бывая в японских кварталах Сеула и Каноя-Сити, Хайден много раз видел подобные транспортные средства: на них частенько разъезжали богатые американские торговцы — в основном для того, чтобы «сохранить лицо» перед местными купцами и ростовщиками, для которых в жизни не было ничего важнее «лица». Правда, отец Хайдена никогда не пользовался носилками, громогласно заявляя, что позволит везти себя шестерке носильщиков только в последний путь или если его заморозят — короче, когда ему будет все равно.
Ты на Осуми, снова напомнил себе Хайден. Это единственный и общепринятый здесь способ путешествовать, не считая, конечно, кура — «седла боевого тигра», который предпочитали уважающие себя аристократы Ямато. Лучше б они чаще меняли носильщиков, думал он, тогда бы скорость передвижения значительно увеличилась. Да и всадники могли бы помочь: сменяй они носильщиков, паланкин все время находился бы на отдохнувших плечах. Может, стоит предложить?
Стрейкер взглянул на Синго-сана. Японец молчал все дорогу, столь умело и почти незаметно направляя скакуна, что производил впечатление еще более неприступного и заносчивого человека.
Лошади оказались на удивление выносливыми. В свое время их завезли на Осуми с Домашних Миров, где принцы императорской крови, правящие несколькими планетами в системе Киото, выводили новые породы с помощью генной инженерии. У этих лошадей были крупные уши, при малейшем звуке тут же прижимающиеся к голове. Они считались исключительно сильными, но отличались скверным норовом, доставшимся по наследству от арабских прародителей.
— Красавица, — обратился Хайден к Синго, ласково ероша гриву своей лошади. — Говорят, эта порода пошла от жеребцов, уцелевших после крушения одного из кораблей. Их скрестили с местными кобылами…
Вместо ответа Синго бросил на спутника ненавидящий взгляд и отвернулся. Хайден Стрейкер понял, что для японца фраза его прозвучала двусмысленно и Синго воспринял ее как оскорбление.
Ну, пси тебя подери… Пси подери вашу манеру думать и говорить загадками, подумал американец, взбешенный реакцией Синго. Да, а заодно пси побери твои подозрительность и ревность по отношению к жене. Ты неусыпно следишь за ней, словно ястреб, а ко мне относишься как к лезущему не в свое дело пройдохе. Хотя, клянусь пси, она во всех отношениях стоит десятка таких, как ты. И я с удовольствием отбил бы ее у тебя — просто ради того, чтобы избавить от твоего общества!
Взрыв сердитых мыслей немного привел его в себя. Хайден выпрямился в седле, чувствуя, как постепенно возвращается способность размышлять здраво. Скоро они благополучно доберутся до Мияконодзё, и проблема амигдалы будет решена.
Аркали, где ты? — промелькнуло в голове. Чем занимаешься? Думаешь ли обо мне? Надеюсь… И, если ты можешь услышать мои мысли, то верь: очень скоро я снова окажусь в обществе нормальных людей и мы с тобой, моя ненаглядная, тут же поженимся. Может быть, тогда все вернется на свои места и я стану прежним.
Ему вдруг стало противно от этих благоглупостей, и он постарался отогнать от себя мысли об Аркали.
Вечером отряд проезжал через городок Хараки, все жители которого, побросав вечерние дела и выбежав на улицы, бросились ниц и ждали, пока колонна не проедет мимо. После Хараки, проехав еще немного, они остановились на постоялом дворе, поужинали и разбили возле него лагерь. Из паланкина-каго наконец появилась госпожа Ясуко. На ней был наряд, которого Хайдену еще не доводилось видеть: длинное, до пят кимоно, но на сей раз из более легкой, более эластичной шелковистой ткани, спадавшее изящными складками до самой земли. В руках Ясуко держала искусно инкрустированную шкатулку с принадлежностями для письма — одну из тех женских вещиц, которые она взяла с собой в дорогу.
Хайден долго смотрел на госпожу. Усевшись за стол, та вытащила лист из волокнистого, напоминающего бумагу материала, развернула его, приготовила тушь. Затем начала писать. Движения ее руки, выписывающей значки хираганы, были точны и изящны. Писала она колонками сверху вниз, слева направо.
Хайден еще несколько минут наблюдал за ней, пока Ясуко не заметила его и не отложила кисточку. Затем, проследив направление его взгляда, она посмотрела туда, где стражники разбивали лагерь. Младшие воины то и дело криками подгоняли несчастных, устанавливающих палатки слуг с постоялого двора-рёкана. Потом Ясуко поняла, что американец чем-то смущен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73