Сабин угрюмо смотрел в пол. Он понял, что спасти Феликса ему не удастся.— Извини, трибун, — вздохнул Друз. — Рад бы тебе помочь, но не могу. Закон говорит, что таких преступников нельзя оставлять в живых. Хотя дрался он совсем неплохо и я бы с удовольствием поставил на него в следующий раз...Ливия удовлетворенно вскинула голову и отвернулась, глядя на арену, где Гермес, приставив острие трезубца к горлу лежавшего на песке Феликса, ожидал приговора зрителей.Тиберий вдруг оставил уже пустую чашу и выпрямился. Его холодные бледные глаза уперлись в Сабина.— У меня есть к тебе предложение, трибун, — сказал он негромко и по обыкновению медленно.Сабин поднял голову и встретил взгляд цезаря.— Слушаю тебя принцепс, — произнес он.— Твой любимец останется в живых, больше того, ему будет возвращена свобода, — продолжал Тиберий. — Но за это я потребую от тебя оказать мне одну услугу.Наступила пауза.Сабин пытался привести свои мозга в порядок и осмыслить сказанное цезарем; Тиберий молча смотрел на него, Друз и его приятели открыли рты от изумления, а императрица Ливия, сообразив, что сын хочет сделать ей очередную пакость, гневно раздувала ноздри.— Я согласен, принцепс, — сказал наконец трибун. — Если только эта услуга не потребует от меня поступиться моей честью солдата и гражданина.Тиберий чуть улыбнулся.— Не потребует, — сказал он. — Это будет, собственно, услуга не мне, а Риму. И если ты сочтешь, что обстоятельства того требуют, то можешь в любой момент сойти со сцены. Это я говорю тебе при свидетелях.— В таком случае, — сказал Сабин, — повторяю: я согласен.— Отлично, — ответил Тиберий и посмотрел на Друза. — Сынок, соблаговоли распорядиться, чтобы этого человека на арене освободили.— Ну ты даешь, папа, — с уважением сказал Друз. — Я буду рад выполнить просьбу моего друга Сабина.— А римские законы для вас что, уже не писаны? — вдруг взорвалась Ливия, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться ногтями в лицо послушного сыночка.Тиберий окинул его холодным взглядом.— Теперь в Риме только один закон, — произнес он, отчетливо выговаривая каждое слово. — Воля цезаря.Снова повисла тишина. Потом Друз смущенно кашлянул. Даже ему было не по себе от этой сцены.Ливия вдруг резко поднялась с места и отрывистым шагом вышла из ложи. Все посмотрели ей вслед. Кроме Тиберия.— Распорядись насчет того человека, сынок, — повторил цезарь и посмотрел на Сабина. — Так мы договорились, трибун?Тот молча кивнул, Глава IXГерманик за Реном Пока в столице торжественно праздновали его победы, командующий Ренской армией и наместник обеих провинций Германии продолжал свой успешный поход в глубь вражеской территории.После того, как ему удалось — хоть и с немалым трудом — все же усмирить бунт в войсках и восстановить дисциплину, ситуация на границе перестала быть критической, но по-прежнему внушала серьезные опасения. Как Германику, который, будучи проконсулом, нес ответственность за порядок на вверенных ему территориях, так и в Риме, где Ливия с Тиберием, с одной стороны, радовались, что мятеж удалось подавить и граница вновь под защитой, но с другой — крайне опасались, что удачные военные действия еще больше укрепят авторитет Германика, а тогда они уже не смогут бесконтрольно править в стране.Поэтому каждый из них и начал действовать согласно своим принципам и характеру.Германик сначала безжалостно расправился с зачинщиками бунта — лишь немногим удалось удрать за реку и скрыться в лесах, а потом со всей суровостью взялся вершить суд по многочисленным жалобам легионеров.Он из своего кармана выплатил солдатам прибавку к жалованью, под свою ответственность уволил в запас тех, кто выслужил двадцать лет, а остальных ветеранов распорядился использовать только в гарнизонах. Затем командующий со всей тщательностью разобрался с претензиями, которые рядовые высказывали к своим офицерам.В результате многие трибуны и центурионы были заменены теми людьми, которых легионеры сами выбрали; даже один легат вынужден был подать в отставку и, затаив обиду, уехал в Рим. Но Германика нисколько не волновало то, как в столице отнесутся к его действиям. Он был глубоко убежден, что поступает справедливо, а значит, готов был в любой момент дать отчет в своих поступкахА тем временем, пока его приемный сын, не жалея сил, восстанавливал закон и порядок в обеих Германиях, Верхней и Нижней, сам Тиберий испытывал постоянную тревогу по поводу событий на границе.Будучи человеком болезненно подозрительным, крайне недоверчивым и пугливым, цезарь просто не мог понять благородного поведения Германика. У него не укладывалось в голове, как можно было отказаться от верховной власти, предложенной ему легионами? Как можно было не воспользоваться моментом и не стать первым человеком в Риме?Узнав о бунте на Рене, Тиберий перепугался до того, что даже написал приемному сыну униженное письмо, в котором просил, просто умолял, повременить еще немного. Дескать, он, цезарь, совсем старый и больной, недолго уже ему осталось жить, и тогда Германик получит свое наследство.Открытый, искренний, благородный молодой человек ни за что не нарушил бы присягу, как то и предвидела Ливия, но Тиберий по-прежнему жил в постоянном страхе.Агенты императрицы перехватили это письмо, и Германик никогда не получил его. Иначе он бы весьма удивился такому странному раболепию своего приемного отца, наследника, назначенного Божественным Августом, и, возможно, начал бы подозревать, что власть досталась цезарю не совсем честным путем. А уж если и не сам Германик пришел бы к такому выводу, то эту мысль наверняка подкинул бы ему кто-нибудь из друзей или офицеров свиты. Этого уж Ливия никак не могла допустить.Видя, что Германик не собирается становиться главарем мятежа, Тиберий несколько успокоился и принял в отношении его другую тактику. Он стал везде и всегда до небес превозносить благородство и военные таланты своего приемного сына, выступал на эти темы на каждом заседании сената, а самому Германику слал одно за другим льстивые хвалебные письма. Тут уже Ливия не вмешивалась.А Германик принимал все это за чистую монету. У него, правда, оставались в душе некоторые сомнения, посеянные там сенатором Гнеем Сентием Сатурнином и подтвержденные трибуном Кассием Хереей, которого он очень ценил и уважал, но, по здравому размышлению, Германик пришел к выводу, что цезарь, видимо, просто очень наивен. Он явно не участвовал ни в каких интригах, а если и так, то наверняка делал это помимо своей воли, став жертвой обмана или клеветы.Будучи сам воплощением порядочности, Германик и в других людях хотел видеть только хорошее. Поэтому он отвечал Тиберию в столь же дружеском и почтительном тоне, не осмеливаясь намекнуть на неблаговидную роль Ливии, которую та играла в политической жизни страны. Молодой полководец решил сначала довести до победного конца Ренскую кампанию, а потом уже вернуться в Рим и откровенно поговорить с цезарем относительно его матери. Вот тогда прояснится и дело Постума, и другие придворные тайны. И снова в цезарской семье воцарится мир и согласие, как при Августе.Но императрица, которая умела читать между строк, очень быстро догадалась о намерениях своего внука. Она прекрасно понимала, что если тот приведет этот план в исполнение, то Тиберий просто перепугается насмерть, свалит все на нее и отдаст на расправу.И даже префект преторианцев, верный Сеян, тут не поможет — вряд ли его гвардейцы захотят задираться с ренскими легионами. И тогда придет конец безраздельной власти.Вот почему императрица через своих многочисленных агентов пристально следила за ситуацией в Германии, а ее преданный слуга Гней Домиций Агенобарб получал все новые и новые секретные инструкции из Рима. * * * Покончив с мятежом в провинциях, Германик принял решение форсировать реку и нанести удар по обнаглевшим варварам. Таким образом он хотел сплотить армию, в которой тлели еще искры бунта, а также продемонстрировать германцам силу римского оружия, чтобы они больше не смели совершать свои грабительские набеги. А вдобавок командующий хотел выловить и наказать тех зачинщиков беспорядков, которым удалось избежать возмездия и которые, как ему было доподлинно известно, вели переговоры с вождями варваров, собираясь открыть им границу и пустить ненасытные полчища на земли мирной трудолюбивой Галлии.Это было прямое предательство интересов страны, я Германик, превыше всего ставивший чувство долга, никак не мог сквозь пальцы смотреть на подобные преступления.Хотя была уже осень — не самое лучшее время для начала военных действий, но погода стояла теплая и сухая, а потому Германик решил рискнуть и нанести молниеносный, но ощутимый удар по врагу.Солдаты, горя желанием загладить свою вину, проявляли невиданный энтузиазм. Офицеры тоже рвались в бой; им хотелось вновь убедиться, что они командуют дисциплинированными кадровыми войсками, а не бандой пьяниц и разгильдяев, в которых легионеры превратились во время мятежа.До этого Германик почти год готовился к тщательно планировавшемуся им походу за Рен, ставя перед собой и армией цель отомстить за позорный разгром римлян в Тевтобургском лесу. Легионы уже были выведены на заранее выбранные позиции, каждый солдат и офицер знал, что от него требуется.Но бунт после смерти Августа спутал все его планы — воинские части разбрелись по всей округе в поисках пропитания и фуража, многие офицеры погибли от рук мятежников, немало было и таких, которых сам Германик разжаловал за некомпетентность, излишнюю жестокость или трусость, проявленные во время беспорядков.К тому же и союзники — когорты галлов и батавов — не желая быть втянутыми в конфликт, ушли от греха подальше в свои родные места, чтобы переждать и посмотреть, как дело обернется.Но сейчас у Германика уже не было возможности хорошо подготовиться и продумать все до последней детали, как он обычно делал. Удар следовало нанести немедленно.На военном совете решено было собрать те войска, которые были под рукой, переправиться через Рен в районе Бонны и углубиться миль на восемьдесят — сто в земли сигамбров и хаттов. Предполагалось дойти до линии бывших римских укреплений — Гравинария и Науасия, сожженных и разрушенных варварами после разгрома трех легионов Квинтилия Вара шесть лет назад.Решено было привлечь к участию в походе четыре легиона — Двадцатый Валериев из Бонны, Пятый из Ветеры, Четырнадцатый Марсов из Колонии и Тринадцатый Сдвоенный из Конфлуэнта.На местах оставались, таким образом, два легиона на юге провинции — в Виндониссе и Аргенторате, один в столице Могонтиаке и еще один на севере, в Ветере. Но и эти войска были приведены в боевую готовность и могли по первому же сигналу вступить в бой.Вдобавок уже в последний момент подошли и частя союзников — галльская пехота и конные лучники, а также батавские пращники. В общем сила собралась немалая: Германик вел с собой тридцать с лишним тысяч солдат. По данным разведки, варварам потребовалось бы значительное время, чтобы собрать армию, численно превосходящую римский корпус, так что была возможность нанести несколько стремительных ударов и разбить врага по частям, пока он еще не успел объединиться.В противном случае Германику пришлось бы туго — мощный племенной союз херусков, хаттов и хауков, не говоря уж о примкнувших к нему более мелких племенах, мог собрать до ста пятидесяти тысяч свирепых, кровожадных воинов, которые не имели, правда, никакого понятия о дисциплине, но в своих непролазных, глухих лесах были все же очень опасным и коварным противником.Итак, вое понимали, что времени терять нельзя. В начале октября, который выдался теплым, сухим и безветренным, главнокомандующий Ренской армией дал приказ своим войскам переправиться за реку.Маневр был выполнен быстро и организованно. Специальные отряды навели легкие, но прочные мосты, и римляне перешли Рен.Варвары никак не ожидали нападения — они были уверены, что их враги еще не оправились от последствий мятежа. К тому же, приближалась зима. Кто воюет в такое время?Чувствуя себя в полной безопасности, большое количество хаттов со своими семьями, женами и детьми, собрались в одном из окруженных частоколом лесных поселений, чтобы как следует отметить ежегодный осенний праздник, посвященный какому-то из их диких кровожадных Богов. Присоединились к ним и представители других соседних племен.В момент высадки римских войск на правом берегу Рена веселье в германских деревнях было в самом разгаре. Несмотря на предупреждения бунтовщиков-дезертиров, которые нашли убежище в лесах и обязались за это помогать своим новым союзникам, вожди варваров не предприняли никаких мер предосторожности.Дикари целыми днями распевали свои заунывные песни, обменивались военными трофеями, захваченными во время набегов, набивали животы мясом и хлебом, выпивали каждый день неимоверное количество свежесваренного пива и долго лежали у костров, рассказывая друг другу о своих кровавых подвигах и наблюдая, как молодежь с азартом прыгает через воткнутые в землю мечи и копья, пытаясь привлечь к себе внимание строгих германских девушек. Скоро ведь начнется пора свадеб, надо присмотреть будущих жен, которые затем усядутся у домашнего очага, будут терпеливо ждать возвращения мужа из походов и рожать ему крепких, здоровых детей — воинов, не знающих жалости к врагу.Имея хороших, надежных и знающих местность проводников, Германик, разделив свой экспедиционный корпус на четыре части, неожиданно подошел к главному поселению варваров, окружил его и повел своих солдат на штурм одновременно со всех сторон.С яростными воинственными криками, гремя доспехами, потрясая мечами и копьями, сверкая медью шлемов, лавиной обрушились римляне на врага, просто смяв обезумевших от страха дикарей. Прошло совсем немного времени, и вот уже гордые римские орлы — знамена легионов — взметнулись над частоколом захваченной деревни, заваленной трупами варваров.Главный вождь хаттов — Ательстан — погиб в резне; его семья попала в плен, чтобы потом пройти по улицам Рима в триумфальном походе Германика-победителя.Те немногие дикари, которым удалось уйти, в панике разбегались по округе, разнося по лесным хуторам и селениям страшную весть о появлении врагов из-за Рена и об учиненном ими погроме.Германик продолжал методично опустошать окрестности, продвигаясь вперед, к намеченной цели — линии старых римских укреплений. Выполняя приказ своего командира, солдаты предавали деревни огню, а жителей вырезали под чистую, не щадя ни женщин, ни детей.Германик, в общем, не был человеком жестоким, но этот поход имел целью отомстить варварам за предательское нападение на армию Вара и непрекращавшиеся набеги на земли римских провинций, а потому жалости или великодушию тут уже не было места.Лесные разбойники должны крепко усвоить, как опасно злить своих грозных соседей.Уже почти дойдя до заранее определенного рубежа, Германик наткнулся на хорошо укрепленную деревню, скорее, даже форт, выстроенный по римскому образцу. Здесь укрылся сын вождя хаттов, Ульфганг, с остатками своих воинов.Хотя римляне значительно превосходили врага численностью, но идти на штурм без поддержки стенобитных орудий явно не стоило — потери оказались бы неоправданно большими. Начинать осаду тоже не было смысла — это могло затянуться, а времени у Германика уже не оставалось.Посчитав, что урок варварам уже преподан хороший, командующий Ренской армией предложил Ульфгангу условия мирного соглашения.Хатты должны были выдать дезертиров, выйти из племенного союза, направленного против Рима, и признать цезаря Тиберия своим верховным правителем. Кроме того, они обязаны были поставлять солдат для вспомогательных войск. За это Германик обещал сохранить племенное самоуправление — то есть власть вождя, и гарантировал целостность территории, которой хатты владели до сего дня.Несмотря на столь мягкие условия, Ульфганг ответил оскорбительным отказом.— Не вам устанавливать тут свои порядки! — громко крикнул он со стены своего укрепления. — Мы свободный народ и останемся свободным народом. А вы лучше убирайтесь к себе домой, пока не поздно. А то как бы не повторилась история с Квинтилием Варом.Возмущенный и взбешенный этими дерзкими словами Германик собрал военный совет, чтобы решить, как поступить дальше.Авл Плавтий, легат Четырнадцатого легиона, высказался за то, чтобы начать штурм.— У нас в десять раз больше людей, — убеждал он. — Варвары привыкли биться в лесу или на болотах, а как защищать укрепления они не знают. Одна решительная атака, и мы взойдем на стены. Берусь сделать это с моими солдатами.Его поддержал и Гней Домиций Агенобарб, который командовал вспомогательными частями.— Нельзя позволить им посмеяться над нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51