Грек вздрогнул и обернулся.Сначала он испытал облегчение, увидев вместо сурового лица парфянина Барсата, пришедшего мстить за хозяина, грубую физиономию Эвдема, старого знакомого и верного слуги префекта преторианцев Элия Сеяна, но потом, со свойственной ему бдительностью, насторожился. А этому чего надо? И нашел же, крокодил...Он еще не успел как следует удивиться странной и неожиданной встрече, когда Эвдем, взмахом руки приказав удалиться проявлявшему нездоровое, любопытство Гортензию Маррону, глухо произнес:— Пойдешь со мной. Тебя хотят видеть. Немедленно.— Кто? — испугался Никомед. — Префект города отпустил меня, я ни в чем не виноват...Эвдем ухмыльнулся, видя, как побледнел грек.— А никто тебя пока ни в чем и не обвиняет. Но вот если будешь медлить, то...И он многозначительно положил руку на рукоятку короткого меча, торчавшую из-под складок хитона.— Уже иду, — обреченно сказал Никомед. — Но может, по старой дружбе, объяснишь мне все-таки, в чем дело?— Не знаю, — буркнул Эвдем. — Господин приказал доставить тебя и побыстрее. Это как-то связано с сегодняшними событиями в «Трех циклопах». Больше мне ничего не известно.— Господин? — переспросил грек. — Ты хочешь сказать: достойный Элий Сеян?— Тихо, — сдавленно прорычал Эвдем. — Не болтам, а то язык отрежу. Ну, вперед.И Никомед покорно поплелся за ним, чувствуя, как над его головой снова сгущаются тучи, и начиная жалеть, что вообще родился на свет. * * * Сеян встретил его в боковой комнате старого дворца, на страже у которой стояли двое преторианцев. О том, что разговор пойдет сугубо деловой, свидетельствовало полное отсутствие какого-либо угощения, а также напряженное серьезное лицо самого префекта.— Будь здоров, Никомед, — сразу сказал Сеян и указал рукой на табурет. — Садись.— Как я рад видеть тебя, почтеннейший... — начал было грек, униженно кланяясь.Префект резким жестом перебил его.— Садись, — повторил он холодно. — И рассказывай, что там произошло в той забегаловке.Никомед разместил на табурете свою тощую задницу и тяжело вздохнул. Его опасения начинали оправдываться.— Да ведь я все уже сообщил достойному префекту города, — заныл он. — Есть и протокол моих показаний. Их подтвердил также Гортензий Маррон, известный своей честностью...— Если ты собираешься морочить мне голову, — с плохо скрытой яростью произнес Сеян, — то я прикажу отделать тебя плетьми. Сейчас не время для шуток.Никомед изрядно перетрусил, но сделал еще одну попытку выкрутиться. У него противно ныло в желудке — поведение достойного Элия Сеяна не сулило ничего хорошего.— Клянусь Богами, — пролепетал он, — тот бандит вбежал в комнату и ударил ножом светлейшего посла...— Послушай, приятель, — медленно, с расстановкой произнес Сеян, наклонившись к греку и глядя ему прямо в глаза. — Эти сказки оставь для вигилов. Мои люди уже давно следили за парфянином. Он тут занимался шпионажем. И я уверен, что встретились вы не для того, чтобы обсуждать торговые дела. Да и этот бандит как-то не вписывается сюда. Так что говори правду, тебе же лучше будет.Никомед понял, что влип, а будучи реалистом, смирился с неизбежным и рассказал обо всем.— Но ударил я того негодяя ножом, — закончил он с пафосом, — исключительно потому, что он осмелился подбивать меня изменить Империи, моей родине, а вовсе не по личным мотивам. И обвинил в этом бандита Феликса лишь затем, чтобы меня не задержали и я имел возможность лично доложить обо всем тебе, глубокоуважаемый господин.Сеян понимающе хмыкнул.— Этот Феликс, кажется, дружок нашего старого знакомого Гая Валерия Сабина? — спросил он. — Ну, ладно, о нем потом. Сейчас есть дела поважнее.Никомед подобострастно вытянул шею, ловя каждое слово префекта преторианцев. * * * Несколько дней назад императрица Ливия вызвала к себе Сеяна и строго взглянула на него своими пронзительными бесцветными глазами.— Мне нужна твоя помощь, Элий, — сразу заявила она. — Я надеюсь, ты по-прежнему остаешься моим верным слугой?— Конечно, госпожа, — уверил ее префект. — После того, что ты для меня сделала, можешь во всем рассчитывать на меня и моих людей.— Это хорошо, — произнесла Ливия. — Ты помнишь добро и не пожалеешь об этом. К сожалению, есть люди, которые очень быстро забывают об оказанных им услугах. Но Боги накажут их.Сеян прекрасно понял, кого она имеет ввиду — цезаря Тиберия, своего сына, которого она возвела к самым вершинам власти и который теперь всеми силами пытался отделаться от нее, спихнув на обочину политической жизни страны.— Тогда перейдем к делу, — продолжала Ливия. — Мне стало известно, что цезарь обнаружил в архивах покойного Августа нечто весьма любопытное. К сожалению, не знаю, что именно. Когда я попросила у него разрешения просмотреть документы, Тиберий ушел от ответа, а потом заявил, что архив — дело государственное, и потому отныне он будет держать его под ключом. И это от родной матери!Ливия возмущенно фыркнула.Сеян понимающе и осуждающе покачал головой. Подумать только, какая черная неблагодарность.«Ничего, — решил он про себя, — деритесь, родные. А я выберу момент и нанесу свой удар. Вы оба еще будете ходить передо мной на задних лапках, клянусь Эриниями».— Тем не менее мне удалось выяснить, что цезарь отправляет в Палестину своего эмиссара Светония Паулина с каким-то важным поручением. В помощь ему выделен твой приятель Валерий Сабин.Префект нехорошо усмехнулся. Ох уж, этот приятель. Намаялся он с ним в свое время.— Дело это очень секретное, — продолжала Ливия, — но мне бы крайне хотелось узнать о нем побольше. Ты понимаешь меня, Элий?— Да, госпожа.— Вот и хорошо. Как сообщили мои агенты, повышенный интерес к миссии Паулина проявляет и парфянский посол Абнир. Это большой мошенник и интриган. Уж он зря тратить время и деньги не будет. Абнир пытался подкупить кое-кого из моих людей и слуг цезаря. Не знаю, как с персоналом Тиберия, но мои сразу донесли мне об этой попытке. Вот откуда мне известны подробности. И это уже не мало.Префект снова кивнул с умным видом.— Светония и Сабина цезарь пока спрятал в каком-то надежном месте, — опять заговорила императрица. — Сейчас я пытаюсь выяснить, где именно. А тебе поручаю парфянина. Наверняка он попытается завязать отношения с кем-нибудь подходящим — купцом, капитаном судна, чтобы тот проследил за людьми Тиберия. Ведь сам посол не может сейчас покинуть Рим, а дело не терпит отлагательств. Их царь Артабан не отличается долготерпением, и на тех, кто ему не угодит, круглосуточно точат топоры.В общем, наша задача, любезный Элий, выяснить суть дела. Ну, и извлечь из него пользу. Я имею в виду — пользу для нас с тобой, а не для цезаря и уж тем более не для парфян — заклятых врагов Рима.Я полагаю, что эта миссия, если будет успешно завершена, послужит Тиберию крупной ставкой в игре с нами. Ведь для тебя не секрет, что он пытается отстранить меня от управления государством? А за мной непременно последуешь и ты. На место префекта претория у цезаря полно других, более покладистых кандидатов.— Это мне ясно, госпожа, — чуть наклонил голову Сеян. — Жду твоих мудрых приказов.— Ты установишь слежку за Абниром и выяснишь, с кем он будет вступать в контакт. Я, в свою очередь, используя другие каналы, постараюсь раздобыть дополнительную информацию. Надеюсь, Боги будут на нашей стороне и мы еще раз прижмем хвост цезарю, этому зарвавшемуся неблагодарному наглецу. Цель святая, не так ли, Элий?— Да, госпожа, — покорно ответил префект. — Когда я должен приступить к действию?— Немедленно. * * * Вот почему верный Эвдем поджидал Никомеда у курии префекта города и вот почему сам Сеян не поверил ни единому слову шкипера, пока тот все же не рассказал ему правду, которая вполне совпадала со сведениями самого начальника гвардии.Дело облегчалось тем, что хитрого трусливого грека он знал прекрасно, видел насквозь и понимал, на какой струне и когда сыграть, чтобы обеспечить себе его лояльность и сотрудничество.— Слушай внимательно, — строго сказал Сеян, пристально глядя на шкипера. — Ты все-таки поплывешь в Палестину и...— О, я несчастный! — завопил Никомед, воздевая руки к потолку. — За что Боги меня преследуют? Уж лучше, господин, пошли меня в Тартар! Я ненавижу иудеев!— А тебя никто и не заставляет целоваться с ними, — криво улыбнулся Сеян. — Но интересы государства прежде всего. Итак, парфянин Абнир неплохо придумал. Что ж, мы выполним его последнюю волю. Но теперь ты, любезный Никомед, будешь работать не на гнусных азиатов — врагов Рима, а на благо своей страны. Как, хочешь послужить Империи?Никомед обреченно опустил голову.«Да уж, — с тоской подумал он, — если раз. связался с такой публикой, то потом уже от них не отделаешься. Что ж, надо хоть соблюсти свой интерес в этой авантюре».И он дерзко взглянул в глаза префекту.— Согласен, господин, — сказал грек. — Но придется мне, хорошо заплатить. Ведь пока я буду отсутствовать, дела придут в упадок и я, чего доброго, разорюсь...— Об этом не волнуйся, — махнул рукой Сеян. — Ты уже мог убедиться — я не обманываю и не страдаю излишней скупостью. Хотя, конечно, мне бы хотелось, чтобы ты согласился из патриотических побуждений, приятель, — добавил он с издевкой,Никомед скорчил кислую гримасу.— Ладно, — расхохотался Сеян. — Как хочешь. А Сейчас мы обговорим детали. Время не ждет.Он предусмотрительно не сказал греку, что парфянский посол Абнир выжил и, по мнению врачей, его здоровье довольно скоро придет в норму. Глава IIБеседа в семейном кругу Спустя три дня после встречи Сеяна с Никомедом императрица Ливия направилась в новый Палатинский дворец и велела номенклатору цезаря доложить, что она просит сына принять ее.Через минуту Ливия была допущена в апартаменты Тиберия. Повелитель Империи сидел за столом. При виде матери он с недовольным видом отложил в сторону свиток трагедий Эврипида и вздохнул.— Что ты хотела, матушка? — спросил он ласково.— Поговорить, — коротко ответила Ливия, проходя и усаживаясь на диван. — Мы уже так давно не разговаривали наедине.Тиберий отнюдь от этого не страдал, но из вежливости кивнул и придал лицу скорбное выражение.— Действительно, — сказал он. — Ну, и о чем же пойдет речь? Прошу тебя, только не о политике, тем более — не о внешней. У меня достаточное количество советников, и не стоит тебе забивать свою голову этими проблемами. Займись лучше...— Я сама знаю, чем мне заниматься, — резко перебила его Ливия.— Послушай, матушка, — терпеливо продолжал цезарь, — власть в стране олицетворяю я и твои попытки вмешаться в государственные дела могут быть неправильно истолкованы. Я-то понимаю, что ты хочешь помочь и весьма ценю твои советы, но вот сенаторы...— Сенаторы? — презрительно фыркнула Ливия. — Да, теперь ты пресмыкаешься перед ними, корчишь из себя демократа, чтобы завоевать союзников для борьбы со мной. Ты отказался от множества титулов, на которые имел право, ты запретил воздавать тебе почести, ты просто ошарашил меня, когда в курии заявил: «В свободной стране мысль и язык тоже должны быть свободны». А чего стоит это заявление: «Если кто неладно обо мне отзовется, я постараюсь разъяснить ему мои слова и дела, если же он будет упорствовать, я отвечу ему взаимной неприязнью».И это говорит цезарь, повелитель Империи? Да у любого либертина больше гордости и достоинства!Тиберий с хмурым видом слушал эти упреки.— Ты унижаешься перед консулами, — продолжала кипятиться императрица, — ты позволяешь сенаторам голосовать так, как они захотят, ты оставляешь столько свободы своим чиновникам...— Подожди, матушка. — Цезарь поднял руку. — Я хочу объяснить тебе ситуацию.— Ты? Объяснить мне? Неужели ты думаешь, что я ничего не понимаю? Нет, дорогой мой, лучше я тебе объясню. Ты с моей помощью захватил власть, а теперь дрожишь как осиновый лист, что у тебя ее отнимут. Ты бы с удовольствием отправил меня в ссылку, но боишься Сеяна; ты бы с наслаждением раздавил всех этих крикунов из курии, но боишься... Сказать, кого ты боишься, Тиберий?Цезарь угрюмо молчал.— Ты боишься Германика и его армии, — презрительно бросила императрица. — Потому что без меня ты ни на что не способен. И уверяю тебя — так и будет продолжаться, пока ты не образумишься и не поймешь, что я нужна тебе больше, чем кто бы то ни было.Цезарь продолжал молчать, глядя в пол. Его лицо покрылось красными пятнами, а губы побелели.— Ну, не сердись, — уже более миролюбиво сказала Ливия. — Пойми, мы сейчас союзники и должны держаться вместе. Да, признаюсь, я имею доступ к власти только благодаря твоему нынешнему положению, но не забывай, что положением этим ты обязан мне и без меня можешь очень скоро его лишиться. Разве я не права?Тиберий поднял голову. В его глазах была тоска.— Ну вот, вижу — ты и сам все понимаешь, — дружелюбно произнесла Ливия, сочувственно глядя на сына. — Так что предлагаю тебе помириться и помогать друг другу, по крайней мере, до тех пор, пока власть наша не окрепнет и мы сможем с уверенностью смотреть в будущее.Слова «наша власть» больно резанули слух Тиберия, но он сдержался. Да, мать, как всегда, права. Придется еще потерпеть. Но пусть она не думает, что ей удалось его обмануть своими уловками. Нет, он по-прежнему будет начеку, готовый в любой момент дать отпор. А уж когда Паулин успешно справится со своим заданием и добудет для цезаря сокровища фараонов, вот тогда ему ни с кем не надо будет считаться. Ни с матерью, ни с Германиком, ни с Сеяном.Да за такие деньги он купит себе хоть все парфянское войско, да и армян в придачу. Кто тогда сможет ему противостоять?Тиберий успокоился и согласно кивнул.— Хорошо, матушка, — произнес он покорно. — Я готов. Я всегда стремился поддерживать с тобой хорошие отношения, но вот ты...— А что я? — удивилась императрица. — Разве я тебя чем-то обидела? Если так, то извини...— Ты еще спрашиваешь! — с горечью воскликнул Тиберий. — А кто выставил меня на посмешище с этим банкетом?Ливия прекрасно поняла, что сын имеет в виду. Не так давно — поскольку цезарь демонстративно перебрался в новый дворец, а ей выделил комнаты в старом, и сенаторы с чиновниками уже не так спешили нанести ей визит вежливости — императрица поставила у себя в атрии золотую статую Божественного Августа и в качестве верховной жрицы нового культа пригласила самых достойных граждан и их жен на торжественный банкет.Тиберий обиделся и заявил, что поскольку прием носит официальный характер, то и он должен играть на нем не последнюю роль. Ведь он, в конце концов, является правителем Империи,Ливия не стала спорить и предложила ему председательствовать на собрании мужчин, а она, в свою очередь, организует вечер для их супруг.Тиберий не почувствовал подвоха и согласился, полагая, что принимать достойных сенаторов и патрициев более почетно, чем каких-то болтливых глупых баб.Но в результате все вышло наоборот. Поскольку банкет проходил в доме, где хозяйкой была Ливия, слуги слушались только ее, а потому на столы, предназначенные для женщин, попали самые лучшие блюда и самые тонкие вина. Мужчинам пришлось довольствоваться чуть ли не объедками.Это, естественно, никак не могло поднять авторитет цезаря, и он ужасно разозлился на мать, выставившую его в таком свете.— Ах банкет, — вздохнула императрица. — Что ж, если это тебя так задело, то прости, пожалуйста. Но ты сам виноват. Ведь я являюсь верховной жрицей культа Божественного Августа и имею право сама организовывать мероприятия в его честь. Ты же пытаешься быть затычкой к каждой бочке, боясь, что в противном случае тебя вовсе перестанут уважать.Запомни, сынок, если ты хочешь, чтобы люди тебя уважали, сначала начни уважать себя сам. Без этого ничего не выйдет.«И опять она права, — со злостью подумал Тиберий. — Вот ведьма. Как же с ней бороться?»— А зачем надо было зачитывать письма Августа? — с обидой спросил он. — Чтобы посмеяться надо мной?На том же банкете Ливия, не удовлетворившись и так уже достаточным своим триумфом, собрала женщин в своей приемной и зачитала им несколько писем Августа, которые покойный цезарь писал ей в разное время. Во всех этих посланиях он весьма нелицеприятно характеризовал своего пасынка, жалуясь на его угрюмый характер, подозрительность и склонность к пьянству и разврату.Супруга сенаторов получили огромное удовольствие и, естественно, не замедлили затем рассказать все подробности своим мужьям.— Ну, сынок, — с улыбкой ответила императрица, — ведь если уж ты отказал мне в доступе к архиву моего покойного мужа, то должна же я была — хотя бы для сохранения авторитета верховной жрицы — показать, что и у меня есть некоторые документы Божественного Августа.Тиберий понял, на что она намекает, и лишь скрипнул зубами в бессильной ярости,— По крайней мере, — буркнул он, — можно было не так демонстративно проявлять свое неуважение ко мне и к моим гостям. Очень некрасиво выглядело, когда на твой стол подали прекрасного фазана на золотом блюде и тут же на мой — какую-то тощую пригоревшую курицу в мокрых перьях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51