Его не удивило, что даже один вид женщины, пусть даже такой сварливой, заставляет его мужскую плоть подрагивать, удлиняться и утолщаться: он слишком долго был без женщины, кроме того, хорошее сражение всегда заводило его сильнее, чем призывное покачивание бедер. Он начал всерьез настраивать себя на то, чтобы взять девушку, даже если потребуется оставить ее связанной, а в рот снова сунуть кляп.
Пока он размышлял, она вела себя тихо, сохраняя на лице довольно бесстрастное выражение. Наконец она сделала глубокий вдох и обратилась к нему:
— Не мог бы ты... у меня совсем онемели руки от веревок... — На этом ее рот сжался в тонкую упрямую линию. Рейн подождал, но вскоре понял, что так и не услышит униженной просьбы.
— Очень возможно, что я развязал бы тебя, вот только боюсь, ты первым делом вцепишься мне в лицо.
— Обещаю, что не сделаю этого.
По ее глазам было видно, что это ложь. К тому же Рейн успел хорошо узнать уэльсцев. Они могли скорее умереть, чем нарушить слово, данное родственнику или другу, но даже самая страшная клятва, данная врагу, мало что значила для них. Считая Бога уэльсцем по происхождению, они верили в то, что он простит им этот грех. Более того, они считали делом чести лгать и изворачиваться перед врагом.
— Не стоит без толку утруждать язык, — сказал Рейн пренебрежительно. — У нас в Нормандии есть поговорка: «Слово уэльсца стоит не дороже мочи прокаженного».
Девушка дернулась, словно ужаленная, и ухитрилась вскинуть голову движением, достойным принцессы крови.
— Да как ты смеешь — ты, который... как ты смеешь затрагивать честь моего народа? Когда ты узнаешь, кто я!..
— Ну и кто же ты? — поощрил он.
— Никто.
Рейн вдруг почувствовал, что устал от этой игры, и отвернулся.
— Постой! Прошу тебя!
Он неохотно покосился через плечо.
— Клянусь кровью Христовой, что не с делаю тебе ничего плохого! — Наконец-то, к его удивлению, она взмолилась по-настоящему. — Если хочешь, я поклянусь на святых мощах твоего меча!
В рукоятке каждого рыцарского меча были непременно заключены святые мощи. Так, меч Рейна нес в себе зуб святого Петра (по крайней мере, так ему было сказано). Зуб этот был такого размера, что мог скорее принадлежать охотничьей собаке, питающей пристрастие к особо твердым костям. Но независимо от того, был это зуб святого или животного, Рейн не собирался подпускать девушку к мечу даже на расстояние самого длинного плевка.
Он постарался не обнаружить того, что догадался о ее уловке. Наоборот, он заткнул фляжку и бросил в сундук, а сам с торжественным видом прошел к кровати и снова присел на край деревянной рамы. Девушка неуклюже перекатилась на другой бок, чтобы дать ему возможность добраться до пут. При этом платье ее задралось еще выше, сбившись на талии и открывая начало округлых ягодиц. Рейн не удержался и провел кончиком пальца по складочке под одной из них. Девушка резко обернулась и оскалила зубы, как кошка, которую погладили против шерсти.
— Ты, убл...
— Подумай, прежде чем ругаться, — сказал он, поднимая кляп.
Она сжала губы, но если бы взгляд мог убивать, то не прошло бы и пары секунд, как Рейн плясал в аду в обнимку с дьяволом.
Кожа ее там, где он дотронулся, была нежнее чем пух только что вылупившегося цыпленка. Рейн испытал сильнейшее желание провести ладонями по ее лодыжкам, коленям, бедрам... между бедрами...
Он быстро рассек кожаные путы и еще быстрее вскочил, чтобы между ним и этим непредсказуемым созданием было расстояние. Его раздражало, что тело живо реагирует на нее, в то время как сознание настаивает, что надо поскорее от нее избавиться.
Первым делом девушка схватилась за подол и одернула платье, насколько это было возможно. Выпрямляясь, она не удержалась от болезненной гримасы. Вскоре она сидела, с силой растирая натертые ремнями запястья. Должно быть, боль была адской, пока в руках восстанавливалось кровообращение, но девушка не издала ни звука.
Рейн между тем незаметно отступал, пока не коснулся центрального шеста шатра. Там он остался, привалившись спиной и скрестив руки на груди. Девушка подняла голову, и взгляды их встретились. Рейн заметил, что она несколько раз глотнула с трудом.
— И что же... что же ты собираешься со мной делать?
— Ничего. Отпустить — и все.
— Как это? — вырвалось у нее. — Ты хочешь сказать, что не собираешься...
Она запнулась, и Рейна против воли позабавил густой румянец смущения, разлившийся по ее щекам. Как если бы она изо дня в день не произносила все слова, которые означали то, что она предлагала! Он решил назвать некоторые из них.
— Завалить тебя? Вставить тебе? Трахнуть тебя? Кинуть палку? Нет, птенчик мой, как ни называй, а этого не будет.
Он позволил взгляду странствовать по ее телу, делая вид, что оценивает ее достоинства и находит их невысокими. При этом он старался подавить нарастающее возбуждение, жар и стеснение в паху, которые угрожали выдать его притворство.
— Нет, ты не в моем вкусе, — наконец заявил он презрительно.
За время этой маленькой комедии лицо девушки из алого стало белым как мел, потом вспыхнуло снова.
— Да сколько же раз мне повторять одно и то же! — крикнула она. — Я не шлюха, черт бы тебя побрал!
Рейн уставился на нее, сбитый с толку. Они как будто играли в сложную и утомительную игру, причем она притворялась лучше, и ему все не удавалось поймать ее на вранье. Он чувствовал, что не на шутку устал от этого. Внезапно он кивнул в сторону выхода.
— Уходи. Ну же, давай! Убирайся отсюда!
Девушка облизнула губы, как бы подыскивая еще какие-то доводы, чтобы заставить его передумать. Однако она не сказала ничего, просто свесила ноги с его походной кровати, посидела немного и осторожно встала. С видом настороженным и даже испуганным она обошла Рейна подальше, при этом приблизившись вплотную к баулу с одеждой и сундуку. Он понял ее намерение на долю секунды раньше, чем она осуществила его.
В мгновение ока меч оказался в ее руках. Лезвие замелькало если не стремительно, то с силой, описывая широкую дугу. Рейн едва успел уклониться, как раздался звук «чанк!», с каким топор плотника врубается в балку. «Если бы не быстрота реакции, — подумал Рейн ошеломленно, — я уже лишился бы половины потрохов».
Тяжело дыша, девушка рывками пыталась освободить глубоко вонзившееся лезвие, но дерево было слишком крепким и не выпускало добычу. Рейн воспользовался случаем, чтобы схватить ее за бедра, оттащить подальше и швырнуть на пол. Он рухнул на нее, пригвоздив к земле тяжестью своего тела и крепко держа обе вырывающиеся руки. Искаженное лицо девушки — лицо фурии — было совсем близко, и такая же бешеная ярость заставляла ее сердце буквально сотрясать грудную клетку.
Она выгнулась дугой в отчаянной попытке сбросить его, но обмякла, когда это не удалось. Впервые за все время их странного знакомства Рейн заметил в ее глазах что-то похожее на страх. Тем не менее, девушка прошипела:
— Убийца! Ненавижу тебя! Ты убил моего...
Мало интересуясь, кем приходился ей убитый, Рейн заглушил остаток обвинительной речи поцелуем.
Он превратил поцелуй в наказание, сделав его грубым и болезненным, а когда девушка попробовала отвернуть лицо, сильно сжал его ладонями. Теперь он буквально вдавился в ее рот: не только губами, но и зубами, насильно открыв его и погрузив язык так глубоко, как сумел. На мгновение девушка окаменела, перестав даже дышать. Потом внезапно и резко бедра ее приподнялись, двигаясь кругами по его каменной от возбуждения плоти. Рейн отстранился, чтобы увидеть выражение ее лица, и с силой прижался к ее промежности.
Щеки ее не раскраснелись, как он ожидал, а были очень бледны, бурые отпечатки пальцев выделялись на нежной коже. Мышцы на шее напряглись и натянулись, влажные яркие губы с пятнами синяков полуоткрылись и трепетали, глаза впились в его лицо, такие густо-зеленые сейчас, что казались почти черными.
Рейн поддел пальцами ворот ее платья и дернул, заставляя шнуровку разойтись. Девушку это как бы вывело из состояния оцепенения, и она заговорила торопливо и неразборчиво, перемежая слова быстрым хрипловатым дыханием:
— Ох, ради Бога... ради Бога... не надо!..
— Поздно, девочка моя, — сказал Рейн, усмехнувшись одной стороной рта. — Я решил, что ты все-таки в моем вкусе.
— Командир! Вот уж не думал, что вы способны на такое!
Солнечный свет хлынул внутрь шатра, заставив Рейна зажмуриться. Талиазин стоял, придерживая полог, и смотрел на происходящее с осуждающим выражением на лице.
— Черт возьми, парень, разве ты не видишь, что я сейчас занят? — рявкнул Рейн, поднимая голову и отчаянно щурясь.
— О, матерь Божья... все происходит совсем не так, как должно бы! Командир, ну почему вы совершенно не способны держать свое вожделение в узде?
— Талиазин! Убирайся отсюда!
— Ни за что! — И оруженосец сделал шаг внутрь шатра. — Командир, умоляю вас, не доводите меня до того, о чем мы оба будем потом сожалеть! Клянусь, я не позволю вам обесчестить эту девушку!
Плечи Рейна медленно расслабились. Он опустил голову и прикрыл глаза, прилагая усилия, чтобы справиться с собой. Потом, все так же медленно, он посмотрел на Талиазина, выпрямившегося в струнку у входа.
— Тогда какого дьявола ты притащил ее в мой шатер?
— Вам полагалось... э-э... почувствовать к ней влечение, но не удовлетворять его.
— Ну, так ты будешь разочарован. Меня нисколько не влечет к ней, понятно? И даже если бы влекло, дело кончилось бы в точности так же: я сверху, а она...
«Подо мной» хотел он сказать, и это было бы верно. Пусть даже Рейна не влекло к девчонке, ему понравилось ощущение ее тела под ним. У нее были стройные бедра и длинные ноги, а рот, который он успел попробовать, был самым нежным из всех, что ему приходилось целовать. Рейн посмотрел на этот рот еще раз, пока он был так близок и доступен для обозрения. Припухшие яркие губы вздрагивали при каждом глубоком, шумном вдохе. Глаза, по-прежнему очень темные, были влажны. Пока Рейн наблюдал, единственная слезинка скатилась по щеке.
— Пожалуйста, командир! — воскликнул Талиазин, поиходя в неистовство, совершенно ему не свойственное. — Вы ведете себя недостойно! Вам бы следовало сначала поухаживать за ней...
Рейн мысленно произнес витиеватое ругательство. Замеченная им единственная слезинка каким-то образом резко остудила его пыл.
— За такими, как она, не ухаживают — ими пользуются! — отрезал он и поднялся, одним движением подняв девушку на ноги. Он толкнул ее Талиазину с такой силой, что она почти упала на оруженосца. — В следующий раз, когда тебе взбредет в голову привести ко мне шлюху, сначала убедись, что она в своем уме!
Рейну и в голову не могло прийти, что за сюрприз ожидает его в следующую секунду.
Девушка сжала руку в кулак, размахнулась и больно ударила его прямо по носу. Ощущение было совершенно такое, как будто камень из катапульты попал прямо в голову. Боль буквально взорвала его лицо изнутри. Кровь хлынула потоком, сразу залив весь перед его рубашки, перехлестнула через ладонь, которую Рейн прижимал к пульсирующей ране посередине лица. Сквозь красный туман (боли или бешенства?) он слышал, как девушка кричит ему:
— Чтоб ты сгнил в аду! Чтоб первым отгнил твой язык, мерзкая ты, надутая жаба! Я не шлюха!
Всю жизнь Рейн по праву гордился своим завидными самообладанием. Чувства, считал он, приносят только проблемы и страдания, порой даже убивают в буквальном смысле. Не то чтобы у него было какое-то правило на этот счет, но он не забывал случаев, когда его пронзали кинжалом и мечом, оглушали дубинкой и даже поджигали, как случилось однажды. И каждый раз он сносил это хладно— кровно, с достоинством... потому, быть может, что никому, ни единой живой душе, до сих пор не удавалось в кровь разбить ему нос! Он был в ярости и не мог справиться с собой. Ему хотелось убить проклятую сучонку!
Оруженосец окаменел у входа, крепко сжимая руку девушки повыше локтя. Рейн крадущимся шагом двинулся к ним, не обращая внимания на кровь, которая стекала по подбородку. Не отпуская девушку, Талиазин прикрыл ее собой и вцепился свободной рукой в занесенную руку своего командира.
— Не может быть, чтобы вы запятнали себя убийством женщины!
— Очень даже может! — злобно ответил Рейн.
Однако красный туман у него в глазах постепенно рассеивался.
Кровью, казалось, был забрызган весь шатер. Рейн попробовал запрокинуть голову, но горячие струйки потекли в уши и под волосы. Тогда он решил остановить кровотечение, прижав к носу рукав рубахи. Идея оказалась не самой лучшей, так как тонкий льняной материал сразу промок насквозь, причем кровь все равно продолжала течь с таким упорством, словно Рейн был забитым на бойне животным. Рубаха уже окрасилась в красный цвет до самого пояса.
— Избавь меня от нее, — сказал он оруженосцу безжизненным голосом. — И на этот раз сделай так, чтобы она точно не вернулась.
Талиазин открыл рот, но промолчал, встретив ледяной взгляд командира.
— Если ты не знаешь, куда ее деть, могу кое-что предложить. Например, сунь ее в мешок, добавь штук пять камней потяжелее и утопи, как котенка. А еще лучше, продай ее в сарацинский бордель.
— Это невозможно! — ахнул Талиазин.
— Вот тут ты, пожалуй, прав. Даже неверные не заслуживают такого наказания! Что ж, тогда... тогда закопай ее где-нибудь... нет! Найди самую гнилую лодку, которая течет, как решето, и отправь это создание поплавать в открытое море. Короче говоря, что бы ты ни сделал с ней, сделай это на совесть. Я хочу, чтобы наши дороги никогда более не пересеклись. — Тут Рейн сплюнул кровью. — Господи, откуда ее столько?
— Надеюсь, ты истечешь кровью насмерть! — сказала девушка со смехом.
Рейн снова запрокинул голову и произнес очень спокойно и внятно:
— Талиазин, почему она все еще здесь?
— Милорд, прежде чем я уйду, вам следует кое-что узнать об этой девушке. Дело в том, что она...
— Я ничего не желаю знать о ней.
— Она — дочь Оуэна, князя Гуинедда.
— Господи Иисусе!
Рейн снова осторожно опустил голову и убедился, к своему великому облегчению, что кровотечение наконец прекратилось. Теперь он посмотрел на девушку совершенно иным взглядом, заметив то, что до сих пор ускользало от его внимания: изысканность черт лица, отличающую благородную кровь; деликатную белизну рук, не знавших работы на ветру и горячем солнце; высокомерный наклон головы, который обычно бывает у тех, кто привык отдавать приказы, а не повиноваться. Он и раньше считал, что девчонка на редкость привлекательна для шлюхи, теперь же решил, что она прекрасна. Впрочем, прекрасным выглядит каждый, чья цена составляет три его веса в серебряных (или даже золотых!) монетах.
— Дочь Оуэна...
— Я же сказала, что я не шлюха. — Девушка надменно вскинула подбородок, на что Рейн не обратил никакого внимания.
— Ты уверен?.. — протянул он, переводя взгляд с нее на Талиазина.
— Уверен, командир. Мне кажется, я понимаю ход ваших мыслей, и он мне очень не нравится.
— Нет, это ж надо... уму непостижимо! За эту чертовку можно получить выкуп в целое состояние! — воскликнул Рейн, когда до него наконец дошло, какие возможности сулит присутствие девушки в его шатре.
— Ты, нормандское отродье прыщавой шлюхи! — отчеканила та, еще выше вскидывая подбородок. — Теперь, когда ты знаешь, кто я такая, изволь обращаться со мной с подобающим уважением!
Рейн выразил свое отношение к этому требованию, рассмеявшись ей в лицо.
— Как ты думаешь, Талиазин, сколько я смогу потребовать за нее?
— Матерь Божья, спаси и сохрани... — пробормотал тот, весьма недовольный огоньком алчности, разгорающимся в глазах хозяина.
Рейн оставил его недовольство без внимания. Чего-чего, а денег ему всегда катастрофически не хватало. Победы в войнах и междоусобицах приносили ему немало, но рыцарь обязан был жить на широкую ногу, как то предписывал кодекс чести: щедро подавать милостыню и одаривать своих подчиненных, много тратить на женщин и развлечения, роскошно одеваться, не отказывать себе в изысканных дорогих мелочах. Таким образом, деньги утекали из его рук, как вода, едва успев появиться.
Золото было бы очень кстати сейчас. Если король соблаговолит даровать ему Руддлан, то выкуп за высокородную стерву пойдет на то, чтобы обустроить замок.
Взволнованный голос заставил Рейна оторвать завороженный взгляд от девушки. Паж сэра Одо стоял снаружи, подпрыгивая от того, насколько важное известие он принес.
***
— Милорд, осмелюсь доложить: его величество король требует, чтобы вы явились к нему немедленно! Он сейчас в аббатстве, совершает омовение в священном источнике.
Рейн усмотрел в этом перст судьбы. Поспешно стянув окровавленную рубаху, он пинком опрокинул походный сундук и вывалил содержимое, подыскивая, во что бы переодеться.
— Смотри, не спускай с нее глаз, — бросил он оруженосцу через плечо.
— Да, но...
— Клянусь святым распятием, если ты упустишь ее, Талиазин, я повешу тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65