Глаза Талиазина горели при этом, как двойная звезда во мраке ночи.
Он направился к двери, тихонько напевая то, что показалось Арианне колыбельной. Она решила, что Талиазин ее поддразнивает, но у двери тот остановился, повернулся и пропел:
Прими меня, дева — и тело, и кровь, И сердце, в котором отныне любовь, — Чтоб были мы вместе навек.
Дверь закрылась, заглушив голос, который Арианна неизменно находила чарующим. «У вас будет ребенок, миледи». Когда она скажет Рейну, он будет рад. Нет, не просто рад — он будет счастлив, потому что разве не в этом заключается главное его желание?
Арианна погладила живот с чем-то вроде благоговейного удивления. Казалось таким странным, что прямо сейчас, минута за минутой, ребенок растет у нее внутри. Странно и чудесно! Приподняв голову, она оглядела свое распростертое тело, стараясь вообразить себя на сносях. Представить удалось: растолстевшая до полной бесформенности, с бочкообразным животом, она стоит перед дверью спальни, в которую уже не может протиснуться.
Гораздо милее была картина, где она кормит новорожденное дитя грудью. Арианна лежала и улыбалась, не сознавая этого.
Спустя некоторое время она попробовала сесть в постели, и это удалось. Тошнота прошла, оставив слабость и тяжесть в голове, но с этим вполне можно было мириться. Золотая чаша, полная воды, стояла рядом с кроватью. Удивляясь собственному спокойствию, Арианна подняла ее и заглянула внутрь. Все, что она увидела, было лицо, смотревшее с ровной поверхности воды, — ее отражение.
Она обмакнула палец в воду, и отражение исчезло, словно разлетелось на множество осколков. Если чаша что-то и знала, она была не настроена делиться секретами. Арианне было совершенно наплевать на это. Будущее было внутри нее, и она не желала другого.
Она носила под сердцем дитя нормандца, но чувствовала по этому поводу одну только радость.
Глава 17
Рейн сидел за столом, локтем прижав к столешнице пергамент, который так и норовил скататься в трубку. Правой рукой он отщелкивал костяшки на счетах, добавляя число за числом к уже изрядной сумме. Уголки его рта опустились, указывая на глубокую сосредоточенность, а волосы совершенно растрепались (очевидно, потому, что он то и дело рассеянно их ерошил).
Арианна стояла на пороге и разглядывала мужа, пользуясь тем, что он не замечает ее. Стоило ей увидеть его, как она ощутила в себе нечто очень странное: трепет глубоко внутри,подобный легчайшему сотрясению, каким отзываются стены пещеры на громкий крик. Ей захотелось незаметно приблизиться и дотронуться до Рейна... нет, склониться из-за плеча, приподнять его лицо за подбородок и поцеловать в губы, чтобы разгладить вокруг них складочки озабоченности. Вот только в данный момент это было невозможно: лорд Руддлан принимал посетителя.
Она уже собиралась ускользнуть, не привлекая внимания, но тут Рейн поднял голову.
— А, это ты, Арианна. Подойди, познакомься с Симоном.
Жизнерадостный толстяк с кривыми ногами заковылял ей навстречу. Он был разодет в пух и прах, но самым поразительным была борода, пышно взбитая, умащенная благовониями и к тому же заплетенная в косички с помощью золоченых шнурков. Остроконечная желтая шапочка на голове и круг шелка цвета шафрана, нашитый на одежду спереди и сзади сказали Арианне, что перед ней еврей.
— Ах, ах, прекраснейшая леди Арианна! — воскликнул Симон, закатывая глаза и кланяясь с преувеличенным рвением (даже его дыхание благоухало маслом фенхеля). — Миледи, я много наслышан о вас, но должен признаться, что, как ни лестны слухи, они не передают вашей несказанной прелести, ибо лоб ваш белее лепестков жасмина, щеки нежнее и румянее яблоневого цвета, а губы... ах, ваши губы алее... алее весенних маков! — Тут его круглое лицо еще сильнее расплылось от удовольствия по поводу собственного красноречия.
— Я бы сказал, твои губы алее носа старого пропойцы! — прошептал Рейн, подходя и слегка наклоняясь к ее уху.
Неудержимая веселость заставила Арианну с силой сжать зубы, чтобы не расхохотаться в лицо гостю.
— А лоб белее брюха снулой рыбы...
На этот раз смех совсем было сорвался с губ. Чтобы прекратить эти бестактности, Арианна незаметно ткнула мужа кулаком в живот — и застала врасплох. Рейн закашлялся, выпучив глаза. У него был вид человека, который вот-вот задохнется, и на лице Симона отразилось живейшее беспокойство.
— Ах, милорд Рейн, как же сильно вы простужены! Болеть летом — самое распоследнее дело. Человек не обращает на кашель внимания, ан, глядишь — он уже и в могиле! Хочу посоветовать вернейшее средство: накладывать примочки из жира висельника. Прекрасно очищает кровь!
Тут уж Арианна не выдержала и засмеялась. Средство, предложенное Симоном, и в самом деле широко применялось, но Рейн, похоже, впервые слышал о нем, потому что содрогнулся и округлил глаза. На случай, если ее неуместная веселость обидела гостя, Арианна решила сделать ему комплимент.
— Какая у вас роскошная борода, почтенный сэр!
— Вам нравится? — Очевидно, Симон и сам восхищался бородой, потому что огладил ее с гордостью. — Насколько мне известно, такова последняя мода при французском дворе. Разумеется, ни один придворный не осмелится иметь бороду более внушительную, чем у короля. Вы понимаете меня? Это может обойтись слишком дорого: можно лишиться и бороды, и головы разом.
Еврей расхохотался так громко, что у Арианны заложило уши.
До сих пор ей не приходилось встречать представителей этого необычайного народа, но она слышала немало леденящих кровь рассказов. Однако, за исключением холеной бороды и золотых зубов, в Симоне не было ничего зловещего. Арианна даже нашла его приятным и довольно занятным в беседе. Как-то не верилось, что он способен выкрасть христианского младенца, чтобы пролить его кровь в каком-нибудь ужасном ритуале.
Впрочем, одна заведомо отрицательная черта в Симоне все же была: он ссужал деньги под проценты и поэтому был грешником с точки зрения католической церкви. Арианна задалась вопросом; какие дела могут быть у Рейна с таким человеком?
Когда ростовщик удалился под аккомпанемент своего громоподобного смеха, Рейн вернулся к столу и снова взялся за счеты. Он перекинул еще несколько костяшек и нахмурился, потирая висок пальцами, запачканными углем. Однако Арианну уже не так легко было сбить с толку. Она достаточно знала мужа, чтобы сообразить, что означают его потемневшие глаза и обострившиеся скулы. Что-то сильно взволновало его, но что? Рейн хмурился и покусывал нижнюю губу, но вопреки всему этому ее вдруг охватила сильнейшая потребность, чтобы он обнял ее и поцеловал (очевидно, беременность влияет не только на тело женщины, но и на ее разум, решила Арианна).
— Милорд, неужели этот человек приходил, чтобы ссудить вам денег?
— Да, дьявол его забери! Представь себе, мне пришлось пообещать в виде процента свою душу!
Арианна ахнула. Рейн засмеялся, встряхнул счеты и бросил их на стол.
— Ну что ты, что ты! Я просто пошутил, хотя в шутке и есть доля истины. Проценты этот плут дерет зверские.
— Неужели мы настолько бедны, что должны занимать деньги на пропитание? В таком случае я обращусь к отцу и...
Рейн приложил палец к ее губам. Прикосновение было теплым и ласковым, и ей с трудом удалось удержаться от поцелуя.
— Мы не бедны, Арианна. Симон просит большие проценты, но только он может ссудить ту сумму, что мне нужна. Я задумал построить замок.
— Замок? — переспросила она озадаченно. — Ты собираешься строить замок? Здесь, на землях Руддлана? Но для чего?
— Ты сыплешь вопросами, как небеса градом. Передохни хоть минуту, и тогда я смогу все тебе рассказать.
Он подвел Арианну к раскладному столу у окна. На нем был расстелен и придавлен с четырех краев самый тонкий свиток пергамента, который ей только приходилось видеть. Сеть трещин — признак немалого возраста — покрывала его, и даже издалека можно было ощутить залежалый, плесенный запах (который обычно бьет в нос, если открыть сундук с одеждой, много времени простоявший на сыром чердаке).
— Руддлан устарел, — говорил Рейн, заглядывая Ари-анне через плечо так, что его дыхание согревало ей шею. — Конечно, его не сравнить с деревянными укреплениями времен Вильгельма Завоевателя, но за последние десять лет в строительстве замков многое изменилось. Особенно многого добились язычники, мастера сооружать неприступные твердыни. Во время крестового похода я старался учиться у них. То, что ты видишь перед собой, — это как раз такой замок, о котором я всегда мечтал.
Арианна сознавала, что на пергаменте что-то изображено, но это «что-то» было настолько сложным, что ускользало от понимания... и вдруг случилось чудо. Медленно-медленно из путаницы тонких линий возник замок. Он обрел форму, и стало ясно, что это та самая неприступная твердыня, которой Рейн восхищался у сарацинов: величественное сооружение с круглыми башнями и стенами, сплошь покрытыми амбразурами и бойницами. Несколько секунд Арианна видела центральную башню, на верхушке которой развевалось знамя с черным драконом на кроваво-красном поле...
Она мигнула — и замок исчез, превратился в сеть поблекших черных линий.
— Значит, ты привез эту карту из Святой Земли?
— Чертеж — так это называется, — ответил Рейн, любовно дотрагиваясь до какой-то части рисунка. — Я получил его от одного сарацина, которого соплеменники считают непревзойденным строителем. Точно такой же замок он построил для султана Нураддина.
— Да уж, милорд, мы здесь наслышаны о ваших подвигах во время крестового похода! — заметила Арианна, надувая губы. — Мне часто приходит в голову, что все это ужасно несправедливо.
Рейн заметил, как оттопырилась ее нижняя губа, и начал было наклоняться, но удивленно поднял брови.
— Что же тут несправедливого?
— Вам, милорд, обеспечено спасение души только за то, что вы убивали язычников во имя Святого Креста и приложились губами к гробу Господню. Выходит, когда вы предстанете перед Всевышним, ваша душа (которая, вне всякого сомнения, куда чернее моей!) будет покоиться на золотом ложе в раю. А моя? Она будет томиться в чистилище многие сотни лет! По-вашему, это справедливо?
— Помнится мне, чтобы обрести спасение души, рыцарь должен погибнуть во время крестового похода. Впрочем, если случится так, что я окажусь у райских врат раньше тебя, обещаю замолвить за тебя словечко перед святым Петром. — Заметив, что глаза жены полузакрыты и она бессознательно приподнимается на цыпочки, Рейн усмехнулся: — Что я вижу? Уж не приготовилась ли ты к поцелуям, жена?
Арианна отскочила, заливаясь краской.
— Вот еще глупости!
— Тогда, наверное, ты съела на завтрак что-то кислое. Иначе почему бы твоим губам оттопыриваться, как утолодной рыбешки?
Она отвернулась, чувствуя проклятую краску не только на лице, но и на всем теле и желая оказаться где угодно, пусть даже на другом краю света. Но провалиться сквозь землю не так-то просто, поэтому пришлось изобразить живейший интерес к чертежу. В нижнем левом углу пергамента, под одной из башен, оказалась надпись. Арианне не приходилось видеть ничего похожего. Это были не буквы и даже не мелкая прописная вязь, а что-то вроде частой цепочки птичьих следов на снегу.
— Какая странная надпись! О чем она?
Не получив ответа, Арианна посмотрела на мужа. Несколько минут назад лицо его было озарено улыбкой, мягкой насмешкой, довольством. От всего этого не осталось и следа. Рейн смотрел так, словно она задала ему нескромный вопрос.
— Надпись сделана по-арабски, миледи, — раздалось от двери, в которую, оказывается, только что вошел Талиазин. — Милорд немного говорит на языке неверных, но читать на нем не может.
Оруженосец держал под мышкой крут и смычок, и на его лице играла обращенная к Арианне улыбка. Не дожидаясь приглашения, он прошел в комнату и непринужденно уселся на стол, уперев музыкальный инструмент в бедро.
— Насколько я понял, вы все-таки одолжили денег у ростовщика Симона, не так ли, милорд? А как насчет камня для постройки замка? Где вы его возьмете?
— На землях аббатства Сент-Асеф есть отличная гранитная каменоломня, — сказала Арианна. — Правда, монахи мало кому позволяют ей пользоваться.
— Слыхали, слыхали! — захихикал Талиазин. — Однажды сам граф Шрусбери тайком отправился со своими людьми за гранитом, но епископ Сент-Асефский собственноручно всадил ему в задницу стрелу. Время было позднее, да и ночь стояла темнее, чем сердце Люцифера... сдается мне, епископ метил графу в сердце, но промахнулся. Это я к тому, что миледи права: епископ Сент-Асефский не только хорошо управляется с длинным луком, но и становится упрямее любого осла, когда разговор заходит о каменоломне. — Оруженосец подмигнул Арианне и повернулся к Рейну. — Все дело в том, что он уэльской крови. Вы должны знать, милорд, как порой неблагоразумны уэльсцы.
Рейн выразил согласие громким хмыканьем. Арианна в ответ хмыкнула еще громче. Он не то чтобы улыбнулся на это, но уголки его губ дрогнули.
— Могу я предложить решение, милорд? — Талиазин тронул струны своими длинными гибкими пальцами, и инструмент откликнулся печальным аккордом. — Взятка, вот что поможет делу.
Рейн все еще смотрел на Арианну и потому ответил не сразу.
— Что и в каком количестве?
— Ну, скажем, пара телег, доверху нагруженных зерном. Вот только на вашем месте, милорд, я бы не стал ввязываться в это дело лично. Епископ Сент-Асефский ненавидит почти весь белый свет, но нормандцы стоят первыми в его личном списке исчадий ада. Боюсь, женский пол ему тоже ненавистен Он считает, что женщины — худшие из тварей Божьих, созданные на погибель христианским душам. Думаю, дай ему волю, он выжег бы с лица земли эту скверну... но леди Арианна — дело другое. Она происходит из благороднейшей семьи Уэльса, и епископ, человек неглупый, примирится с ее присутствием в стенах аббатства. Милорд, пусть ваша супруга обратится к епископу от вашего имени. Дайте ей в сопровождение сэра Одо и отряд рыцарей. И не забудьте про две... нет, три телеги зерна.
Лицо, когда Рейн повернулся к Арианне, было лицом черного рыцаря из ее видения: суровые кремнево-серые глаза и безжалостная линия рта. Однако когда он заговорил, голос его прозвучал неожиданно мягко:
— Ты бы сделала это для меня, Арианна?
Горло ее стеснилось, и, к ее удивлению и смущению, слез затуманили глаза,
— Если такова будет ваша воля, милорд, — только и удалось ей ответить.
Талиазин опустил голову к круту, как бы пристально его разглядывая. Упавшие на лицо оранжевые пряди скрыли всезнающую улыбку. Пристроив инструмент под подбородком, он взмахнул смычком и пару раз провел им по струнам.
— Теперь, когда это важное решение принято, могу я спеть вам балладу, милорд? Или лучше любовную песню?
— Пой все, что хочешь, кроме идиотского сказания о несчастной дурочке из озера и рыцаре, еще большем дураке, который не нашел другого способа поухаживать, кроме как ползать перед ней с голой задницей!
Арианна прыснула и зажала рот ладонью. Оруженосец ничего не ответил хозяину, только испустил укоризненный вздох, и голова его — нет, все тело разом — поникла, как вчерашний букет. Он снова взмахнул смычком, и на этот раз крут откликнулся звуками веселой песенки о том, как один благочестивый епископ воспылал страстью к жене пекаря.
В это время Рейн скатал пергамент в свиток и перевязал ветхой от времени ленточкой. Арианна рассматривала его профиль и думала о ребенке, которого носит. Если родится сын, унаследует ли он этот тонкий хищный нос и угловатые скулы, эти черные как вороново крыло волосы и светло-серые глаза? Она пришла сюда потому, что собиралась рассказать о своей беременности, но теперь решила подождать до возвращения из аббатства Сент-Асеф, потому что Рейн ни за что не отпустил бы ее, если бы она даже заикнулась о ребенке. А ей так хотелось доказать мужу, что она его вассал, на деле, а не на словах! Он должен был знать, что не напрасно оказал ей такое высокое доверие.
Поездка пришлась как раз кстати... вот только глубоко в душе Арианна предчувствовала что-то недоброе и спрашивала себя: может ли быть, что оба они, Рейн и она, просто пошли на поводу у мальчишки, который только и делал, что замышлял всякие проделки? Если так, то чем они лучше коров, которых пастух гонит туда, куда ему заблагорассудится? Не далее как месяц назад она уже позволила себе послушаться Талиазина. И чем это кончилось? Крахом! Когда она позже бросила оруженосцу в лицо обвинение в том, что он солгал ей насчет дня рождения Рейна, тот бил себя в грудь, рыдал крокодильими слезами, рвал волосы и ползал перед ней на коленях, уверяя, что произошла грандиозная ошибка, что он «ничего не утверждал точно»... Что, если такая же «ошибка» случилась и на этот раз?
Но поездка в аббатство совершенно необходима, потому что без гранита замка не построить, а кто лучше нее, Арианны, сумеет переговорить с епископом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Он направился к двери, тихонько напевая то, что показалось Арианне колыбельной. Она решила, что Талиазин ее поддразнивает, но у двери тот остановился, повернулся и пропел:
Прими меня, дева — и тело, и кровь, И сердце, в котором отныне любовь, — Чтоб были мы вместе навек.
Дверь закрылась, заглушив голос, который Арианна неизменно находила чарующим. «У вас будет ребенок, миледи». Когда она скажет Рейну, он будет рад. Нет, не просто рад — он будет счастлив, потому что разве не в этом заключается главное его желание?
Арианна погладила живот с чем-то вроде благоговейного удивления. Казалось таким странным, что прямо сейчас, минута за минутой, ребенок растет у нее внутри. Странно и чудесно! Приподняв голову, она оглядела свое распростертое тело, стараясь вообразить себя на сносях. Представить удалось: растолстевшая до полной бесформенности, с бочкообразным животом, она стоит перед дверью спальни, в которую уже не может протиснуться.
Гораздо милее была картина, где она кормит новорожденное дитя грудью. Арианна лежала и улыбалась, не сознавая этого.
Спустя некоторое время она попробовала сесть в постели, и это удалось. Тошнота прошла, оставив слабость и тяжесть в голове, но с этим вполне можно было мириться. Золотая чаша, полная воды, стояла рядом с кроватью. Удивляясь собственному спокойствию, Арианна подняла ее и заглянула внутрь. Все, что она увидела, было лицо, смотревшее с ровной поверхности воды, — ее отражение.
Она обмакнула палец в воду, и отражение исчезло, словно разлетелось на множество осколков. Если чаша что-то и знала, она была не настроена делиться секретами. Арианне было совершенно наплевать на это. Будущее было внутри нее, и она не желала другого.
Она носила под сердцем дитя нормандца, но чувствовала по этому поводу одну только радость.
Глава 17
Рейн сидел за столом, локтем прижав к столешнице пергамент, который так и норовил скататься в трубку. Правой рукой он отщелкивал костяшки на счетах, добавляя число за числом к уже изрядной сумме. Уголки его рта опустились, указывая на глубокую сосредоточенность, а волосы совершенно растрепались (очевидно, потому, что он то и дело рассеянно их ерошил).
Арианна стояла на пороге и разглядывала мужа, пользуясь тем, что он не замечает ее. Стоило ей увидеть его, как она ощутила в себе нечто очень странное: трепет глубоко внутри,подобный легчайшему сотрясению, каким отзываются стены пещеры на громкий крик. Ей захотелось незаметно приблизиться и дотронуться до Рейна... нет, склониться из-за плеча, приподнять его лицо за подбородок и поцеловать в губы, чтобы разгладить вокруг них складочки озабоченности. Вот только в данный момент это было невозможно: лорд Руддлан принимал посетителя.
Она уже собиралась ускользнуть, не привлекая внимания, но тут Рейн поднял голову.
— А, это ты, Арианна. Подойди, познакомься с Симоном.
Жизнерадостный толстяк с кривыми ногами заковылял ей навстречу. Он был разодет в пух и прах, но самым поразительным была борода, пышно взбитая, умащенная благовониями и к тому же заплетенная в косички с помощью золоченых шнурков. Остроконечная желтая шапочка на голове и круг шелка цвета шафрана, нашитый на одежду спереди и сзади сказали Арианне, что перед ней еврей.
— Ах, ах, прекраснейшая леди Арианна! — воскликнул Симон, закатывая глаза и кланяясь с преувеличенным рвением (даже его дыхание благоухало маслом фенхеля). — Миледи, я много наслышан о вас, но должен признаться, что, как ни лестны слухи, они не передают вашей несказанной прелести, ибо лоб ваш белее лепестков жасмина, щеки нежнее и румянее яблоневого цвета, а губы... ах, ваши губы алее... алее весенних маков! — Тут его круглое лицо еще сильнее расплылось от удовольствия по поводу собственного красноречия.
— Я бы сказал, твои губы алее носа старого пропойцы! — прошептал Рейн, подходя и слегка наклоняясь к ее уху.
Неудержимая веселость заставила Арианну с силой сжать зубы, чтобы не расхохотаться в лицо гостю.
— А лоб белее брюха снулой рыбы...
На этот раз смех совсем было сорвался с губ. Чтобы прекратить эти бестактности, Арианна незаметно ткнула мужа кулаком в живот — и застала врасплох. Рейн закашлялся, выпучив глаза. У него был вид человека, который вот-вот задохнется, и на лице Симона отразилось живейшее беспокойство.
— Ах, милорд Рейн, как же сильно вы простужены! Болеть летом — самое распоследнее дело. Человек не обращает на кашель внимания, ан, глядишь — он уже и в могиле! Хочу посоветовать вернейшее средство: накладывать примочки из жира висельника. Прекрасно очищает кровь!
Тут уж Арианна не выдержала и засмеялась. Средство, предложенное Симоном, и в самом деле широко применялось, но Рейн, похоже, впервые слышал о нем, потому что содрогнулся и округлил глаза. На случай, если ее неуместная веселость обидела гостя, Арианна решила сделать ему комплимент.
— Какая у вас роскошная борода, почтенный сэр!
— Вам нравится? — Очевидно, Симон и сам восхищался бородой, потому что огладил ее с гордостью. — Насколько мне известно, такова последняя мода при французском дворе. Разумеется, ни один придворный не осмелится иметь бороду более внушительную, чем у короля. Вы понимаете меня? Это может обойтись слишком дорого: можно лишиться и бороды, и головы разом.
Еврей расхохотался так громко, что у Арианны заложило уши.
До сих пор ей не приходилось встречать представителей этого необычайного народа, но она слышала немало леденящих кровь рассказов. Однако, за исключением холеной бороды и золотых зубов, в Симоне не было ничего зловещего. Арианна даже нашла его приятным и довольно занятным в беседе. Как-то не верилось, что он способен выкрасть христианского младенца, чтобы пролить его кровь в каком-нибудь ужасном ритуале.
Впрочем, одна заведомо отрицательная черта в Симоне все же была: он ссужал деньги под проценты и поэтому был грешником с точки зрения католической церкви. Арианна задалась вопросом; какие дела могут быть у Рейна с таким человеком?
Когда ростовщик удалился под аккомпанемент своего громоподобного смеха, Рейн вернулся к столу и снова взялся за счеты. Он перекинул еще несколько костяшек и нахмурился, потирая висок пальцами, запачканными углем. Однако Арианну уже не так легко было сбить с толку. Она достаточно знала мужа, чтобы сообразить, что означают его потемневшие глаза и обострившиеся скулы. Что-то сильно взволновало его, но что? Рейн хмурился и покусывал нижнюю губу, но вопреки всему этому ее вдруг охватила сильнейшая потребность, чтобы он обнял ее и поцеловал (очевидно, беременность влияет не только на тело женщины, но и на ее разум, решила Арианна).
— Милорд, неужели этот человек приходил, чтобы ссудить вам денег?
— Да, дьявол его забери! Представь себе, мне пришлось пообещать в виде процента свою душу!
Арианна ахнула. Рейн засмеялся, встряхнул счеты и бросил их на стол.
— Ну что ты, что ты! Я просто пошутил, хотя в шутке и есть доля истины. Проценты этот плут дерет зверские.
— Неужели мы настолько бедны, что должны занимать деньги на пропитание? В таком случае я обращусь к отцу и...
Рейн приложил палец к ее губам. Прикосновение было теплым и ласковым, и ей с трудом удалось удержаться от поцелуя.
— Мы не бедны, Арианна. Симон просит большие проценты, но только он может ссудить ту сумму, что мне нужна. Я задумал построить замок.
— Замок? — переспросила она озадаченно. — Ты собираешься строить замок? Здесь, на землях Руддлана? Но для чего?
— Ты сыплешь вопросами, как небеса градом. Передохни хоть минуту, и тогда я смогу все тебе рассказать.
Он подвел Арианну к раскладному столу у окна. На нем был расстелен и придавлен с четырех краев самый тонкий свиток пергамента, который ей только приходилось видеть. Сеть трещин — признак немалого возраста — покрывала его, и даже издалека можно было ощутить залежалый, плесенный запах (который обычно бьет в нос, если открыть сундук с одеждой, много времени простоявший на сыром чердаке).
— Руддлан устарел, — говорил Рейн, заглядывая Ари-анне через плечо так, что его дыхание согревало ей шею. — Конечно, его не сравнить с деревянными укреплениями времен Вильгельма Завоевателя, но за последние десять лет в строительстве замков многое изменилось. Особенно многого добились язычники, мастера сооружать неприступные твердыни. Во время крестового похода я старался учиться у них. То, что ты видишь перед собой, — это как раз такой замок, о котором я всегда мечтал.
Арианна сознавала, что на пергаменте что-то изображено, но это «что-то» было настолько сложным, что ускользало от понимания... и вдруг случилось чудо. Медленно-медленно из путаницы тонких линий возник замок. Он обрел форму, и стало ясно, что это та самая неприступная твердыня, которой Рейн восхищался у сарацинов: величественное сооружение с круглыми башнями и стенами, сплошь покрытыми амбразурами и бойницами. Несколько секунд Арианна видела центральную башню, на верхушке которой развевалось знамя с черным драконом на кроваво-красном поле...
Она мигнула — и замок исчез, превратился в сеть поблекших черных линий.
— Значит, ты привез эту карту из Святой Земли?
— Чертеж — так это называется, — ответил Рейн, любовно дотрагиваясь до какой-то части рисунка. — Я получил его от одного сарацина, которого соплеменники считают непревзойденным строителем. Точно такой же замок он построил для султана Нураддина.
— Да уж, милорд, мы здесь наслышаны о ваших подвигах во время крестового похода! — заметила Арианна, надувая губы. — Мне часто приходит в голову, что все это ужасно несправедливо.
Рейн заметил, как оттопырилась ее нижняя губа, и начал было наклоняться, но удивленно поднял брови.
— Что же тут несправедливого?
— Вам, милорд, обеспечено спасение души только за то, что вы убивали язычников во имя Святого Креста и приложились губами к гробу Господню. Выходит, когда вы предстанете перед Всевышним, ваша душа (которая, вне всякого сомнения, куда чернее моей!) будет покоиться на золотом ложе в раю. А моя? Она будет томиться в чистилище многие сотни лет! По-вашему, это справедливо?
— Помнится мне, чтобы обрести спасение души, рыцарь должен погибнуть во время крестового похода. Впрочем, если случится так, что я окажусь у райских врат раньше тебя, обещаю замолвить за тебя словечко перед святым Петром. — Заметив, что глаза жены полузакрыты и она бессознательно приподнимается на цыпочки, Рейн усмехнулся: — Что я вижу? Уж не приготовилась ли ты к поцелуям, жена?
Арианна отскочила, заливаясь краской.
— Вот еще глупости!
— Тогда, наверное, ты съела на завтрак что-то кислое. Иначе почему бы твоим губам оттопыриваться, как утолодной рыбешки?
Она отвернулась, чувствуя проклятую краску не только на лице, но и на всем теле и желая оказаться где угодно, пусть даже на другом краю света. Но провалиться сквозь землю не так-то просто, поэтому пришлось изобразить живейший интерес к чертежу. В нижнем левом углу пергамента, под одной из башен, оказалась надпись. Арианне не приходилось видеть ничего похожего. Это были не буквы и даже не мелкая прописная вязь, а что-то вроде частой цепочки птичьих следов на снегу.
— Какая странная надпись! О чем она?
Не получив ответа, Арианна посмотрела на мужа. Несколько минут назад лицо его было озарено улыбкой, мягкой насмешкой, довольством. От всего этого не осталось и следа. Рейн смотрел так, словно она задала ему нескромный вопрос.
— Надпись сделана по-арабски, миледи, — раздалось от двери, в которую, оказывается, только что вошел Талиазин. — Милорд немного говорит на языке неверных, но читать на нем не может.
Оруженосец держал под мышкой крут и смычок, и на его лице играла обращенная к Арианне улыбка. Не дожидаясь приглашения, он прошел в комнату и непринужденно уселся на стол, уперев музыкальный инструмент в бедро.
— Насколько я понял, вы все-таки одолжили денег у ростовщика Симона, не так ли, милорд? А как насчет камня для постройки замка? Где вы его возьмете?
— На землях аббатства Сент-Асеф есть отличная гранитная каменоломня, — сказала Арианна. — Правда, монахи мало кому позволяют ей пользоваться.
— Слыхали, слыхали! — захихикал Талиазин. — Однажды сам граф Шрусбери тайком отправился со своими людьми за гранитом, но епископ Сент-Асефский собственноручно всадил ему в задницу стрелу. Время было позднее, да и ночь стояла темнее, чем сердце Люцифера... сдается мне, епископ метил графу в сердце, но промахнулся. Это я к тому, что миледи права: епископ Сент-Асефский не только хорошо управляется с длинным луком, но и становится упрямее любого осла, когда разговор заходит о каменоломне. — Оруженосец подмигнул Арианне и повернулся к Рейну. — Все дело в том, что он уэльской крови. Вы должны знать, милорд, как порой неблагоразумны уэльсцы.
Рейн выразил согласие громким хмыканьем. Арианна в ответ хмыкнула еще громче. Он не то чтобы улыбнулся на это, но уголки его губ дрогнули.
— Могу я предложить решение, милорд? — Талиазин тронул струны своими длинными гибкими пальцами, и инструмент откликнулся печальным аккордом. — Взятка, вот что поможет делу.
Рейн все еще смотрел на Арианну и потому ответил не сразу.
— Что и в каком количестве?
— Ну, скажем, пара телег, доверху нагруженных зерном. Вот только на вашем месте, милорд, я бы не стал ввязываться в это дело лично. Епископ Сент-Асефский ненавидит почти весь белый свет, но нормандцы стоят первыми в его личном списке исчадий ада. Боюсь, женский пол ему тоже ненавистен Он считает, что женщины — худшие из тварей Божьих, созданные на погибель христианским душам. Думаю, дай ему волю, он выжег бы с лица земли эту скверну... но леди Арианна — дело другое. Она происходит из благороднейшей семьи Уэльса, и епископ, человек неглупый, примирится с ее присутствием в стенах аббатства. Милорд, пусть ваша супруга обратится к епископу от вашего имени. Дайте ей в сопровождение сэра Одо и отряд рыцарей. И не забудьте про две... нет, три телеги зерна.
Лицо, когда Рейн повернулся к Арианне, было лицом черного рыцаря из ее видения: суровые кремнево-серые глаза и безжалостная линия рта. Однако когда он заговорил, голос его прозвучал неожиданно мягко:
— Ты бы сделала это для меня, Арианна?
Горло ее стеснилось, и, к ее удивлению и смущению, слез затуманили глаза,
— Если такова будет ваша воля, милорд, — только и удалось ей ответить.
Талиазин опустил голову к круту, как бы пристально его разглядывая. Упавшие на лицо оранжевые пряди скрыли всезнающую улыбку. Пристроив инструмент под подбородком, он взмахнул смычком и пару раз провел им по струнам.
— Теперь, когда это важное решение принято, могу я спеть вам балладу, милорд? Или лучше любовную песню?
— Пой все, что хочешь, кроме идиотского сказания о несчастной дурочке из озера и рыцаре, еще большем дураке, который не нашел другого способа поухаживать, кроме как ползать перед ней с голой задницей!
Арианна прыснула и зажала рот ладонью. Оруженосец ничего не ответил хозяину, только испустил укоризненный вздох, и голова его — нет, все тело разом — поникла, как вчерашний букет. Он снова взмахнул смычком, и на этот раз крут откликнулся звуками веселой песенки о том, как один благочестивый епископ воспылал страстью к жене пекаря.
В это время Рейн скатал пергамент в свиток и перевязал ветхой от времени ленточкой. Арианна рассматривала его профиль и думала о ребенке, которого носит. Если родится сын, унаследует ли он этот тонкий хищный нос и угловатые скулы, эти черные как вороново крыло волосы и светло-серые глаза? Она пришла сюда потому, что собиралась рассказать о своей беременности, но теперь решила подождать до возвращения из аббатства Сент-Асеф, потому что Рейн ни за что не отпустил бы ее, если бы она даже заикнулась о ребенке. А ей так хотелось доказать мужу, что она его вассал, на деле, а не на словах! Он должен был знать, что не напрасно оказал ей такое высокое доверие.
Поездка пришлась как раз кстати... вот только глубоко в душе Арианна предчувствовала что-то недоброе и спрашивала себя: может ли быть, что оба они, Рейн и она, просто пошли на поводу у мальчишки, который только и делал, что замышлял всякие проделки? Если так, то чем они лучше коров, которых пастух гонит туда, куда ему заблагорассудится? Не далее как месяц назад она уже позволила себе послушаться Талиазина. И чем это кончилось? Крахом! Когда она позже бросила оруженосцу в лицо обвинение в том, что он солгал ей насчет дня рождения Рейна, тот бил себя в грудь, рыдал крокодильими слезами, рвал волосы и ползал перед ней на коленях, уверяя, что произошла грандиозная ошибка, что он «ничего не утверждал точно»... Что, если такая же «ошибка» случилась и на этот раз?
Но поездка в аббатство совершенно необходима, потому что без гранита замка не построить, а кто лучше нее, Арианны, сумеет переговорить с епископом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65