— И что же мы предпримем, чтобы залучить милорда назад в вашу постель?
— «Мы» не предпримем ничего.
— Да, но я мог бы вам помочь, изготовив любовный напиток. Такой, знаете ли, возбудитель страсти...
— Да уж, ты мог бы! А расхлебывать последствия пришлось бы мне. Опившись твоего зелья, мой муж обезумеет от похоти и начнет валить в кусты каждую женщину, которая подвернется ему под руку. Нет уж, у тебя будет совсем другая, малюсенькая, роль в придуманном мной плане. Смотри, не испорти все на этот раз.
— И что же я должен делать? — брюзгливо спросил оруженосец, которого нисколько не радовала перспектива играть малюсенькую роль в каком бы то ни было плане.
— В праздник Люгназы замани его к стоящим камням мейнхирион ровно в полночь. Сделай это любой ценой, даже если тебе придется использовать всю силу своей магии.
— Я не знаком с магией, миледи.
На это Арианна фыркнула так громко, что лошадка повернула голову и взглянула через плечо. Некоторое время они ехали в молчании, потом неугомонный Талиазин принялся напевать себе под нос какую-то песенку, явно неприличную. Арианна не подала виду, что замечает это. Тогда он сделал еще одну попытку:
— Я все-таки считаю, что любовный напиток делу не помешает.
— А как ты смотришь на то, что тебя выпустят из катапульты в котел с кипящим маслом, безмозглый ты колдун!
— Только не это, миледи! И потом, я не к...
— Тогда, может быть, тебе понравится быть насаженным на пику и поджаренным на медленном огне? Никакого любовного напитка, понятно?
— Как скажете, миледи, — вздохнул Талиазин. К этому времени они пересекли пограничную траншею. Недалеко от дороги возвышался холм с единственным каштаном, под которым Арианна и Рейн остановились пообедать два дня назад. Она вспомнила видение, которое посетило ее в тот день: юный Рейн опускается в траву вместе с Сибил, и его плоть напряжена до предела. Уже тогда в его мужском желании было что-то неистовое, почти жестокое, яростная и гневная потребность обладать, владеть. Но Арианне вдруг пришло в голову, что в те далекие дни он знал и иные чувства: желание подарить наслаждение, желание защищать и лелеять. Он знал не только страсть, но и нежность, и был еще недостаточно горд, чтобы всеми силами скрывать свою любовь.
— Скажи, Талиазин, твоя богиня свела бы вместе меня и Рейна, если бы знала, что он никогда меня не полюбит?
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы, миледи. Черный Дракон любит вас. Даже самая безмозглая из женщин сообразила бы это.
Арианна вздохнула и повернулась к оруженосцу.
— Я знаю, что он меня любит, но хочу слышать от него слова любви. Только когда он позволит себе произнесла эти слова, я буду уверена, что он принял свою любовь, что он заключил с ней мир.
***
Он думал о том, какое это счастье — иметь дом, куда можно возвращаться.
Закатное солнце заливало замок мягким оранжевым сиянием. Ветер донес звук рожка, эхом прокатившегий по болотистым пустошам, и запах костра, в котором горели дубовые поленья и зеленые ветки тиса. Обычно пастушеский рожок объявлял вечерами конец полевых работ, но в этот день он возвещал о приближении празднества. Первый день августа — день начала жатвы пшеницы и ржи — издавна был нерабочим и назывался Лэмас, или праздник урожая. Вечером во дворе замка должны были собраться окрестные крестьяне, чтобы петь и плясать вокруг костров и вволю угощаться хозяйским элем.
Рейн подумал: «Возможно, это самый подходящий день для того, чтобы устроить для леди и лорда маленький личный праздник». Он улыбнулся и положил руку на кожаный кошель, свисающий с пояса. Кошель был увесист. Его содержимое обошлось Рейну в немалую сумму. Он купил это украшение на ярмарке в Честере — брошь в форме дракона, украшенную жемчугом, рубинами и изумрудами. По правде сказать, он не мог позволить себе настолько дорогую покупку, но махнул рукой на доводы рассудка, зная, что птицелов не с пустыми руками выходит подманивать сокола.
Он ожидал увидеть Арианну на ступенях лестницы, ведущей в главную залу, но обманулся в ожиданиях. Зала была совершенно пустой, если не считать пажа сэра Одо и Родри, раскаляющих в очаге каждый по кочерге, чтобы нагревать ими сидр. Рейн приветливо окликнул подростков и улыбнулся. При виде такой откровенной демонстрации хорошего настроения (случившейся впервые на их памяти) у обоих открылись рты. Посмотрев друг на друга и пожав плечами, мальчишки поскорее вернулись к своему занятию, чтобы как-нибудь ненароком не рассердить хозяина.
Рейн готов был обратиться к ним с вопросом, где в данный момент находится миледи, но тут в залу прошествовал сэр Одо, поднося счеты и несколько навощенных табличек. Вид у него был озабоченный: предстояло обсудить примерный размер поступлений от будущей продажи зерна. Волей-неволей Рейну пришлось провести час со своим бейлифом. Впрочем, он был даже рад этому, так как вынужденная задержка должна была показать Арианне, что он отнюдь не спешит увидеть ее. С приличествующим достоинством он поднялся наконец в спальню. Жены там не было.
На сундуке под окном сидел только Талиазин в обычной для него позе человека, которому некуда спешить.
— Где леди Арианна? — нетерпеливо спросил Рейн.
— Да где-то там...
— Где-то там — это где? — повысил голос Рейн, грозно сдвинув брови.
Лира, которую оруженосец держал на коленях, под его пальцами разразилась развеселыми аккордами. Рыжие ресницы простодушно затрепетали.
— Хотите залучить жену на ваше ложе, милорд?
— Залучить? Она делит его со мной, как делила раньше!
Рейн пару раз раздраженно прошелся по спальне, достал из ножен меч и с лязгом бросил на стол. С таким же раздражением он избавился от куртки, бросив ее мимо стула. Пнув куртку ногой, он круто повернулся к оруженосцу.
— Не твое дело, болван, где спит леди Арианна!
— Ваша похоть, милорд, ударила вам в голову. Честно говоря, мне начинает надоедать ваш скверный характер.
Клокоча от ярости, Рейн направился к Талиазину, собираясь на деле показать ему, что такое скверный характер. Оруженосец что-то бросил ему в руки и безмятежно улыбнулся.
— Милорд, не стоит тратить силы на то, чтобы задать мне трепку. Они вам сегодня очень даже пригодятся.
Подхватив то, что оруженосец бросил ему, Рейн обнаружил, что это крохотный кожаный мешочек, туго стянутый куском бечевки.
— Что ты плетешь? Для чего мне понадобятся силы и что, черт возьми, это такое?
— Это любовое зелье, милорд. Если добавить в кубок совсем немного, тот, кто выпьет вино, обезумеет от желания. Средство сильное, могу поручиться!
Рейн ослабил бечевку и посмотрел на содержимое мешочка, представлявшее собой мелкий коричневый порошок, очень похожий на уэльскую дорожную пыль. Сильный, но не неприятный запах ударил в нос.
— Что это?
— Толченый корень мандрагоры, что же еще? Немного сушеных лягушачьих кишок и, конечно, топленый жир старого ежа... среди прочих необходимых добавок.
— Кровь Господня!
— Что вы, милорд, как раз этого там нет, — со смехом запротестовал Талиазин.
Бормоча невнятные проклятия, Рейн все же сунул мешочек за пазуху под одобрительным взором оруженосца. Тот ударил по струнам лиры, изобразив несколько начальных аккордов веселой плясовой.
— Милорд, этот порошок превратит то, что у вас в штанах, в боевую дубинку!
— Дурак! — в сердцах воскликнул Рейн. — Неужели ты думаешь, что я беру эту дьявольскую муку для себя? Да я несколько месяцев подряд хожу с боевой дубинкой в штанах! Скажи лучше, ты уверен, что твое зелье заставит ее сходить с ума именно по мне?
— Сегодня канун Лэмаса, милорд. В Уэльсе этот праздник имеет иное название — Люгназа. В
древние времена, когда колдовство еще было в большом ходу, женщины в канун Люгназы собирались у камней мейнхирион, вознося молитвы и принося жертвы могущественному богу Ллю, покровителю злаков, чтобы тот на время жатвы уберег поля от ливней и градобития. Леди Арианна — ясновидящая, а значит, часть ее души тянется к древним поверьям и обрядам. Хочет она того или не хочет, но сегодня ночью ее позовут стоящие камни мейнхирион. Она придет туда, чтобы исполнить ритуальный танец... — Темные глаза Талиазина засияли мерцающим светом, и он добавил, многозначительно понизив голос: — Обнаженной.
Рейн почувствовал мощное стеснение в паху и нахмурился, чтобы скрыть это от оруженосца.
— Интуиция подсказывает мне, что не все так просто... что тут какие-то колдовские козни или... Ты опять что-то задумал, плут? Учти, я терпеть не могу, когда надо мной подшучивают!
Талиазин бросил через плечо боязливый взгляд, словно некто могущественный мог слышать то, что сказал Рейн. Когда он снова посмотрел на хозяина, его глаза были честнее глаз девственницы, впервые ступившей за ворота монастыря.
— Как вы ошибаетесь, милорд! Клянусь богиней, я не имею права подшучивать над вами. Это строго запрещено.
— Вот и хорошо, что запрещено.
***
В кругу камней танцевала девушка. Ночной бриз, несущий с моря соленый, немного едкий запах, играл ее волосами, то вздымая всю их массу, то выхватывая прядь и забрасывая ей на лицо. Воздух был таким мягким и теплым, что ласкал ее обнаженное тело, как руки любовника.
Услышав предостерегающий крик кроншнепа, девушка повернулась и увидела рыцаря на черном коне, едущего по направлению к ней.
Когда он приблизился, ветер, шаля, налетел порывом, короной подняв черные как вороново крыло волосы. Подкова коня ударила о камень и высекла сноп искр, растаявших в полумраке. Как только рыцарь заметил девушку, неподвижно стоящую в кругу камней, он заставил могучее животное остановиться. Девушка содрогнулась, но вовсе не от страха.
В следующее мгновение танец возобновился.
Лунный свет заливал гребни дюн расплавленным серебром. Волны стремились к берегу, словно завороженные, омывая отлогие галечники, врываясь между скалами и рассыпаясь в фонтаны соленых брызг. Спешившись, рыцарь ступил в кольцо стоящих камней. Некоторое время он следил за движениями девушки и за тем, как туман, поднимаясь от земли белым паром, окутывает и ее, и камни, закручивается в спирали, пока ему не стало казаться, что все тринадцать камней участвуют в ритуальном танце. Ветер нашептывал ему на ухо что-то тревожное, даже пугающее — давно забытые древние легенды, которые лучше не вспоминать. А девушка все танцевала, и ее движущиеся ноги поблескивали серебром среди травы, словно рыбки в морской воде.
Неожиданно она оказалась перед рыцарем и замерла так близко от него, что вершинки ее грудей почти коснулись его груди. На голове у нее был венок из омелы, а волосы струились по плечам, густые и темные, как живой плащ. Но это было единственным ее одеянием, в остальном же она была удивительно, чудесно нагой.
Она была очень близко, но он боялся дотронуться до нее из страха, что это заставит ее исчезнуть, раствориться в темноте. Она казалась воздушным созданием, воплощенной мечтой, каждую секунду готовой развеяться. Она была эфемерна, иллюзорна, женственна, а он... он никогда еще не чувствовал себя настолько земным, настолько могучим и мужественным.
Девушка взяла его за руку.
Она повела его к алтарю, на котором горели свечи, уже до половины погруженные в лужицы растопленного воска. Они окружали углубление в камне, то самое, где скапливалась дождевая вода. Влага и сейчас была там, она отражала пламя свечей и казалась жидким огнем.
«Есть поверье: если женщина уговорит мужчину выпить воды, которая касалась алтаря мейнхирион, он будет любить ее вечно».
Любить ее вечно...
Он замер в ожидании, и дыхание его казалось затаенным не в груди, а в некоем магическом месте между землей, небесами и преисподней. Он ждал, что девушка сделает это первой, но она тоже ждала.
Тогда он сам сделал первый шаг. Он взял ее за палец и обмакнул его в лужицу на алтаре.
Шипящая молния скользнула вверх по ее руке, ненадолго окутав нагое тело светом, отливающим всеми цветами радуги. Медленно-медленно, благоговейно он поднес ее палец к губам. На кончике его поблескивала единственная крохотная капля, посылая во все стороны миниатюрные радуги. Он наклонился и поймал эту каплю языком.
Испепеляющий жар пронесся внутри его существа, словно сухой и горячий ветер пустыни. Он ощутил в душе страх, но пути назад уже не было... да он и не хотел бы повернуть назад. Он потянулся к девушке и провел языком, влажным от воды мейнхирион, по ее губам.
Стремительно и жадно она втянула его язык губами себе в рот. Губы ее были запекшимися от жажды.
Он схватил ее в объятия, впиваясь пальцами в округлые полушария ягодиц. Тела их с силой столкнулись. Налетевший ветер обжег кожу, словно и он был истомлен лихорадочной жаждой. Рыцарь чувствовал, что тает как воск, как шелк, слишком близко поднесенный к пламени свечи. Он слышал удары сердец, своего и ее, и они становились все громче, они грохотали и грохотали в унисон с ударами прибоя о скалы за его спиной, пока шум прибоя и двойное биеиие сердец не слились воедино, став могучим пульсом самой жизни, самой земли. Два сердца бились сейчас как одно.
Девушка отстранилась, и рыцарь застонал: без ее губ его рот был пуст и сух, а язык одинок.
Но очень скоро она начала раздевать его, касаясь тела не только руками, но и губами. Стянув рубаху, она положила ладони ему на грудь и зарылась пальцами в волосы на ней, говоря вполголоса: «У тебя тело воина, мой черный рыцарь...» Он ответил на это бессознательно глубоким вздохом.
Девушка опустилась на колени очень медленно, не отрывая губ от темной стрелы более густых волос, исчезающей под поясом кожаных штанов. Прикосновение губ было волнующим, оно заставляло содрогаться от удовольствия. Он стиснул зубы, но все равно едва слышно стонал, не замечая этого и того, что погрузил пальцы в густые пряди волос девушки.
Та расстегнула ремень, и его штаны соскользнули вниз, потом распустила шнурок на коротких летних подштанниках. Она стянула их вниз по бедрам, выпустив на свободу его плоть и взяв ее в обе ладони.
— Он такой сильный, такой твердый... — прошептала она, и эти слова помогли ему стать еще сильнее, еще тверже.
Девушка склонила голову и взяла его плоть в рот, а он ответил на это стоном наслаждения.
Но это было слишком хорошо, слишком прекрасно, чтобы можно было выдержать долго. Он отстранил ее и опустился навзничь в траву, унизанную серебряными капельками росы.
Она перенесла одно колено через его бедра и замерла так, не касаясь его.
Он скользнул двумя пальцами внутрь ее тела, медленно раскрывая ее. Девушка выгнулась дугой, стремительно и безмолвно. На мгновение ее волосы щекотно коснулись его ног, полные груди с острыми напряженными сосками оказались устремленными в темные небеса. Дрожь зародилась в ее бедрах, потом распространилась по всему телу, как распространяются по воде круги от упавшего камешка, и по мере того, как пальцы его двигались внутри нее, дрожь нарастала, пока не превратилась в конвульсивные содрогания. Она выкрикнула его имя, наполнив его радостью сознания, что все это — его рук дело, что он может заставить ее на несколько секунд прикоснуться к раю; что имя, которое срывается в эти секунды с ее губ, его имя.
Девушка склонила голову и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, потемневшими от желания. Губы ее трепетали, припухшие оттого, что она кусала их в момент наслаждения. Крепко обхватив ее за бедра, он приподнял ее и медленно, очень медленно вошел в ее тело. Он не хотел спешить. Он хотел, чтобы это длилось и длилось вечно.
Он протянул руку, чтобы ощутить в ладони тяжесть ее иалитой груди, но в этот момент теплый ветер с силой ворвался между камнями и раздул пламя свечей. Отблеск пламени упал на ожерелье, и оно вспыхнуло, словно и впрямь поймало искру, способную его зажечь. Он сам не заметил, как дотронулся до языческого украшения.
Оно было горячим. Бог свидетель, оно было раскаленным! И сквозь полурасплавленный металл отдавалось биение ее сердца, словно это его, обнаженного, он касался кончиками пальцев. Сердце девушки билось повсюду: в его пальцах, в его крови, в его собственном сердце. Звук его биения напоминал звук бьющегося о скалы прибоя. Постепенно на грани видения собралась серебристая дымка, клубясь и закручиваясь водоворотом. Он посмотрел вверх, на небеса, полные звезд, и там тоже было движение, словно созвездия все быстрее вращались над головой. Мало-помалу темные небеса превратились в воронку пульсирующего белого света...
Он стоял посреди кольца мейнхирион, держа в объятиях свою любимую, а вокруг кружились в бешеном танце воины — странные воины, совершенно обнаженные, в голубой воинственной раскраске, с длинными волосами, пряди которых на концах были забраны в острые наконечники. Они потрясали бронзовыми мечами и что-то выкрикивали, им вторили проповедники в белых одеяниях, беснующиеся с пеной на губах. Звук, похожий на рев фанфар, ворвался в уши, дикие вопли усилились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65