Ришелье, уловив эти ободряющие признаки, поспешил ввести беседу в русло, соответствующее ожиданиям святого отца.
— Монсеньер, — начал он, — я поступил согласно вашим желаниям.
— Каким желаниям, любезный господин де Ришелье? — осведомился епископ.
— Если вы помните, у нас на днях был небольшой разговор.
— Ах, да! Прошу прощения!
— Разговор о разных пустячках, затрагивавший все же и кое-какие важные предметы.
— О герцог, так вы приняли эту нашу беседу всерьез?
— Да, монсеньер, и моя совесть была весьма сильно этим потрясена.
— Неужели?
— До такой степени, монсеньер, что, едва мы расстались, я взялся за дело.
Лицо епископа прояснилось.
— Ну же! — поторопил он.
— Я, как и вы сами, монсеньер, имел в виду благоденствие и покой королевства.
— В том нет сомнения, ведь таковы должны быть желание и цель всякого доброго француза, а господин де Ришелье таковым и является в числе других.
— Но между тем, монсеньер…
— Что?
— Меня останавливало одно сомнение.
— Ах! — воскликнул епископ, в очередной раз охваченный опасением, как бы Ришелье не переметнулся во вражеский стан. — Так у вас возникло сомнение? Сомнение, которое вас останавливало?
— Да, будь оно неладно! Я же вам говорил, монсеньер, что стал ужасно робким там, на чужбине.
— Какое еще сомнение? Мне так, напротив, кажется…
— Э, монсеньер, я уже сказал, что Вена весьма сильно изменила мои привычки.
— Да я уж вижу; однако что же вас пугает, ну? Все эти дамские партии оказали на вас воздействие тотчас после вашего возвращения?
— Совсем другое, монсеньер.
— Я догадываюсь: вы увидели королеву и заколебались.
— И это не то, монсеньер, потому что о благе ее величества я пекусь даже еще больше, чем о благе короля.
— В таком случае, сударь, я не вижу, что еще могло бы вызывать угрызения совести в душе дипломата, воина, придворного.
— Но, монсеньер, — сказал Ришелье, упиваясь восторгом оттого, что ему удалось слегка припугнуть г-на де Фрежюса, — у меня такое впечатление, что ваше преосвященство совсем меня не поняли. Сомнение, о котором я говорю, возникло у меня из-за вас.
— Прелестно! Еще что скажете? Так что это за сомнение?
— Я ищу способа, как бы приступить.
— К чему?
— К моему рассказу.
— Чего же вы боитесь?
— Боюсь за ваши уши священнослужителя, монсеньер.
— Хирург, мой любезный герцог, должен уметь прикасаться к язвам, а разве я не врач вдвойне, занимаясь хирургией как религиозной, так и политической?
— Прекрасно сказано, монсеньер. Так я приступаю, и для начала вот главный факт: я видел все, что произошло при дворе.
— И каков вывод?
— Вывод тот, что король, по-видимому, не расположен…
— К чему?
— Ни к чему, монсеньер.
— Вы так считаете?
— Уверен в этом.
— Но…
— Что «но», монсеньер?
— Быть может, к кому-то?..
— Ах, вот здесь есть затруднения, монсеньер: когда король в возрасте нашего расположен ко всему, для него не представляет особой сложности выбор орудия.
— Вы меня обеспокоили.
— Мне бы хотелось послушать вас, монсеньер; выскажитесь, я должен знать, каковы ваши соображения на сей предмет. Что подсказывает вкус вашего преосвященства?
— Бог ты мой! Тут уж скорее вам надлежит поделиться со мной.
— Тогда я попробую, — отвечал Ришелье.
— Поглядим, — сказал г-н де Фрежюс.
И прелат утонул в обширном кресле, предваряя тайные радости смакования прескандальной интрижки, затеянной герцогом де Ришелье, приятными воспоминаниями об удовольствиях здорового пищеварения.
— Вот мой список, — сказал герцог, извлекая из кармана лист бумаги.
— О-о!
— В начале у нас идет графиня Тулузская.
— Нет, нет! — с живостью воспротивился кардинал. — Женщина столь высокого ранга — это междоусобица в недрах королевского семейства. Право, герцог, неужели вы действительно думали о графине Тулузской?
— Я должен был подумать обо всех, к кому король, по видимости, проявляет склонность, монсеньер, а его величество…
— В любое время и с большим удовольствием целует прекрасные ручки и созерцает белоснежные дивные плечи госпожи графини Тулузской, не так ли?
— В точности так.
— Но ведь имеется муж.
— О! Разве для короля существуют мужья?
— Невозможно! Невозможно! — решительно заявил Флёри.
— И я очень сомневался, монсеньер, по причинам политическим.
— Ведь в конце концов, — продолжал епископ, — если мы создаем себе повелителя, нужно по крайней мере, чтобы он был избран нами, а госпоже графине Тулузской будет слишком уж легко выбирать самостоятельно.
— Монсеньер, вы сама премудрость. Значит, переходим к номеру второму.
— Переходите.
— Мадемуазель де Шароле.
Кардинал с усмешкой взглянул на Ришелье:
— Ну, господин герцог, тут вы поступаетесь своим. Это мило!
— Я, монсеньер? О! И потом, служа его величеству…
— Ну же, полно! Однако имею ли я право на вашу искренность?
— Еще бы, монсеньер!
— Да, но насчет именно этой особы…
— Желаете, чтобы я помог вам, ваше преосвященство?
— Я хотел бы этого тем сильнее, что здесь вы можете говорить со знанием дела, герцог.
— Что ж! Монсеньер, надобно признать, что мадемуазель де Шароле начинает уходить в прошлое.
— Не правда ли?.. Впрочем, она еще весьма привлекательна.
— Без сомнения, без сомнения. Благородная кровь…
— Немного слишком пылкая.
— Слишком плодотворящая, вы это хотели сказать, не так ли?
— Вот именно. Мне кажется, вы должны были проведать о том, что ни одну женщину в мире Небеса не наделили в таком изобилии даром, в коем Господь некогда отказал Сарре, жене Авраама.
— Вы разумеете плодородие?
— Увы, да! Знаете, о чем мне рассказали на прошлой неделе?
— Монсеньер, если я узнаю это из уст вашего преосвященства, рассказ покажется мне еще вернее.
— Что ж, герцог! Приблизьтесь-ка немного. Господин де Ришелье передвинул свое кресло поближе к креслу кардинала.
— Я весь обратился в слух, монсеньер.
— Так вот, у мадемуазель де Шароле есть особняк. При особняке состоит швейцар… Ах, постойте, я забыл прежде сказать вот о чем… У нее есть обыкновение…
— Какое, монсеньер?
— Праведный Боже! Каждый год она приносит сына или дочь тому, кого избрало ее сердце, дабы он послужил ей утешителем в том… в том, что она так и осталась мадемуазель де Шароле,
Ришелье принялся хохотать.
— Вы бесподобный повествователь, монсеньер.
— Так вот, герцог, когда у мадемуазель де Шароле дело
идет к тому, все ее окружение, осведомленное о происходящем, делает вид, будто считает ее занемогшей. Недели две она не встает с постели, месяц не покидает спальни, потом все заканчивается. Это принято называть спазмами мадемуазель де Шароле.
— Весьма интересно.
— Вы это знали, не так ли?
— Монсеньер, я же последние два года провел в Вене.
— Я продолжаю. В этом году в особняке, где обитает эта дама, появился новый привратник-швейцарец, большой, толстый малый, прибывший из Берна ex abrupto note 48, всего за месяц до очередных спазмов, и еще не проникший в суть местных обычаев.
— Настолько, что?..
— Настолько, что, когда мадемуазель де Шароле слегла и весь свет потянулся к ней письменно засвидетельствовать сочувствие, швейцарец, улыбаясь первому же визитеру своей добродушной пастью и являя взору все тридцать два огромных зуба, доложил:
— Сутарь, матемуасель в полном стравии и дитя тоше. Ришелье захохотал, епископ последовал его примеру.
Оба дали полную волю своей веселости.
Лед был сломан, отныне беседу можно было вести не прибегая к благочестивым околичностям.
— Вычеркните номер второй, любезный герцог, что будет в интересах…
— В интересах короля?
— О, такого я не говорил. Я имел в виду интересы государственной казны, которую эти регулярные рождения обременили бы слишком значительными ежегодными затратами.
— Номер третий — мадемуазель де Клермон.
— Сестра мадемуазель де Шароле? А не должны ли мы опасаться, что тогда влияние господина герцога не в меру возрастет?
— Думаю, что нет, монсеньер.
— И потом, вы, видно, толком не рассмотрели мадемуазель де Клермон?
— Да нет, монсеньер…
— Собой она хороша, это правда.
— Даже очень. К тому же у нее, как я полагаю, нет швейцарца.
— Но, герцог, у нее, как мне кажется, обезображена нога.
— О, монсеньер, значит, вам известно такое? — с шаловливым видом вставил Ришелье.
Флёри зарделся.
— Так говорят, — пробормотал он.
— Да откуда же это известно?
— Дорогой герцог, все тайное становится известным.
— Довольно об этом, хотя, по правде сказать, она очаровательна и прежде чем ее отвергнуть, надо было бы позволить ей попытать счастье.
— Это же дама-политик, герцог, дама-политик!
— И прелестно: вот важный довод. Переходим к номеру четвертому. Госпожа де Нель.
— Госпожа де Нель?
— Вы содрогаетесь, монсеньер?
— Но, я полагаю, женщина, которой тридцать девять, причем по ее словам…
— Однако она красива до чрезвычайности, и утверждают, будто король…
— К слову о том, что вы хотите сказать: значит, вам неизвестно… гм…
— Я же был в Вене, монсеньер.
— Король, возвратившись из Фонтенбло, где он, по слухам, ужинал в павильоне с госпожой де Нель… так вот, его величество сказал…
— Что именно?
— Он это сказал Пекиньи.
— Но договаривайте же, монсеньер, сделайте милость!
— Праведное Небо, герцог! Существуют каноны, не позволяющие епископу повторять такие слова, какие король сказал Пекиньи.
— Ах! — вздохнул Ришелье. — Так перейдем к номеру пять. Госпожа Польмье.
— Как Польмье? Хозяйка постоялого двора?
— Хозяйка гостиницы, да, монсеньер. Это пышная матрона, весьма упитанная, весьма крепкая и привлекательная: тридцатилетняя Венера, запечатленная Рубенсом.
— Вот еще!
— Э, монсеньер! Если король когда-либо жаждал прелестей, превосходящих красоту королевы, то влекли его именно совершенства госпожи Польмье. Так вы, стало быть, не знаете, что представляет собой эта особа?
— Да нет, почему же: руки, плечи, ножки просто волшебные.
— Бедра Дианы. Волосы — чистое золото и ниспадают… до самых щиколоток.
— Ступни миниатюрные.
— Взгляд чувственный, полный обещаний.
— Кожа атласная.
— Монсеньер, вы, как видно, близко знакомы с госпожой Польмье?
— Увы, да!
— И что же, это дама-политик?
— Нет, но все пажи, все рейтары, все мушкетеры, все швейцарцы и все школяры без ума от нее. Эта женщина в день получает больше любовных записочек, чем я получаю писем за неделю.
— Из этого следует, что…
— Тут все просто. Мой вывод таков, что, если король возжелает госпожу де Польмье, он ее получит сам, нам нет нужды дарить ему ее.
— Пойдем дальше. Номер шестой. Мадемуазель Олимпия Клевская.
— Комедиантка?
— Она самая. Что скажете, монсеньер?
— Герцог!
— В сравнении с ее красотой все прелести госпожи де Польмье не более чем приятная внешность.
— Да, она очень хороша.
— Вы ее знаете?
— Гм!
— Это талант.
— Ну да, актриса довольно способная: истина превыше всего.
— Вы ее видели на сцене?
— Мне о ней рассказывали.
— Очень жаль, что вы сами не видели ее: вы бы признали, что не встречали ничего столь прекрасного.
— Ах, что до красоты, вы правы. Когда эта женщина ходит, кажется, будто она ступает по струнам вашего сердца, заставляя их мелодично трепетать, будто это струны клавесина.
— Ну, монсеньер, я вижу, что вам ее очень хорошо описали.
— Если начистоту, герцог, я видел ее игру.
— То-то же, монсеньер! И что скажете?
— Она великолепна. К тому же я собрал сведения о ней.
— И что же?
— Эта девушка совершенство. Баржак поговорил с одной камеристкой по имени Клер…
— Ах так! И что же?
— Она дала ему возможность сыграть мифологическую роль.
— Продолжайте, монсеньер, прошу вас!
— Вам известно предание об Актеоне?
— Неужели Пекиньи превратился в оленя?
— Нет, Баржак сперва, еще до…
— А, прекрасно: Актеон спрятался в суфлерской будке?
— Еще того лучше, герцог; в противном случае миф был бы воспроизведен неточно. Вы же помните, там речь шла о неком кристальном источнике.
— То бишь ванне? Аи да господин Баржак! — заметил Ришелье.
— Вот уж тут, герцог, я и впрямь получил ценное донесение.
— Продолжайте, монсеньер.
— Каноны запрещают священнослужителям злоупотреблять описанием чрезмерно впечатляющих картин.
— Ах, Баржак!.. Но в таком случае вам должно быть понятно, какое счастье сулит королю любовь к столь прекрасной особе.
— Герцог, это не называется любовью.
— Да простят нам каноны, монсеньер.
— Подобная любовь не более чем времяпрепровождение.
— Ну и что же?
— Так вот, его величеству потребна любовь истинная, настоящая — слышите, герцог? — тут нужна подлинная страсть; пусть эта любовь берет свое начало в голове или будет порождена чувственностью, пусть, если угодно, она даже идет от сердца, лишь бы ее источник находился в нашей власти, чтобы мы имели в своих руках ключ, позволяющий отпирать его и запирать, выпускать на волю и прятать в скрытом месте.
— Но мы и будем его иметь, монсеньер.
— Нет.
— И потом, король уже заметил эту девушку.
— Это еще один довод против нее — там уже Пекиньи со своей котерией.
— Но господин Пекиньи возвысится лишь тогда, когда этого пожелаем мы, сторонники Флёри.
— Герцог, подумайте хорошенько. Артистка — нет, никогда. Послушайте, — продолжал он, вновь принимая важный тон, — королю не пристало ронять свое достоинство. Комедиантка в Версале или в Лувре — нет, это невозможно. Оставим комедианток ленивым английским королям, которым они разыгрывают интермедии в перерывах между герцогинями. Мы же, люди благовоспитанные, цивилизованные, не позволим благородным кавалерам водиться со всяким закулисным сбродом или превращать королевские апартаменты в кулисы.
— И все же, монсеньер…
— Видите ли, герцог, Людовик Пятнадцатый почивает на ложе Людовика Четырнадцатого; нам следует воздерживаться от забвения этой подробности.
— Вы опровергли все мои доводы, — невозмутимо заметил Ришелье. — Что ж, сдаюсь.
— Пойдем дальше, как вы сами только что выразились.
— Стало быть, переходим к номеру седьмому.
— Кто у вас в списке под этим номером?
— Госпожа графиня де Майи.
— О-о! — вздохнул его преосвященство.
— Вас опять бросает в дрожь? — спросил г-н де Ришелье.
— На сей раз выбор хорош, герцог, но…
— Выскажите все ваши «но», монсеньер, сделайте одолжение.
— Там имеется муж.
— Это мне, черт возьми, известно!
— И семейство.
— Вижу, вы предпочитаете, чтобы я занялся семейством; что же, извольте. Я начал со старшей дочери, но, раз вы настаиваете, продолжим. Номер восьмой, Полина Фе-лисите де Нель, еще в монастыре.
— Она некрасива.
— Отчасти поэтому я и медлил назвать ее. Только об одном я должен вас предупредить.
— Что такое?
— А то, что Полина очень умна.
— Это я знаю.
— Вам известно, что творится в недрах монастырей?
— Я епископ!
— Да, верно.
— Я сказал бы даже, что она полна честолюбивых надежд, причем вполне светских.
— Это и мне известно, монсеньер.
— Как, герцог? И вы тоже знаете, что происходит в недрах монастырей?!
— Монсеньер, я водил знакомство с тамошней аббатисой.
— Теперь моя очередь сказать: «Да, верно».
— Стало быть, Полина для нас слишком умна и честолюбива.
— Она слишком уродлива.
— Номер девятый, монсеньер: Диана Аделаида, третья сестра.
— Почти ребенок.
— В таком случае не буду говорить о четвертой сестрице Гортензии Фелисите, номер десятый.
— Вы правы, герцог.
— Умолчу и о Мари Анн, пятой сестре, прекрасной девушке, говорят, уже несколько обольщенной маркизом де Ла Турнелем.
— Герцог, если пятую мадемуазель де Нель уже обольстили, оставим Мари Анн, пятую из сестер де Нель, не будем предлагать ее королю. От мужей еще можно отделаться, от любовников нет.
— Монсеньер, вы меня мудро наставляете, однако номера в моем списке уже кончаются, а мы так ничего и не решили.
— Но, герцог, быть может, мы слишком поторопились отвергнуть тот седьмой номер?
— Вы имеете в виду госпожу де Майи, Луизу Юлию?
— Супругу Луи Александра де Майи, любовника мадемуазель Олимпии Клевской.
— С вами беседовать — одно удовольствие, монсеньер; памяти, подобной вашей, ни у кого не встретишь.
— Что правда, то правда, герцог; мне порой говорят, что в этом смысле я немного похож на вашего двоюродного деда-кардинала.
— Монсеньер, — заметил Ришелье суховато, — мне мудрено об этом судить: я никогда не видел моего деда, а вас вижу.
Эта обоюдоострая сдержанность могла сойти за тонкую лесть.
Флёри понял ее именно так и оживился.
— Итак, вернемся к госпоже де Майи, — произнес герцог.
— В виде пробы.
— О, разумеется! Что до меня, монсеньер, я на сей счет не имею сложившегося мнения.
— Герцог, она ведь тощая.
— Что вы имеете в виду, монсеньер? — спросил Ришелье, сохраняя леденящее хладнокровие.
— Тощей, мой любезный герцог, я называю женщину, которая с первого взгляда…
— Ну же, монсеньер, говорите.
— Я вас не шокирую?
— Вовсе нет, нисколько. Я весь внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108