Он высокомерен, аморален, своенравен, властолюбив, не терпит возражений и к тому же абсолютно лишен… – Она чуть было не произнесла «сострадания», но не осмелилась покривить душой, вспрмнив, с какой неподдельной жалостью он успокаивал Клео. Да и вообще на ум ей не приходило ничего такого, чего бы граф был «абсолютно лишен». Напротив, он отличался избытком разнообразных качеств: сообразительностью, решительностью, целеустремленностью, страстностью, самомнением, чувственностью, вспыльчивостью и агрессивностью. Не говоря уже о наглости. Мысленно поставив на этом точку, Антония зарделась.
– Ему нужна женщина из приличной семьи, с хорошим воспитанием и образованием, – сказала одна из вдов, воспользовавшись ее замешательством.
– И приятной наружности, – многозначительно добавила другая, – этакий юный ангелочек.
– Но она должна быть домовитой, хозяйственной, уметь обращаться с прислугой и следить за порядком в доме, – уверенно произнесла третья советчица.
Антония закусила губу, чувствуя, что снова начинает нервничать.
– И она обязательно должна хорошо музицировать, – проворковала Виктория.
– А также обладать отменным вкусом и понимать толк в моде! – сказала Флоренс Сейбл. – Графине следует соответствовать своему высокому титулу, держаться с достоинством и грациозностью.
– Супруге такого графа придется на всякий случай держать в руке дубинку! – вспылила Антония, потеряв терпение. – Прекратите молоть ерунду! У меня уши вянут от вашего бреда! И как ему удалось так заморочить вам голову за столь короткое время? Он прикинулся смирной овечкой, а вы ему и поверили. Нет уж, я не допущу, чтобы какая-то доверчивая и наивная душа стала жертвой этого неисправимого негодяя. О его женитьбе не может быть и речи!
– Успокойся, милочка, – промолвила тетушка Гермиона. – Тебя никто не хотел обидеть. Просто нам подумалось, что раз граф стал таким исполнительным и послушным, то пора позаботиться и о его будущем.
– Его будущее нас совершенно не касается! – возразила Антония. – Меня волнует исключительно его нынешнее поведение.
G этими словами она повернулась и вышла из гостиной.
Гермиона окинула всех оставшихся заговорщическим взглядом и лукаво улыбнулась. Лица остальных вдов тотчас же тоже повеселели. Гермиона покосилась на дверь и сказала:
– Все прошло вполне удачно. Вы заметили, как она покраснела, когда речь зашла о том, чтобы найти графу супругу? Ей такая идея совершенно не понравилась. Ну, что приумолкли?
– Это великолепно! – воскликнула Виктория и захлопала от избытка чувств в ладоши. – По-моему, наша леди Антония скоро наконец-то закончит воевать с холостяками.
Все дамы прыснули со смеху.
Спустя час Антония уже лежала в своей кровати, одетая в шелковую ночную сорочку и укрытая льняным покрывалом, и вспоминала недавнее собрание в гостиной. Слова, брошенные ею в запальчивости под конец дискуссии, разумеется, были лукавством. И теперь ее мучили угрызения совести, не говоря уже о странном внутреннем жаре. Она заявила во всеуслышание, что интересуется только настоящим графа Ремингтона Карра, подразумевая под этим, естественно, оставшуюся неделю, в течение которой она рассчитывала перевоспитать этого упрямого женоненавистника окончательно и привить ему уважение ко всему противоположному полу, а заодно и прилюдно утереть ему нос и отбить у него желание вступать в подобные споры. Но все это было притворством. И она теперь сгорала от стыда.
Жар стремительно растекался по лицу и телу леди Антонии, вынуждая ее кусать губы и тяжело вздыхать, переворачиваясь с одного бока на другой. Она вся дрожала от ярких воспоминаний об. их с Ремингтоном свиданиях наедине. На губах вдруг возник вкус тех сладчайших поцелуев, и она застонала, не в силах более думать о том, как проникал его язык в ее рот. Определенно граф не был чужд чувству сострадания, об этом красноречиво свидетельствовало его отношение к старушке Клео. Ведь он убаюкивал ее с неподдельной нежностью, осторожно поглаживая седые локоны и ласково прижимая бедняжку к своей груди. А с какой искренностью он пытался убедить ее, Антонию, в том, что не мог отказать одинокой актрисе в ее скромной просьбе, какое правдивое и молодое при этом было у него лицо! Да и прочие вдовушки не стали бы на его защиту, если бы не почувствовали в нем природную доброту. А разве стал бы мужчина, ненавидящий всех женщин, так настойчиво искать с ней свиданий и пытаться ее обнять при первой же возможности? Антония заскрежетала зубами и перевернулась на спину.
Все тело ее покрылось испариной, рубашка липла к нему, сковывая движения, льняные простыни, прохладные поначалу, стали теплыми. Она тяжело дышала, пытаясь убежать от навязчивых образов и сцен, и наконец застонала, пронзенная мыслью, что не может смириться с тем, что Ремингтон будет принадлежать другой женщине и отдаст ей всю свою звериную страсть и дикарскую мужскую мощь. Нет, он был нужен ей самой, каждую ночь, иначе ей никогда уже не удастся обрести душевного покоя.
Кровь словно бы вскипела в жилах Антонии, жар в теле стал нестерпимым, кожа требовала прикосновений рук Ремингтона, губы – его поцелуев. В сосках возникло слабое покалывание и жжение, низ живота воспламенился и начал наполняться томительной тяжестью, а пустота лона грозила свести ее с ума. Это были подлинно адские муки!
Почти пять лет она жила без мужской ласки, сэр Джеффри, мир его праху, великодушно избавил ее от исполнения супружеского долга уже к концу второго года их совместной жизни, сославшись на свою старческую слабость и неспособность полностью удовлетворить потребности молодой и горячей супруги. Он был истинный джентльмен и оставил о себе у нее прекрасные воспоминания.
Но встреча с Ремингтоном Карром лишила Антонию покоя и сна, пробудила в ней нескромные желания, вызвала из глубины ее подсознания темные фантазии. Ей вновь пронзительно остро захотелось плотских удовольствий, от которых она надолго отказалась, решив без остатка посвятить себя благотворительности и защите обделенных судьбой англичанок. Уж лучше бы граф не целовал ее столь страстно, лаская все тело! Тогда, возможно, она бы смогла не мечтать о прелюбодеянии и спокойно спать по ночам.
И как нарочно, за окнами спальни набирала силу весна, становились короче ночи, а воздух наполнялся теплом и приятными ароматами растений. Антония откинула покрывало и раскинула в стороны ноги, желая хоть немного остынуть. Но рассудок не мог успокоиться, образ графа постоянно стоял перед глазами, будоража воображение и пробуждая вожделение. Уж скорее бы он покинул ее дом навсегда, в отчаянии подумала Антония. Однако внутренний голос шепнул, что с уходом Ремингтона она все равно не станет уже такой, как раньше, ибо в нее вселился бес.
К концу недели количество репортеров, дневавших и ночевавших возле дома леди Пакстон в ожидании новых курьезных и скандальных происшествий, сократилось едва ли не наполовину. Но оставшиеся упрямцы были вдвойне настырны и опасны. Они встречали графа радостными возгласами по утрам и провожали его насмешливыми замечаниями и свистом по вечерам, залезали на ограду и то и дело пытались проникнуть на территорию особняка через переулок, вскарабкивались на уличные фонари и оттуда наблюдали за происходящим в доме в бинокль. В общем, бесстыдная журналистская братия всячески отравляла жизнь обитателям этого тихого приюта старых вдовушек и портила настроение леди Антонии.
Обеспокоенные бесцеремонным вторжением борзописцев в их личную жизнь, дамы вынуждены были плотно задернуть на окнах шторы, дабы лишить любопытных искателей сенсационных фактов пищи для их богатого воображения. Тем не менее в газетах одна за другой появлялись любопытные статейки о приключениях графа Ландона во владениях леди Пакстон. В первой говорилось о том, как он мыл и скреб пол, ползая по нему на четвереньках. Во втором пасквиле утверждалось, что Ремингтон Карр разгуливает по спальням в одном фартуке и с идиотской ухмылкой на лице. А в третьем репортаже рассказывалось о посещении его сиятельством местного базара, где он нагнал страху на торговцев и вынудил их продать ему свой товар едва ли не за бесценок, чем остался чрезвычайно доволен. С особым злорадством автор отмечал огромное количество чернослива в корзине, которую с гордостью нес граф, и строил пошлые предположения относительно назначения этих плодов.
Недостаток подлинного материала для своих отчетов эти извращенные писаки компенсировали домыслами. Так, один из них задавался вопросами: чем занимается граф-холостяк в доме, населенном незамужними женщинами? И какого рода уроки он у них берет? Как изменила его психологию женская работа? Стал Ли он иначе относиться к женщинам вообще и к вдовам в частности? И не намерен ли этот рьяный защитник мужской независимости и свободы в скором времени жениться на какой-либо обитательнице этого замаскированного под приют притона?
Ведь очевидно, что петух, очутившись в курятнике, не станет вести себя как каплун, ерничал охочий до «клубнички» сочинитель. И вполне логично предположить, что граф повадился регулярно посещать дом леди Пакстон вовсе не из любви к мытью полов и ношению корзинок с продуктами. Уж не пробудилась ли в нем причудливая страсть к лакомству жестковатой бараниной, умело оформленной под сочное седло ягненка?
Ремингтон игнорировал эту мерзкую клевету и с хладнокровным видом ежедневно проходил мимо толпы журналистов. Но сегодня путь ему преградил одиозный Руперт Фитч и с пеной у рта завопил, тараща горящие глаза:
– Поделитесь с читателями новыми знаниями, которые вы приобрели, общаясь с этими старыми перечницами, сэр! Каким оригинальным опытом вы обогатились под руководством леди Антонии? Поговаривают, что она опытная наставница…
– Ах ты, мерзкий вонючий пачкун! – в ярости вскричал граф Ландон, бросаясь на негодяя с кулаками. – Я отобью у тебя охоту впредь кормить лондонцев «жареными» фактами! Да я заставлю тебя захлебнуться в ушате помоев, которые ты приготовил для доверчивых читателей. – Он схватил испуганного газетчика за грудки, хорошенько встряхнул и, отшвырнув его в сторону, поспешно взбежал по парадной лестнице.
Очутившись за дверью, граф отдышался, отдал дворецкому Хоскинсу, остолбеневшему от увиденной сцены, котелок и трость, выпятил грудь и спросил:
– За что вы меня не любите, Хоскинс?
– Вы заблуждаетесь, сэр! Просто мне вас искренне жаль, у вас нет ни малейшего шанса! С вашего позволения, я пойду на кухню, мне надо отдать слугам кое-какие распоряжения.
Ремингтон проводил удаляющегося шаркающей походкой старика обескураженным взглядом и поскреб пальцами подбородок. Что подразумевал мудрый лакей? Уж не намекал ли он, что это пари выиграет его хозяйка? Не говорит ли это о том, что для такого скептицизма у дворецкого, единственного живущего здесь мужчины, имеются веские основания?
Граф вздохнул, вздернул подбородок и направился в гостиную, преисполненный решимости биться до конца. Внезапно он застыл на месте, ослепленный улыбкой, которой наградила его леди Антония, – она хлопотала возле сидевшей в кресле тетушки Гермионы, пытаясь прикрепить к пучку ее серебристых волос чепец. В ее взгляде и выражении лица было столько женского обаяния, что у Ремингтона помутилось в глазах и защемило сердце.
– Я пришел, – хрипло объявил он с вымученной улыбкой. – Пошла вторая неделя.
Тут у него перехватило горло, поскольку взгляд его застыл на талии леди Антонии, затянутой светло-коричневым шелком восхитительного нового платья, облегавшего высокий бюст и крутые бедра. Золотистые волосы были изящно забраны на макушке красивым фебнем так, что вьющиеся локоны светились при свете зажженных свечей, подчеркивая красоту лица. Она походила на редкостную фарфоровую статуэтку, при взгляде на которую было невозможно не оцепенеть от восторга. И онемевший граф понял, что он пропал. Внезапная метаморфоза хозяйки дома из строгой вдовы, одетой в почти траурный наряд, в ослепительную светскую красавицу, излучающую доброжелательность, предвещала настоящую беду. Что задумала эта хитрая интриганка? Не заманивает ли она его в капкан? Ремингтону стало жарко, он тяжело задышал.
– В первой половине сегодняшнего дня вы, ваше сиятельство, будете постигать науку ухода за полами, – сообщила ему Антония, все шире улыбаясь. – А после обеда Флоренс и Виктория дадут вам урок штопки и шитья. Вас ожидает множество увлекательных занятий на этой неделе, сэр.
Надеюсь, что вы хорошо отдохнули в минувшие выходные и полны бодрости и сил. Желаю вам успеха!
Выслушав это напутствие, Ремингтон взлетел по лестнице в бельевую комнату, снял сюртук, надел фартук и, взяв в руки веник и швабру, мысленно приготовился к суровым испытаниям. Виду него при этом был такой, словно он правил весельной лодкой, уносимой бурным течением к ревущему водопаду.
К полудню душевное равновесие вернулось к нему, так что он предстал перед ожидавшими его в малой гостиной наставницами, Флоренс Сейбл и Викторией Бентли, вполне спокойным и с иронической ухмылкой на лице, как и подобает истинному джентльмену. Вскоре он понял, что обучающие его штопке и шитью почтенные дамы не только латают белье, но еще и шьют для всех обитательниц этого дома одежду. Их услугами не гнушалась пользоваться и сама Антония.
– Разве у нее нет личной портнихи? – удивленно спросил Ремингтон, полагавший, что все аристократки непременно заказывают платья у известных модисток.
– Естественно, есть, сэр, – голосом, полным патоки, ответила хрупкая миниатюрная Флоренс, раскладывая на столике перед ним иголки, наперстки и ножницы, на которые ему даже не хотелось смотреть – такими все эти швейные принадлежности казались ему опасными, со своими острыми краями и колючими концами. У него мурашки побежали по спине. – И не одна, а две. Они перед вами, сэр! – сверкнув карими глазами, пояснила она и деловито добавила: – А теперь я попрошу вас обратить свое внимание на все эти полезные предметы, пользоваться которыми должна уметь каждая домашняя хозяйка. Итак, я объясню вам назначение содержимого заветной корзиночки портнихи, ваше сиятельство!
Граф стиснул зубы и стал терпеливо слушать лекцию об , употреблении разнообразных игл, булавок, шнуров, лент, тесемок, ножниц, наперстков, крючков и спиц, дыроколов и деревянных яиц. Вывод из услышанного он сделал один: шитье – дело муторное и кропотливое, явно не для мужчины. Когда же ему показали швейную машинку и предложили ее опробовать, граф замахал руками и решительно заявил, что предпочитает шить по старинке, вручную.
Он уже был близок к отчаянию, когда дамы продемонстрировали ему свое последнее портняжное приспособление – манекен. Эта штуковина, как выяснилось, была сделана в точном соответствии с размерами леди Антонии и служила для изготовления как нательного белья, так и верхнего платья.
Ремингтон заметно оживился и принялся внимательно изучать эту тряпичную болванку, набитую ватой, поразительное сходство формы которой с торсом оригинала не могло его не взволновать. Он так увлекся проведением мысленных параллелей между двумя этими объектами, что даже не заметил, что Флоренс и Виктория многозначительно переглядываются и ухмыляются. Наконец Виктория прокашлялась и сказала:
– Мы тут посоветовались, ваше сиятельство, и решили, что одной недели явно не хватит, чтобы привить вам устойчивые навыки портняжного дела. За столь короткий срок можно обучить вас, сэр, разве что только азам этой работы – примитивной штопке и пришиванию пуговиц. А вам ведь наверняка хочется стать настоящим мастером, не так ли?
– Я постараюсь пережить столь огорчительное обстоятельство, – с Кислой миной ответил на это граф. – Что поделаешь, нельзя познать все ремесла и науки. На это не хватит и целой человеческой жизни!
Наставницы разочарованно покачали головами и стали учить его продеванию нитки в игольное ушко. Как и предчувствовал Ремингтон, добром это нудное занятие не кончилось, он исколол иголкой все пальцы, оказавшиеся не более приспособленными для столь тонкой работы, чем вареные сосиски, и даже чуть было не выколол себе глаз.
Не менее изнурительным оказалось и шитье: стежки получались у него кривые, а ткань постоянно морщилась либо провисала. Наставницы терпеливо объясняли ему ошибки и показывали, как следует правильно держать материю и под каким углом прокалывать ее иглой. Наконец очередь дошла до пуговиц.
– Без них, ваше сиятельство, приличной одежды не получится, – серьезно промолвила Флоренс, внимательно следя за попытками Ремингтона вставить иглу в дырочку и проткнуть ею ткань. Исколотые пальцы графа дрожали и не слушались, он пыхтел, потел и постепенно приходил в ярость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Ему нужна женщина из приличной семьи, с хорошим воспитанием и образованием, – сказала одна из вдов, воспользовавшись ее замешательством.
– И приятной наружности, – многозначительно добавила другая, – этакий юный ангелочек.
– Но она должна быть домовитой, хозяйственной, уметь обращаться с прислугой и следить за порядком в доме, – уверенно произнесла третья советчица.
Антония закусила губу, чувствуя, что снова начинает нервничать.
– И она обязательно должна хорошо музицировать, – проворковала Виктория.
– А также обладать отменным вкусом и понимать толк в моде! – сказала Флоренс Сейбл. – Графине следует соответствовать своему высокому титулу, держаться с достоинством и грациозностью.
– Супруге такого графа придется на всякий случай держать в руке дубинку! – вспылила Антония, потеряв терпение. – Прекратите молоть ерунду! У меня уши вянут от вашего бреда! И как ему удалось так заморочить вам голову за столь короткое время? Он прикинулся смирной овечкой, а вы ему и поверили. Нет уж, я не допущу, чтобы какая-то доверчивая и наивная душа стала жертвой этого неисправимого негодяя. О его женитьбе не может быть и речи!
– Успокойся, милочка, – промолвила тетушка Гермиона. – Тебя никто не хотел обидеть. Просто нам подумалось, что раз граф стал таким исполнительным и послушным, то пора позаботиться и о его будущем.
– Его будущее нас совершенно не касается! – возразила Антония. – Меня волнует исключительно его нынешнее поведение.
G этими словами она повернулась и вышла из гостиной.
Гермиона окинула всех оставшихся заговорщическим взглядом и лукаво улыбнулась. Лица остальных вдов тотчас же тоже повеселели. Гермиона покосилась на дверь и сказала:
– Все прошло вполне удачно. Вы заметили, как она покраснела, когда речь зашла о том, чтобы найти графу супругу? Ей такая идея совершенно не понравилась. Ну, что приумолкли?
– Это великолепно! – воскликнула Виктория и захлопала от избытка чувств в ладоши. – По-моему, наша леди Антония скоро наконец-то закончит воевать с холостяками.
Все дамы прыснули со смеху.
Спустя час Антония уже лежала в своей кровати, одетая в шелковую ночную сорочку и укрытая льняным покрывалом, и вспоминала недавнее собрание в гостиной. Слова, брошенные ею в запальчивости под конец дискуссии, разумеется, были лукавством. И теперь ее мучили угрызения совести, не говоря уже о странном внутреннем жаре. Она заявила во всеуслышание, что интересуется только настоящим графа Ремингтона Карра, подразумевая под этим, естественно, оставшуюся неделю, в течение которой она рассчитывала перевоспитать этого упрямого женоненавистника окончательно и привить ему уважение ко всему противоположному полу, а заодно и прилюдно утереть ему нос и отбить у него желание вступать в подобные споры. Но все это было притворством. И она теперь сгорала от стыда.
Жар стремительно растекался по лицу и телу леди Антонии, вынуждая ее кусать губы и тяжело вздыхать, переворачиваясь с одного бока на другой. Она вся дрожала от ярких воспоминаний об. их с Ремингтоном свиданиях наедине. На губах вдруг возник вкус тех сладчайших поцелуев, и она застонала, не в силах более думать о том, как проникал его язык в ее рот. Определенно граф не был чужд чувству сострадания, об этом красноречиво свидетельствовало его отношение к старушке Клео. Ведь он убаюкивал ее с неподдельной нежностью, осторожно поглаживая седые локоны и ласково прижимая бедняжку к своей груди. А с какой искренностью он пытался убедить ее, Антонию, в том, что не мог отказать одинокой актрисе в ее скромной просьбе, какое правдивое и молодое при этом было у него лицо! Да и прочие вдовушки не стали бы на его защиту, если бы не почувствовали в нем природную доброту. А разве стал бы мужчина, ненавидящий всех женщин, так настойчиво искать с ней свиданий и пытаться ее обнять при первой же возможности? Антония заскрежетала зубами и перевернулась на спину.
Все тело ее покрылось испариной, рубашка липла к нему, сковывая движения, льняные простыни, прохладные поначалу, стали теплыми. Она тяжело дышала, пытаясь убежать от навязчивых образов и сцен, и наконец застонала, пронзенная мыслью, что не может смириться с тем, что Ремингтон будет принадлежать другой женщине и отдаст ей всю свою звериную страсть и дикарскую мужскую мощь. Нет, он был нужен ей самой, каждую ночь, иначе ей никогда уже не удастся обрести душевного покоя.
Кровь словно бы вскипела в жилах Антонии, жар в теле стал нестерпимым, кожа требовала прикосновений рук Ремингтона, губы – его поцелуев. В сосках возникло слабое покалывание и жжение, низ живота воспламенился и начал наполняться томительной тяжестью, а пустота лона грозила свести ее с ума. Это были подлинно адские муки!
Почти пять лет она жила без мужской ласки, сэр Джеффри, мир его праху, великодушно избавил ее от исполнения супружеского долга уже к концу второго года их совместной жизни, сославшись на свою старческую слабость и неспособность полностью удовлетворить потребности молодой и горячей супруги. Он был истинный джентльмен и оставил о себе у нее прекрасные воспоминания.
Но встреча с Ремингтоном Карром лишила Антонию покоя и сна, пробудила в ней нескромные желания, вызвала из глубины ее подсознания темные фантазии. Ей вновь пронзительно остро захотелось плотских удовольствий, от которых она надолго отказалась, решив без остатка посвятить себя благотворительности и защите обделенных судьбой англичанок. Уж лучше бы граф не целовал ее столь страстно, лаская все тело! Тогда, возможно, она бы смогла не мечтать о прелюбодеянии и спокойно спать по ночам.
И как нарочно, за окнами спальни набирала силу весна, становились короче ночи, а воздух наполнялся теплом и приятными ароматами растений. Антония откинула покрывало и раскинула в стороны ноги, желая хоть немного остынуть. Но рассудок не мог успокоиться, образ графа постоянно стоял перед глазами, будоража воображение и пробуждая вожделение. Уж скорее бы он покинул ее дом навсегда, в отчаянии подумала Антония. Однако внутренний голос шепнул, что с уходом Ремингтона она все равно не станет уже такой, как раньше, ибо в нее вселился бес.
К концу недели количество репортеров, дневавших и ночевавших возле дома леди Пакстон в ожидании новых курьезных и скандальных происшествий, сократилось едва ли не наполовину. Но оставшиеся упрямцы были вдвойне настырны и опасны. Они встречали графа радостными возгласами по утрам и провожали его насмешливыми замечаниями и свистом по вечерам, залезали на ограду и то и дело пытались проникнуть на территорию особняка через переулок, вскарабкивались на уличные фонари и оттуда наблюдали за происходящим в доме в бинокль. В общем, бесстыдная журналистская братия всячески отравляла жизнь обитателям этого тихого приюта старых вдовушек и портила настроение леди Антонии.
Обеспокоенные бесцеремонным вторжением борзописцев в их личную жизнь, дамы вынуждены были плотно задернуть на окнах шторы, дабы лишить любопытных искателей сенсационных фактов пищи для их богатого воображения. Тем не менее в газетах одна за другой появлялись любопытные статейки о приключениях графа Ландона во владениях леди Пакстон. В первой говорилось о том, как он мыл и скреб пол, ползая по нему на четвереньках. Во втором пасквиле утверждалось, что Ремингтон Карр разгуливает по спальням в одном фартуке и с идиотской ухмылкой на лице. А в третьем репортаже рассказывалось о посещении его сиятельством местного базара, где он нагнал страху на торговцев и вынудил их продать ему свой товар едва ли не за бесценок, чем остался чрезвычайно доволен. С особым злорадством автор отмечал огромное количество чернослива в корзине, которую с гордостью нес граф, и строил пошлые предположения относительно назначения этих плодов.
Недостаток подлинного материала для своих отчетов эти извращенные писаки компенсировали домыслами. Так, один из них задавался вопросами: чем занимается граф-холостяк в доме, населенном незамужними женщинами? И какого рода уроки он у них берет? Как изменила его психологию женская работа? Стал Ли он иначе относиться к женщинам вообще и к вдовам в частности? И не намерен ли этот рьяный защитник мужской независимости и свободы в скором времени жениться на какой-либо обитательнице этого замаскированного под приют притона?
Ведь очевидно, что петух, очутившись в курятнике, не станет вести себя как каплун, ерничал охочий до «клубнички» сочинитель. И вполне логично предположить, что граф повадился регулярно посещать дом леди Пакстон вовсе не из любви к мытью полов и ношению корзинок с продуктами. Уж не пробудилась ли в нем причудливая страсть к лакомству жестковатой бараниной, умело оформленной под сочное седло ягненка?
Ремингтон игнорировал эту мерзкую клевету и с хладнокровным видом ежедневно проходил мимо толпы журналистов. Но сегодня путь ему преградил одиозный Руперт Фитч и с пеной у рта завопил, тараща горящие глаза:
– Поделитесь с читателями новыми знаниями, которые вы приобрели, общаясь с этими старыми перечницами, сэр! Каким оригинальным опытом вы обогатились под руководством леди Антонии? Поговаривают, что она опытная наставница…
– Ах ты, мерзкий вонючий пачкун! – в ярости вскричал граф Ландон, бросаясь на негодяя с кулаками. – Я отобью у тебя охоту впредь кормить лондонцев «жареными» фактами! Да я заставлю тебя захлебнуться в ушате помоев, которые ты приготовил для доверчивых читателей. – Он схватил испуганного газетчика за грудки, хорошенько встряхнул и, отшвырнув его в сторону, поспешно взбежал по парадной лестнице.
Очутившись за дверью, граф отдышался, отдал дворецкому Хоскинсу, остолбеневшему от увиденной сцены, котелок и трость, выпятил грудь и спросил:
– За что вы меня не любите, Хоскинс?
– Вы заблуждаетесь, сэр! Просто мне вас искренне жаль, у вас нет ни малейшего шанса! С вашего позволения, я пойду на кухню, мне надо отдать слугам кое-какие распоряжения.
Ремингтон проводил удаляющегося шаркающей походкой старика обескураженным взглядом и поскреб пальцами подбородок. Что подразумевал мудрый лакей? Уж не намекал ли он, что это пари выиграет его хозяйка? Не говорит ли это о том, что для такого скептицизма у дворецкого, единственного живущего здесь мужчины, имеются веские основания?
Граф вздохнул, вздернул подбородок и направился в гостиную, преисполненный решимости биться до конца. Внезапно он застыл на месте, ослепленный улыбкой, которой наградила его леди Антония, – она хлопотала возле сидевшей в кресле тетушки Гермионы, пытаясь прикрепить к пучку ее серебристых волос чепец. В ее взгляде и выражении лица было столько женского обаяния, что у Ремингтона помутилось в глазах и защемило сердце.
– Я пришел, – хрипло объявил он с вымученной улыбкой. – Пошла вторая неделя.
Тут у него перехватило горло, поскольку взгляд его застыл на талии леди Антонии, затянутой светло-коричневым шелком восхитительного нового платья, облегавшего высокий бюст и крутые бедра. Золотистые волосы были изящно забраны на макушке красивым фебнем так, что вьющиеся локоны светились при свете зажженных свечей, подчеркивая красоту лица. Она походила на редкостную фарфоровую статуэтку, при взгляде на которую было невозможно не оцепенеть от восторга. И онемевший граф понял, что он пропал. Внезапная метаморфоза хозяйки дома из строгой вдовы, одетой в почти траурный наряд, в ослепительную светскую красавицу, излучающую доброжелательность, предвещала настоящую беду. Что задумала эта хитрая интриганка? Не заманивает ли она его в капкан? Ремингтону стало жарко, он тяжело задышал.
– В первой половине сегодняшнего дня вы, ваше сиятельство, будете постигать науку ухода за полами, – сообщила ему Антония, все шире улыбаясь. – А после обеда Флоренс и Виктория дадут вам урок штопки и шитья. Вас ожидает множество увлекательных занятий на этой неделе, сэр.
Надеюсь, что вы хорошо отдохнули в минувшие выходные и полны бодрости и сил. Желаю вам успеха!
Выслушав это напутствие, Ремингтон взлетел по лестнице в бельевую комнату, снял сюртук, надел фартук и, взяв в руки веник и швабру, мысленно приготовился к суровым испытаниям. Виду него при этом был такой, словно он правил весельной лодкой, уносимой бурным течением к ревущему водопаду.
К полудню душевное равновесие вернулось к нему, так что он предстал перед ожидавшими его в малой гостиной наставницами, Флоренс Сейбл и Викторией Бентли, вполне спокойным и с иронической ухмылкой на лице, как и подобает истинному джентльмену. Вскоре он понял, что обучающие его штопке и шитью почтенные дамы не только латают белье, но еще и шьют для всех обитательниц этого дома одежду. Их услугами не гнушалась пользоваться и сама Антония.
– Разве у нее нет личной портнихи? – удивленно спросил Ремингтон, полагавший, что все аристократки непременно заказывают платья у известных модисток.
– Естественно, есть, сэр, – голосом, полным патоки, ответила хрупкая миниатюрная Флоренс, раскладывая на столике перед ним иголки, наперстки и ножницы, на которые ему даже не хотелось смотреть – такими все эти швейные принадлежности казались ему опасными, со своими острыми краями и колючими концами. У него мурашки побежали по спине. – И не одна, а две. Они перед вами, сэр! – сверкнув карими глазами, пояснила она и деловито добавила: – А теперь я попрошу вас обратить свое внимание на все эти полезные предметы, пользоваться которыми должна уметь каждая домашняя хозяйка. Итак, я объясню вам назначение содержимого заветной корзиночки портнихи, ваше сиятельство!
Граф стиснул зубы и стал терпеливо слушать лекцию об , употреблении разнообразных игл, булавок, шнуров, лент, тесемок, ножниц, наперстков, крючков и спиц, дыроколов и деревянных яиц. Вывод из услышанного он сделал один: шитье – дело муторное и кропотливое, явно не для мужчины. Когда же ему показали швейную машинку и предложили ее опробовать, граф замахал руками и решительно заявил, что предпочитает шить по старинке, вручную.
Он уже был близок к отчаянию, когда дамы продемонстрировали ему свое последнее портняжное приспособление – манекен. Эта штуковина, как выяснилось, была сделана в точном соответствии с размерами леди Антонии и служила для изготовления как нательного белья, так и верхнего платья.
Ремингтон заметно оживился и принялся внимательно изучать эту тряпичную болванку, набитую ватой, поразительное сходство формы которой с торсом оригинала не могло его не взволновать. Он так увлекся проведением мысленных параллелей между двумя этими объектами, что даже не заметил, что Флоренс и Виктория многозначительно переглядываются и ухмыляются. Наконец Виктория прокашлялась и сказала:
– Мы тут посоветовались, ваше сиятельство, и решили, что одной недели явно не хватит, чтобы привить вам устойчивые навыки портняжного дела. За столь короткий срок можно обучить вас, сэр, разве что только азам этой работы – примитивной штопке и пришиванию пуговиц. А вам ведь наверняка хочется стать настоящим мастером, не так ли?
– Я постараюсь пережить столь огорчительное обстоятельство, – с Кислой миной ответил на это граф. – Что поделаешь, нельзя познать все ремесла и науки. На это не хватит и целой человеческой жизни!
Наставницы разочарованно покачали головами и стали учить его продеванию нитки в игольное ушко. Как и предчувствовал Ремингтон, добром это нудное занятие не кончилось, он исколол иголкой все пальцы, оказавшиеся не более приспособленными для столь тонкой работы, чем вареные сосиски, и даже чуть было не выколол себе глаз.
Не менее изнурительным оказалось и шитье: стежки получались у него кривые, а ткань постоянно морщилась либо провисала. Наставницы терпеливо объясняли ему ошибки и показывали, как следует правильно держать материю и под каким углом прокалывать ее иглой. Наконец очередь дошла до пуговиц.
– Без них, ваше сиятельство, приличной одежды не получится, – серьезно промолвила Флоренс, внимательно следя за попытками Ремингтона вставить иглу в дырочку и проткнуть ею ткань. Исколотые пальцы графа дрожали и не слушались, он пыхтел, потел и постепенно приходил в ярость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47