Приведенное bon mot(8) он давным-давно позаимствовал у
госпожи Стейнлин -- в пору, когда она взирала на колонию
московитов с неодобрением. К настоящему времени тот лютеранский
период уже завершился: во всем, что касается чувств, она
склонялась теперь к православию. Теперь ей не удавалось
отыскать для русских достаточного количества добрых слов.
Знакомство с Петром, одним из самых красивых членов общины
религиозных ревнителей, обратило ее -- в психологическом смысле
-- в новую веру и изменило присущий ей взгляд на жизнь. Ныне
сердце госпожи Стейнлин располагалось где-то на Урале. Но
упомянутая глупая и злая острота запечатлелась в сознании
мистера Паркера, на которого льняные кудри Петра решительно
никакого впечатления не производили.
-- Нет, -- решил он. -- Нечестные люди. Где-то надо и
черту провести, Лола. Проведем ее на на русских. Во всяком
случае, я думаю, что нам следует поступить именно так. Но я еще
раз все обдумаю.
По мнению Лолы, это было глупо с его стороны. Потому что
московиты скорее всего платили бы по счетам не менее исправно,
чем прочие члены. А уж относительно их способности повысить
доходы Клуба посредством истребления спиртного -- что ж, многие
отзываются о них неприязненно, но никому еще не пришло в голову
обвинить их в неумении надираться, как оно и следует доброму
христианину. И неудивительно. Их Библия, "Златая Книга"
боговдохновенного Бажакулова не содержала ни слова,
воспрещающего потреблять крепкие напитки или хотя бы
ограничивающего потребление таковых. Все ее диетические
указания сводились к необходимости воздерживаться от пожирания
плоти теплокровных животных.
Мистер Паркер всегда как следует все обдумывал, а затем
приходил к неправильным заключениям. Это было глупо с его
стороны.
Зная его слишком хорошо, она в тот раз не стала больше
ничего говорить. Надо подождать благоприятного случая, тем
более что у Фредди, которого она изучила досконально, на неделе
семь пятниц, если не больше. Он мог ни с того ни с сего
взбрыкнуть, вообще управлять им было непросто. Фредди нуждался
в мягкой материнской опеке. Все дураки, думала она, подвержены
мгновенным проблескам здравого смысла. И он не исключение. Но
если другие воспринимают такие проблески с благодарностью,
Фредди относится к ним, как к наущениям дьявола. В этом
состояла трагедия Фредди Паркера. Это обращало его в подобие
квинтэссенции -- в сверх-дурака...
Мистер Кит осведомился:
-- Ну что, епископ, не желаете стать членом этого
учреждения?
Епископ призадумался.
-- Вообще-то, я человек довольно демократичный, -- ответил
он. -- Вы ведь знаете, у нас в Африке имеются места довольно
жаркие, и я никогда не позволял себе отступаться перед ними.
Возможно, я сумел бы помочь кое-кому из этих несчастных. Но я
предпочитаю делать все должным образом. Боюсь, чтобы завоевать
их доверие, мне придется с ними выпивать. Я, конечно, не вправе
изображать из себя трезвенника, в особенности после
наслаждения, доставленного мне вашим завтраком. Но запах
здешнего виски -- он меня пугает. Моя печень...
-- О да! -- со вздохом сказал мистер Кит. -- Не диво, что
вы колеблетесь. От этой сивухи любого оторопь возьмет.
ГЛАВА VII
Герцогиня, само собой разумеется, была никакая не
герцогиня. Родилась она в Америке, в одном из западных штатов,
а первый ее муж служил в армии. Второй супруг -- он тоже
давным-давно умер -- был итальянцем. Вследствие питаемой им
пылкой преданности Католической церкви, его, после уплаты
пятидесяти тысяч франков, возвели в сан Папского Маркиза.
Проживи он, как того можно было ожидать, несколько дольше, он
вполне мог бы с течением времени стать Папским Герцогом. Однако
несчастный случай, в котором он был уж никак не повинен -- его
задавило в Риме трамваем -- лишил его жизни еще до того, как
возникли хотя бы намеки на возможность выплаты им
соответственного взноса. Кабы не это, он умер бы герцогом. К
настоящему времени он стал бы им непременно.
Приняв во внимание эти соображения, вдова сочла своим
долгом возложить на себя наиболее звучный из двух доступных ей
титулов. Никто и не подумал оспаривать ее притязаний. Напротив,
все ее друзья уверяли, что она и говорит, и ведет себя, как
настоящая благородная дама; в мире же, где немногим из
уцелевших подлинных представителей этого сословия, как правило,
не дается либо одно, либо другое, должно считать и подобающим,
и уместным если хоть кто-то обладает запасом добрых качеств,
достаточным для поддержания -- пусть чисто внешнего и на одном
лишь Непенте -- традиций стремительно исчезающей расы. Разве не
приятно иметь возможность в любое время дня побеседовать с
Герцогиней? -- а подобная беседа была более чем доступна
всякому, при условии, что он достаточно пристойно одет,
обладает приличным запасом тем для разговора о том, о сем и не
кричит на всех углах о своей ненависти к Папе.
Кое-кто говорил, будто она и одевается, как герцогиня,
однако на этот счет полного единодушия не наблюдалось. Обладая
миловидным овальным личиком и копной седых волос, она имела
склонность принимать классические позы, полагая, что таковые
придают ей сходство с "La Pompaduor". "La Pompaduor" -- это
было нечто изысканное и напудренное. Герцогиня определенно
одевалась лучше и с меньшими затратами, чем госпожа Стейнлин,
полная фигура, круглые загорелые щеки и порывистые манеры
которой ни при каких условиях не позволили бы ей сойти за
старосветскую красавицу, -- госпожу Стейнлин ничуть не
волновало, какое на ней платье, ей важно было, чтобы ее
кто-нибудь любил. Апломба у Герцогини было ровно столько же,
сколько у "La Pompaduor", а вот французский язык она знала
гораздо хуже. Итальянский также пребывал в зачаточном
состоянии. Впрочем, все это не имело значения. Внешнее
впечатление, величавость повадки -- вот что важно. Не страдая
хромотой, она тем не менее вечно опиралась либо на чью-то руку,
либо на трость. Красивая была трость. Герцогиня носила бы и
цепочку с брелоками или ароматический шарик в волосах, если бы
кто-нибудь объяснил ей, что такое ароматический шарик. Но
поскольку никто из друзей не способен был ее просветить, --
мистер Кит намекал даже, будто это вещь, о которой в обществе
воспитанных людей упоминать не принято, -- она ограничилась
парой мушек.
Ее жилище, уже упоминавшийся заброшенный монастырь,
представляло собой нескончаемую череду выстроенных без
претензий, но с основательностью прямоугольных покоев, вдоль
которых тянулись прямые коридоры. Глазам гостя открывались
выложенные на старинный манер мозаикой плиточные полы, далеко
не обильная меблировка, один-два портрета Папы и многое
множество цветов и распятий. Герцогиня питала особое
пристрастие к цветам и распятиям. Зная об этом, каждый, кто ее
посещал, приносил ей либо то, либо другое -- либо и то, и
другое вместе. В одной из комнат помещалось замысловатое
приспособление для приготовления чая; к услугам джентльменов
имелся также буфет с напитками и холодной закуской -- бренди,
вина, ледяная содовая, бутерброды с лангустами и тому подобное.
Воздух наполняло приятное журчание разговоров, ведомых
сразу на нескольких языках. Здесь были представлены самые
разные национальности, хотя русская колония бросалась в глаза
своим отсутствием. Подобно мистеру Фредди Паркеру, Герцогиня
провела на русских черту. Если бы еще они не одевались так
странно -- открытые воротники, кожаные пояса, алые рубахи!
Судья также никогда не получал приглашения -- он был слишком
отъявленным вольнодумцем и слишком любил плевать на пол.
Отсутствовал и мистер Эймз. Последний предпочитал не обременять
себя обязанностями перед обществом: будучи стесненным в
средствах, он не имел возможности сколько-нибудь равноценно
отплатить за гостеприимство. С другой стороны, духовенство было
представлено образцовым образом да и иных заметных особ
хватало. Мистер Херд встретил несколько уже известных ему людей
и обзавелся новыми знакомствами. Особенно привлекательной
показалась ему госпожа Стейнлин -- у нее было такое веселое,
живое лицо.
-- А какая у вас здесь восхитительная прохлада! --
обратившись к Герцогине, сказал он. -- Как вам удается не
впускать в дом сирокко?
-- Держу окна закрытыми, епископ. Англичане считают, что
это неправильно. Они открывают окна. И мучаются от жары.
-- Если англичане закроют окна, они попросту вымрут, --
сказал дон Франческо. -- Половину английских домов объявили бы
в нашей стране вне закона и срыли из-за их низеньких потолков.
Именно низкие потолки создали у англичан культ свежего воздуха.
Англичане любят уют, привычную обстановку, уединение; они не
понимают, что значит жить в обществе. В каждом из них сидит
нечто от пещерного человека. Англичанин может говорить все, что
угодно, но мечтой его навсегда останется скромный коттеджик.
Вообще об идеалах нации можно судить по рекламе в ее газетах.
Мы -- страна пасторальная. Поэтому наша реклама питает
пристрастие к изображению всего, что связано с промышленностью
-- огромные фабрики, машины, трубы; нас удручает, что мы живем
в государстве с экономикой, по-преимуществу сельской. Французу
подавай первым делом женщину: чтобы увериться в этом, довольно
бросить взгляд на любую парижскую афишную тумбу. Англия же --
страна индустриальных троглодитов, в которой пещера каждого --
это его крепость. В английских рекламных объявлениях
изображаются либо огромные запасы пищи -- естественная услада
пещерного жителя, либо безмятежные сельские сцены -- зеленые
лужайки, закаты, мирные сельские жилища. Дом, милый дом!
Коттедж! А это означает: либо открой окна, либо помирай от
удушья... По-моему, там человек, с которым вы разговаривали на
пароходе, -- добавил он, повернувшись к мистеру Херду. -- Не
нравится мне его обличие. Вон он, идет в нашу сторону.
-- Это должно быть мистер Мулен, -- воскликнула Герцогиня.
-- Говорят, он вчера вечером в отеле замечательно играл на
рояле. Я хочу упросить его испытать мой "Лонгвуд". Правда,
боюсь, инструмент у меня староват и к тому же расстроен.
Упомянутый джентльмен, разодетый с нарочитым щегольством,
явился в сопровождении мистера Ричардса, вице-президента Клуба
"Альфа и Омега", казалось, довольно твердо державшегося на
ногах. В настоящую минуту мистер Ричардс внимательно изучал
серебряные украшения, распятия, реликвии и тому подобные
редкости, во множестве собранные Герцогиней. В обхождении
мистера Ричардса с ними чувствовался знаток. На прием обещали
прийти и другие члены Клуба, но в последнюю минуту
добросовестный мистер Ричардс, освидетельствовав их, счел для
похода в гости негодными.
Герцогиня отправилась здороваться с новопришедшими. Мистер
Херд, обращаясь к дону Франческо, заметил:
-- Вон тот ваш немолодой коллега -- у него необычное лицо.
-- Наш приходской священник. Неколебимый христианин!
Тонкие губы "парроко", его клювоватый нос и маленькие, как
бусины, глазки обличали в нем анахорета, если не маньяка.
Подобно холодному сквозняку, он перепархивал из комнаты в
комнату, отказываясь от каких-либо напитков и не решаясь даже
цветочка понюхать, не испытать чрезмерного удовольствия. За
воздержанность и суровость повадок его нередко называли
Торквемадой. Называли, разумеется, разбиравшиеся в подобных
вещах собратья-священники, а не простые люди, которым слово
"Торквемада" внушало, да и то в самом лучшем случае, мысль о
соленом пудинге. Ради защиты веры Торквемада способен был на
любые жертвы, сколь угодно огромные. По-средневековому
ограниченный, он был единственным на Непенте человеком, который
позволил бы распилить себя на кусочки во имя Божие -- никто
иной не согласился бы даже на временные неудобства ради столь
умозрительной причины. Он славился воздержанностью, которая
отличала его от всех остальных священников и более чего бы то
ни было обеспечивала ему всеобщую неприязнь. Откровенно
чувственных местных жителей воздержанность "парро ко"
раздражала до такой степени, что они позволяли себе отпускать
оскорбительные замечания насчет его телесного здравия и
рассказывать про него всякие пакостные истории, клянясь в их
правдивости и приводя в подтверждения статистические данные.
Среди прочего говорилось, что всякий раз, как ему удавалось
выпросить у богатого иностранца деньги на предполагаемую
починку приходского органа, он прикарманивал их, исходя из
принципа, что воздержанности должно начинаться дома да там же и
кончаться. Его преданности матери, сестрам и даже далеким
родичам никто не отрицал. Было также определенно известно, что
семейство "парроко" не из богатых.
Из соседнего зальца донесся струнный звон, как будто в нем
заиграли на арфе. Общество понемногу потянулось в том
направлении. Мистер Кит был уже там. Он сидел рядом с госпожой
Стейнлин, которая, будучи сама неплохой музыканткой,
самозабвенно вслушивалась в игру мистера Мулена. Когда
наступила пауза, мистер Кит сказал:
-- Как бы мне хотелось хоть что-то в этом понимать. Моя
неспособность воспринимать музыку, госпожа Стейнлин, раздражает
меня ужасно. Я готов отдать почти все человеку, который сможет
доказать мне, что я слышу не последовательность бессмысленных
шумов, а нечто иное.
-- Возможно, вы просто немузыкальны.
-- Это не должно мешать мне понимать чувства таких людей,
как вы. Мне не музыкальность нужна. Мне нужно понять, что тут к
чему. Нужно знание. Объясните мне, почему вам это нравится, а
мне нет. Объясните...
Вновь полились звуки.
-- Ах! -- сказала Герцогиня, -- какое чудесное andante con
brio!
Затем, как только музыка стала громче, она принялась
шептаться с доном Франческо, обсуждая тему, всегда бывшую для
нее предметом недоумения.
-- Как бы мне хотелось узнать, -- говорила она, -- отчего
это наш парламентский представитель, коммендаторе Морена,
никогда не навещает Непенте. Разве он не обязан время от
времени показываться своей пастве -- я хотела сказать,
избирателям? А праздник в честь Святого Додекануса -- чем не
возможность для этого? Его появление могло бы сокрушить
вольнодумцев. Каждый год он обещает приехать. И каждый год нас
подводит. Почему так?
-- Ничего не могу сказать, -- ответил священник. --
Видимо, у этого животного других дел невпроворот.
-- Животного? Ах, ну зачем вы! Он такой добрый католик!
-- Об иностранцах, милая Герцогиня, я предоставляю судить
вам. Они, так или иначе, мало что значат. Что же касается
мирских достоинств местных жителей, то оценивая их, вам
придется руководствоваться моими суждениями. Иначе вам, при
всем вашем уме, не избегнуть ошибок. И давайте на этом
закончим.
-- Но почему...
-- Закончим на этом, милая леди!
-- Хорошо-хорошо, дон Франческо, закончим, -- ответила
Герцогиня, предпочитавшая в вопросах подобного рода опираться
на авторитет.
В это мгновение исполнитель неожиданно и резко поднялся
из-за рояля, заметив sotto voce(9), что знай он об ожидающем его
здесь спинете, он прихватил бы с собой ноты Люлли. Тем не
менее, он весь лучился улыбками и вскоре уже договаривался то с
одним, то с другим из гостей о совместных пикниках и лодочных
прогулках, без каких-либо затруднений, впрочем, переключась на
иную тему, когда непонятливая госпожа Стейнлин перехватила его
и завела разговор о музыке. Он повторил замечание о спинете,
слишком хорошее, чтобы позволить ему пропасть зазря; замечание
привело к Скарлатти, Моцарту, Генделю. Он сказал, что Гендель
-- спаситель английской музыки. Она сказала, что Гендель -- ее
проклятие и погибель. У каждого имелся обильный запас
аргументов и спор вскоре выродился в обмен техническими
терминами.
Тем временем Денис крутился вблизи булочек к чаю и
прочего, имея двойную цель -- принести пользу и по возможности
ближе подобраться к занятой тем же самым Анджелине, пленительно
прелестной брюнетке, служившей у Герцогини в горничных. Не
исключено, что в существовании Анджелины и крылась причина его
уважительного внимания к Герцогине и частых визитов к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54