«Черного жеребца» подвели ближе к берегу бухты, к тому месту, где деревья подходили к воде. Потом моряки занялись килеванием. С помощью блоков и талей, прикрепленных к основанию мачт и прибрежным деревьям, судно повалили на бок, уложив почти горизонтально. Затем матросы подошли к нему на шлюпках и принялись соскребать ракушки и другие морские организмы, плотно облепившие корпус ниже ватерлинии. Покончив с этим, они проконопатили швы обшивки, залили их серой, чтобы туда не проникали питающиеся древесиной морские черви, после чего замазали щели толстым слоем жира. Через день, когда очищенный корпус просох на солнце, моряки перевернули бригантину другим бортом вверх и проделали с ним то же самое.
Завершив это предприятие, потребовавшее немалых усилий, они установили новую бизань, закрепили стеньги, оснастили судно новыми парусами, срастили оборванные концы и заново натянули такелаж. Моряки обновили облупившуюся краску, лак и позолоту, начистили медные части и надраили пемзой палубы. Потом между капитаном Бономмом, добродушным командиром «Пруденс» и Морганом возник небольшой спор по поводу того, стоит ли переименовывать корабль, назвав его «Вороном II», несмотря на фигуру жеребца под бушпритом. В конце концов они решили не делать этого. Потом, в знак того, что корабль готов к отплытию, на стеньгах подняли личный флаг капитана Бономма с черным вороном на красном поле.
Однако оставался еще «Пруденс», который требовалось привести в порядок, прежде чем выйти в море. Подгоняемые ромом, а также проклятиями и линьком в руках боцмана с «Черного жеребца», матросы занялись теперь бригом.
Дни стояли по-прежнему жаркие и сухие. Ветер стих, превратившись в едва заметный бриз, не приносивший облегчения в палящий зной. Шелест листьев пальм напоминал теперь сухой стук, в воздухе роились полчища мух, нещадно жалящих покрытые потом обнаженные спины работающих, а вьющаяся вокруг мошкара набивалась в ноздри, затрудняя дыхание.
Однажды моряки, которым надоело питаться свининой и рыбой, поймали неуклюжую игуану и зажарили ее, поливая свиным жиром. Некоторым ее мясо пришлось по вкусу. Заявляя, что это один из лучших деликатесов на свете, они со смехом наблюдали за лицами товарищей. Впрочем, большую часть туши пришлось выбросить в лес на съедение муравьям и червям.
По вечерам пираты выпивали, рассевшись вокруг костра. Они коротали время за рассказами о грозных схватках, о прекрасных женщинах и уродливых своднях, о странных обычаях в заморских портах. Иногда они пели или устраивали импровизированные представления.
Как-то раз, находясь в особо творческом настроении, они изобразили пародию на суд. Капитан «Пруденс» играл роль судьи, боцман изображал преступника, судового плотника сделали прокурором, двенадцать матросов, дав торжественную клятву, старательно разыгрывали из себя присяжных, а вооруженный мечом марлина пират удостоился чести стать судебным приставом.
Судья накинул на плечи кусок грязного, перепачканного смолой брезента, водрузил на голову женский парик и нацепил на нос очки. Исполненный чувства собственного достоинства, он взгромоздился на обрубок ствола дерева. Позади него сгрудились матросы, вооруженные ломами, гандшпугами и веслами. Наконец привели преступника, который, вытянув лицо, всем своим видом изображал человека, не понимающего, в чем его обвиняют. Прокурор, взявшись за отвороты жилета и, по всей видимости, впервые в жизни застегнувшись на все пуговицы, принялся излагать состав преступления с видом человека, которому известно слишком многое.
Привлеченные всеобщим весельем, Фелисити с Морганом вышли из хижины и направились к кострам, чтобы понаблюдать за ходом разбирательства дела.
— Да будет известно вашей чести и господам присяжным, — нараспев выводил прокурор, — что стоящий перед вами парень закоренелый негодяй, на котором негде пробы ставить. И я от всей души надеюсь, что вы, ваша честь, прикажете вздернуть его немедленно!
— Почему? В чем виновен этот человек? — спросил судья, бросив горестный взгляд на боцмана.
— Он занимался пиратством во всех морях, что я и собираюсь доказать. Ваша честь, этому подлому преступнику, этому стоящему перед вами отъявленному негодяю удалось спастись от тысячи штормов, всякий раз оставаясь целым и невредимым, и выбраться на берег, тогда как его корабль поглотила морская пучина. Это, как всем известно, означает, что он рожден не для того, чтобы утонуть! Однако, не страшась виселицы, он продолжал разбойничать и грабить всех, кто попадался ему на пути, будь то мужчина, женщина или ребенок. Он похищал грузы с носа и кормы судов, сжигал и топил шхуны и шлюпы, барки и боты, словно в него вселился сам дьявол. Но это еще не все, ваша честь. На его совести остаются и другие, куда более тяжкие и низкие преступления, так что мы должны доказать, что он постоянно употреблял «месть живота», этот омерзительный и гадкий напиток. Да будет известно вашей чести, что этого опасного негодяя отродясь никто не видел трезвым.
В эту минуту матросы разразились громким раскатистым хохотом. Прошло немало времени, прежде чем они успокоились, вновь обратившись в слух.
— Ваша честь, — продолжал прокурор, — я бы мог сказать и получше, да только вашей милости, наверное, известно, что у нас осталось мало рома, а как можно толковать о законе, не промочив перед этим горло? Но как бы там ни было, я надеюсь, вы прикажете вздернуть этого прожженного негодяя!
Судья посмотрел поверх очков на преступника, делавшего над собой героические усилия, чтобы не рассмеяться.
— Скажите, сэр, вы на самом деле последний мерзавец и отъявленный негодяй? Что вы можете предложить в свое оправдание, чтобы мы не вздернули вас немедленно и не оставили сушиться на виселице? Вы признаете себя виновным или нет?
— Я не виновен, да будет это известно вашей чести, — со вздохом заявил подсудимый.
— Не виновен! Только попробуйте повторить эти слова, сэр, и я тут же прикажу вас повесить, что бы там ни решил суд присяжных.
Боцман низко опустил голову.
— Ваша честь, я всего лишь бедный матрос, точно такой же, как все, кто когда-нибудь ходил на судах. Я могу драить палубу, брать в рифы паруса, стоять на руле и сплетать концы не хуже, чем любой другой, кто во все времена плавал по соленым морям, но я попался одному подлому пирату, самому знаменитому из морских разбойников, по ком давно плачет петля, капитану прекрасного судна «Пруденс». Это он заставил меня стать пиратом, ваша честь, хотя я сам того ничуть не желал.
Судья, капитан брига «Пруденс», бросил на боцмана уничтожающий взгляд.
— Отвечайте на мой вопрос, сэр. Как мы должны вас судить?
— По закону Господа и моей родины.
— Ишь чего захотел! Что ж, господа присяжные, я думаю, нам остается только посовещаться и объявить приговор.
Прокурор одобрительно кивнул.
— И я того же мнения, ваша честь, потому что если этому подлому парню позволить говорить дальше, он запросто сумеет оправдаться, чем, несомненно, нанесет оскорбление суду.
— Но, добрые господа, джентльмены, все присутствующие, — умолял подсудимый, — я надеюсь, вы примете во внимание…
— Примем во внимание? — переспросил судья с огромным апломбом. — Как вы посмели просить меня об этом? Я никогда ничего не принимал во внимание, если для этого требовалось собраться с мыслями. С какой стати я должен делать это сейчас, если речь идет о преступлении, за которое следует немедленно вешать?
— Но я надеюсь, ваша честь выслушает мои оправдания.
— Станем мы слушать такого негодяя! Какое нам дело до ваших оправданий? Если хотите знать, наши законы не предусматривают никаких оправданий!
Эта реплика тоже понравилась пиратам, поскольку она почти совпадала с их представлениями о судопроизводстве, сложившимися на основе собственного опыта общения с теми, кто стоит на страже закона в самых разных странах.
Судья призвал присутствующих к тишине, а потом поинтересовался, готов ли обед.
— Да, ваша честь, — послышался ответ прокурора.
— Тогда слушайте меня, вы, негодяй на скамье подсудимых. По решению суда вы, сэр, приговариваетесь к высшей мере наказания на основании трех причин. Во-первых, мне не пристало занимать кресло судьи, никого при этом не повесив. Во-вторых, вы должны болтаться в петле, потому что всем своим видом чертовски похожи на висельника. И в-третьих, сэр, вас должны повесить, потому что я проголодался и потому что у нас, как вам известно, принято заканчивать разбирательство, приговорив подсудимого к повешению, если судье уже приготовили обед, а суд еще продолжается. Да свершится правосудие, негодяй. Хотя постойте! Я придумал кое-что получше. Я посажу вас за стол по правую руку от себя. Когда вы наполните желудок баландой, которой нас тут кормят, вы пожалеете о том, что вас не повесили.
В этом разыгранном моряками спектакле многое походило на правду, слишком многое, как показалось Фелисити, вспомнившей об отце и о других жителях Нового Орлеана, осужденных как изменники на основании несправедливо выдвинутых обвинений.
Другое правдивое замечание относилось к рому. Они действительно стали испытывать нехватку этого важного продукта потребления. Если они рассчитывают растянуть запас рома, так чтобы его хватило на то время, пока они будут заниматься ремонтом «Пруденс», и еще на несколько дней, требующихся, чтобы добраться до ближайшего порта, где можно раздобыть его в избытке, им придется выдавать ром по норме.
Такое решение вряд ли могло прийтись по нраву тем, для кого выпивка давно стала частью жизни, кому требовалось забыться, кто целыми днями работал под палящим солнцем и не мог обойтись без жидкости, чтобы восстановить ее баланс в организме, отказываясь тем не менее пить воду не иначе, как разбавив ее алкоголем по собственному усмотрению. Сырая вода, по общему убеждению, являлась причиной опасных лихорадок и поноса.
Раздражение среди пиратов нарастало. Возможность остаться без рома оказалась столь серьезной опасностью, что матросы до потери сознания избили своего товарища, попытавшегося ночью тайком увеличить свою порцию. Виновный в краже наверняка бы погиб, если бы Морган не вмешался, приказав прекратить избиение.
Капитан Бономм, способный раньше обуздать своих людей одним жестом или даже появлением, после ухода «Ла Паломы» замкнулся в себе. Не бравший с тех пор в рот ни капли спиртного, он сделался совершенно другим. Погруженный в собственные мысли, он часто уходил на дальний берег и изо всех сил старался справиться с прежней пагубной привычкой.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что пираты, лишенные своего главного успокоения, изнывавшие под властью Моргана, который, по их мнению, имел на нее не слишком большие права, и работавшие по многу часов без особой надежды на вознаграждение, мало-помалу начали роптать, собираясь в группы по нескольку человек.
Один день сменял другой, прошла неделя, за ней — вторая. Валькура теперь стали частенько замечать в окружении моряков, занятых каким-то серьезным разговором. При этом он старался не повышать голоса и внимательно следил, не приближается ли к ним Морган или Бономм. Большая часть людей из экипажа «Пруденс» и «Черного жеребца» держалась от него подальше, однако ему быстро удалось найти слушателей среди разношерстной команды «Ворона».
Проработав целый день под жарким солнцем, Фелисити и Морган каждый вечер отправлялись к скрытому в пещере бассейну. Эти часы Фелисити нравились больше всего, потому что они с Морганом могли наконец уединиться, покинув лагерь, где матросы постоянно ссорились, бранились и бросали на них косые взгляды. Это было время наступления тишины и спокойствия, когда последние лучи заходящего солнца скользили по зеленым склонам острова, а из леса, заросшего по краям папоротниками, потихоньку начинало веять прохладой, когда волны тихо накатывались на берег, а морские птицы последний раз облетали свои владения, прежде чем отправиться на ночлег. Тогда они с Морганом могли вернуться к себе в хижину, чтобы, отгородившись от окружающего мира с его проблемами, искать друг в друге отдохновения, помогавшего им сохранить себя.
Однажды вечером, когда они, выбравшись из пещеры, спускались по известняковому склону на берег, их охватило ощущение какой-то перемены. Хотя на западе небо освещала розовая закатная заря, с северо-востока горизонт закрывала серая, низко нависшая над морем дымка, а волны, разбивающиеся у ног, казались теперь тяжелыми. Они выплескивались на берег и откатывались назад, словно какая-то маслянистая жидкость. Воздух сделался неподвижным, и хруст песка под ногами отдавался в нем гулким эхом. Над головой пролетела голубая цапля, направляясь в глубь острова, после чего небо стало совсем безжизненным.
— Похоже, сегодня будет дождь, — сказала Фелисити.
— Это точно, — согласился Морган, нахмурившись так, что между бровей появилась морщинка.
— Может начаться шторм?
— Кто знает? Такое всегда возможно в этих широтах, хотя в это время сильные бури случаются редко.
Они молча прошли несколько ярдов. Под впечатлением окружавшей их мрачной картины, заставившей Фелисити вспомнить о напряженной атмосфере, царившей среди моряков в последние дни, она спросила:
— Морган, скажи, ты не обращал внимания на людей в последнее время?
Обернувшись, он внимательно посмотрел на нее.
— Что с ними случилось?
— Похоже, они сделались более злобными и готовы в любую минуту взбунтоваться.
— А когда пиратам не хочется бунтовать? Это их естественное состояние.
— Может быть… я не знаю. Только это, наверное, опасно, особенно для тебя.
Губы Моргана скривились в усмешке.
— Твое беспокойство мне льстит, но почему ты так решила?
— Я видела, как Валькур переговаривается с матросами, а он, по-моему, вряд ли будет держать зло на капитана Бономма.
— У него, пожалуй, не меньше причин, чтобы свести счеты с тобой. Так что тебе, наверное, тоже не помешает смотреть в оба. — Морган улыбнулся, пристально глядя на девушку зелеными глазами.
— Даже если ты прав, — заметила Фелисити, — все равно ты единственный, кто сейчас мешает им добраться до меня.
— Это точно, — кивнул он и отвернулся, устремив взгляд в сторону моря.
— Может, если ты станешь обращаться с людьми не так строго… — начала Фелисити.
— Кто-то должен этим заниматься, если мы не хотим застрять здесь навсегда, и, по-моему, никто другой не желает взять на себя такую обязанность.
Он сказал правду; Фелисити сама это понимала, и все же она не могла справиться с охватившей ее тревогой. Морган взял девушку за руку.
— Нам лучше поторопиться, если мы хотим успеть домой, пока не началась гроза.
Дождь приближался прямо на глазах. Они видели, как его длинные струи хлещут вдалеке морскую поверхность. Раскаты грома напоминали грохот орудий, а из плотных серых туч вырывались молнии, стрелами ударявшие в воду. Воздух наполнился каким-то призрачным желтоватым светом, в нем ощущался сильный запах озона. Усилившийся ветер поднимал соленую пыль и песок, раскачивал вершины пальм, чьи листья напоминали огромные перья, и заставлял их стволы двигаться, изгибаясь, словно в грациозном танце. Морган и Фелисити вдыхали влагу, чувствовали, как она оседает на коже. Первые капли дождя, тяжелые и холодные, упали на их поднятые к небу лица, когда до хижины оставалось совсем немного.
Задыхаясь, они вбежали внутрь и бросились на постель. Спрятавшись в этом ненадежном убежище, дрожащем от порывов ветра, они наблюдали, как пелена дождя спустилась ниже, окружив их плотной завесой, и мощные струи захлестали по земле и по воде залива с такой силой, что на ее поверхности появилась белая пена.
В сгустившейся темноте, прорезаемой вспышками молний, раздавались похожие на грозный рык раскаты грома. Внезапно Фелисити вспомнила ночь после маскарада, когда Моргану пришлось отбиваться от Валькура и двоих его сообщников, о жестоких событиях, случившихся после той грозы. Повернувшись к сидящему рядом мужчине, она увидела, что он смотрит на нее сквозь полумрак.
— Фелисити, — прошептал Морган, дотронувшись теплыми пальцами до ее щеки. — Не смотри на меня так, я этого не вынесу.
Наклонив голову, он прикоснулся губами к ее полураскрытым губам. От этого прикосновения у Фелисити закружилась голова, и тяжелые воспоминания мгновенно оставили ее. Морган принялся осыпать нежными жаркими поцелуями точеные изгибы щеки, изящный подбородок, опускаясь все ниже, к тому месту на горле, где чувствовалось учащенное биение ее пульса. Стараясь сдержать непомерную силу, он заставил Фелисити опуститься на постель, а потом наклонился над ней, опершись на локоть. Его руки заскользили по ее телу, вызвав новый прилив возбуждения. Вытащив из бриджей подол ее рубашки, Морган поднял ее вверх, задержавшись, чтобы поцеловать каждый из розовых бугорков груди, прежде чем стащить рубашку через голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Завершив это предприятие, потребовавшее немалых усилий, они установили новую бизань, закрепили стеньги, оснастили судно новыми парусами, срастили оборванные концы и заново натянули такелаж. Моряки обновили облупившуюся краску, лак и позолоту, начистили медные части и надраили пемзой палубы. Потом между капитаном Бономмом, добродушным командиром «Пруденс» и Морганом возник небольшой спор по поводу того, стоит ли переименовывать корабль, назвав его «Вороном II», несмотря на фигуру жеребца под бушпритом. В конце концов они решили не делать этого. Потом, в знак того, что корабль готов к отплытию, на стеньгах подняли личный флаг капитана Бономма с черным вороном на красном поле.
Однако оставался еще «Пруденс», который требовалось привести в порядок, прежде чем выйти в море. Подгоняемые ромом, а также проклятиями и линьком в руках боцмана с «Черного жеребца», матросы занялись теперь бригом.
Дни стояли по-прежнему жаркие и сухие. Ветер стих, превратившись в едва заметный бриз, не приносивший облегчения в палящий зной. Шелест листьев пальм напоминал теперь сухой стук, в воздухе роились полчища мух, нещадно жалящих покрытые потом обнаженные спины работающих, а вьющаяся вокруг мошкара набивалась в ноздри, затрудняя дыхание.
Однажды моряки, которым надоело питаться свининой и рыбой, поймали неуклюжую игуану и зажарили ее, поливая свиным жиром. Некоторым ее мясо пришлось по вкусу. Заявляя, что это один из лучших деликатесов на свете, они со смехом наблюдали за лицами товарищей. Впрочем, большую часть туши пришлось выбросить в лес на съедение муравьям и червям.
По вечерам пираты выпивали, рассевшись вокруг костра. Они коротали время за рассказами о грозных схватках, о прекрасных женщинах и уродливых своднях, о странных обычаях в заморских портах. Иногда они пели или устраивали импровизированные представления.
Как-то раз, находясь в особо творческом настроении, они изобразили пародию на суд. Капитан «Пруденс» играл роль судьи, боцман изображал преступника, судового плотника сделали прокурором, двенадцать матросов, дав торжественную клятву, старательно разыгрывали из себя присяжных, а вооруженный мечом марлина пират удостоился чести стать судебным приставом.
Судья накинул на плечи кусок грязного, перепачканного смолой брезента, водрузил на голову женский парик и нацепил на нос очки. Исполненный чувства собственного достоинства, он взгромоздился на обрубок ствола дерева. Позади него сгрудились матросы, вооруженные ломами, гандшпугами и веслами. Наконец привели преступника, который, вытянув лицо, всем своим видом изображал человека, не понимающего, в чем его обвиняют. Прокурор, взявшись за отвороты жилета и, по всей видимости, впервые в жизни застегнувшись на все пуговицы, принялся излагать состав преступления с видом человека, которому известно слишком многое.
Привлеченные всеобщим весельем, Фелисити с Морганом вышли из хижины и направились к кострам, чтобы понаблюдать за ходом разбирательства дела.
— Да будет известно вашей чести и господам присяжным, — нараспев выводил прокурор, — что стоящий перед вами парень закоренелый негодяй, на котором негде пробы ставить. И я от всей души надеюсь, что вы, ваша честь, прикажете вздернуть его немедленно!
— Почему? В чем виновен этот человек? — спросил судья, бросив горестный взгляд на боцмана.
— Он занимался пиратством во всех морях, что я и собираюсь доказать. Ваша честь, этому подлому преступнику, этому стоящему перед вами отъявленному негодяю удалось спастись от тысячи штормов, всякий раз оставаясь целым и невредимым, и выбраться на берег, тогда как его корабль поглотила морская пучина. Это, как всем известно, означает, что он рожден не для того, чтобы утонуть! Однако, не страшась виселицы, он продолжал разбойничать и грабить всех, кто попадался ему на пути, будь то мужчина, женщина или ребенок. Он похищал грузы с носа и кормы судов, сжигал и топил шхуны и шлюпы, барки и боты, словно в него вселился сам дьявол. Но это еще не все, ваша честь. На его совести остаются и другие, куда более тяжкие и низкие преступления, так что мы должны доказать, что он постоянно употреблял «месть живота», этот омерзительный и гадкий напиток. Да будет известно вашей чести, что этого опасного негодяя отродясь никто не видел трезвым.
В эту минуту матросы разразились громким раскатистым хохотом. Прошло немало времени, прежде чем они успокоились, вновь обратившись в слух.
— Ваша честь, — продолжал прокурор, — я бы мог сказать и получше, да только вашей милости, наверное, известно, что у нас осталось мало рома, а как можно толковать о законе, не промочив перед этим горло? Но как бы там ни было, я надеюсь, вы прикажете вздернуть этого прожженного негодяя!
Судья посмотрел поверх очков на преступника, делавшего над собой героические усилия, чтобы не рассмеяться.
— Скажите, сэр, вы на самом деле последний мерзавец и отъявленный негодяй? Что вы можете предложить в свое оправдание, чтобы мы не вздернули вас немедленно и не оставили сушиться на виселице? Вы признаете себя виновным или нет?
— Я не виновен, да будет это известно вашей чести, — со вздохом заявил подсудимый.
— Не виновен! Только попробуйте повторить эти слова, сэр, и я тут же прикажу вас повесить, что бы там ни решил суд присяжных.
Боцман низко опустил голову.
— Ваша честь, я всего лишь бедный матрос, точно такой же, как все, кто когда-нибудь ходил на судах. Я могу драить палубу, брать в рифы паруса, стоять на руле и сплетать концы не хуже, чем любой другой, кто во все времена плавал по соленым морям, но я попался одному подлому пирату, самому знаменитому из морских разбойников, по ком давно плачет петля, капитану прекрасного судна «Пруденс». Это он заставил меня стать пиратом, ваша честь, хотя я сам того ничуть не желал.
Судья, капитан брига «Пруденс», бросил на боцмана уничтожающий взгляд.
— Отвечайте на мой вопрос, сэр. Как мы должны вас судить?
— По закону Господа и моей родины.
— Ишь чего захотел! Что ж, господа присяжные, я думаю, нам остается только посовещаться и объявить приговор.
Прокурор одобрительно кивнул.
— И я того же мнения, ваша честь, потому что если этому подлому парню позволить говорить дальше, он запросто сумеет оправдаться, чем, несомненно, нанесет оскорбление суду.
— Но, добрые господа, джентльмены, все присутствующие, — умолял подсудимый, — я надеюсь, вы примете во внимание…
— Примем во внимание? — переспросил судья с огромным апломбом. — Как вы посмели просить меня об этом? Я никогда ничего не принимал во внимание, если для этого требовалось собраться с мыслями. С какой стати я должен делать это сейчас, если речь идет о преступлении, за которое следует немедленно вешать?
— Но я надеюсь, ваша честь выслушает мои оправдания.
— Станем мы слушать такого негодяя! Какое нам дело до ваших оправданий? Если хотите знать, наши законы не предусматривают никаких оправданий!
Эта реплика тоже понравилась пиратам, поскольку она почти совпадала с их представлениями о судопроизводстве, сложившимися на основе собственного опыта общения с теми, кто стоит на страже закона в самых разных странах.
Судья призвал присутствующих к тишине, а потом поинтересовался, готов ли обед.
— Да, ваша честь, — послышался ответ прокурора.
— Тогда слушайте меня, вы, негодяй на скамье подсудимых. По решению суда вы, сэр, приговариваетесь к высшей мере наказания на основании трех причин. Во-первых, мне не пристало занимать кресло судьи, никого при этом не повесив. Во-вторых, вы должны болтаться в петле, потому что всем своим видом чертовски похожи на висельника. И в-третьих, сэр, вас должны повесить, потому что я проголодался и потому что у нас, как вам известно, принято заканчивать разбирательство, приговорив подсудимого к повешению, если судье уже приготовили обед, а суд еще продолжается. Да свершится правосудие, негодяй. Хотя постойте! Я придумал кое-что получше. Я посажу вас за стол по правую руку от себя. Когда вы наполните желудок баландой, которой нас тут кормят, вы пожалеете о том, что вас не повесили.
В этом разыгранном моряками спектакле многое походило на правду, слишком многое, как показалось Фелисити, вспомнившей об отце и о других жителях Нового Орлеана, осужденных как изменники на основании несправедливо выдвинутых обвинений.
Другое правдивое замечание относилось к рому. Они действительно стали испытывать нехватку этого важного продукта потребления. Если они рассчитывают растянуть запас рома, так чтобы его хватило на то время, пока они будут заниматься ремонтом «Пруденс», и еще на несколько дней, требующихся, чтобы добраться до ближайшего порта, где можно раздобыть его в избытке, им придется выдавать ром по норме.
Такое решение вряд ли могло прийтись по нраву тем, для кого выпивка давно стала частью жизни, кому требовалось забыться, кто целыми днями работал под палящим солнцем и не мог обойтись без жидкости, чтобы восстановить ее баланс в организме, отказываясь тем не менее пить воду не иначе, как разбавив ее алкоголем по собственному усмотрению. Сырая вода, по общему убеждению, являлась причиной опасных лихорадок и поноса.
Раздражение среди пиратов нарастало. Возможность остаться без рома оказалась столь серьезной опасностью, что матросы до потери сознания избили своего товарища, попытавшегося ночью тайком увеличить свою порцию. Виновный в краже наверняка бы погиб, если бы Морган не вмешался, приказав прекратить избиение.
Капитан Бономм, способный раньше обуздать своих людей одним жестом или даже появлением, после ухода «Ла Паломы» замкнулся в себе. Не бравший с тех пор в рот ни капли спиртного, он сделался совершенно другим. Погруженный в собственные мысли, он часто уходил на дальний берег и изо всех сил старался справиться с прежней пагубной привычкой.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что пираты, лишенные своего главного успокоения, изнывавшие под властью Моргана, который, по их мнению, имел на нее не слишком большие права, и работавшие по многу часов без особой надежды на вознаграждение, мало-помалу начали роптать, собираясь в группы по нескольку человек.
Один день сменял другой, прошла неделя, за ней — вторая. Валькура теперь стали частенько замечать в окружении моряков, занятых каким-то серьезным разговором. При этом он старался не повышать голоса и внимательно следил, не приближается ли к ним Морган или Бономм. Большая часть людей из экипажа «Пруденс» и «Черного жеребца» держалась от него подальше, однако ему быстро удалось найти слушателей среди разношерстной команды «Ворона».
Проработав целый день под жарким солнцем, Фелисити и Морган каждый вечер отправлялись к скрытому в пещере бассейну. Эти часы Фелисити нравились больше всего, потому что они с Морганом могли наконец уединиться, покинув лагерь, где матросы постоянно ссорились, бранились и бросали на них косые взгляды. Это было время наступления тишины и спокойствия, когда последние лучи заходящего солнца скользили по зеленым склонам острова, а из леса, заросшего по краям папоротниками, потихоньку начинало веять прохладой, когда волны тихо накатывались на берег, а морские птицы последний раз облетали свои владения, прежде чем отправиться на ночлег. Тогда они с Морганом могли вернуться к себе в хижину, чтобы, отгородившись от окружающего мира с его проблемами, искать друг в друге отдохновения, помогавшего им сохранить себя.
Однажды вечером, когда они, выбравшись из пещеры, спускались по известняковому склону на берег, их охватило ощущение какой-то перемены. Хотя на западе небо освещала розовая закатная заря, с северо-востока горизонт закрывала серая, низко нависшая над морем дымка, а волны, разбивающиеся у ног, казались теперь тяжелыми. Они выплескивались на берег и откатывались назад, словно какая-то маслянистая жидкость. Воздух сделался неподвижным, и хруст песка под ногами отдавался в нем гулким эхом. Над головой пролетела голубая цапля, направляясь в глубь острова, после чего небо стало совсем безжизненным.
— Похоже, сегодня будет дождь, — сказала Фелисити.
— Это точно, — согласился Морган, нахмурившись так, что между бровей появилась морщинка.
— Может начаться шторм?
— Кто знает? Такое всегда возможно в этих широтах, хотя в это время сильные бури случаются редко.
Они молча прошли несколько ярдов. Под впечатлением окружавшей их мрачной картины, заставившей Фелисити вспомнить о напряженной атмосфере, царившей среди моряков в последние дни, она спросила:
— Морган, скажи, ты не обращал внимания на людей в последнее время?
Обернувшись, он внимательно посмотрел на нее.
— Что с ними случилось?
— Похоже, они сделались более злобными и готовы в любую минуту взбунтоваться.
— А когда пиратам не хочется бунтовать? Это их естественное состояние.
— Может быть… я не знаю. Только это, наверное, опасно, особенно для тебя.
Губы Моргана скривились в усмешке.
— Твое беспокойство мне льстит, но почему ты так решила?
— Я видела, как Валькур переговаривается с матросами, а он, по-моему, вряд ли будет держать зло на капитана Бономма.
— У него, пожалуй, не меньше причин, чтобы свести счеты с тобой. Так что тебе, наверное, тоже не помешает смотреть в оба. — Морган улыбнулся, пристально глядя на девушку зелеными глазами.
— Даже если ты прав, — заметила Фелисити, — все равно ты единственный, кто сейчас мешает им добраться до меня.
— Это точно, — кивнул он и отвернулся, устремив взгляд в сторону моря.
— Может, если ты станешь обращаться с людьми не так строго… — начала Фелисити.
— Кто-то должен этим заниматься, если мы не хотим застрять здесь навсегда, и, по-моему, никто другой не желает взять на себя такую обязанность.
Он сказал правду; Фелисити сама это понимала, и все же она не могла справиться с охватившей ее тревогой. Морган взял девушку за руку.
— Нам лучше поторопиться, если мы хотим успеть домой, пока не началась гроза.
Дождь приближался прямо на глазах. Они видели, как его длинные струи хлещут вдалеке морскую поверхность. Раскаты грома напоминали грохот орудий, а из плотных серых туч вырывались молнии, стрелами ударявшие в воду. Воздух наполнился каким-то призрачным желтоватым светом, в нем ощущался сильный запах озона. Усилившийся ветер поднимал соленую пыль и песок, раскачивал вершины пальм, чьи листья напоминали огромные перья, и заставлял их стволы двигаться, изгибаясь, словно в грациозном танце. Морган и Фелисити вдыхали влагу, чувствовали, как она оседает на коже. Первые капли дождя, тяжелые и холодные, упали на их поднятые к небу лица, когда до хижины оставалось совсем немного.
Задыхаясь, они вбежали внутрь и бросились на постель. Спрятавшись в этом ненадежном убежище, дрожащем от порывов ветра, они наблюдали, как пелена дождя спустилась ниже, окружив их плотной завесой, и мощные струи захлестали по земле и по воде залива с такой силой, что на ее поверхности появилась белая пена.
В сгустившейся темноте, прорезаемой вспышками молний, раздавались похожие на грозный рык раскаты грома. Внезапно Фелисити вспомнила ночь после маскарада, когда Моргану пришлось отбиваться от Валькура и двоих его сообщников, о жестоких событиях, случившихся после той грозы. Повернувшись к сидящему рядом мужчине, она увидела, что он смотрит на нее сквозь полумрак.
— Фелисити, — прошептал Морган, дотронувшись теплыми пальцами до ее щеки. — Не смотри на меня так, я этого не вынесу.
Наклонив голову, он прикоснулся губами к ее полураскрытым губам. От этого прикосновения у Фелисити закружилась голова, и тяжелые воспоминания мгновенно оставили ее. Морган принялся осыпать нежными жаркими поцелуями точеные изгибы щеки, изящный подбородок, опускаясь все ниже, к тому месту на горле, где чувствовалось учащенное биение ее пульса. Стараясь сдержать непомерную силу, он заставил Фелисити опуститься на постель, а потом наклонился над ней, опершись на локоть. Его руки заскользили по ее телу, вызвав новый прилив возбуждения. Вытащив из бриджей подол ее рубашки, Морган поднял ее вверх, задержавшись, чтобы поцеловать каждый из розовых бугорков груди, прежде чем стащить рубашку через голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44