Европейцы, приходящие сюда и поселившиеся здесь, не только не стараются истребить или уменьшить оную, но и сами поддерживают и распространяют ее. Теперь по приходе каждого судна к Сандвичевым островам тотчас окружают его лодки, на коих первый товар состоит в молодых женщинах, которых отцы и мужья их предлагают матросам за известную плату».
Десять дней у берегов, тем более незнакомых, для моряков мелькнули быстро. В последний день октября шлюп снялся с якоря и «в 6 часов вечера пошел в путь при порывистом ветре». Командир зашел в каюту Никифорова, прищурившись, приложил транспортир, линейку на карту, прочертил курс.
— Нынче наше отшествие к Филиппинам.
Попутный ветер люб морякам. Потому капитаны парусников располагают свои курсы, используя стабильные ветровые потоки в различных районах Мирового океана. Пассаты, постоянно дующие ветры, всегда оказывали добрую подмогу парусным судам, следующим западными румбами в полосе тропиков. За три недели «Камчатка» одолела более 4000 миль и сделала краткую стоянку на рейде острова Гуам. Здесь когда-то был Фернандо Магеллан. За кормой шлюпа оставались тысячи миль Тихого океана. Отсюда, от Марианских островов, как выразился Головнин, «для перепутья» при следовании в Индийский океан, «Камчатка» могла зайти в Кантон или Манилу. Китайский порт привлекал неизведанностью. Но командир «Камчатки» знал, по свидетельству Лисянского и Крузенштерна, дороговизну провизии в Кантоне, «обманы китайцев, притеснения, какие мандарины делают европейским кораблям». Головнин «имел еще другую важнейшую причину не заходить в китайские порты: подозрительность китайского правительства столь велика и безрассудна, что, вероятно, прибытие к ним русского военного шлюпа оно приписало бы не случаю, а какой-нибудь цели, для них неприязненной, и от того могли произойти следствия, долженствовавшие быть вредными для нашей торговли на Кяхте». Да и свежа еще была в памяти Василия Михайловича и японская эпопея. Как-никак близкие по духу и месту державы…
На рейд Манилы «Камчатка» пришла тихой, теплой ночью в канун Рождества Христова. Вдали, на берегу, высоко в небо взлетали ракеты, веером рассыпались в непроглядной тьме фейерверки. Филиппины жили по европейскому календарю. В вахтенном журнале российского шлюпа значилось только 13 декабря…
Больше месяца длилась стоянка «Камчатки». Команда и корабль нуждались в длительном отдыхе. Предстоял длительный безостановочный переход через Индийский океан к острову Святой Елены. Командир перетряхнул все судно. Из трюмов поднимали полусгнившие бочки для питьевой воды и заменяли новыми, выгружали и свозили на берег для просушки запас дров, амуницию, чистили от гнили трюмы, проветривали палубы. Две недели стоял шлюп с откинутыми пушечными портами, продуваемый ветрами. Матросы поправляли и чинили рангоут, такелаж, паруса, конопатили палубу, красили корпус. Не забывал командир о людях. Почти каждый вечер в хорошую погоду на берег отпускали поочередно матросов. Офицеры «часто ездили на берег, как для удовольствия, так и для собрания сведений о столь любопытной стране».
Но не только отдыху уделял время командир шлюпа. Вдумчиво наблюдая жизнь на Филиппинах, его заботят нужды отечества. Филиппины заслуживают «внимание более россиян по соседству их с нашими восточными владениями, где во всем тем крайняя бедность, чем Филиппинские острова изобилуют. Положение сих островов в отношении к Сибири, безопасные гавани, здоровый климат, плодородие и богатство земли во всех произведениях, для пищи и торговли служащих, многолюдство, все сие заставляет обратить на них внимание».
Используя передышку, делится своим восприятием о плавании и впечатлительный Матюшкин: «Я не был так счастлив, как первые мореходцы, которые открыли необитаемые острова, которые видели, так сказать, земли из своих рук исходящими, но я, однако, видел страны дикие, по коим могу заключить, что ничего нет прекраснее и превосходнее природы в первобытном состоянии. Я также видел земли, посещаемые европейцами, земли, в коих рабство и война уже унизили, исказили природу, но всегда буду вспоминать с удовольствием высокие камчатские сопки, скалы, обнаженные от зелени, борющиеся с разъяренными волнами океана, служащие убежищем многочисленным стадам морских птиц. Никогда не забуду вас, величественные боры ситхинские, степи Калифорнии, вас, Кордильеры, теряющиеся в облаках. И вы навеки напечатлелись в душе моей, долины, холмы, рощи Гуама, вы сохранили первобытную красоту свою».
Живучи вековые традиции у каждого народа. Как добрые, так и дурные. В свое время Магеллан в сердцах назвал острова, открытые в Тихом океане, Воровскими, по склонности к этому незатейливому ремеслу местных аборигенов. Потом их переименовали по имени испанской королевы, Марианскими…
Заметил эту слабость у гавайцев и Головнин. «Сначала же они тащили все, что ни попадало, и даже в глазах у тех самих, у кого крали». При стоянке у острова Вагу подъехавшие на лодках островитяне стащили у него с кормовых окон каюты дорожный погребок и кожаный футляр со шкатулки. При этом на шлюпе повсюду стояли часовые матросы…
В Маниле тоже случился курьез. У живописца Тиханова на улице ловко сорвали с головы цилиндр, и воришка был таков.
Многие торговцы старались обмануть покупателей, подменяли проданный товар. Отличались этим не только местные жители, но и заезжие китайцы…
По сей день в морях Малайзии орудуют пираты. В те времена это был весьма доходный промысел…
У Гаспарского пролива в кильватер «Камчатке» пристроилось американское судно «Кадмус». Его капитан Чот поджидал попутчика и упросил Головнина идти вместе.
— В этих местах, сэр, вы, видимо, знаете, свирепствуют малийские пираты. Позвольте мне быть при вас до Зондского пролива…
На этот раз обошлось, но когда пересекли экватор, по курсу все-таки попались три больших трехмачтовых пиратских судна с косыми парусами. Посчитав, что связываться с «Камчаткой» несподручно, они удалились… Головнин проводил пиратов улыбкой.
— Велик наш шлюп для сих разбойников, не по их зубам. У острова Суматры шлюп прихватил сильный шквал, то и дело сверкали молнии, раскаты грома сотрясали шлюп.
— Все наверх! По местам у помп и бадей с водой стоять!
— Береженого Бог бережет, — командир оглядывал мрачные тучи, устилавшие небо до горизонта, из которых одна за другой в мере с треском сыпались молнии, — не быть бы пожару…
Индийский океан не раз испытывал на стойкость шлюп и его экипаж, но судно выдержало, а люди не сплошали.
В воскресенье 2 марта в кают-компании открыли бутылку шампанского, «Камчатка» пересекла Санкт-Петербургский меридиан. Командир поздравил экипаж:
— Отныне мы с вами совершили путешествие кругом света.
Прошла неделя, с правого борта показались горы у мыса Доброй Надежды. Поглядывая на их вершины, Головнин перебирал в памяти свои схватки с англичанами…
На траверзе Капштадта прозвучала команда.
— Право руль! Править по румбу норд-вест!..
Три года с лишним посреди пустынных вод Атлантики находился в изгнании бывший покоритель почти всей Европы, перед которым в свое время трепетали монархи континента, в том числе и русский император. Несмотря на то что его час пробил, европейские правители опасались, как бы поверженный властелин вновь не покусился на их спокойствие…
Таки пересеклись нити судеб человека, еще три-четыре года назад державшего в страхе Европу, и русского морехода. Первый, поверженный в прах, дожидался рокового часа в заточении. Второй, в расцвете сил, добывал славу отечеству…
Вершины гор Святой Елены открылись далеко в океане, миль за 50, на подходе к острову. Неподалеку от входа в бухту путь преградил английский шлюп. На нем взвились сигнальные флаги. Со стен крепости ответили условным сигналом, разрешали вход русскому кораблю.
В глубине бухты стоял на якоре отряд английских кораблей, на одном из них, 74-пушечном, развевался флаг контр-адмирала.
На входе в бухту к шлюпу подошла шлюпка с адмиральского корабля. На борт поднялся лейтенант.
— Сэр, — обратился он довольно сухо к Головнину, — адмирал Плампин приветствует ваш корабль. Вам отведено место для якорной стоянки у западного мыса.
Не успела «Камчатка» отдать якорь, как к борту подогнали транспорт с питьевой водой. Тут же на шлюп поднялись капитан брандвахтенного судна и лейтенант, посланец адмирала. Они сообщили, что согласно инструкции запрещено кому-либо покидать корабль и спускать шлюпки.
— Вас, сэр, завтра приглашают к себе губернатор и комиссар России на острове, генерал Бальмен.
Головнин пригласил англичан в каюту. «Надо же хоть что-то проведать у них», — размышлял командир. На ходу распорядился накрыть стол для гостей. Англичане охотно приняли приглашение. Оказалось, что они тянут здесь лямку второй год, жалованье получают обычное, без прибавки.
— Те офицеры, служащие здесь Ост-Индской компании получают хорошие деньги, а нас, моряков, компания не жалует, — сетовали они.
Обильное угощение с доброй выпивкой развязали им языки…
Они покинули шлюп, когда на кораблях играли вечернюю зарю.
С заходом солнца на рейде появилась дозорная шлюпка с вооруженными солдатами. Они постоянно кружили вокруг «Камчатки», высматривали, не спускают ли корабельные шлюпки, голосом спрашивали, не осталось ли кого на берегу.
Проводив гостей, Головнин зашел в кают-компанию, где его нетерпеливо ждали офицеры.
Повседневно Головнин столовался у себя в каюте, для срочных объявлений заходил в кают-компанию. Сегодня был особый случай.
Плотно притворив за собой дверь, Головнин снял шляпу, оглядел собравшихся.
— Наберитесь терпения, господа, я поведаю вам, что прознал у наших гостей. Нынче офицеры аглицкие мне поведали кое-что о Бонапарте, — не торопясь начал рассказ Головнин. — Содержат его верстах в десяти отсюда, в долине Лонгвуд. На всех вершинах над той долиной стоят три десятка часовых, по единственной дороге и тропам патрули конные ездят днем и ночью. Сторожат его аглицкие, русские да немецкие офицеры и солдаты. — Головнин кинул взгляд в распахнутое оконце. За ним зияла черная пропасть. — К ночи часовые спускаются к окнам дома, где обитает Бонапарт. Никому не позволено с ним общаться, кроме губернатора. — Головнин обвел взглядом офицеров.
— Завтра меня приглашает губернатор, что разузнаю, вам поведаю. Сопровождать меня поедет гардемарин Лутковский Феопемт. Он самый юный, пускай потомкам передаст виденное.
Утром на пристани Головнина ожидали капитан адмиральского корабля и русский офицер. Они проводили его к графу Бальмену.
После представления граф пригласил Головнина к обеду, а Лутковский в сопровождении офицера отправился гулять по небольшому городку Святого Иакова…
Упреждая вопросы гостя, граф первым начал разговор.
— Вы, вероятно, будете просить о возможности взглянуть на нашего узника. Так я вам загодя сообщаю, что это исключено. Более того, никому из приезжих не дозволяется посещать долину Лонгвуд и даже с окрестных холмов обозревать дом, где он проживает.
Головнин слушал, удивленно покачивая головой.
— Единственно могу вас утешить, — граф обвел взглядом стены большой комнаты, где они обедали, — в этой комнате первоначально проживал Бонапарт, пока ему не отстроили дом в Лонгвуде. Здесь все осталось, как прежде.
Головнин поднял глаза, на потолке висела хрустальная люстра. «Сии свечи освещали макушку тирана», — усмехнулся Головнин, кинул взор на высокое окно. «Из этих проемов он, наверное, не раз тоскливо посматривал на приходящие и покидающие бухту корабли».
— Ваша светлость, — попросил Головнин, — ежели вас не затруднит, расскажите о житье здесь Бонапарта. Поверьте, сие не праздность, имею привычку морехода во всякую новинку вникать. А кроме того, меня наверняка в Петербурге заклюют расспросами.
Граф ответил с добродушной усмешкой.
— Извольте, для меня сие не составит труда. Но прежде вы мне перескажите происшествия в столице за три года, я только из одних писем об этом узнаю.
— Ваша светлость, я сожалею, но светские события пересказать не могу, занят был службой и другими делами, и два года, как в плавании.
Граф не огорчился.
— Ну, тогда поведайте о своем вояже, где бывали, что видели.
Головнин перебирал в памяти посещение Бразилии и Лимы, Камчатки и Аляски, неторопливо делился впечатлениями, а потом настал черед графа.
— Наполеон последние месяцы не выходит из дома, — начал свой рассказ граф. — Изредка появляется на балконе в белом фланелевом халате и красной шали на голове. Иногда он выходит с бильярдным кием. От скуки играет в бильярд с камердинером. — В другой руке у него всегда зрительная труба, но в нее он ничего не может увидеть, кроме окружающих холмов с часовыми на вершинах. Он обрюзг, пожелтел, не бреется, частенько хворает в последнее время. Его медик сказал, чтобы пособить Наполеону в его болезни, надо отвезти его в Европу и дать ему двести тысяч войск в команду. Свита постепенно покидает его, нынче при нем только генерал-адъютант Бертран, генерал Монтолон с женой и камердинер. Обслуживает его повар-китаец.
Когда граф замолчал, Головнин спросил:
— Позвольте узнать, ваша светлость, не вспоминает ли Бонапарт о походе в Россию?
— Знаю только одно достоверно. На остров Бонапарта доставил французский адмирал Кокберн. Адмирал был единственным из сопровождения, кого уважал Бонапарт и делился с ним сокровенным. Так вот однажды он сказал ему: «Мне надлежало бы умереть при Бородине или в Москве».
Граф Бальмен говорил правду. Он не знал, что в то время в долине Лонгвуд диктовал Наполеон для потомков своему адъютанту. «Та роковая война с Россией, — говорил опальный император, — в которую я был вовлечен по недоразумению, эта ужасная суровость стихии, поглотившая целую армию…»
Заканчивая беседу, Бальмен извинился:
— Губернатор находится за городом, готовит бумаги в Лондон и не сможет, к сожалению, вас принять.
Откланявшись, Головнин отправился с Лутковским осматривать город. Среди незатейливых, но опрятных домиков выделялись особняк губернатора и костел. Оттуда доносились звуки органа, и моряки зашли послушать музыку. Когда вышли из костела, Лутковский вдруг сказал:
— Оказывается, на здешнем кладбище покоится русский моряк.
— Вот как? — удивленно повернулся Головнин.
— Головачев Петр, бывший лейтенантом на корабле «Надежда» у Крузенштерна. Мне сказывал здешний пастор, что он покончил с собой на корабле.
Головнин сдвинул брови.
— Припоминаю, Иван Федорович в сочинении своем упоминает о сем прискорбном происшествии.
Поздней ночью возвратился на шлюп командир и на вопросительные взгляды столпившихся офицеров пробурчал:
— После, господа, в море, все поведаю, а нам завтра велено отсюда убираться. Отправляйтесь-ка лучше почивать.
Едва командир скрылся в каюте, офицеры затеребили Лутковского и потащили его в кают-компанию. Он рассказал все, что слышал от армейского капитана и узнал, расспрашивая жителей городка.
— Обыватели весьма недовольны нахождением здесь Бонапарта. Им большой убыток. Сюда ни одно торговое судно по желанию зайти не может. Да и офицерам, охраняющим его, здесь не нравится. Все дорого, а удовольствий никаких.
Вспомнил он и о Петре Головачеве. Никто из офицеров об этом не слыхал, кроме Матюшкина. Федор тут же затащил приятеля в каюту, открыл сочинения Крузенштерна, отыскал нужное место.
— Послушай, что пишет Крузенштерн об этом случае: «Недоразумения и неприятные объяснения, случившиеся на корабле нашем в начале путешествия, о коих упоминать здесь не нужно, были печальным к тому поводом». Закрыв книгу, Матюшкин задумчиво проговорил:
— А знаешь, Феопемт, припоминаю я, читал в каком-то издании о сем случае спутника и приятеля Головачева. Так, помню, он описывал все подробно. Не мог Головачев стерпеть те унижения, которые Крузенштерн причинил советнику Резанову. А Головачев Резанова весьма почитал.
Офицеры разбрелись по каютам, укладывались спать, а Матюшкин с Лутковским вышли на шканцы. Береговой бриз приятно ласкал лицо. На потревоженной глади бухты мерцали блики фонарей дозорной шлюпки, описывающей круги вокруг «Камчатки». На берегу изредка трепетали движущиеся огоньки. По дороге, ведущей через горы в Лонгвуд, разъезжали конные патрули с факелами. Дорога шла через перевал, оттуда тянуло прохладой.
— А как ты мыслишь, Федор, о чем сейчас размышляет Наполеон, ежели не спит? — полушутя спросил Лутковский.
— Как и всякий смертный, о своей судьбе, удачах и промашках, возможно, о чем-то сожалеет.
Быть может, Матюшкин угадал. И уж наверняка в каких-то закоулках памяти Наполеона временами ворошилась горькая досада:
Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках…
Перед уходом командиру «Камчатки» нанесли визиты Бальмен, французский комиссар, генерал маркиз Монтен, капитаны английских кораблей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Десять дней у берегов, тем более незнакомых, для моряков мелькнули быстро. В последний день октября шлюп снялся с якоря и «в 6 часов вечера пошел в путь при порывистом ветре». Командир зашел в каюту Никифорова, прищурившись, приложил транспортир, линейку на карту, прочертил курс.
— Нынче наше отшествие к Филиппинам.
Попутный ветер люб морякам. Потому капитаны парусников располагают свои курсы, используя стабильные ветровые потоки в различных районах Мирового океана. Пассаты, постоянно дующие ветры, всегда оказывали добрую подмогу парусным судам, следующим западными румбами в полосе тропиков. За три недели «Камчатка» одолела более 4000 миль и сделала краткую стоянку на рейде острова Гуам. Здесь когда-то был Фернандо Магеллан. За кормой шлюпа оставались тысячи миль Тихого океана. Отсюда, от Марианских островов, как выразился Головнин, «для перепутья» при следовании в Индийский океан, «Камчатка» могла зайти в Кантон или Манилу. Китайский порт привлекал неизведанностью. Но командир «Камчатки» знал, по свидетельству Лисянского и Крузенштерна, дороговизну провизии в Кантоне, «обманы китайцев, притеснения, какие мандарины делают европейским кораблям». Головнин «имел еще другую важнейшую причину не заходить в китайские порты: подозрительность китайского правительства столь велика и безрассудна, что, вероятно, прибытие к ним русского военного шлюпа оно приписало бы не случаю, а какой-нибудь цели, для них неприязненной, и от того могли произойти следствия, долженствовавшие быть вредными для нашей торговли на Кяхте». Да и свежа еще была в памяти Василия Михайловича и японская эпопея. Как-никак близкие по духу и месту державы…
На рейд Манилы «Камчатка» пришла тихой, теплой ночью в канун Рождества Христова. Вдали, на берегу, высоко в небо взлетали ракеты, веером рассыпались в непроглядной тьме фейерверки. Филиппины жили по европейскому календарю. В вахтенном журнале российского шлюпа значилось только 13 декабря…
Больше месяца длилась стоянка «Камчатки». Команда и корабль нуждались в длительном отдыхе. Предстоял длительный безостановочный переход через Индийский океан к острову Святой Елены. Командир перетряхнул все судно. Из трюмов поднимали полусгнившие бочки для питьевой воды и заменяли новыми, выгружали и свозили на берег для просушки запас дров, амуницию, чистили от гнили трюмы, проветривали палубы. Две недели стоял шлюп с откинутыми пушечными портами, продуваемый ветрами. Матросы поправляли и чинили рангоут, такелаж, паруса, конопатили палубу, красили корпус. Не забывал командир о людях. Почти каждый вечер в хорошую погоду на берег отпускали поочередно матросов. Офицеры «часто ездили на берег, как для удовольствия, так и для собрания сведений о столь любопытной стране».
Но не только отдыху уделял время командир шлюпа. Вдумчиво наблюдая жизнь на Филиппинах, его заботят нужды отечества. Филиппины заслуживают «внимание более россиян по соседству их с нашими восточными владениями, где во всем тем крайняя бедность, чем Филиппинские острова изобилуют. Положение сих островов в отношении к Сибири, безопасные гавани, здоровый климат, плодородие и богатство земли во всех произведениях, для пищи и торговли служащих, многолюдство, все сие заставляет обратить на них внимание».
Используя передышку, делится своим восприятием о плавании и впечатлительный Матюшкин: «Я не был так счастлив, как первые мореходцы, которые открыли необитаемые острова, которые видели, так сказать, земли из своих рук исходящими, но я, однако, видел страны дикие, по коим могу заключить, что ничего нет прекраснее и превосходнее природы в первобытном состоянии. Я также видел земли, посещаемые европейцами, земли, в коих рабство и война уже унизили, исказили природу, но всегда буду вспоминать с удовольствием высокие камчатские сопки, скалы, обнаженные от зелени, борющиеся с разъяренными волнами океана, служащие убежищем многочисленным стадам морских птиц. Никогда не забуду вас, величественные боры ситхинские, степи Калифорнии, вас, Кордильеры, теряющиеся в облаках. И вы навеки напечатлелись в душе моей, долины, холмы, рощи Гуама, вы сохранили первобытную красоту свою».
Живучи вековые традиции у каждого народа. Как добрые, так и дурные. В свое время Магеллан в сердцах назвал острова, открытые в Тихом океане, Воровскими, по склонности к этому незатейливому ремеслу местных аборигенов. Потом их переименовали по имени испанской королевы, Марианскими…
Заметил эту слабость у гавайцев и Головнин. «Сначала же они тащили все, что ни попадало, и даже в глазах у тех самих, у кого крали». При стоянке у острова Вагу подъехавшие на лодках островитяне стащили у него с кормовых окон каюты дорожный погребок и кожаный футляр со шкатулки. При этом на шлюпе повсюду стояли часовые матросы…
В Маниле тоже случился курьез. У живописца Тиханова на улице ловко сорвали с головы цилиндр, и воришка был таков.
Многие торговцы старались обмануть покупателей, подменяли проданный товар. Отличались этим не только местные жители, но и заезжие китайцы…
По сей день в морях Малайзии орудуют пираты. В те времена это был весьма доходный промысел…
У Гаспарского пролива в кильватер «Камчатке» пристроилось американское судно «Кадмус». Его капитан Чот поджидал попутчика и упросил Головнина идти вместе.
— В этих местах, сэр, вы, видимо, знаете, свирепствуют малийские пираты. Позвольте мне быть при вас до Зондского пролива…
На этот раз обошлось, но когда пересекли экватор, по курсу все-таки попались три больших трехмачтовых пиратских судна с косыми парусами. Посчитав, что связываться с «Камчаткой» несподручно, они удалились… Головнин проводил пиратов улыбкой.
— Велик наш шлюп для сих разбойников, не по их зубам. У острова Суматры шлюп прихватил сильный шквал, то и дело сверкали молнии, раскаты грома сотрясали шлюп.
— Все наверх! По местам у помп и бадей с водой стоять!
— Береженого Бог бережет, — командир оглядывал мрачные тучи, устилавшие небо до горизонта, из которых одна за другой в мере с треском сыпались молнии, — не быть бы пожару…
Индийский океан не раз испытывал на стойкость шлюп и его экипаж, но судно выдержало, а люди не сплошали.
В воскресенье 2 марта в кают-компании открыли бутылку шампанского, «Камчатка» пересекла Санкт-Петербургский меридиан. Командир поздравил экипаж:
— Отныне мы с вами совершили путешествие кругом света.
Прошла неделя, с правого борта показались горы у мыса Доброй Надежды. Поглядывая на их вершины, Головнин перебирал в памяти свои схватки с англичанами…
На траверзе Капштадта прозвучала команда.
— Право руль! Править по румбу норд-вест!..
Три года с лишним посреди пустынных вод Атлантики находился в изгнании бывший покоритель почти всей Европы, перед которым в свое время трепетали монархи континента, в том числе и русский император. Несмотря на то что его час пробил, европейские правители опасались, как бы поверженный властелин вновь не покусился на их спокойствие…
Таки пересеклись нити судеб человека, еще три-четыре года назад державшего в страхе Европу, и русского морехода. Первый, поверженный в прах, дожидался рокового часа в заточении. Второй, в расцвете сил, добывал славу отечеству…
Вершины гор Святой Елены открылись далеко в океане, миль за 50, на подходе к острову. Неподалеку от входа в бухту путь преградил английский шлюп. На нем взвились сигнальные флаги. Со стен крепости ответили условным сигналом, разрешали вход русскому кораблю.
В глубине бухты стоял на якоре отряд английских кораблей, на одном из них, 74-пушечном, развевался флаг контр-адмирала.
На входе в бухту к шлюпу подошла шлюпка с адмиральского корабля. На борт поднялся лейтенант.
— Сэр, — обратился он довольно сухо к Головнину, — адмирал Плампин приветствует ваш корабль. Вам отведено место для якорной стоянки у западного мыса.
Не успела «Камчатка» отдать якорь, как к борту подогнали транспорт с питьевой водой. Тут же на шлюп поднялись капитан брандвахтенного судна и лейтенант, посланец адмирала. Они сообщили, что согласно инструкции запрещено кому-либо покидать корабль и спускать шлюпки.
— Вас, сэр, завтра приглашают к себе губернатор и комиссар России на острове, генерал Бальмен.
Головнин пригласил англичан в каюту. «Надо же хоть что-то проведать у них», — размышлял командир. На ходу распорядился накрыть стол для гостей. Англичане охотно приняли приглашение. Оказалось, что они тянут здесь лямку второй год, жалованье получают обычное, без прибавки.
— Те офицеры, служащие здесь Ост-Индской компании получают хорошие деньги, а нас, моряков, компания не жалует, — сетовали они.
Обильное угощение с доброй выпивкой развязали им языки…
Они покинули шлюп, когда на кораблях играли вечернюю зарю.
С заходом солнца на рейде появилась дозорная шлюпка с вооруженными солдатами. Они постоянно кружили вокруг «Камчатки», высматривали, не спускают ли корабельные шлюпки, голосом спрашивали, не осталось ли кого на берегу.
Проводив гостей, Головнин зашел в кают-компанию, где его нетерпеливо ждали офицеры.
Повседневно Головнин столовался у себя в каюте, для срочных объявлений заходил в кают-компанию. Сегодня был особый случай.
Плотно притворив за собой дверь, Головнин снял шляпу, оглядел собравшихся.
— Наберитесь терпения, господа, я поведаю вам, что прознал у наших гостей. Нынче офицеры аглицкие мне поведали кое-что о Бонапарте, — не торопясь начал рассказ Головнин. — Содержат его верстах в десяти отсюда, в долине Лонгвуд. На всех вершинах над той долиной стоят три десятка часовых, по единственной дороге и тропам патрули конные ездят днем и ночью. Сторожат его аглицкие, русские да немецкие офицеры и солдаты. — Головнин кинул взгляд в распахнутое оконце. За ним зияла черная пропасть. — К ночи часовые спускаются к окнам дома, где обитает Бонапарт. Никому не позволено с ним общаться, кроме губернатора. — Головнин обвел взглядом офицеров.
— Завтра меня приглашает губернатор, что разузнаю, вам поведаю. Сопровождать меня поедет гардемарин Лутковский Феопемт. Он самый юный, пускай потомкам передаст виденное.
Утром на пристани Головнина ожидали капитан адмиральского корабля и русский офицер. Они проводили его к графу Бальмену.
После представления граф пригласил Головнина к обеду, а Лутковский в сопровождении офицера отправился гулять по небольшому городку Святого Иакова…
Упреждая вопросы гостя, граф первым начал разговор.
— Вы, вероятно, будете просить о возможности взглянуть на нашего узника. Так я вам загодя сообщаю, что это исключено. Более того, никому из приезжих не дозволяется посещать долину Лонгвуд и даже с окрестных холмов обозревать дом, где он проживает.
Головнин слушал, удивленно покачивая головой.
— Единственно могу вас утешить, — граф обвел взглядом стены большой комнаты, где они обедали, — в этой комнате первоначально проживал Бонапарт, пока ему не отстроили дом в Лонгвуде. Здесь все осталось, как прежде.
Головнин поднял глаза, на потолке висела хрустальная люстра. «Сии свечи освещали макушку тирана», — усмехнулся Головнин, кинул взор на высокое окно. «Из этих проемов он, наверное, не раз тоскливо посматривал на приходящие и покидающие бухту корабли».
— Ваша светлость, — попросил Головнин, — ежели вас не затруднит, расскажите о житье здесь Бонапарта. Поверьте, сие не праздность, имею привычку морехода во всякую новинку вникать. А кроме того, меня наверняка в Петербурге заклюют расспросами.
Граф ответил с добродушной усмешкой.
— Извольте, для меня сие не составит труда. Но прежде вы мне перескажите происшествия в столице за три года, я только из одних писем об этом узнаю.
— Ваша светлость, я сожалею, но светские события пересказать не могу, занят был службой и другими делами, и два года, как в плавании.
Граф не огорчился.
— Ну, тогда поведайте о своем вояже, где бывали, что видели.
Головнин перебирал в памяти посещение Бразилии и Лимы, Камчатки и Аляски, неторопливо делился впечатлениями, а потом настал черед графа.
— Наполеон последние месяцы не выходит из дома, — начал свой рассказ граф. — Изредка появляется на балконе в белом фланелевом халате и красной шали на голове. Иногда он выходит с бильярдным кием. От скуки играет в бильярд с камердинером. — В другой руке у него всегда зрительная труба, но в нее он ничего не может увидеть, кроме окружающих холмов с часовыми на вершинах. Он обрюзг, пожелтел, не бреется, частенько хворает в последнее время. Его медик сказал, чтобы пособить Наполеону в его болезни, надо отвезти его в Европу и дать ему двести тысяч войск в команду. Свита постепенно покидает его, нынче при нем только генерал-адъютант Бертран, генерал Монтолон с женой и камердинер. Обслуживает его повар-китаец.
Когда граф замолчал, Головнин спросил:
— Позвольте узнать, ваша светлость, не вспоминает ли Бонапарт о походе в Россию?
— Знаю только одно достоверно. На остров Бонапарта доставил французский адмирал Кокберн. Адмирал был единственным из сопровождения, кого уважал Бонапарт и делился с ним сокровенным. Так вот однажды он сказал ему: «Мне надлежало бы умереть при Бородине или в Москве».
Граф Бальмен говорил правду. Он не знал, что в то время в долине Лонгвуд диктовал Наполеон для потомков своему адъютанту. «Та роковая война с Россией, — говорил опальный император, — в которую я был вовлечен по недоразумению, эта ужасная суровость стихии, поглотившая целую армию…»
Заканчивая беседу, Бальмен извинился:
— Губернатор находится за городом, готовит бумаги в Лондон и не сможет, к сожалению, вас принять.
Откланявшись, Головнин отправился с Лутковским осматривать город. Среди незатейливых, но опрятных домиков выделялись особняк губернатора и костел. Оттуда доносились звуки органа, и моряки зашли послушать музыку. Когда вышли из костела, Лутковский вдруг сказал:
— Оказывается, на здешнем кладбище покоится русский моряк.
— Вот как? — удивленно повернулся Головнин.
— Головачев Петр, бывший лейтенантом на корабле «Надежда» у Крузенштерна. Мне сказывал здешний пастор, что он покончил с собой на корабле.
Головнин сдвинул брови.
— Припоминаю, Иван Федорович в сочинении своем упоминает о сем прискорбном происшествии.
Поздней ночью возвратился на шлюп командир и на вопросительные взгляды столпившихся офицеров пробурчал:
— После, господа, в море, все поведаю, а нам завтра велено отсюда убираться. Отправляйтесь-ка лучше почивать.
Едва командир скрылся в каюте, офицеры затеребили Лутковского и потащили его в кают-компанию. Он рассказал все, что слышал от армейского капитана и узнал, расспрашивая жителей городка.
— Обыватели весьма недовольны нахождением здесь Бонапарта. Им большой убыток. Сюда ни одно торговое судно по желанию зайти не может. Да и офицерам, охраняющим его, здесь не нравится. Все дорого, а удовольствий никаких.
Вспомнил он и о Петре Головачеве. Никто из офицеров об этом не слыхал, кроме Матюшкина. Федор тут же затащил приятеля в каюту, открыл сочинения Крузенштерна, отыскал нужное место.
— Послушай, что пишет Крузенштерн об этом случае: «Недоразумения и неприятные объяснения, случившиеся на корабле нашем в начале путешествия, о коих упоминать здесь не нужно, были печальным к тому поводом». Закрыв книгу, Матюшкин задумчиво проговорил:
— А знаешь, Феопемт, припоминаю я, читал в каком-то издании о сем случае спутника и приятеля Головачева. Так, помню, он описывал все подробно. Не мог Головачев стерпеть те унижения, которые Крузенштерн причинил советнику Резанову. А Головачев Резанова весьма почитал.
Офицеры разбрелись по каютам, укладывались спать, а Матюшкин с Лутковским вышли на шканцы. Береговой бриз приятно ласкал лицо. На потревоженной глади бухты мерцали блики фонарей дозорной шлюпки, описывающей круги вокруг «Камчатки». На берегу изредка трепетали движущиеся огоньки. По дороге, ведущей через горы в Лонгвуд, разъезжали конные патрули с факелами. Дорога шла через перевал, оттуда тянуло прохладой.
— А как ты мыслишь, Федор, о чем сейчас размышляет Наполеон, ежели не спит? — полушутя спросил Лутковский.
— Как и всякий смертный, о своей судьбе, удачах и промашках, возможно, о чем-то сожалеет.
Быть может, Матюшкин угадал. И уж наверняка в каких-то закоулках памяти Наполеона временами ворошилась горькая досада:
Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках…
Перед уходом командиру «Камчатки» нанесли визиты Бальмен, французский комиссар, генерал маркиз Монтен, капитаны английских кораблей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54